до
дрожи.  Почти  все  палатки   бивака  сорвало  ветром;  с  трудом  удерживая
равновесие,  по  грязным  лужам  в  поисках  укрытия  пробирались  промокшие
насквозь солдаты. Их  движения  казались со стороны  нелепыми, как  движения
людей в кинокартине, которую прокручивают слишком быстро.
     - Господи, я окончательно замерзаю! - крикнул Толио.
     -  Надо  найти  какое-нибудь укрытие! -  прокричал  Вайман. Он был весь
перемазан грязью и дрожал от холода так, что у него не попадал зуб на зуб. -
Ну и дождь, черт бы его взял! - выругался он с досадой.
     По  лужам  и грязи, падая и  снова вставая, они  побежали к автогаражу,
чтобы укрыться от дождя под машинами. Толио падал больше всех, как  будто он
потерял какой-то необходимый для равновесия балласт,  и ветер бросал его  из
стороны в сторону, как пушинку.
     - Я забыл свою винтовку! - крикнул бежавший позади него Гольдстейн.
     - А за каким чертом она тебе? - ответил Толио, обернувшись назад.
     Гольдстейн  попытался остановиться и бежать обратно, но навстречу ветру
двигаться было невозможно.  Они бежали почти рядом,  но кричать  приходилось
так громко, как будто их разделяло расстояние не меньше мили.
     "Целую неделю мы работали  и  приводили  бивак в порядок,  - с  горечью
подумал Гольдстейн.  - Каждую свободную минуту сооружали что-нибудь новое, а
теперь вот палатку снесло, вся  одежда и бумага для писем насквозь промокли,
винтовка, наверное, заржавела. Земля везде  мокрая,  спать будет негде,  все
разрушено". Он почувствовал возбуждение и даже своеобразную веселость, какую
иногда испытывает  человек,  когда  события  заканчиваются  катастрофой  или
бедствием.
     Ветер буквально втолкнул Гольдстейяа  и Толио на  площадку  гаража. Под
действием  ветра они  даже  натолкнулись друг на  друга  и больно  ушиблись.
Гольдстейн  не удержался на ногах и растянулся в  жидкой грязи. Он  с трудом
поднялся и спрятался от ветра за одной  из  грузовых машин. Здесь  собралась
почти  вся рота: часть солдат забралась в кузовы, остальные, прижавшись друг
к  другу,  сидели  под  машинами.  У той,  к  которой  добрался  Гольдстейн,
находилось  около   двадцати  солдат.  Они   дрожали  и  стучали  зубами  от
леденяще-холодного дождя. Небо  над  ними казалось совершенно  темной чашей,
разрываемой раскатами грома и извергающей потоки воды.
     Гольдстейн  видел  перед собой только  окрашенный в зеленое грузовик  и
теснившихся около него солдат в мокрых темно-зеленых комбинезонах.
     - Господи! - громко произнес кто-то рядом с ним.
     Толио  попытался  закурить  сигарету,  но  она   насквозь   промокла  и
рассыпалась у  него  в руках  еще до того, как он  достал из  непромокаемого
мешочка спички.  Он бросил  сигарету на  землю и  видел, как  она тотчас  же
расползлась в грязи. Хотя  Толио уже промок насквозь, дождь все еще  был для
него  настоящей  мукой:  каждая  падающая на спину капля казалась  холодным,
вызывающим отвращение слизнем. Он  повернулся  к стоявшему  рядом  солдату и
крикнул:
     - Вашу палатку снесло?
     - Ага, - весело ответил тот.
     Толио  стало  от  этого легче.  Он  почесал  свой  черный подбородок  и
неожиданно  почувствовал дружескую близость и теплоту ко всем окружавшим его
людям.  "Все они хорошие ребята, хорошие американцы", - подумал  он. Руки  у
него просто окоченели от холода; чтобы хоть немного согреться, он сунул их в
просторные карманы своих рабочих брюк.
     Почти стемнело.  За машиной,  да еще  под  кокосовыми  деревьями,  лица
окружающих солдат узнавать становилось все труднее. Охватившее Толио чувство
усилилось,  теперь к  этому  чувству  прибавились  грусть и нежность.  Толио
вспомнилось,  как   выглядела   его  жена,   когда   она   однажды  украшала
рождественскую елку. По его полным щекам  побежали слезы. На минуту или  две
он совершенно забыл о войне, о дожде  и обо всем другом; он знал, что  через
какоето время придется думать и решать, как и где спать, но в этот момент он
не помнил ни о чем, кроме дома и жены...
     По территории  бивака  неуклюже, словно плывя по  лужам  грязной  воды,
проехал  джип  и остановился  приблизительно  в тридцати футах от них. Толио
видел, как из него вылезли генерал Каммингс и еще два офицера. Он подтолкнул
Реда локтем. Генерал был без головного убора, а его форма насквозь промокла,
но  он тем  не  менее улыбался.  Толио  смотрел на  Каммингса  с интересом и
почтением; он видел  его несколько раз,  но  лишь издалека, а  так близко  -
впервые.
     - Солдаты!  Эй, солдаты у машины! - крикнул генерал, приближаясь к ним.
- Как чувствуете себя? Промокли? - Толио засмеялся вместе с другими. Генерал
тоже смеялся. - Ничего, ничего, - продолжал он, - вы ведь не сахарные.
     Ветер несколько ослаб, и генерал уже не так громко сказал, обращаясь  к
сопровождавшим его майору и лейтенанту:
     -  Я думаю,  что дождь вот-вот прекратится. Я только что разговаривал с
Вашингтоном, друзья из военного министерства заверили меня, что дождь должен
прекратиться.
     Оба офицера громко рассмеялись. На лице Толио появилась широкая улыбка.
"Генерал замечательный человек, пример всем офицерам", - подумал он.
     - Теперь вот что, солдаты, - громко сказал генерал, - я не думаю, что в
нашем биваке  уцелела  хоть одна палатка.  Как только буря  прекратится,  мы
попытаемся доставить с берега какое-то количество плащ-накидок, но некоторым
из вас придется остаться  мокрыми в течение всей ночи.  Конечно,  хорошего в
этом мало, но что поделаешь.
     На линии  фронта сейчас не все спокойно, и некоторым  из вас, возможно,
придется провести ночь в  еще  худших  условиях. -  Генерал  сделал короткую
паузу, посмотрел на все еще темное небо и добавил, подмигивая: - Я  полагаю,
среди вас нет таких, которые оставили свой пост, когда началась буря, а если
и  есть....  им  надо стрелой  вернуться на  место,  как  только  я уеду.  -
Послышался общий хохот. Поскольку проливной дождь прекратился, большая часть
солдат  роты  подошла  к  автомашине,  где  находился  генерал.  - Я  говорю
серьезно,  солдаты, -  продолжал  он. - Если судить  по  данным,  которые мы
получили до того, как связь вышла из строя, то,  мне  кажется,  ночью  здесь
могут  появиться японцы,  поэтому  вам надо  быть  начеку. Мы  находимся  на
достаточном удалении от линии фронта, но не так уж  далеко, чтобы  здесь  не
мог появиться противник. - Сказав это, генерал улыбнулся, возвратился вместе
с офицерами к своему джипу и уехал.
     - Я так и знал, слишком долго все было спокойно, - заметил Ред, сплюнув
на  землю. - Два против одного, что они воспользуются  сегодняшней  бурей  и
неожиданно нападут на нас.
     - Нечего было скулить, когда все было тихо, - сердито отозвался Уплсон.
- Вечно эти новички  рвутся  в  бой, но  кое-кто из  них  теперь,  наверное,
притих.
     - А этот генерал - хороший парень, - вмешался Толпо.
     -  Хороших  генералов на  свете  не  бывает, -  возразил  Ред, еще  раз
сплюнув.
     -  Слушай,  Ред, -  горячо запротестовал Толио, -  где ты  еще  найдешь
такого генерала,  который вот так разговаривал  бы с солдатами? По-моему, он
хороший человек.
     - Он просто бьет на то, чтобы его  любили, - не унимался  Ред.  - Мягко
стелет,  да  жестко  спать.  За каким  чертом он  рассказывает  нам о  своих
опасениях и заботах? Мне вполне хватает своих.
     Толио глубоко вздохнул  и замолчал. "Ох уж и любит этот Ред спорить", -
решил  он.  Дождь  совсем  прекратился, и  Толио  подумал о  том,  что  надо
возвращаться к остаткам  своей палатки. Мысль  об этом  была  неприятной, но
Толио не любил сидеть без дела, тем более теперь, когда прекратилась буря.
     - Пошли, - предложил он, - можно еще как-нибудь устроиться поспать.
     -  Это бесполезно,  - проворчал Ред.  - Ночью нам придется  не спать, а
воевать с япошками.
     С наступлением ночи снова стало душно.
     Генерал Каммингс был очень  обеспокоен.  После того как джип выбрался с
площадки гаража, генерал приказал шоферу:
     -  Везите нас к штабной батарее сто пятьдесят  первого. -  Повернувшись
затем  к  майору Даллесону и  лейтенанту Хирну, неудобно  разместившимся  на
заднем сиденье, он  добавил: -  Если батарея не имеет  телефонной  связи  со
вторым батальоном, нам придется пройти пешком, пока не наступил рассвет.
     Джип  проехал через  проход  в проволочном  заграждении  и  свернул  на
дорогу,  ведущую  к  линии фронта. Генерал рассматривал ее  нахмурившись. На
дороге было много жидкой грязи; чем дальше, тем ее  становилось все больше и
больше. Сейчас здесь было очень скользко, джип часто буксовал, и его бросало
то в одну, то в  другую  сторону.  Через  несколько  часов грязь  загустеет,
станет липкой как клей,  и машины будут застревать и  вязнуть в ней по самые
ступицы. Генерал мрачно всматривался в джунгли  по обеим сторонам дороги.  В
кювете  лежало  несколько  разлагающихся  трупов  японских  солдат.  Генерал
задержал дыхание. Каким бы привычным ни был этот зловонный запах, генерал не
переносил  его.  Он  отметил  про  себя,  что  нужно  будет  поторопиться  с
назначением похоронной команды для очистки дороги от трупов.
     Близилась ночь, а с нею и угроза нападения. В темноте, сидя в  медленно
продвигавшемся вперед джипе, Каммннгс чувствовал  себя как  бы подвешенным в
воздухе. Непрерывный гул работающего двигателя, никем не нарушаемое молчание
и  приглушенный   шорох  отяжелевшей   от  влаги  растительности,  казалось,
приостановили   все  функции   в  его  организме,  кроме  одной:   усиленной
абсорбирующей  работы мозга.  Отключившись  от всего  окружающего,  Каммингс
напряженно обдумывал прошедшие события и возможные последствия.
     Буря с ливнем пронеслась  над  островом с удивительной быстротой, сразу
после  наступления  японцев.  За  десять минут  до начала  проливного  дождя
Каммингс получил донесение из штаба второго батальона о  том,  что противник
ведет интенсивный обстрел оборонительных позиций батальона. Затем телефонная
связь  прервалась  из-за  повреждений, причиненных  штормовым  ветром.  Штаб
Каммингса оказался в бездействии, радиосвязь вышла из строя. Генерал не имел
никакого представления о положении дел на линии фронта.
     К  настоящему  времени  Хатчинс,  возможно, уже отвел  второй  батальон
назад. Японцы, продвигавшиеся  вперед с безумным отчаянием,  подхлестываемые
бурей,  могли  прорвать  американскую  линию  фронта  во  многих  местах.  В
условиях, когда войска лишены связи и не получают никаких приказов из штаба,
может  произойти бог знает что.  Если бы только  у штабной  батареи осталась
связь с передовыми частями.
     Хорошо еще, что два  дня  назад  Каммингс  направил во  второй батальон
двенадцать танков. Сегодня, по такой  дороге, они туда не прошли бы. Правда,
по этой  же причине  опи вообще сегодня не  смогут двигаться,  но зато, если
необходимо, опираясь на  них, можно создать оборонительные  позиции.  Вполне
возможно, что сейчас  там творится невообразимый хаос. К завтрапшему дню вся
линия  фронта  может  превратиться   в  ряд   изолированных  друг  от  друга
оборонительных пунктов.  И генерал ничего  не  сможет  предпринять, пока  не
будет  установлена телефонная связь. Может произойти  что угодно;  через два
дня он,  возможно,  окажется вынужденным  отступить со  своими частями туда,
откуда начал разворачивать линию фронта влево.
     Как  только они  доберутся до  места,  с которого  возможна  телефонная
связь, генерал тотчас начнет отдавать распоряжения. Он перебирал в  уме всех
строевых офицеров, припоминал их индивидуальные особенности и  отличительные
черты характера, если таковые  имелись, вспоминал об отдельных ротах и  даже
взводах. Будучи  одаренным отличной памятью, он вспомнил множество  подобных
случаев в прошлом и четко представил себе численный состав подразделений; он
хорошо знал,  в  каком месте на Анопопее  находится  каждое  орудие,  каждый
толковый офицер  или солдат. Все это вихрем пронеслось в его голове. Он  был
сейчас  предельно  собранным, его  мозг  сосредоточенно  работал  в  главном
направлении. Он  был уверен, что, когда  потребуется,  предшествующий опыт и
знания  помогут  ему правильно  реагировать  на  события и принимать  нужные
решения. Если он будет внутренне собранным, интуиция его не подведет.
     Однако  наряду со  всем  этим  Каммингс  испытывал  самое  элементарное
чувство  злости.  Прошедшая буря крайне  расстроила  его.  Bpемя от  времени
генерала охватывало острое  раздражение, и это мешало ему сосредоточиться на
главном. "Не сообщить ни  одного слова о такой буре, - недовольно  ворчал он
себе  под нос. -  Метеорологическая служба бездействует.  Впрочем, в  армии,
наверное, знали о надвигавшемся шторме, но мне об этом не сообщили. Никакого
предупреждения  о плохой погоде, ни одного  слова.  Какую  же  они допустили
ошибку! Или, может быть, это  вовсе и  не ошибка, а сделано намеренно? Может
быть, кто-то пытается совать мне палки в колеса?"
     В этот момент шофер резко повернул, двигатель заглох,  и джип застрял в
колее.  Каммингс  повернулся. Он готов  был  застрелить  допустившего  такую
оплошность солдата, но сдержался и вместо этого пробормотал:
     - Давай, давай, сынок, выбирайся отсюда, времени терять нельзя.
     Водитель  включил двигатель,  нажал  на  газ,  и,  к счастью, машина не
подвела. Они продолжали двигаться вперед.
     Штабной  бивак  был  совершенно  разрушен. Это злило  Каммингса  больше
всего. Его, конечно, очень беспокоила и угрожавшая дивизии опасность, но она
была  абстрактной. Беспорядок же, в котором он оставил бивак, действовал  на
него самым  непосредственным  образом.  Генерала  охватило  чувство досады и
глубокого огорчения, когда  он вспомнил, как потоки воды размывали умощенные
гравием дорожки, как ветер опрокинул, измазал в грязи и изорвал в клочья его
палатку. Сколько  труда затрачено  впустую! Эти  мысли  вызвали у  Каммингса
новый прилив раздражения и гнева.
     - Включи-ка лучше фары,  сыпок, - сказал он  водителю, - а то  мы будем
добираться слишком долго.
     Если поблизости находились снайперы, ехать с зажженными фарами было все
равно  что  идти с горящей  свечой через  лес,  полный  разбойников. Генерал
почувствовал приятное напряжение нервов.
     Опасность  всегда действовала на него так, что он начинал остро ощущать
важность своей деятельности.
     - А вы, - обратился он  к Хирну и Даллесояу, - держите под прицелом обе
стороны дороги.
     Хирн и  Даллесон  просунули свои карабины в отверстия в бортах джипа  и
стали   внимательно   наблюдать   за   джунглями.   С   включенными   фарами
растительность казалась серебристой, более таинственной.
     Лейтенант Хирн нащупал магазин карабина, вынул  его,  проверил и  снова
вставил  на место;  крепко сжав оружие своими большими  руками,  он направил
дуло  на джупгли с той стороны дороги,  где  сидел. Настроение у Хирна  было
сейчас  неважное,  чувство  подъема и возбуждения перемешалось  с  унынием и
разочарованием.
     В  конечном  счете  весь  боевой  порядок,  все  хорошо рассчитанные по
времени маневры войск могут оказаться напрасными, линия фронта может  теперь
нарушиться   и  неожиданно  принять  любую  форму.   Тем  временем  их  джип
пробирается  здесь, словно живой  нерв в поисках  какой-то мышцы или органа,
которые можно было бы заставить действовать. Генерал Каммингс однажды сказал
Хирг  ну:  "Я люблю  хаос и неразбериху.  Они  напоминают  мне  лабораторную
пробирку  с  беспорядочно  движущимися  реагентами  перед   образованием   и
выпадением кристаллов. Меня привлекает острота ощущений".
     Хирн решил  тогда, что это были всего-яавсего слова из хорошо известной
статьи. В действительности Каммингс не любил хаоса; точнее, он не любил его,
если сам находился в такой "лабораторной пробирке". Хаос любят  только люди,
подобные ему,  Хирну, которые фактически не имеют  к  такому  хаосу никакого
отношения.
     Тем не менее действиями Каммингса нельзя было не восхищаться.
     Хирн  вспомнил апатию, охватившую  всех,  когда  буря  начала  стихать.
Генерал  Каммингс  долго  с  печалью  смотрел  на  свою забрызганную  грязью
походную койку, потом соскреб с одеяла кусок глины и начал мять ее, скатывая
шарик. Эта буря буквально пришибла всех офицеров, генерал же не поддался ей,
не потерял целеустремленности. Он произнес перед солдатами очень вежливую  и
очень сдержанную, но воодушевляющую речь  как раз  в  тот момент, когда  они
только  и думали  о том,  как  бы  поджать  мокрые  хвосты  да спрятаться  в
каком-нибудь укрытии.  Впрочем,  удивительного  в  этом, пожалуй,  ничего не
было: генерал  должен  был как-то  восстановить  положение  и  проявить свою
власть и авторитет.
     И  сейчас  Каммингса можно было понять. По тону, каким говорил генерал,
по ею вежливости Хирн чувствовал, что его  мысли сосредоточены на одном: как
восстановить положение  на  линии  фронта,  какие меры  принять  предстоящей
ночью.  Эти  мысли  делали  Каммингса  совершенно  иным  человеком,  как  бы
превращали его в кончик нерва, настойчиво ищущего объект для действий.
     Все это  действовало на Хирна угнетающе, хотя в то  же время вызывало и
восхищение.   Такая    сосредоточенность   мышления    представлялась    ему
нечеловеческой и  никак  не укладывалась в рамки его собственного  мышления.
Держа  карабин  наготове,  Хирн  мрачно  всматривался  в  бегущую  навстречу
серебристую полосу джунглей.
     Вполне возможно,  что  у  следующего  поворота дороги японцы установили
пулемет, или,  что еще вероятнее,  там  сидят  в  засаде  несколько японских
снайперов с автоматами. На повороте в джип может  попасть сразу десяюк пуль,
и  тогда наступит  конец  всем неопределенным  исканиям  Хирна  и  всяческой
неудовлетворенности.
     Вместе с ним  может погибнуть человек,  который  мог бы стать гением, и
такой перезревший дурень, как Даллесон, и молодой нервный водитель, возможно
потенциальный фашист.  Все это  может произойти  не далее, как на  следующем
повороте дороги.
     Или  наоборот  -  он,  Хирн,  может быть,  убьет  человека.  Для  этого
потребуется только  вскинуть  карабин,  прицелиться  и нажать  на  спусковой
крючок...  В  результате умрет какой-то человек, какой-то комплекс желаний и
забот, а возможно, и хороших, добрых качеств.
     Сделать это так же легко, как насаупить на какую-нибудь букашку.
     Возможно, даже легче.
     Так думал Хирн, и именно эти мысли порождали его дурное настроение. Все
зависит от случая, ни в чем нельзя быть уверенным  заранее.  Солдаты  были и
там, на площадке гаража  в  штабном биваке, они  есть и здесь, на  дороге, и
где-нибудь на огромном  ничейном пространстве в джунглях. А где-нибудь  еще,
возможно, идет бой.
     Непрерывная артиллерийская канонада и стрельба из ручного оружия где-то
в джунглях, возможно, ничего не значит, если, например, ведется неприцельный
обстрел  позиций,  но  возможно,  что  огонь  этот  сосредоточен  теперь  на
скоплении людей в самом центре сражения.
     Ночь разделила войска на изолированные части, какими они, собственно, и
являлись.
     Хирн снова почувствовал, как  на тесном заднем  сиденье  на него  давит
огромное тело  Даллесона.  Он выпрямился и  слегка  оттолкнулся  от  соседа.
Вытащив из нагрудного кармана рубашки сигарету, Хирн начал искать спички.
     - Лучше бы не курить, - проворчал Даллесон.
     - Но ведь мы едем с включенными фарами, - возразил Хирн.
     - Да, - неопределенно ответил Даллесон и замолчал.
     Он  несколько  потеснился, но  рассердился  на  Хирна за  то,  что  тот
занимает так много места, да еще и курит. Даллесон нервничал.
     Возможность того, что джип натолкнется на засаду противника, беспокоила
Даллесона меньше всего. Если это произойдет, он вступит в бой хладнокровно и
выполнит свой долг. Его беспокоило то, что генерал намеревался делать, когда
прибудет на артиллерийскую батарею сто пятьдесят первого. Он чувство