долларовых
банкнотов.
     - После войны я, может быть, демобилизуюсь.
     - Конечно, тебе это нужно сделать, - сказал Гольдстейн. - Ты ведь умный
человек, и на тебя можно положиться.
     Мартинес вздохнул.
     -  Но...  -  Он  не  знал, как  выразить  свою мысль.  Мартинес  всегда
стеснялся упоминать о том, что он мексиканец, и считал дурным тоном говорить
об  этом.  Вдруг  собеседник  увидит  в этом намек на  то,  что его винят  в
отсутствии хорошей работы для него, Мартинеса? Кроме  того, Мартинесу всегда
хотелось надеяться, что ею примут за настоящего  испанца. -  Но  у меня  нет
образования.
     Гольдстейн соболезнующе покачал головой.
     - Да, это препятствие.  Мне тоже  хотелось окончить колледж, отсутствие
диплома  всегда сказывается. Но для бизнеса прежде всего  нужна  смекалка. Я
лично  считаю, что бизнес основан на  честности и порядочности.  Все великие
люди добились своего положения благодаря этим качествам.
     Мартинес согласно кивнул. Он подумал о том,  сколько нужно  места очень
богатому человеку, чтобы хранить  свои деньги.  Он  представил  себе богатый
хардероб,  разнообразные кремы для  чистки обуви,  галс!уки  ручной  работы,
много изящных и обаятельных блондинок.
     -  Богатый  человек  может  позволить  себе  что  угодно!  - восхищенно
произнес Мартинес.
     - Будь я богатым, я помогал  бы другим. И... мне лично много не  нужно:
достаток, хороший дом и небольшие сбережения. Ты Нью-Йорк знаешь?
     - Нет.
     - Лично я предпочел бы жить в пригороде, - сказал Гольдстейн, покачивая
головой.  -  Там отлично, хорошие люди, культурные, воспитанные. Я  не хотел
бы, чтобы мой сын рос в таких условиях, как я.
     Мартинес  глубокомысленно  кивнул. У  него никогда не было определенных
убеждений  или  стремлений,  и  он  всегда чувствовал  себя  неловко,  когда
разговаривал  с  человеком,  у  которого  была какая-то  система взглядов  и
какие-то определенные планы.
     - Америка - хорошая страна, - произнес он искренне, охваченный вспышкой
подлинного патриотизма. Впервые за  многие годы оп  снова подумал о том, что
хотел бы  стать  летчиком,  но тут же устыдился  этого. - В школе я научился
хорошо читать, - сказал он. - Учитель считал меня способным.
     - Я уверен, что так и было, - убежденно ответил Гольдстейн.
     Волнение  на  море  уменьшилось,  и  брызги попадали  на  палубу  реже.
Мартинес обвел  взглядом помещение катера, прислушался к гулу голосов вокруг
и, пожав плечами, сказал:
     - Долго мы путешествуем.
     Галлахер вернулся к своей койке рядом с койкой  Мартинеса и  молча лег.
Гольдстейн  чувствовал  себя неловко.  Он  не разговаривал  с Галлахером уже
более месяца.
     - Удивительно, что никого  не укачало, - произнес наконец Гольдстейн. -
Эти катера не очень-то удобны для путешествий.
     - А Рот и Вайман? Их ведь укачало, - сказал Мартинес.
     Гольдстейн горделиво повел плечами.
     -  А мне ничего.  Я привык к морю.  У  моего  друга на ЛонгАйленде была
парусная шлюпка, и летом  мы с  ним  часто выходили в море.  Мне  это  очень
нравилось. - Он вспомнил о заливе и об окружавших его  белых песчаных дюпах.
- Там было очень красиво.
     Знаешь, по красоте местности Америка превосходит все страны.
     - Чего ты хвалишься, братец? - неожиданно хмуро произнес Галлахер.
     Гольдстейн решил,  что, видимо, такова уж манера вести разговор у этого
человека. Ничего плохого он сказать этим не хотел.
     - А  ты, Галлахер, когда-нибудь плавал  на  парусных шлюпках? - спросил
Гольдстейн мягко.
     Галлахер приподнялся на локте.
     -  Я  иногда  выходил  на каноэ  по  реке  Чарльз  неподалеку  от  Еест
Роксберри.  Мы катались с женой. - Он сначала произнес  эту  фразу,  а потом
подумал, что зря это сделал. Выражение его лица сразу  же изменилось,  стало
скорбным.
     - Прости, - тихо сказал Гольдстейн.
     -  Ничего. - Галлахер почувствовал легкое  раздражение от того, что ему
посочувствовал еврей. - Ничего, ничего,  - добавил  он  рассеянно. - У  тебя
ведь есть сын, а? - неожиданно спросил он.
     Гольдстейн кивнул и с готовностью ответил:
     -  Да. Ему сейчас три  года. Вот посмотри фотокарточку. - Гольдстейн не
без труда повернулся на  койке  и достал из заднего кармана брюк бумажник. -
Это не  очень хороший снимок, - извиняющимся  тоном сказал  он. - А на самом
деле  он один  из  самых  хорошеньких  ребятишек,  каких только  можно  себе
представить.
     Дома  у  нас  есть  большой  снимок, его сделал  фотограф-профессионал.
Лучшего снимка я не видел. За него можно было бы дать приз.
     Галлахер внимательно посмотрел на снимок.
     -  Да, красивый парнишка. - Он был немного потрясен, ему стало неловко.
Галлахер  снова взглянул ыа снимок и тяжело вздохнул. В письме  домой  после
смерти Мэри он просил  прислать  ему фотокарточку ребенка. С  тех  пор он  с
нетерпением ожидал  получения  этого  снимка,  ставшего для  него  жизненной
необходимостью.
     Он точно не  знал, но  предполагал, что  на снимке  увидит сына.  - Да,
действительно  красивый  парнишка,  -  сказал  он  грубовато  и, преодолевая
смущение, спросил: - А каково это - иметь ребенка?
     Гольдстейн чуть задумался, как бы стараясь дать наиболее точный ответ.
     -  О, это  -  много... радостей.  -  Он  чуть было не сказал "радостей"
по-еврейски. - Но и хлопот порядочно, конечно. Приходится много заботиться о
них, и материальные трудности бывают.
     - Само собой, - кивнул Галлахер.
     Гольдстейн  продолжал  говорить.  Он  чувствовал  некоторое   смущение,
поскольку Галлахер был тем человеком во взводе,  которого  он больше всех не
любил.  Теплота и дружественность, которую  он испытывал по отношению к нему
сейчас, приводили его в замешательство.
     Говоря о своей семье, Гольдстейн чувствовал  разлуку и  одиночество. Он
припомнил идиллические картины семейной жизни. Ночь,  кмда он и жена, лежа в
постели, прислушивались к посапыванию сына.
     - Дети - это то, ради чего стоит жить, - сказал он искренне.
     До Мартинеса вдруг дошло, что ведь и он отец. Впервые за многие годы он
вспомнил про  беременность Розалн, и  его передернуло при этом воспоминании.
Уже семь лет? А можетг восемь?  Он потерял счет. "Черт побери", -  выругался
он про себя. С тех пор как он распутался с этой девицей, он помнил ее только
как источник хлопот и забот.
     Сознание, что у него есть ребенок, тешило его тщеславие! "Черт  возьми,
значит, у меня все в лучшем виде, - сказал он про себя. Ему стало смешно.  -
Мараинес  делает  ребенка и сбегает". Он  радовался  своей  мужской  силе  и
привлекательности. То  обстоятельство,  что ребенок был  рожден  вне  брака,
только льстило его самолюбию.
     К  Гольдстейну  он  относился  терпимо,  чувствовал  к  нему  некоторую
привязанность. До этого  вечера он немного побаивался его и  даже стеснялся.
Однажды они поспоршш, и Гольдстейн не согласился с ним. Когда случалось так,
что с ним  не соглашались, Мартинес вел себя как напуганный ученик, которому
учитель делает выговор.
     Он никогда не чувствовал себя свободно из-за  того, что был  сержантом.
Поэтому сейчас  он  буквально  купался в теплых словах  Гольдстейна.  Он уже
больше не  считал, что Гольдстейн презирает ею после того спора. "Гольдстейн
неплохой парень", - подумал Мартинес.
     Он снова  вспомнил, что находится  на  слехка покачивающемся и медленно
идущем навстречу волнам катере. Стало почти совсем темно. Мартинес зевнул и,
свернувшись калачиком, поглубже забрался под плащ. Ему захотелось есть, и он
стал лениво размышлять, открыть банку с пайком или  полежать спокойно. Мысль
о предстоящих действиях в разведке испугала его и прогнала сонливость.
     "Не надо думать об этом, не надо думать", - повторял он про себя.
     Неожиданно он осознал, что  Галлахер и Гольдстейн прекратили  разговор.
Он взглянул наверх  и увидел,  что почти все  стоят  на  своих  койках  или,
уцепившись руками за борт, смотрят куда-то направо, в сторону.
     - Что там? - спросил Галлахер.
     - Наверное, закат, - ответил Гольдстейн.
     - Закат? - Мартинес взглянул на  небо.  Оно было  почти совсем  темным,
покрытым свинцовыми дождевыми тучами. - Где закат? - Он встал, оперся ногами
на боковые стойки койки и посмотрел на запад.
     По густоте  красок  закат был  прекрасен и величествен -  такое зрелище
можно наблюдать  только в тропиках.  Небо, кроме узкой  полоски у горизонта,
было черным - надвигалась дождевая туча.
     Солнце  скрылось  за горизонтом, оставив  после  себя яркий свет в  том
месте,  где небо  встречалось  с морем.  Отраженные  водой  лучи  образовали
красочный  веер,  похожий на  подкову бухты,  необычной  бухты, расцвеченной
ярким  спектром  оранжевых,  желто-золотых  и яркозеленых тонов.  Над  самым
горизонтом тянулась узкая  лента  ярко-красных  облаков,  похожих на толстые
колбаски. Казалось, что там у горизонта находится какой-то сказочный остров,
такой, какой люди никогда не сумели бы даже вообразить.
     Это   была   библейская   обетованная   земля,   с   золотыми  песками,
виноградниками и цветущими деревьями. Люди смотрели на нее как зачарованные.
Остров  казался им раем  или,  может  быть, владением  какого-то  восточного
монарха, он манил и будоражил.
     Это продолжалось недолго. Постепенно чарующее видение начало исчезать в
ночи. Золоиле пески  померкли, стали серо-зелеными,  потом совсем потемнели.
Остров  погрузился  в  воду,  ночь смыла  розовые лавандовые  холмы.  Вскоре
остался один серо-черный океан, темное небо и мерный шум свинцовых с сединой
волн. Черный  мертвый океан был холоден,  нес на себе печать ужаса и смерти.
Люди  чувствовали,  как  он  нагоняет  на  них  страх. Он  словно  готов был
поглотить их. Они  вернулись к  своим койкам,  стали устраиваться на ночь, и
долго еще не могли успокоиться.
     Пошел дождь. Катер врезался во тьму, идя всего в сотне ярдов от берега.
Над  людьми  навис  страх перед предстоящими  действиями на берегу. О  борта
катера мрачно бились волны.


2


     Взвод высадился рано утром  на южном берегу Анопопея. Дождь прекратился
еще  ночью,  и  утро было  свежим  и прохладным, солнце  заливало пляж. Люди
толкались несколько минут  на песке, наблюдая, как катер отходит  от берега,
направляясь в обратный путь.
     Пять  минут спустя катер уже был  в полумиле от  берега, но  расстояние
казалось значительно меньше. Солдаты разведывательного взвода смотрели вслед
удаляющемуся катеру и завидовали экипажу, который к ночи вернется на бивак и
сможет получить горячую пищу.
     "Вот бы такую работу", - подумал Минетта.
     Мысль о  том, что они  теперь на пеисследованном  побережье,  мало кого
беспокоила.  Джунгли  позади выглядели  в общем знакомыми.  Берег,  покрытый
мелкими ракушками, был  пуст. Солдаты разбрелись по всему  участку, курили и
смеялись  в  ожидании начала перехода, довольные тем,  что  можно  просушить
одежду на солнце.
     Хирн находился в некотором напряжении. Через несколько минут предстояло
отправиться в путь протяженностью сорок миль по незнакомой местности, из них
последние десять миль - по тылам японцев. Хирн и Крофт изучали изготовленную
по  аэрофотоснимкам карту,  разложив ее на песке. Показывая на  карту,  Хирн
предложил:
     - Мне  кажется, сержант, лучше всего пока пойти вверх вот по этой реке.
- Он  указал  на  устье ручья, вытекавшего из джунглей  в нескольких  сотнях
ярдов от места высадки. - А потом пойдем через джунгли.
     - Другого пути нет, насколько я могу судить, - ответил Крофт.
     Хирн был прав, и это слегка раздражало  его. Он потер  подбородок. - Но
потребуется значительно больше времени, чем вы предполагаете, лейтенант.
     - Возможно.
     Слова Крофта не очень понравились Хирну. "Он, конечно, много знает,  но
сам никогда ничего  не подскажет. Проклятый южанин. Он похож на Клеллана", -
подумал Хирн и постучал пальцами по карте. Он чувствовал, как под ногами уже
нагревается песок.
     - По джунглям идти не больше двух миль.
     Крофт недоверчиво кивнул.
     - Такой карте верить  нельзя.  По этой  речке мы, может,  и выйдем куда
нужно,  но  полностью  полагаться  на  это  нельзя. - Он сплюнул в песок.  -
Остается единственное: двинуться в путь, а там видно будет.
     - Правильно, - сказал Хирн решительно. - Давайте трогаться.
     Крофт взглянул на солдат.
     - Эй, ребята, трогаемся!
     Солдаты взвалили  рюкзаки на спину и  подогнали ремни так, чтобы они не
врезались  в плечи. Минуту  или две  спустя они  выстроились  в  колонну и с
трудом  пошли   по  песку.  Когда  подошли  к   устью  реки,  Хирн  приказал
остановиться.
     - Разъясните взводу, куда и для чего мы идем, - сказал он Крофту.
     Крофт пожал плечами и заговорил:
     - Мы пойдем  вверх по реке, пока можно  будет  идти. Вероятно,  не  раз
придется  вымокнуть  в воде.  И  если  кому-нибудь  это  не нравится,  пусть
выскажется сейчас, отведет душу.  - Он поддернул свой рюкзак немного повыше.
- На реке японцы нам встретиться не должны, но это не значит, что можно идти
как  стадо  баранов и  смотреть только себе  под ноги. Будьте  начеку. -  Он
внимательно осмотрел всех  солдат,  изучая каждого из них, и остался доволен
тем, что никто не выдержал его взгляда.  Крофт облизнулся, как бы размышляя,
что еще сказать. - Хотите что-нибудь сказать им, лейтенант?
     Хирн потрогал ремень карабина.
     - Да. Солдаты, - произнес он без всякого пафоса, - я не знаю  вас, и вы
не знаете меня. Может быть, вы и не хотите знать меня... - Несколько человек
засмеялись, но Хирн неожиданно для всех только  улыбнулся на  это.  - Тем не
менее я с вами, отвечаю за вас, нравится  вам это  или нет. Лично  я счптаю,
что мы найдем общий язык.
     Я  постараюсь быть справедливым, но запомните, что, когда вы устанете и
будете едва волочить ноги, я  прикажу  идти вперед, и  вы, наверное, станете
проклинать меня. Все это  так,  но  не забывайте, что я устану так же, как и
вы, и буду ненавидеть  себя, может быть, больше, чем  вы. - Раздался дружный
смех,  и  на  какой-то  момент  Хирн  почувствовал  себя  оратором,  который
полностью  владеет слушателями. Испытываемое им от этого удовлетворение было
удивительно сильным. "Еще бы, сын Билла Хирна", - с гордостью подумал  он. -
Ну хорошо, а теперь в путь.
     В голове колонны шел Крофт, которого очень  разозлила речь Хирна. Все в
ней было неправильно. Командиру взвода не стоило  панибратствовать. Крофт не
мог   уважать   командира  взвода,   который  старается   понравиться  своим
подчиненным. Такое поведение он считал никому не нужным.
     Река посредине  течения  казалась  глубокой,  а  у  берегов  вода  едва
покрывала  камни  на дне. Взвод двигался  колонной из четырнадцати  человек.
Вскоре  джунгли над ними сомкнулись сводом,  а после  первого поворота  реки
образовали  своеобразный  тоннель со стенами  из густой  листвы  и скользкой
вязкой   тропой  внизу.   Солнечный  свет  едва  пробивался   через   густые
переплетения  листьев  и  веток, виноградных  лоз  и  деревьев и  приобретал
бархатистый  зеленоватый оттенок. Лучи вихрились и метались, как это бывает,
когда они  преломляются в маленьких  окошечках кафедрального собора.  Кругом
джунгли,  темные,   наполненные  таинственными  звуками.   Запахи   влажного
папоротника, гниющих растений, аромат растущей зелени били в нос и  вызывали
неприятное чувство, близкое к тошноте.
     - Черт побери, ну и вонь здесь, - проворчал Ред.
     Они  жили  в джунглях так  долго,  что,  казалось, успели привыкнуть  к
запахам, но за ночь, пока плыли на катере, отвыкли.
     Вскоре  все  взмокли от пота,  хотя  прошли всего  несколько сот ярдов.
Вокруг  ремней  рюкзаков по  рубашкам расползлись темные  влажные пятна.  От
шедших  в голове  колонны  каждый шаг требовал необычайных  усилий:  джунгли
выплескивали на них всю скопившуюся на листьях влагу.  Ботинки,  несмотря на
влагоотталкивающее покрытие,  постепенно начали промокать,  брюки  до  колен
пропитались жидкой грязью.  Рюкзаки стали казаться  очень  тяжелыми, руки  и
спина  затекали  от  напряжения. Каждый нес до тридцати  фунтов  продуктов и
постельных  принадлежностей, две  фляги с водой,  десять  обойм с патронами,
две-три  гранаты, винтовку,  два тесака.  Общий  вес  груза достигал  фунтов
шестидесяти на человека,  то есть  веса очень тяжелого чемодана. Большинство
людей почувствовали  усталость после первых же  сот  ярдов пути. К  моменту,
когда  было пройдено около  полумили, все  ужасно  устали  и едва переводили
дыхание.
     Вскоре река  превратилась в ручей, и полоска мелководья  сократилась до
узкой  ленты  у самого берега шириной со  ступню. Они взбирались  теперь  на
гору. Миновали несколько водопадов. Приходилось идти не по каменистому, а по
песчаному дну,  а  потом и вовсе  по жидкой  грязи. Люди старались держаться
ближе к берегу, но очень  скоро движению  стала  мешать растительность.  Они
продвигались теперь вперед значительно медленнее.
     За  поворотом реки колонна остановилась  -  надо было осмотреть  дорогу
впереди. Джунгли тут спускались к самой реке,  и Крофт, поразмыслив немного,
двинулся к  середине течения.  В  пяти ярдах  от берега он остановился. Вода
доходила ему до пояса, течение было быстрым.
     -  Придется  держаться  у  берега,  лейтенант,  -  сказал  он  и  начал
пробираться вперед по краю течения, держась руками за ветки.
     Вода почти полностью скрывала его ноги. Люди  с трудом двинулись  вдоль
берега вслед за Крофтом. Следующие несколько сот  ярдов они шли,  держась за
свисавшие  ветки  кустов,  с трудом  прокладывая себе  путь  против течения.
Винтовки все время соскакивали с плеч, едва не падая в воду, а ноги тонули в
грязи. Рубашки стали такими же мокрыми от пота, как брюки.
     Подобным образом они двигались до того места, где река снова стала шире
и глубина ее уменьшилась. Течение  уже не было таким быстрым,  и люди  стали
продвигаться быстрее, идя по колено в воде.
     После еще  нескольких  поворотов  они  вышли на широкую плоскую  скалу,
которую река обходила. Здесь Хирн приказал остановиться на отдых.
     Люди повалились один за другим на камень и несколько мпнут лежали молча
без движения. Хирн был  слегка  встревожен. Он слышал  биение своего сердца,
его  руки  дрожали  от  усталости.  Лежа  на  спине,  он  видел  свой  часто
вздымавшийся и опускавшийся живот.
     "Я  никуда не гожусь",  - подумал он. Это  была  правда. Ясно, что  и в
следующие два дня, особенно в первый из них, придется нелегко.
     У него слишком долго  не  было  физической нагрузки. Но этот недостаток
устранит время. Он знал свои силы.
     Хирн стал  уже привыкать  к  трудному  положению человека, ведущего  за
собой людей. А ведь первому  всегда труднее.  Сколько раз он останавливался,
услышав неожиданный шум или шорох, когда какое-нибудь насекомое стремительно
пролетало  мимо него. Иногда встречались пауки  величиной с грецкий орех, со
щупальцами длиной с палец.  Такие вещи всегда выводят из равновесия, пугают,
особенно когда знаешь, что находишься в необитаемом месте. Каждый шаг дальше
в джунгли давался со все большим трудом.
     Крофт  никак  не показывал своей  усталости.  "Этот Крофт  -  настоящий
мужчина, -  думал Хирн. - Надо быть начеку,  а  то окажется, что  фактически
взводом опять командует Крофт". В то же время Хирн  сознавал, что Крофт знал
больше, чем он, и не соглашаться с ним было бы глупо.
     Хирн сел  и  огляделся. Люди  все еще  лежали  без  движения, отдыхали.
Некоторые лежа переговаривались, бросали камни в воду.
     Хирн  взглянул  на  часы.  Прошло  пять  минут  с тех  пор,  как  взвод
остановился на отдых. "Можно еще минуток десять, - подумал Хирн. - Надо дать
им как следует отдохнуть".
     Переведя дух, Браун завязал разговор с Мартинесом.
     - Достанется нам, черт возьми, - тяжело вздохнув, сказал он.
     Мартинес согласно кивнул и произнес:
     - Пять дней. Срок порядо