едым джентльменом, доктором.
   - Простите! - пробормотала она. - Вы не знаете, какой это гудит поезд?
   Джентльмен вынул часы.
   - Двадцать три пятьдесят пять, - ответил он.  -  Это  сегодня  на  Москву
последний.
 
   - Как - последний? - глотая слезы, прошептала Женя. - А когда следующий?
   - Следующий пойдет утром, в три сорок. Девочка, что с тобой? - хватая  за
плечо покачнувшуюся Женю, участливо спросил  старик.  -  Ты  плачешь?  Может
быть, я тебе чем-нибудь смогу помочь?
   - Ах нет! - сдерживая рыдания и убегая, ответила Женя. - Теперь  уже  мне
не может помочь никто на свете.
 
 
   Дома уткнулась  головой  в  подушку,  но  тотчас  же  вскочила  и  гневно
посмотрела на спящую девчурку.  Опомнилась,  одернула  одеяло,  столкнула  с
подушки рыжего котенка.
   Она зажгла свет на террасе, в кухне, в комнате, села на диван и  покачала
головой. Так сидела она долго и, кажется, ни о чем не думала.  Нечаянно  она
задела  валявшийся  тут  же  аккордеон.  Машинально  подняла  его  и   стала
перебирать клавиши. Зазвучала мелодия, торжественная и печальная. Женя грубо
оборвала игру и подошла к окну. Плечи ее вздрагивали.
   Нет! Оставаться одной и терпеть такую муку сил  у  нее  больше  нет.  Она
зажгла свечку и, спотыкаясь, через сад пошла к сараю.
   Вот и чердак. Веревка, карта, мешки, флаги. Она зажгла фонарь, подошла  к
штурвальному колесу, нашла нужный ей провод, зацепила его за  крюк  и  резко
повернула колесо.
 
 
   Тимур спал,  когда  Рита  тронула  его  за  плечо  лапой.  Толчка  он  не
почувствовал. И, схватив зубами одеяло, Рита стащила его на пол.
   Тимур вскочил.
   - Ты что? - спросил он, не понимая. - Что-нибудь случилось?
   Собака смотрела ему в глаза, шевелила хвостом, мотала мордой.  Тут  Тимур
услыхал звон бронзового колокольчика.
   Недоумевая, кому он мог понадобиться глухой ночью, он вышел на террасу  и
взял трубку телефона.
   - Да, я, Тимур, у аппарата. Это кто? Это ты... Ты, Женя?
 
   Сначала Тимур слушал спокойно. Но вот  губы  его  зашевелились,  по  липу
пошли красноватые пятна. Он задышал часто и отрывисто. ,
   - И только на три часа? - волнуясь, спросил он. -  Женя,  ты  плачешь?  Я
слышу... Ты плачешь. Не смей! Не надо! Я приду скоро...
   Он повесил трубку и схватил с полки расписание поездов.
   - Да, вот он, последний, в двадцать три пятьдесят пять. Следующий  пойдет
только в три сорок. - Он стоит и  кусает  губы.  -  Поздно!  Неужели  ничего
нельзя сделать? Нет! Поздно!
   Но красная звезда днем и ночью горит над воротами Жениного дома. Он зажег
ее сам, своей рукой, и ее лучи, прямые, острые, блестят и мерцают перед  его
глазами.
   Дочь командира в беде! Дочь командира нечаянно попала в засаду.
   Он быстро оделся, выскочил на улицу, и через несколько минут он уже стоял
перед крыльцом дачи седого джентльмена. В кабинете доктора еще  горел  свет.
Тимур постучался. Ему открыли.
   - Ты к кому? - сухо и удивленно спросил его джентльмен.
   - К вам, - ответил Тимур.
   - Ко мне? - Джентльмен подумал, потом широким жестом  распахнул  дверь  и
сказал: - Тогда... прощу пожаловать!..
   Они говорили недолго.
   - Вот и все, что мы делаем, - поблескивая глазами, закончил свой  рассказ
Тимур. - Вот и все, что мы делаем, как играем, и вот зачем мне нужен  сейчас
ваш Коля.
   Молча старик встал. Резким движением он взял Тимура за подбородок, поднял
его голову, заглянул ему в глаза и вышел.
   Он прошел в комнату, где спал Коля, и подергал его за плечо.
   - Вставай, - сказал он, - тебя зовут.
   - Но я ничего не знаю, - испуганно тараща глаза,  заговорил  Коля.  -  Я,
дедушка, право, ничего не знаю.
   - Вставай, - сухо  повторил  ему  джентльмен.  -  За  тобой  пришел  твой
товарищ.
 
   На чердаке на охапке соломы, охватив  колени  руками,  сидела  Женя.  Она
ждала Тимура. Но вместо  него  в  отверстие  окна  просунулась  взъерошенная
голова Коли Колокольчикова.
   - Это ты? - удивилась Женя. - Что тебе надо?
   - Я не знаю, - тихо и испуганно отвечал Коля. -  Я  спал.  Он  пришел.  Я
встал. Он послал. Он велел, чтобы мы с тобой спустились вниз, к калитке.
   - Зачем?
   - Я не знаю. У меня у самого в голове какой-то стук, гудение. Я, Женя,  и
сам ничего не понимаю.
 
 
   Спрашивать позволения было не у кого. Дядя ночевал в Москве. Тимур  зажег
фонарь, взял топор, крикнул собаку Риту и вышел в сад. Он остановился  перед
закрытой дверью сарая. Он перевел взгляд с топора на замок. Да!  Он  знал  -
так делать было нельзя, но другого выхода не было. Сильным  ударом  он  сшиб
замок и вывел мотоцикл из сарая.
   - Рита! - горько сказал он, становясь на колено и целуя собаку в морду. -
Ты не сердись! Я не мог поступить иначе.
 
 
   Женя и Коля стояли у калитки. Издалека  показался  быстро  приближающийся
огонь. Огонь летел прямо на них, послышался треск мотора.  Ослепленные,  они
зажмурились, попятились к забору, как вдруг  огонь  погас,  мотор  заглох  и
перед ними очутился Тимур.
   - Коля, - сказал он, не здороваясь и ничего не спрашивая, - ты останешься
здесь и будешь охранять спящую девчонку. Ты  отвечаешь  за  нее  перед  всей
нашей командой. Женя, садись. Вперед! В Москву!
   Женя вскрикнула, что было у нее силы обняла Тимура и поцеловала.
   - Садись, Женя. садись! - стараясь  казаться  суровым,  кричал  Тимур.  -
Держись крепче! Ну, вперед! Вперед, двигаем!
   Мотор затрещал, гудок рявкнул, и вскоре красный огонек  скрылся  из  глаз
растерявшегося Коли.
   Он постоял, поднял палку и, держа ее наперевес, как ружье, обошел  вокруг
ярко освещенной дачи.
   - Да, - важно шагая, бормотал он. - Эх, и тяжела ты,  солдатская  служба!
Нет тебе покоя днем, нет и ночью!
 
   Время подходило к трем ночи. Полковник  Александров  сидел  у  стола,  на
котором стоял остывший чайник и лежали обрезки колбасы, сыра и булки.
   - Через полчаса я уеду, - сказал он Ольге. - Жаль, что так и не  пришлось
мне повидать Женьку. Оля, ты плачешь?
   - Я не знаю, почему она не приехала. Мне  ее  так  жалко,  она  тебя  так
ждала. Теперь она совсем сойдет с ума. А она и так сумасшедшая.
   - Оля, - вставая, сказал отец, - я не знаю, я не верю, чтобы Женька могла
попасть в плохую компанию, чтобы ее испортили, чтобы ею командовали. Нет! Не
такой у нее характер.
   - Ну вот! - огорчилась Ольга. - Ты ей только об этом  скажи.  Она  и  так
заладила, что характер у нее такой же, как у тебя. А  чего  там  такой!  Она
залезла на крышу, спустила через трубу веревку. Я  хочу  взять  утюг,  а  он
прыгает кверху. Папа, когда ты уезжал, у нее было четыре платья. Два  -  уже
тряпки. Из третьего она выросла, одно я ей носить пока не даю. А три новых я
ей сама сшила. Но все на ней так и горит. Вечно она в синяках, в  царапинах.
А она, конечно, подойдет, губы бантиком сложит, глаза голубые вытаращит.  Ну
конечно, все думают - цветок, а не девочка. А пойди-ка. Ого! Цветок! Тронешь
и обожжешься. Папа, ты не выдумывай,  что  у  нее  такой  же,  как  у  тебя,
характер. Ей только об этом сказки! Она три дня на трубе плясать будет.
   - Ладно, - обнимая Ольгу, согласился отец. - Я ей скажу. Я ей напишу.  Ну
и ты, Оля, не жми на нее очень. Ты скажи ей, что я ее люблю и помню, что  мы
вернемся скоро и что  ей  обо  мне  нельзя  плакать,  потому  что  она  дочь
командира.
   - Все равно будет, - прижимаясь  к  отцу,  сказала  Ольга.  -  И  я  дочь
командира. И я буду тоже.
   Отец посмотрел на часы, подошел к зеркалу, надел ремень и стал одергивать
гимнастерку. Вдруг наружная дверь хлопнула. Раздвинулась портьера. И, как-то
угловато сдвинув плечи, точно приготовившись к прыжку, появилась Женя.
   Но, вместо того чтобы  вскрикнуть,  подбежать,  прыгнуть,  она  бесшумно,
быстро подошла и молча спрятала лицо на груди отца.  Лоб  ее  был  забрызган
грязью, помятое платье в пятнах. И Ольга в страхе спросила:
   - Женя, ты откуда? Как ты сюда попала?
 
   Не поворачивая головы, Женя отмахнулась  кистью  руки,  и  это  означало:
"Погоди!.. Отстань!.. Не спрашивай!.."
   Отец взял Женю на руки, сел на диван, посадил ее к  себе  на  колени.  Он
заглянул ей в лицо и вытер ладонью ее запачканный лоб.
   - Да, хорошо! Ты молодец человек, Женя!
   - Но ты вся в грязи, лицо черное! Как ты сюда попала?  -  опять  спросила
Ольга.
   Женя показала ей на портьеру, и Ольга увидела Тимура.
   Он снимал кожаные автомобильные  краги.  Висок  его  был  измазан  желтым
маслом. У него было влажное, усталое  лицо  честно  выполнившего  свое  дело
рабочего человека. Здороваясь со всеми, он наклонил голову.
   - Папа! - вскакивая с колен отца и подбегая к Тимуру, сказала Женя. -  Ты
никому не верь! Они ничего не знают. Это Тимур - мой очень хороший товарищ.
   Отец встал и, не раздумывая, пожал Тимуру руку. Быстрая  и  торжествующая
улыбка скользнула по лицу Жени - одно мгновение  испытующе  глядела  она  на
Ольгу. И та, растерявшаяся, все еще недоумевающая, подошла к Тимуру:
   - Ну... тогда здравствуй...
   Вскоре часы пробили три.
   - Папа, - испугалась Женя, - ты уже встаешь? Наши часы спешат.
   - Нет, Женя, это точно.
   - Папа, и твои часы спешат тоже. -  Она  подбежала  к  телефону,  набрала
"время", и из трубки донесся ровный металлический голос:
   - Три часа четыре минуты!
   Женя взглянула на стену и со вздохом сказала:
   - Наши спешат, но только на одну минуту. Папа,  возьми  нас  с  собой  на
вокзал, мы тебя проводим до поезда!
   - Нет, Женя, нельзя. Мне там будет некогда.
   - Почему? Папа, ведь у тебя билет уже есть?
   - Есть.
   - В мягком?
   - В мягком.
   - Ох, как и я хотела бы с тобой поехать далеко-далеко в мягком!..
 
   И вот не вокзал, а какая-то станция, похожая  на  подмосковную  товарную,
пожалуй, на Сортировочную. Пути, стрелки, составы, вагоны. Людей  не  видно.
На линии стоит бронепоезд. Приоткрылось железное окно, мелькнуло и  скрылось
озаренное пламенем лицо машиниста. На платформе в кожаном пальто стоит  отец
Жени - полковник Александров. Подходит лейтенант, козыряет и спрашивает:
   - Товарищ командир, разрешите отправляться?
   - Да! - Полковник смотрит на часы:  три  часа  пятьдесят  три  минуты.  -
Приказано отправляться в три часа пятьдесят три минуты.
   Полковник Александров подходит к вагону и смотрит. Светает,  но  в  тучах
небо. Он берется за влажные поручни. Перед ним открывается тяжелая дверь. И,
поставив ногу на ступеньку, улыбнувшись, он сам себя спрашивает:
   - В мягком?
   - Да! В мягком...
   Тяжелая стальная дверь  с  грохотом  захлопывается  за  ним.  Ровно,  без
толчков, без лязга вся эта броневая  громада  трогается  и  плавно  набирает
скорость. Проходит паровоз. Плывут орудийные башни. Москва остается  позади.
Туман. Звезды гаснут. Светает.
 
 
   ...Утром, не найдя дома ни Тимура, ни  мотоцикла,  вернувшийся  с  работы
Георгий тут же решил отправить Тимура домой к матери. Он сел писать  письмо,
но через окно увидел идущего по дорожке красноармейца.
   Красноармеец вынул пакет и спросил:
   - Товарищ Гараев?
   - Да.
   - Георгий Алексеевич?
   - Да.
   - Примите пакет и распишитесь.
   Красноармеец ушел. Георгий посмотрел на пакет и понимающе  свистнул.  Да!
Вот и оно, то самое, чего он уже давно  ждал.  Он  вскрыл  пакет,  прочел  и
скомкал начатое письмо. Теперь надо было не отсылать Тимура, а вызывать  его
мать телеграммой сюда, на дачу.
   В комнату вошел Тимур - и разгневанный Георгий стукнул кулаком по  столу.
Но следом за Тимуром вошли Ольга и Женя.
 
   - Тише! - сказала Ольга. - Ни кричать,  ни  стучать  не  надо.  Тимур  не
виноват. Виноваты вы, да и я тоже.
   - Да, - подхватила Женя, - вы на него не кричите. Оля,  ты  до  стола  не
дотрагивайся. Вон этот револьвер у них очень громко стреляет.
   Георгий посмотрел на Женю, потом на револьвер, на отбитую ручку  глиняной
пепельницы. Он что-то начинает понимать, он догадывается, и он спрашивает:
   - Так это тогда ночью здесь была ты, Женя?
   - Да, это была я.  Оля,  расскажи  человеку  все  толком,  а  мы  возьмем
керосин, тряпку и пойдем чистить машину.
 
 
   На следующий день, когда Ольга сидела на террасе,  через  калитку  прошел
командир. Он шагал твердо, уверенно, как  будто  бы  шел  к  себе  домой,  и
удивленная Ольга  поднялась  ему  навстречу.  Перед  ней  в  форме  капитана
танковых войск стоял Георгий.
   - Это что же? - тихо спросила Ольга. - Это опять... новая роль оперы?
   - Нет, - отвечал Георгий. - Я на минуту зашел проститься.  Это  не  новая
роль, а просто новая форма.
   - Это, - показывая на петлицы и чуть  покраснев,  спросила  Ольга,  -  то
самое?.. "Мы бьем через железо и бетон прямо в сердце"?
   - Да, то самое.  Спойте  мне  и  сыграйте,  Оля,  что-нибудь  на  дальнюю
путь-дорогу. Он сел. Ольга взяла аккордеон:
 
   ...Летчики-пилоты! Бомбы-пулеметы!
   Вот и улетели в дальний путь.
   Вы когда вернетесь?
   Я не знаю, скоро ли,
   Только возвращайтесь. . хоть когда-нибудь.
   Гей! Да где б вы ни были,
   На земле, на небе ли,
   Над чужими ль странами -
   Два крыла,
   Крылья краснозвездные,
   Милые и грозные,
   Жду я вас по-прежнему,
   Как ждала.
 
   Вот, - сказала она. - Но это все про летчиков,  а  о  танкистах  я  такой
хорошей песни не знаю.
   - Ничего, - попросил Георгий. - А вы найдите  мне  и  без  песни  хорошее
слово.
 
   Ольга задумалась,  и,  отыскивая  нужное  хорошее  слово,  она  притихла,
внимательно поглядывая на его серые и уже не смеющиеся глаза.
 
 
   Женя, Тимур и Таня были в саду.
   - Слушайте, - предложила Женя. - Георгий сейчас уезжает. Давайте  соберем
ему на проводы всю команду. Давайте грохнем по  форме  номер  один  позывной
сигнал общий. То-то будет переполоху!
   - Не надо, - отказался Тимур.
   - Почему?
   - Не надо! Мы других так никого не провожали.
   - Ну, не надо так не надо, - согласилась Женя. - Вы тут посидите, я пойду
воды напиться. Она ушла, а Таня рассмеялась.
   - Ты чего? - не понял Тимур. Таня рассмеялась еще громче.
   - Ну и молодец, ну и хитра у нас Женька! "Я пойду воды напиться"!
   - Внимание! - раздался с чердака звонкий,  торжествующий  голос  Жени.  -
Подаю по форме номер один позывной сигнал общий.
   - Сумасшедшая! - подскочил Тимур. - Да сейчас сюда примчится сто человек!
Что ты делаешь?
   Но уже закрутилось, заскрипело тяжелое  колесо,  вздрогнули,  задергались
провода: "Три - стоп", "три - стоп",  остановка!  И  загремели  под  крышами
сараев, в  чуланах,  в  курятниках  сигнальные  звонки,  трещотки,  бутылки,
жестянки. Сто не сто, а не меньше пятидесяти ребят  быстро  мчались  на  зов
знакомого сигнала.
   - Оля, - ворвалась Женя на террасу,  -  мы  пойдем  провожать  тоже!  Нас
много. Выгляни в окошко.
   - Эге, - отдергивая занавеску, удивился  Георгий.  -  Да  у  вас  команда
большая. Ее можно погрузить в эшелон и отправить на фронт.
   - Нельзя! - вздохнула, повторяя слова  Тимура,  Женя.  -  Крепко-накрепко
всем начальникам и командирам приказано гнать оттуда нашего брата по шее.  А
жаль! Я бы и то куда-нибудь там... в бой, в атаку. Пулеметы на линию огня!..
Пер-р-вая!
   - Пер-р-вая... ты на свете хвастунишка и атаман! - передразнила ее Ольга,
и, перекидывая через плечо ремень аккордеона, она сказала. - Ну что ж,  если
провожать, так провожать с музыкой
 
   Они вышли на улицу. Ольга играла на аккордеоне.  Потом  ударили  склянки,
жестянки, бутылки, палки  -  это  вырвался  вперед  самодельный  оркестр,  и
грянула песня.
   Они шли по зеленым улицам, обрастая все  новыми  и  новыми  провожающими.
Сначала посторонние люди не понимали: почему шум, гром, визг? О чем и к чему
песня? Но, разобравшись, они улыбались и кто про себя, а кто и вслух  желали
Георгию счастливого пути. Когда они подходили к платформе, мимо станции,  не
останавливаясь, проходил военный эшелон.
   В первых вагонах были красноармейцы. Им замахали руками, закричали. Потом
пошли открытые платформ с повозками, над которыми торчал целый  лес  зеленых
оглобель. Потом - вагоны с конями. Кони мотали мордами, жевали  сено.  И  им
тоже закричали "ура". Наконец  промелькнула  платформа,  на  которой  лежало
что-то большое, угловатое, тщательно  укутанное  серым  брезентом.  Тут  же,
покачиваясь на ходу поезда, стоял часовой. Эшелон исчез,  подошел  поезд.  И
Тимур попрощался с дядей.
   К Георгию подошла Ольга.
   - Ну, до свиданья! - сказала она. - И, может быть, надолго?
   Он покачал головой и пожал ей руку:
   - Не знаю... Как судьба!
   Гудок,  шум,  гром  оглушительного  оркестра.  Поезд  ушел.  Ольга   была
задумчива. В глазах у Жени большое и ей самой непонятное счастье.
   Тимур взволнован, но он крепится.
   - Ну вот, - чуть изменившимся голосом сказал он, - теперь я и сам остался
один. - И, тотчас же выпрямившись, он добавил:  -  Впрочем,  завтра  ко  мне
приедет мама.
   - А я? - закричала Женя. - А они? - Она показала на товарищей. - А это? -
И она ткнула пальцем на красную звезду.
   - Будь спокоен! - отряхиваясь от раздумья, сказала Тимуру Ольга. -  Ты  о
людях всегда думал, и они тебе отплатят тем же.
   Тимур поднял голову. Ах, и тут, и тут не  мог  он  ответить  иначе,  этот
простой и милый мальчишка!
   Он окинул взглядом товарищей, улыбнулся и сказал:
   - Я стою... я смотрю. Всем хорошо! Все  спокойны,  Значит,  и  я  спокоен
тоже!
   1940



    Аркадий Гайдар.
    Голубая чашка



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: А.Гайдар. Собрание сочинений в трех томах. Том 2
     Издательство "Правда", Москва, 1986
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 13 декабря 2001
     ---------------------------------------------------------------------


     Мне  тогда было тридцать два  года.  Марусе двадцать девять,  а  дочери
нашей Светлане шесть с половиной. Только в конце лета я получил отпуск, и на
последний теплый месяц мы сняли под Москвой дачу.
     Мы со Светланой думали ловить рыбу,  купаться,  собирать в лесу грибы и
орехи.   А  пришлось  сразу  подметать  двор,   подправлять  ветхие  заборы,
протягивать веревки, заколачивать костыли и гвозди.
     Нам все это очень скоро надоело,  а  Маруся одно за другим все новые да
новые дела и себе и нам придумывает.
     Только на третий день к вечеру наконец-то все было сделано.  И как раз,
когда  собирались мы  втроем  идти  гулять,  пришел  к  Марусе ее  товарищ -
полярный летчик.
     Они долго сидели в саду,  под вишнями. А мы со Светланой ушли во двор к
сараю и с досады взялись мастерить деревянную вертушку.
     Когда  стемнело,  Маруся  крикнула,  чтобы  Светлана  выпила  молока  и
ложилась спать, а сама пошла проводить летчика до вокзала.
     Но мне без Маруси стало скучно,  да и Светлана одна в пустом доме спать
не захотела.
     Мы достали в чулане муку. Заварили ее кипятком - получился клейстер.
     Оклеили  гладкую вертушку цветной бумагой,  хорошенько разгладили ее  и
через пыльный чердак полезли на крышу.
     Вот сидим мы верхом на крыше.  И видно нам сверху, как в соседнем саду,
у  крыльца,  дымит  трубой  самовар.  А  на  крыльце сидит  хромой  старик с
балалайкою, и возле него толпятся ребятишки.
     Потом   выскочила  из   черных  сеней  босоногая  сгорбленная  старуха.
Ребятишек турнула,  старика  обругала и,  схватив тряпку,  стала  хлопать по
конфорке самовара, чтобы он закипел быстрее.
     Посмеялись мы и  думаем:  вот подует ветер,  закружится,  зажужжит наша
быстрая вертушка.  Ото всех дворов сбегутся к нашему дому ребятишки. Будет и
у нас тогда своя компания.
     А завтра что-нибудь еще придумаем.
     Может быть,  выроем глубокую пещеру для той лягушки,  что живет в нашем
саду, возле сырого погреба.
     Может быть, попросим у Маруси суровых ниток и запустим бумажного змея -
выше  силосной башни,  выше желтых сосен и  даже выше того коршуна,  который
целый день сегодня сторожил с неба хозяйских цыплят и крольчат.
     А может быть,  завтра с раннего утра сядем в лодку -