лятых фунтов?
     - Нет, я больше не играю, - отрезал Галлахер.
     Уилсон снова  пожал плечами. Он  не понимал таких  людей, как  Крофт  и
Галлахер, которые так болезненно воспринимают  игру. Ему нравилось играть, к
тому же ничем другим занять время до утра было невозможно. Из-за чего же так
нервничать?  То,  что перед тобой лежит  приличная  стопка  денег,  конечно,
неплохо,  по Уилсон предпочел бы сейчас выпить. Или переспать с какой-нибудь
бабенкой. На его лице появилась досада: бабенку он увидит теперь не скоро.
     Реду надоело лежать. Он незаметно проскользнул мимо дежурившего у трапа
солдата  и поднялся на верхнюю палубу. После столь  длительного пребывания в
трюме воздух здесь казался  прохладным и свежим. Ред с  удовольствием сделал
несколько глубоких вдохов.
     Прошли секунды, прежде чем глаза привыкли к темноте, и он увидел слабые
контуры освещенного бледно-серебристым лунным светом  палубного оборудования
и надстроек. Ред с интересом осмотрелся вокруг. Приглушенный гул  равномерно
вращающихся  винтов  и  бортовая качка  ощущались  здесь,  наверху,  гораздо
отчетливее,  чем  в  слегка дрожащей  и  покачивающейся  койке  в трюме. Ред
обрадовался  тому,  что  на  палубе  никого не  было.  Правда,  у  ближайшей
артиллерийской установки нос вахту  какой-то моряк, но по сравнению с битком
набитым трюмом здесь было как в пустыне.
     Ред  подошел к  борту  и посмотрел на море. Судно теперь едва двигалось
вперед,  а  весь  конвой,  казалось, медленно нащупывал  свой  путь,  словно
потерявшая след  охотничья собака. Далеко на горизонте слабо вырисовывался и
исчезал  в  дымке  остроконечный  горный  хребет  острова.  "Это,  наверное,
Анопопей, - подумал Ред и тут же пожал плечами. - Впрочем, их не отличишь, -
решил он, - все острова выглядят одинаково".
     Равнодушно, без  всякого  интереса, Ред подумал о  предстоящей  неделе.
Завтра, когда  они высадятся на берег, ноги сразу же промокнут, а  в ботинки
наберется песок. Придется разгружать  один  за  другим  десантные  катера  и
баржи, переносить на берег одну  за  другой тяжелые корзины и  тюки. Если им
повезет,  высадка   произойдет  в  сравнительно  спокойной  обстановке,  без
обстрела  высаживающихся  всйск  японской  артиллерией и  снайперами. Ре  да
охватило  чувство гнетущего  страха. За этой операцией  последует другая, за
ней еще одна и еще, и так без конца... Не отрывая взгляда от воды, Ред потер
рукой  шею. Он почувствовал какую-то необъяснимую слабость во  всех суставах
своего худого длинного тела. Было около часу ночи.
     Через три  часа  начнется  артиллерийская  подготовка, а солдаты наспех
проглотят вызывающий тошноту завтрак.
     Ничего  не сделаешь, жить  приходилось  по  принципу: прошел  день,  ты
уцелел,  будь  доволен и  моли бога, чтобы  и следующий день прошел  так же.
Взводу, в котором был Ред, повезло.  По крайней  мере на  завтра. В  течение
ближайшей недели их взвод, вероятно, будет участвовать в работах на берегу в
районе высадки.  К  тому  времени закончатся боевые вылазки и патрулирование
неизвестных дорог и  районов,  а вся операция по высадке и захвату плацдарма
войдет в знакомое  и вполне сносное русло. Ред  сплюнул за борт и  энергично
потер грубыми шероховатыми пальцами вздувшиеся суставы на левой руке.
     На фоне бортовых поручней  профиль Реда вырисовывался  только благодаря
крупному носу и низко висящей челюсти, лунное освещение  скрадывало красноту
его кожи  и волос.  Лицо Реда всегда казалось будто ошпаренным кипятком. Оно
выглядело  бы  очень  сердитым,  если бы не спокойные бледно-голубые  глаза,
окруженные  паутинкой мельчайших  морщинок  и  веснушек. Когда Ред  смеялся,
обнажались его кривые и  пожелтевшие  зубы,  а из  горла  вырывались трубные
звуки, означавшие у этого  человека простодушное и снисходительное  веселье.
Весь  он  был каким-то  костлявым  и шишковатым,  и, несмотря на  более  чем
шестифутовый рост, вес его вряд ли превышал сто пятьдесят фунтов.
     Ред почесал живот и вдруг вспомнил,  что вышел из трюма,  не  надев  на
себя спасательного пояса. Он  автоматически  подумал о том,  что из-за этого
надо возвращаться в трюм, и очень рассердился сам на себя. "В  этой чертовой
армии боишься сделать лишний шаг, - сказал себе Ред и снова сплюнул за борт.
-  Только и думаешь о  том,  как бы не забыть делать,  что  тебе приказано".
Несколько секунд он все еще раздумывал, следует ли  идти за поясом, но потом
облегченно вздохнул. "Двум  смертям не  бывать,  а  одной  не  миновать",  -
подумал он.
     Ред  как-то сказал то же самое  Хенпесси,  парнишке, назначенному в  их
взвод за пару недель до посадки оперативной группы дивизии на борт судна для
настоящей  десантной  операции. "Спасательный пояс! Пусть о  нем беспокоятся
такие, как Хеннесси", - подумал Ред теперь.
     Однажды ночью Ред и Хеннесси находились на палубе как раз в тот момент,
когда прозвучал сигнал воздушной тревоги. Они залезли тогда под спасательную
шлюпку  и наблюдали оттуда, как  маневрируют суда конвоя  и  как  моряки  из
боевого расчета ближайшего к ним орудия напряженно следят за  небом, готовые
открыть огонь по первому приказу. Над конвоем кружился самолет "зероу", и не
менее десятка прожекторов пытались поймать его в свои лучи.
     Темное небо  рассекали сотни красных следов  трассирующих снарядов. Все
это очень отличалось от боя, который Реду пришлось видеть ранее: ни жары, ни
усталости, красиво, словно в цветном фильме или на картинке  в календаре. Он
наблюдал бой с каким-то удовольствием и  нисколько не  испугался даже тогда,
когда  на  расстоянии нескольких  сот  ярдов  от судна  на  поверхности воды
внезапно взорвалась бомба, осветив судно желтовато-багровым сиянием.
     Восхищение Реда прервал Хеннесси.
     - Боже мой! Я только теперь вспомнил... - произнес он с тревогой.
     - Что? - спросил Ред.
     - У меня спасательный пояс не надут.
     - Я тебе знаешь что посоветую, - расхохотался Ред, - когда судно пойдет
ко дну, выбери крысу пожирнее, уцепись за нее, и она дотащит тебя до берега.
     -  Нет, я серьезно,  - продолжал дрожащим от страха голосом Хеннесси. -
Надо надуть пояс.
     Он с трудом нашел в темноте резиновую трубку и надул пояс.
     Реда это очень развеселило. Хеннесси был просто ребенком.
     - Ну, теперь ты готов ко всему? - насмешливо спросил Ред.
     - А что, - серьезно ответил Хеннесси, -  береженого бег бережет. А если
в судно попадет бомба? Я не собираюсь идти вместе с ним на дно...
     Едва видимый на горизонте остров  Анопопей медленно проплывал мимо, как
будто это была не  земля, а огромный корабль. "Так, так, - лениво раздумывал
Ред, - значит, Хеннесси  не хочет идти на дно вместе с судном. Он, наверное,
относится к  таким, которые откладывают деньги  на женитьбу еще до того, как
найдут себе невесту. Вот что имеешь, если живешь по правилам".
     Ред оперся  о  поручни  и  взглянул  на  воду. Несмотря  на малый  ход,
казалось, что вода бежит мимо борта очень быстро. Луна скрылась за облаками,
и  поверхность  моря стала  темной  и  мрачной,  а  глубина  стала  казаться
бесконечной. Вокруг  судна на расстоянии  около  пятидесяти  ярдов  светился
какой-то  едва  заметный  ореол,  а  дальше была  жуткая  темень,  настолько
плотная,  что  очертании острова рассмотреть  теперь  было  уже  невозможно.
Бежавшая  мимо борта вода густо  пенилась, в  ней образовывались  воронки  и
водовороты,  которые  исчезали  потом  в  расходящихся  веером волнах.  Реда
охватило  вдруг  чувство  горького  сострадания  к людям - в  такие  моменты
кажется, что ты понимаешь все, чего не хватает людям. Впервые за многие годы
он вспомнил о том, как, бывало, возвращался в зимние сумерки из шахты домой.
На  фоне  выпавшего  белого  снега  его   фигура  выглядела  тогда  каким-то
грязно-серым комом.  Придя  домой, он  молча садился за ужин, приготовленный
всегда  мрачной и  нахмуренной  матерью. В неуютном пустом  доме вечно стоял
какой-то неприятный резкий запах, и  каждый  человек чувствовал  себя  в нем
чужим по отношению к другому. За все прошедшие годы Ред ни разу не вспоминал
о своем  доме без горечи, а теперь вот при взгляде на воду впервые почему-то
почувствовал жалость  к  своей почти забытой  матери, братьям и  сестрам. Он
вспомнил многое, о чем было неприятно и тяжело  вспоминать, разные случаи из
своей беспутной жизни, вспомнил,  как обокрал пьяного на лестнице, ведущей в
парк  Бауэри  около  Бруклинского моста. Все это  он понял и осознал  только
теперь,  после нудного  двухнедельного пребывания на  судне,  в ночь,  когда
стрелки часов неумолимо приближались к моменту высадки.
     Однако это его щемящее чувство сострадания и  жалости скоро прошло. Ред
многое понял, но  вместе с тем ему было ясно, что ничего изменить нельзя, да
и желания что-нибудь  делать у него не было никакого.  И какая в том была бы
польза?  Он  глубоко вздохнул,  и  от чувства обиды,  досады  и  жалости  не
осталось никакого следа.  Есть в жизни вещи, которые изменить нельзя. Просто
нужно, чтобы человек отвечал  за все, что  делает, и умел выходить из любого
трудного  положения.  В  противном   случае   будешь  вроде  Хеннесси  вечно
переживать и страдать из-за  каждой мелочи.  А он, Ред, таким быть не хочет.
Он не сделает никому никакого зла, если это будет в его силах.  И никогда не
наложит в  штаны. "Этого  со мной никогда не бывало", -  с гордостью подумал
он.
     Ред  долго  оставался  неподвижным, глядя не отрываясь  на бегущую мимо
борта воду.  Вся его  жизнь прошла как-то одиноко и бессмысленно.  Он хорошо
знал только то, что ему не нравится. Слабый ветерок так приятно ласкал лицо,
что Ред фыркал от удовольствия.
     Всем своим существом он чувствовал, как время секунда за секундой бежит
навстречу  наступающему  утру. Он знал, что теперь в течение многих  месяцев
ему  не  удастся  побыть одному, и  упивался этим ощущением  одиночества. Он
всегда предпочитал одиночество люоой компании.
     "Я ничего не хочу, - подумал про себя Ред, - ни долларов, ни женщин, ни
людей вообще.  Пусть  только,  когда  мне  надоест  одиночество,  под  рукой
окажется какая-нибудь  шлюха. Я  никому не нужен". Ред крепко сжал  пальцами
поручень. Его лицо  снова  обласкал слабый порыв ветра, принесший  с острова
крепкий запах цветущей зелени.
     Сразу же после  посадки на судно  Стэплп позаботился о  том,  чтобы его
койка  и койка сержанта Брауна были рядом,  и теперь,  расположившись в них,
они приглушенными голосами увлеченно спорили о женской верности.
     - Можешь  говорить мне  что  угодно,  -  с  жаром уверял  Брауп  своего
собеседника, - я-то знаю, что ни одной женщине верить нельзя.
     - Черт его знает, но вряд ли ты во всем прав,  - пробормотал  Стэнли. -
Что касается меня, то я верю своей жене.
     Ему  расхотелось  говорить  на эту  тему,  так как в душу  вкрадывались
сомнения. К тому же Стэнли хорошо  знал,  что сержант Браун  не  любит, если
кто-нибудь не соглашается с его мнением.
     -  Ты толковый и симпатичный парень, - продолжал Браун, - но это еще не
доказательство, что ты прав. Возьми мою жену. Она красивая, я ведь показывал
тебе ее фотографию?
     - Да, она действительно очень симпатичная, - быстро согласился Стэнли.
     - Так. И что же, ты думаешь, она сидит дома и ждет меня?
     Ничего подобного. Она наверняка сейчас где-нибудь развлекается.
     - Ну, это вовсе не обязательно, - заметил Стэнли.
     -  Не  обязательно?  Не бойся,  что  причинишь мне  неприятность,  если
согласишься со мной. Я знаю, что это так.  И когда вернусь, у меня  будет  с
ней  разговор. Я  ее спрошу: "Ну как, встречалась с кем-нибудь?" И если  она
скажет  "да", то обо всем остальном я узнаю от  нее же.  А  если она скажет:
"Нет,  милый, честное  слово, не  встречалась,  ты же  знаешь меня", тогда я
проверю  это дело через  своих друзей и, если узнаю, что  она врет, сначала,
может быть, и...
     приласкаю ее, а потом всыплю как следует - и к чертовой матери!
     В подтверждение  сказанного Браун махнул рукой, как будто действительно
кого-то вышвыривал. Он был среднего роста, слегка полноватый, с мальчишеским
веснушчатым  лицом,  вздернутым  носом и  каштановыми,  с  рыжеватым отливом
волосами. Однако  при более внимательном взгляде вокруг глаз у  Брауна можно
было заметить морщинки, а на подбородке несколько тропических  язв. В  общем
ему можно было дать лет двадцать восемь.
     - Да,  обнаружить такую подлость, когда вернешься домой, это черт знает
что, - согласился Стэнли.
     Сержант Браун закивал головой. Лицо его ожесточилось.
     - А ты на что надеешься? Думаешь, тебя  будут  встречать как героя? Вот
увидишь, приедешь, а люди посмотрят на тебя и скажут:
     "Артур Стэнли, долго же тебя здесь не было". А ты скажешь: "Да".
     А они скажут: "Тут без тебя  такие дела были, но, надо полагать, теперь
все наладится. Хорошо, что ты ничего не знал".
     Стэнли засмеялся.
     - Я, конечно, ничего особенного еще не  испытал, -  сказал он, - - по я
уверен, что  эти несчастные штатские  не имеют никакого представления о том,
как нам здесь достается.
     - Ну что ты, конечно, не имеют ни малейшего представления, - подтвердил
Браун. - А сам ты напрасно скромничаешь, в  бою у Моутэми тебе тоже пришлось
понюхать пороху... Знаешь, как подумаю о своей жене,  о том, что  она крутит
где-нибудь  и, может быть, как раз вот в эту  минуту, когда  я  лежу здесь и
знаю, что нам предстоит завтра бой... как подумаю, то просто зла не хватает,
хочется  рвать  и метать.  - Браун нервно  хрустнул  пальцами и крепко  сжал
стальные  трубки в бортах подвесной койки. -  Я  не хочу сказать, что завтра
нам уж очень достанется,  хотя поработать, конечно, придется как следует, но
от работы  еще никто не умирал,  -  подбодрил он своего собеседника и звучно
шмыгнул  носом.  -  Если  завтра  утром ко  мне подойдет  генерал Каммиыгс и
скажет: "Браун, я  назначаю вас на разгрузочные  работы до  конца операции",
что ты думаешь, я буду возражать? Черта с два! Я понюхал пороху столько, что
хватило бы  на десять человек. Завтрашняя высадка и разгрузка катеров и барж
не  идет ни в какое сравнение с тем, что было на  Моутэми. Там я был уверен,
что не останусь живым, и до сих пор не пойму, как уцелел.
     -  Расскажи  об этом,  - попросил  Стэнли  и осторожно  согнул  ноги  в
коленях, стараясь не задеть висевшую над ним на расстоянии одного фута койку
соседа на следующем ярусе. С тех пор как Стэнли назначили в разведывательный
взвод,  он  слышал  эту  историю  десяток  раз,  но знал,  что  Браун  любит
рассказывать об этом эпизоде.
     - С самого  начала, как только наш взвод назначили  во  вторую роту для
переправы в  этих резиновых лодках, я  сразу понял, что нам несдобровать. Но
что поделаешь, приказ есть приказ.
     Браун стал с увлечением рассказывать о  том, как за  несколько часов до
рассвета они пересели с эсминца в резиновые лодки и направились к берегу, но
встретились с отливным течением, и их заметили японцы.
     - Когда  нас начала обстреливать японская зенитная батарея, - продолжал
он, -  я от страха чуть не наложил в штаны.  Не осталось ни  одной лодки,  в
которую не  угодил бы японский снаряд, и все они  начали  тонуть. На  лодке,
которая шла рядом с нашей, был командир роты  по фамилии, кажется, Биллингс.
Этот  сопляк так  перетрухнул! Он  попытался  выстрелить сигнальную  ракету,
чтобы подозвать  на  помощь  эсминец, но руки у него так дрожали,  что он не
смог  удержать ракетницу. Тут на их лодке поднимается  Крофт  и говорит: "Эй
ты, трусливая собака, дай сюда ракетницу!" Биллингс отдал, и Крофт на виду у
всех этих япошек  на берегу встал во весь рост, сделал два  выстрела и снова
зарядил ракетницу.
     - Этот Крофт храбрый парень! - заметил с восхищением Стэнли.
     -  Еще бы! -  согласился Браун. -  Он как  будто сделан из  железа. Мне
другого  такого не приходилось встречать. Он, пожалуй, самый лучший взводный
сержант во всей армии. Человек без нервов.
     Из всех старослужащих во  взводе нет  ни  одного, у  кого  не  сдали бы
нервы. Скажу тебе  откровенно, я боялся все это  время. И Ред тоже боялся. И
Галлахер, который, хотя служит с нами всего шесть месядев, тоже участвовал в
этой операции и тоже, по-моему, боялся.
     И Мартинес, несмотря на то что это самый лучший  разведчик, тоже,  надо
полагать,  боялся  и  даже, наверное, больше,  чем  я. Даже Уилсон,  который
старался этого не показать, и тот чувствовал себя паршиво.
     А Крофт!  Знаешь,  он  просто любит  бой,  его хлебом не корми,  а  дай
подраться. Это или очень плохо  - оказаться  у  него в подчинении, или очень
хорошо, в зависимости от того, как ты на это посмотришь.
     Во взводе было семнадцать  человек, и одиннадцать из них убиты вместе с
нашим лейтенантом. Почти все они были отличными ребятами. Оставшиеся в живых
ни на что не годились целую неделю, а Крофт уже на следующий день попросился
в  патруль, и его  временно прикомандировали к первой роте, в которой он был
до тех пор, пока на место убитых  не назначили тебя, Риджеса и Толио и у нас
стало достаточно людей, чтобы сформировать отделение.
     Дальнейшие детали не представляли интереса, и Стэнли спросил:
     - А как ты думаешь, нам пришлют новых ребят, чтобы сформировать взвод?
     - Я  лично считаю,  что  пополнения нам долго не пришлют, - авторитетно
ответил  Браун.  -  А  пока  его  не  пришлют,  мы  будем  как  бы нештатным
отделением. Если даже личный состав будет доведен до положенного по штатному
расписанию,  все  равно  у  нас  будет  только  каких-нибудь  два вшивеньких
отделения по восемь человек.
     В этом-то и заключается беда отдельного уменьшенного  взвода, в котором
всего-навсего  два  неполных отделения. А задачи  ставят  такому взводу, как
будто это полновесный пехотный взвод.
     - Да, в таком взводе и со званиями прижимают, - поддакнул  Стэнли.  - В
любом другом взводе полка ты  и Мартинес  были бы штаб-сержантами, а Крофт -
техник-сержантом.
     -  Не  знаю, Стэнли,  -  сказал Браун, - если нам дадут  пополнение, то
будет вакантная должность капрала. Ты случайно не метишь на нее?
     Несмотря на все усилия сдержаться, Стэнли густо покраснел.
     - Э, брось... - пробормотал он. - Что я собой представляю, чтобы метить
на нее?
     - Почему же, об этом стоит подумать, - усмехнулся Браун.
     "С этим Брауном надо быть поосторожнее", - сердито подумал Стэнли.
     В  широко известном теперь  эксперименте физиолог,  давая  собаке пищу,
всякий  раз  звонил в звонок. При  виде пищи у  собаки выделялась  слюна. По
прошествии некоторого времени физиолог попробовал звонить, не давая при этом
собаке пищи. Слюна выделялась у собаки оттого, что звонил  звонок.  Физиолог
пошел  дальше  в  своем эксперименте:  он  заменил  звонок  различного  рода
громкими звуками. У собаки продолжала выделяться слюна.
     На судне  был солдат, который провел много времени на заморских фронтах
и  участвовал  во  многих  военных  действиях.  Сначала  звук разрывающегося
снаряда неизбежно вызывал у него страх.
     После того как прошло много  месяцев и он повидал разные  ужасы,  любой
неожиданный звук вызывал в нем страх и панику.
     Всю  эту  ночь он  лежал в своей койке и  вздрагивал от разных  звуков:
громких голосов, неожиданного  изменения в ритме работы судовых  двигателей,
шума какого-нибудь  катящегося по  палубе  предмета,  после того  как кто-то
наподдал  его  ногой.  Его нервы были напряжены  больше,  чем когда-либо, он
ужасно потел и со страхом думал о наступающем утре.
     Солдат  этот  был   сержант   Джулио   Мартинес,  разведчик  отдельного
разведвзвода штабной роты 460-го пехотного полка.

2


     В  4.00,  через  несколько  минут после того  как  предрассветная  мгла
рассеялась   и  горизонт  на   востоке   засветился  по-настоящему,  начался
артиллерийский обстрел Анопопея  с кораблей. Огонь  открыли  из  всех орудий
флота