Ах, вот как...
   Доктор Шавуль нехотя посторонился, и Малко вошел в дом.  Комнат  было
две. Мебель выглядела обшарпанной и  грязной.  Доктор  указал  Малко  на
самый прочный стул и зябко закутался в шерстяной плед. В это время  года
почти во всех багдадских домах включалось дополнительное  отопление,  но
здесь стоял пронизывающий холод.
   - Вы попросили в полиции разрешение прийти ко мне  домой?  -  спросил
доктор.
   Малко решил прикинуться дурачком.
   - Нет, а что, разве это запрещено?
   Доктор энергично замотал головой:
   - Нет-нет, у  нас  ничего  не  запрещают,  но  нужно  ведь  опасаться
шпионов, верно? Ирак окружен врагами...
   Это было сказано таким заученным тоном, что Малко испытал  неловкость
за своего собеседника. Доктору Шавулю нужно было во что бы то  ни  стало
внушить доверие. Ведь именно от него зависел успех или провал этой почти
безнадежной операции.
   - А как дела у вас? - спросил Малко. - Тяжело, наверное, приходится?
   Шавуль вздрогнул и неприветливо посмотрел на него.
   - Тяжело? Да нет, все нормально, -  произнес  он  тонким  голосом.  -
Абсолютно нормально. Это все вражеская клевета. Мы,  иракские  евреи,  -
полноценные граждане. В нашей любимой стране все имеют равное  право  на
жизнь.
   "В том числе и евреи, но только на более короткую", - получал  Малко,
с жалостью глядя на доктора Шавуля. Еще три года назад этот человек  был
блестящим хирургом - богатым, знаменитым, уверенным в себе.
   - А как ваш брат? - спросил он.
   Доктор Шавуль подскочил, словно его укололи иглой:
   - Брат? Хорошо, он  вполне  счастлив...  Сейчас  он  живет  в  Басре.
Тамошний климат для него полезнее...
   - Понятно, - задумчиво пробормотал Малко.
   Брат  Шавуля  был  арестован  полгода  назад  по   весьма   туманному
обвинению. Его больше никогда не  видели.  Но  все  родственники  людей,
задержанных баасистской полицией, получали строжайший приказ  ничего  не
рассказывать иностранцам.
   Малко уже  не  знал,  как  продолжать  разговор.  Ему  представлялось
невозможным, чтобы сидящий перед ним человек  мог  возглавлять  движение
сопротивления.
   - Вы уже не практикуете, доктор Шавуль? - спросил он.
   - Нет, не практикую, - поспешно ответил врач. - Я  был  утомлен,  мне
требовался отдых,  понимаете  ли...  К  тому  же  в  Багдаде  достаточно
врачей...
   "Пожалуй, Ираку сейчас нужнее могильщики", - добавил про себя  Малко.
Он вздохнул: хозяин явно принимал его за провокатора.  Несколько  секунд
они молча глядели друг на друга, потом  Малко  осенило.  Он  вытащил  из
кармана блокнот и быстро написал: "Здесь микрофоны?"
   Затем  протянул  блокнот  доктору.   Прочитав   написанное,   тот   с
достоинством отодвинул блокнот от себя и громко сказал:
   - Ничего подобного! За кого вы меня принимаете?
   В доме таилось нечто похуже микрофонов: страх. Страх, которым в Ираке
заражали всех и от которого не позволяли лечиться... Если здесь  и  было
движение сопротивления, то теперь от него не  осталось  и  следа.  Малко
захотелось схватить доктора за шиворот и потрясти.
   Он наклонился над столом и ухватил Шавуля за руку.
   - Доктор Шавуль, - сказал он с расстановкой,  -  я  ваш  друг!  -  Он
сделал ударение на последнем слове. - Вы можете  мне  доверять.  Скажите
правду. О нашем разговоре не узнает никто.  Почему  вы  не  уезжаете  из
Ирака?
   Под пристальным взглядом его желтоватых глаз доктор заморгал. Он  был
слишком  слаб  духом,  чтобы  противостоять  психологическому  давлению,
откуда бы оно ни исходило.
   Немного помолчав, он прошептал:
   - Они отобрали у меня паспорт.
   Малко вздохнул. Это отчаянное  признание  Шавуля  стоило  неимоверных
усилий. Он ободряюще улыбнулся доктору.
   - Но почему бы вам не попытаться перейти границу нелегально?
   - Чтобы выехать из Багдада, нужен пропуск, - объяснил Шавуль.  -  Все
дороги перекрыты. Евреям запрещено передвигаться по стране.
   Ситуация была еще хуже, чем Малко предполагал.
   - На что же вы живете, если сидите без работы? - спросил он.
   Врач склонил голову.
   - Мне почти ничего не нужно. И  потом,  у  меня  оставалось  довольно
много денег, когда я бросил работу... Теперь понемногу продаю свои вещи.
У меня есть знакомый торговец, который хоть и обманывает, но  ненамного.
К тому же нам все равно нельзя иметь в доме больше ста динаров. Иначе  -
тюрьма...
   Он указал на запыленный телефон на столе:
   - Позвонить тоже нельзя... Нам отключили линию.  В  целях  борьбы  со
шпионажем. Иногда ко мне тайком приходят старые  клиенты,  дают  немного
денег. Среди них, кстати, есть и один полицейский.  Он  хорошо  со  мной
обращается.
   Малко решил осторожно прощупать почву:
   - А  вы  никогда  не  пытались,  скажем,  сопротивляться,  что-нибудь
придумать? Нельзя же с этим мириться. Вспомните нацистскую Германию.
   Врач потер костлявые руки.
   - Это нелегко, - вздохнул он. - Поначалу мы надеялись, что  вмешаются
другие страны, что мы получим  поддержку  из-за  рубежа,  но  ничего  не
произошло. Мы не можем дать о себе знать, у нас нет  своего  радио,  нет
телефона. Как-то раз я решил  организовать  ежемесячные  вечера  друзей.
Меня арестовали и били две недели подряд. Теперь мне  страшно.  Вы  меня
понимаете?
   Малко понимал, но это не уменьшало его отчаяния. Единственная надежда
рухнула. О том, чтобы открыть свои  планы  этому  жалкому  существу,  не
могло быть и речи.
   Немного осмелев, доктор Шавуль продолжал:
   - Больше всего я беспокоюсь за свою дочь. Как  еврейке  ей  запрещено
поступать в университет. А она такая умная девочка... С работой ей  тоже
тяжело. Стоит кому-то взять ее на службу, как приходят люди из  Бааса  и
"советуют" ее уволить... И платят ей везде  очень  мало.  Много  платить
боятся: обвинят в пособничестве...
   Наступило тягостное молчание, затем доктор робко спросил:
   - Зачем вы пришли ко мне, мистер? Чем я могу вам помочь?
   Ужасно смутившись, Малко заставил себя улыбнуться:
   - Я только хотел узнать, как вы поживаете... Ваши  бейрутские  друзья
беспокоились о вашем здоровье.
   Шавуль покачал головой:
   - Бейрут - это так далеко... Что ж, скажите, что у меня все хорошо. К
счастью, у нас еще есть действующие синагоги... в общем, передайте,  что
все не так уж плохо.
   - Обязательно передам, - пообещал Малко.
   Да, он это передаст, да еще кое-что от себя добавит.
   Он встал, достал из бумажника две купюры по сто динаров  и  сунул  их
под телефон.
   - Это за консультацию, доктор, - сказал Малко. - Всего доброго.  -  И
открыл дверь, прежде чем Шавуль успел что-либо возразить. Последнее, что
он увидел с порога, было лицо доктора, сморщенное в благодарной улыбке.
   Малко с гнетущим чувством  вышел  на  улицу.  В  Багдаде  таких,  как
Шавуль, насчитывалось  около  восьми  тысяч.  Большинство  своих  евреев
иракцы выслали из страны, конфисковав  все  имущество,  но  эту  горстку
оставили - то ли в качестве заложников, то ли как мишень для погромов на
случай, если горожане станут тосковать от безделья.
   Задача Малко становилась все более нереальной. В  Багдаде  он  больше
никого не знал. Оставшись наедине с собой, он стал  вполголоса  поносить
Теда Хейма самыми нелестными словами.
   Живя в атмосфере постоянной лжи,  некоторые  агенты  в  конце  концов
заболевали ею сами и  начинали  принимать  желаемое  за  действительное.
Пройдя  долгий  путь,  сомнительные  данные   воспринимались   ими   как
неоспоримые факты.
   Теперь ему совершенно не хотелось выходить  на  связь  с  полковником
Абдулом Хакматом. Это могло закончиться полным провалом  всей  операции.
Тогда он мог рассчитывать  увидеть  Виктора  Рубина  только  на  эшафоте
площади Аль-Тарир. И хорошо еще, если не рядом с собой.
   Он с облегчением окунулся  в  суматоху  Саадун-стрит,  не  без  труда
отрешившись от печального мира доктора Шавуля.

***

   У генерала Латифа Окейли были круглые выпученные глаза,  напоминавшие
глаза больного крокодила. На верхней  губе,  как  нарисованная,  чернела
тонкая полоска усов. Говорил он важно, неторопливо и  с  причмокиванием.
Ежедневно   генерал   проводил   больше   двенадцати   часов   в   своем
кондиционированном кабинете армейской службы безопасности, лично  изучая
каждое досье и делая на папках  микроскопические  пометки  разноцветными
карандашами.
   Большая голова, сидящая на  худых  костлявых  плечах,  придавала  ему
несколько комичный вид, но при встрече с ним никто и не думал  смеяться:
Латиф Окейли был воплощением подозрительности и считался  самым  опасным
человеком в Ираке.
   Будучи главой "директората" армейской службы безопасности, он  держал
в поле зрения всех и каждого, не подчиняясь в то же время никому. У него
была лишь одна-единственная слабость: во время  официальных  визитов  он
требовал, чтобы его  бронированный  "мерседес"  сопровождали  двенадцать
мотоциклистов в сверкающих серебристых шлемах.
   В послужном  списке  генерала  Окейли  было  бесчисленное  количество
произведенных арестов и приведенных в исполнение смертных приговоров. Он
не был ни садистом, ни кровожадным маньяком: он лишь  хорошо  знал  свое
дело. Правительство  наметило  ему  план  по  раскрытию  государственных
преступлений, я что он мог поделать, если нормы плана  оказались  сильно
завышены...
   Сейчас генерал неторопливо прихлебывал чай,  глядя  на  досье  Малко,
лежавшее перед ним на столе. В этот раз - случай  поистине  небывалый  -
баасистская контрразведка потрудилась  предоставить  ему  свой  отчет  о
визите Малко к доктору Шавулю.
   Генерал задумчиво рассматривал фотографию Малко,  приложенную  к  его
заявке на визу. В том, что иностранный журналист попытался встретиться с
местным евреем, не было, в общем-то, ничего удивительного. Это,  кстати,
являлось достаточным основанием для немедленной  высылки  журналиста  из
страны, чего и требовали баасисты. Но генерал сказал "нет". По  какой-то
непонятной причине этот элегантный белокурый иностранец вызывал  у  него
серьезные подозрения. Поскольку он сразу же после приезда  отправился  к
доктору Шавулю, у него наверняка  были  тесные  контакты  с  евреями  за
рубежом.
   Это  делало  его  безусловно  опасным.  Генерал  Окейли  решил,   что
журналист может явиться звеном длинной цепи... Он взял зеленый  карандаш
и написал на личном деле  Малко:  "Выдать  журналистское  удостоверение.
Установить непрерывное наблюдение".
   Зная, что большинство его подчиненных бездарны и  ленивы,  он  дважды
подчеркнул слово "непрерывное".
   Затем Окейли написал короткую записку полковнику Чиркову, багдадскому
шефу ГРУ, и сопроводил ее фотографией Малко. Русские  время  от  времени
оказывали ему кое-какую помощь  не  столько  ради  интересов  совместной
работы, сколько для того, чтобы лишний раз напомнить о себе.
   Зато они располагали такой техникой, о  которой  генерал  Окейли  мог
только мечтать. Ведь у него не было даже завалящей ЭВМ.
   Он встал и отправился на  обед.  И  только  сидя  на  мягком  сиденье
"мерседеса", катившего по старому мосту Щуда в центре Багдада, он  понял
глубинную причину своего беспокойства: взгляд белокурого иностранца  был
слишком острым,  слишком  проницательным,  чтобы  принадлежать  простому
журналисту.

Глава 4

   Сидя в кресле в холле  "Багдад-отеля",  Малко  изнывал  от  тоски.  К
счастью, в баре нашлась его любимая водка - "Крепкая", но она не помогла
ему избавиться от разочарования после встречи с доктором Шавулем.  Малко
тщетно ломал себе голову, не находя никакого решения. Было десять  часов
вечера, и  Саадун-стрит  уже  почти  опустела.  Это  объяснялось  легко:
висящий  на  груди  автомат  заменил  в   иракской   столице   дружеское
рукопожатие.
   Кроме него, в отеле жили только немногочисленные  восточноевропейские
бизнесмены, да  еще  группа  японских  туристов,  которые  день-деньской
лазили по развалинам Ниневии. Ему, похоже, не оставалось ничего другого,
как присоединиться к ним. Просидев два  часа  в  коридорах  Министерства
информации - убогого строения, расположенного на Аль-Иман-Аддам-стрит, в
другом конце Багдада, - он  стал  обладателем  иракского  журналистского
удостоверения, которое не наделяло его ровно никакими правами, разве что
избавляло от постоянных полицейских проверок с целью выяснения личности.
Чтобы получить этот могущественный документ, ему понадобилось собрать не
меньше десятка подписей.
   Что же до освобождения Виктора Рубина, то  теперь  оставалось  только
отыскать сказочную лампу Алладина и  выколдовать  из  нее  полк  морской
пехоты и несколько танков.
   Покинув кресло, Малко стал осматривать достопримечательности  первого
этажа и вскоре обнаружил комнату  с  включенным  телевизором.  Это  было
лучше, чем ничего. Он вошел и сел  неподалеку  от  другого  европейца  -
энергичного  и  приветливого  на  вид  человека  с  короткими  седеющими
волосами и в квадратных очках без оправы.
   Малко  стал  рассеянно  смотреть  на  иракского  телекомментатора.  В
следующую секунду  он  вздрогнул:  на  экране  крупным  планом  появился
повешенный. Сначала  Малко  решил,  что  это  отрывок  из  какого-нибудь
фильма, но затем камера отъехала назад, я показалась площадь  Аль-Тарир.
Повернувшись в сторону, камера остановилась  на  группе  зевак,  которые
грозили кулаком висевшим на виселице трупам.  Один  из  любопытствующих,
заметив кинооператора, широко улыбнулся в объектив.
   Затем  на  экране  появилась  девушка,  исполняющая  танец  живота  в
сопровождении ансамбля народных  инструментов.  Комментатор  сказал  еще
несколько слов и пропал, состроив зрителям бодрую  улыбку.  Сосед  Малко
покачал головой и вполголоса произнес:
   - Трэш!
   Малко улыбнулся. Это выражение ему частенько приходилось  слышать  от
своего верного мажордома - Элько Кризантема, бывшего наемного убийцы  из
Стамбула. Это приблизительно означало "иди-ка ты в задницу..."  Судя  по
всему,  незнакомец  разделял  чувства  всего  цивилизованного  мира   по
отношению к иракским официальным органам.  Осмелев,  Малко  обратился  к
нему по-турецки, призвав на помощь свои  далеко  неглубокие  познания  в
этом языке:
   - Вы из Турции?
   Несмотря на свою европейскую внешность,  тот  действительно  оказался
турком и  ответил  длинной  непонятной  фразой,  решив,  что  повстречал
соотечественника. Малко пояснил, что это не совсем так, и новые знакомые
продолжили беседу по-английски.
   - Они состряпали телевизионное шоу с повешенными, - объяснил турок, -
для тех, кто  не  смог  или  не  захотел  пойти  на  площадь  Аль-Тарир.
Показывают  его  четыре  раза  в  день.  Видите  -  музыкальные   номера
чередуются с показом виселицы.
   Действительно, танцовщицу теперь сменила группа детей, которые смирно
проходили перед виселицей в колонну по двое. Группа на несколько  секунд
остановилась   у   эшафота,   и   женщина-"экскурсовод"   стала   что-то
рассказывать детям - видимо,  разъясняла,  за  какие  преступления  были
казнены "шпионы".
   - Это учащиеся школ, - прошептал турок.
   Камера  медленно  обвела  все  четыре   виселицы,   задерживаясь   на
табличках, висевших  на  груди  у  казненных  и  содержавших  список  их
преступных деяний.  Затем  вдруг  появилась  очаровательная  дикторша  и
представила ансамбль барабанщиков, который специально приехал из  Басры,
чтобы полюбоваться работой столичного правосудия.
   И снова крупным планом - повешенные. На этот раз  иракский  журналист
брал интервью у одного из прохожих.
   - Он говорит, что Революционны и трибунал вынес справедливое решение,
- перевел турок, - и что в  назидание  шпионам  трупы  следует  оставить
здесь до тех пор, пока они не рассыплются в прах.
   Снова музыка, и снова интервью. Великолепный  крупный  план  мертвого
лица, идущий сразу за выступлением местной  певицы.  Площадь  Аль-Тарир,
битком  набитая  демонстрантами;  на  фоне  виселицы  -  транспаранты  и
громкоговорители. Шоу продолжалось. Иракское телевидение  обрело  второе
дыхание. Ему больше не было  нужды  покупать  за  рубежом  дорогостоящие
фильмы.
   Малко  с  отвращением  встал.  Его  сосед  поднялся  тоже,   печально
улыбаясь.
   - Невероятная убогость, и после этого  нас,  турок,  еще  обвиняют  в
примитивизме...
   Он представился: Исмет Ванли, турецкий журналист. Малко оживился:
   - Я тоже репортер. Австриец из Вены. Турок взял его под руку:
   - Идемте чего-нибудь выпьем. Кроме как в "Али-Бабу" и "Эмбасси-клуб",
вечером в Багдаде пойти некуда...
   Полчаса спустя они уже болтали  как  закадычные  друзья  в  пустынном
баре, попивая долларовое пиво "Ферида". Турок вздохнул:
   - Хорошо все-таки, когда можно говорить то, что  думаешь...  Я  здесь
уже десять дней. Завтра уезжаю, слава Аллаху! Тут с ума можно сойти. Они
повсюду...
   - Кто - они?
   Турок наклонился над столом.
   - Баасистские агенты. Помните тех троих, что играли в  таро  в  холле
отеля до двух часов ночи? Вот-вот. Им приказано слушать, о  чем  говорят
иностранцы. Иракцам запрещено общаться  с  приезжими  из  других  стран.
Портье - тот парень в белой чалме, что открывает дверцы  машин,  -  тоже
"оттуда". Он подслушивает адреса, которые пассажиры называют  таксистам.
На этажах также полно агентов. Они обыскивают багаж, просматривают  ваши
книги. Не особенно доверяйте таксистам: половина водителей  работает  на
баасистскую контрразведку. И вообще: как  только  увидите  уверенного  в
себе молодого человека с усами и в темных очках, знайте - это сыщик. Они
опасны, потому что Баас вербует  их  из  числа  уголовных  преступников.
Никто не знает, где расположен их штаб  и  кто  ими  руководит.  Всякий,
попадающий им в лапы, исчезает бесследно. В лучшем случае  родственникам
могут  когда-нибудь  возвратить  тело  умершего.  И  ни  один  врач   не
согласится делать вскрытие.
   Турок отхлебнул пива.  Он  все  распалялся,  и  Малко  слушал  его  с
предельным вниманием. Все, что он узнал, было очень важно, но совершенно
не радовало.
   -  Полгода  назад  так  случилось  с  местным   директором   компании
"Кока-Кола", - продолжал турок. - Ему было тридцать  шесть  лет.  Как-то
раз он наорал на двух баасистов, и однажды вечером его  похитили.  Через
месяц жене привезли его труп и  сказали,  что  он  покончил  с  собой  в
тюремной камере. На  самом  деле  они  подвесили  его  к  вентилятору  и
вертели, пока он не потерял рассудок. А потом задушили.
   Малко, в свою очередь, рассказал о  судьбе  еврейского  врача.  Исмет
кивнул:
   - Ничего удивительного. Месяц назад они заставили здешнего Верховного
раввина принять иностранных журналистов и заявить им, что иракские евреи
живут как в раю. Бедняга не мог  поступить  иначе:  его  сына  держат  в
тюрьме заложником.
   Вдруг  Исмет  встал  и  сделал  знак  Малко:  за  соседним   столиком
расположились  двое  иракцев.  Малко  и  его  спутник  вышли  и   пешком
направились к Саадун-стрит.
   - Это были сыщики, - пояснил Исмет. - На улице нам будет спокойнее.
   Малко инстинктивно почувствовал, что турку можно доверять.  Чтобы  не
остаться перед ним в долгу, он рассказал об Элько  Крисе,  правда,  чуть
приврал, сообщив, что нашел ему работу в Австрии.  Исмет  подпрыгнул  от
радости:
   - Элько? Да я же его знаю! Мы познакомились в Корее, когда я был  там
военным корреспондентом. Рад слышать, что он жив и здоров!
   Беседуя о своем общем знакомом, они дошли до  памятника  погибшим  на
площади Аби-Новас.
   Вдруг  на  противоположном  берегу  Тигра,  где-то  в  районе  Мирия,
раздалась автоматная очередь. Потом послышалось еще несколько  одиночных
выстрелов, и наступила тишина. Через минуту мимо них на полной  скорости
промчались два такси; вдогонку машинам залаяли собаки.
   - В чем дело? - спросил Малко.
   Исмет Ванли пожал плечами:
   - Трудно сказать. Может  быть,  агенты  безопасности  пытались  убить
коммуниста. С тех пор, как у правительства установились теплые отношения
с Москвой, оно официально не преследует кра