и  уже не  помнил ни  звука выстрела, ни воздушной
волны, вспоминал только эпизод из первой мировой войны, когда  он около двух
часов   находился   под  артиллерийским  заградительным   огнем.   Это  было
единственное действительно сильное ощущение страха в его жизни, и отзвук его
он ощутил сейчас.
     В этот момент Каммингс представлял себе, как все произойдет:
     резкий звук выстрела, вой снаряда, несущегося в ночное небо,  свист при
снижении и смертельный  ужас японцев перед разрывом. Странное  экстатическое
чувство захватило Каммингса и тут же  исчезло -  раньше,  чем он сам мог его
осознать.
     Генерал дернул спусковой шнур.
     Звук  выстрела оглушил его, заставил вздрогнуть всем телом и сковал его
своей  непривычной  силой.  Он  скорее  почувствовал,  чем увидел,  огромный
двадцатифутовый  язык пламени, который вырвался из  дула, смутно слышал, как
нарастает шорох густой растительности  в джунглях. Шины  на колесах  и лафет
все еще вибрировали после отката.
     Прошла доля  секунды. Обратная воздушная  волна приподняла его волосы и
прикрыла веки.  Генерал  постепенно приводил в  порядок  свои  чувства,  как
человек,  ловящий  унесенную  сильным  ветром  шляпу.  Он  перевел  дыхание,
улыбнулся и произнес спокойным голосом:
     - Я бы не хотел быть на другом конце.
     Только  после  этого он снова  ясно  различил артиллеристов и капитана.
Определенной частью сознания он все время чувствовал реальную обстановку, но
в тот момент,  когда произносил  свои слова, он  не воспринимал  присутствия
людей.
     Каммингс медленно удалился, уводя с собой и капитана.
     -  Артиллерия  ночью  производит  большее  впечатление,  чем  днем,   -
пробормотал он. Внутреннее равновесие в нем несколько нарушилось. Он никогда
не  стал  бы  говорить  этого  незнакомцу, если  бы  не испытал  воздействия
выстрела гаубицы.
     - Я понимаю,  что  вы имеете в виду, сэр. Меня всегда очень взвинчивает
стрельба батареи ночью.
     Только теперь Каммингс окончательно  пришел в себя. Он понял, что  чуть
не допустил оплошность.
     - Кажется, ваша батарея в порядке, капитан.
     - Благодарю вас, сэр.
     Но генерал не слушал.  Он сосредоточил внимание  на приглушенных звуках
снаряда, мысленно следил за ним. Сколько  должно  пройти  времени? Очевидно,
полминуты? Он настороженно ждал звука разрыва.
     -  Мне  никогда не доводилось  испытывать  этого, сэр. Должно быть, это
настоящий ад, там, у японцев.
     Каммингс прислушивался к приглушенному звуку разрыва в нескольких милях
от  него.  В  воображении  он  видел  яркую,  ослепительную  вспышку,  треск
разрываемого металла и свист осколков.
     "Интересно,  убило ли кого-нибудь?"  - подумал генерал.  По облегчению,
которое он  ощутил,  словно волну,  прокатившуюся по телу, он понял, с каким
напряжением   ждал   падения   снаряда.   Каммингс   почувствовал   приятную
расслабленность.  Эта война  или,  скорее,  война  вообще -  странная  вещь,
говорил он. себе, не  вникая как  следует в смысл своих слов. И  все-таки он
знал, что значит война. Это прежде всего скука и рутина, уставы, наставления
и инструкции, но  в войне есть  и нечто  необъяснимое, подобное  обнаженному
бьющемуся сердцу, глубоко затягивающее того, кто оказался вовлеченным в нее.
     Все сокровенные темные побуждения людей, скрытые глубоко в их душе, все
жертвы на войне, кипящие в ночи страсти - разве не нашло все это отражения в
потрясающем  грохоте  разрыва  снаряда,  этом  рукотворном  феномене  грозы?
Каммингс не видел взаимосвязи между этими явлениями,  но их отдельные черты,
их эмоциональные эквиваленты привели его в  состояние острой восприимчивости
окружающего. Он как будто  только что прошел омовение в  святом источнике  и
всей  своей душой  и телом, даже кончиками пальцев ощутил готовность познать
природу  происходящих  вокруг  него  явлений.  Ему  доставляла  удовольствие
способность свободно разбираться в сложных переплетениях окружающей жизни.
     Каммингс возвращался в джипе к себе  в  штаб в превосходном настроении.
Лихорадочное состояние еще не прошло,  но  испытанное возбуждение не рождало
беспокойства, а только побуждало к активности. То, что с ним произошло, было
в общем-то  случайностью. Он  вел  себя как ребенок,  оказавшийся в магазине
игрушек, получивший разрешение трогать все, что угодно, и отбрасывать прочь,
когда надоест. Каммингс и сам это  понимал. Любое  новое физическое действие
всегда возбуждало его, обостряло способность к восприятию.
     Войдя  в  свою  палатку,  он  мельком взглянул на несколько  донесений,
которые поступили  в  его отсутствие. У него не  было в этот момент никакого
желания  тщательно  изучать  их,  стараться  разобраться  во  всем  и  вновь
погрузиться в текущие  события.  Он вышел из палатки, чтобы  подышать ночным
воздухом. Бивак  затих,  картина перед ним казалась  призрачной, лунный свет
покрывал  листву  тонкой  серебристой  сеткой. Все  знакомое стало  казаться
нереальным. "Какой чужой кажется ночью земля", - вздохнув, подумал Каммингс.
     В палатке, немного поколебавшись,  он открыл маленький зеленый шкафчик,
расположенный рядом с  его  столом,  и вытащил  из него  толстую  тетрадь  в
переплете черного цвета, похожую на регистрационный журнал. Это был дневник,
в который он на протяжении многих лет вносил собственные мысли.  Было время,
когда он  знакомил  с ним  Маргарет,  но после одного или  двух лет семейной
жизни,  когда  у  них  произошла размолвка,  дневник  приобрел для  него еще
большее значение. В последние годы он исписал  их немало, потом опечатывал и
отправлял на хранение.
     Записывая в  дневник, Каммингс  всегда испытывал какое-то таинство, как
будто  бы  он  был  мальчиком,   запершимся  в   ванной  комнате  с  дурными
намерениями.  Даже  теперь,  находясь на высоком посту,  он испытывал  то же
чувство. Он даже  придумал оправдание на  случай, если кто-нибудь увидит его
записывающим в дневник:
     "Обождите  минутку,  майор (или  полковник,  или  лейтенант), я  запишу
кое-что для памяти".
     Сейчас он открыл чистую  страницу  своего дневника и, держа  карандаш в
руке,  несколько секунд думал. На  обратном пути к  биваку у  него появилось
много новых идей и впечатлений, и теперь он обдумывал, как воспроизвести их.
Генерал  вновь ощутил гладкую округлость утолщения  спускового  шнура.  "Как
будто держал на поводке зверя", - подумал он.
     Воображение  вызвало  целый  рой  мыслей.  Он   поставил  дату  наверху
страницы, повертел карандаш между кончиками пальцев и начал писать.


7


     В сумерках  скалы  горы  Анака отсвечивали красным и  золотым,  освещая
отраженным светом холмы и  долины у  ее  подножия. Хирн, Крофт и  оставшиеся
солдаты  разведывательного  взвода   готовились  к  ночному  отдыху.  Четыре
человека, посланные с группой Брауна на первый  час пути, уже возвратились и
раскладывали  одеяла.  Галлахер  стоял  на  посту  на   бугре,   с  которого
просматривалась вся лощина; остальные доедали свои пайки или отошли справить
нужду.
     Вайман тщательно чистил зубы,  смочив зубную щетку несколькими  каплями
воды из фляги и старательно массируя десны.
     - Эй, Вайман! - позвал Полак. - Включи-ка мне радио!
     - Нет, нет. Я уже устал от него, - возразил Минетта.
     Ваймап покраснел от досады.
     - Послушайте, ребята,  я пока еще цивилизованный человек, - раздраженно
бросил он. - Если мне нужно почистить зубы, я буду их чистить.
     - И не слушать даже своих лучших друзей, - заметил Минетта.
     - А пошли вы к черту! Я устал от вас.
     Крофт повернулся в одеялах и приподнялся на локте.
     - Слушайте,  вы,  замолчите  сейчас  же. Вам что, не терпится  привлечь
японцев?
     - Ладпо, - пробормотал кто-то.
     Рот  слышал  их разговор.  Присев на  корточки  в  траве,  он  боязливо
посмотрел  через  плечо. Позади  не  было  ничего, кроме едва  различимых  в
темноте холмов. Ему захотелось поскорее вернуться к товарищам. Бумага была в
коробке  для  пайка,  но,  как только  он  потянулся за  пей,  его  скрутила
очередная спазма,  заставившая  замычать и схватиться за живот; естественный
процесс выворачивал его буквально наизнанку.
     -  Господи! - услышал  он чей-то шепот. - Кто здесь облегчается, уж  не
слон ли?
     Рот смутился. Побыстрее завершив свои дела, он подтянул брюки.
     Он очень ослаб и, улегшись на плащ-палатку, укрылся одеялом.
     "Почему это должно было начаться сейчас?" - спрашивал он себя.
     В первые два дня он чувствовал в  кишечнике только тяжесть, но это было
лучше теперешнего состояния. "Это нервная реакция из-за птицы, - подумал он.
- Попос открывается  под влиянием нервного состояния так  же часто, как и от
недоброкачественной пищи". Как будто  в подтверждение его слов, у него вновь
схватило  живот,  и  все  тело  пронзила мучительная  боль.  "Опять придется
вставать  ночью",  -  подумал он.  Но  это  же  невозможно.  Если  он начнет
двигаться в темноте, часовой может застрелить его.  Ему придется все сделать
рядом с тем  местом, где  он лежал. От обиды у  него  навернулись слезы. Это
было несправедливо. Он злился на армию, где не учитываются такие вещи. Ох!..
Рот  задержал  дыхание,  стараясь  сдержаться  и  не наложить  в  штаны.  Он
обливался потом. Ему стало страшно, когда он ионяд, что может испачкаться. У
этих подонков  во  взводе существовало выражение: "Держать зад на замке". "А
что они  в  этом смыслят? И разве можно  судить о людях только по этому?"  -
подумал он.
     Вспоминая перестрелку на  подступах к  перевалу, Рот вновь почувствовал
свою беспомощность. Он бросился за выступ скалы и, даже когда Крофт приказал
открыть огонь, так ничего и не делал.
     Интересно,  заметил  ли это Крофт; ему хотелось  надеяться, что тот был
слишком занят. "Если бы он заметил, то наверняка давно бы отругал меня".
     А   Уилсон...  Рот   прижался  лицом  к   влажной  прорезиненной  ткани
плащ-палатки.  Он до  сих  пор совсем не думал об  Уилсоне;  даже когда  они
принесли его обратно в  лощину и подготовили  носилки,  он  все еще играл  с
птицей. Он  видел, что  его принесли, но  ему не  хотелось смотреть на него.
Только теперь вот он вспомнил об Уилсоне и ясно представил его.  Белое лицо,
форма запачкана кровью.
     Это ужасно. Рот был потрясен и вновь почувствовал тошноту.
     "Какого   ярко-красного   цвета   кровь.   Я   думал,   она   темнее...
Артериальная... венозная? Ну какое все это имеет значение? Уилсон всегда был
такой жизнерадостный, и он совсем не плохой парень.
     И  очень дружелюбный. Это невозможно - один миг и...  Так тяжело ранен.
Он  был  как  мертвый,  когда  они принесли  его.  Это трудно  постигнуть, -
размышлял Рот. - А если  бы пуля попала в меня? - Рот представил себе, как у
него из глубокой раны сочится яркая  кровь. -  О, рана была  как рот, ужасно
было смотреть на нее".
     Как бы усугубляя жалкое состояние Рота, его желудок вновь забурчал. Рот
перевернулся на грудь, слабо отрыгивая.
     Нет, это ужасно. Нужно отвлечься.
     Рот  посмотрел на солдата, лежавшего рядом. Было почти совсем  темно, и
он с трудом различал его черты.
     - Ред? - тихо прошептал он.
     - Что такое?
     Рот  удержал  себя  от  вопроса  "Ты   не  спишь?"   и  вместо   этого,
приподнявшись на локте, спросил:
     - Поговорить не хочешь?
     - Не возражаю. Мне все равно не спится.
     - Это, наверное, от переутомления; мы шли слишком быстро.
     Ред сплюнул.
     - Если тебе надо поплакаться, обращайся к Крофту.
     - Нет, ты неверно понял меня. - Он замолчал на  мгновение,  но не  смог
дольше сдерживаться. - Это ужасно, то, что случилось с Уилсоном.
     Ред вздрогнул. Он размышлял об этом все время, как только улегся спать.
     - О, этого парня так просто не убьешь.
     - Ты думаешь? -  Рот  почувствовал  облегчение. - А крови на  нем  было
очень много.
     - А ты что хотел увидеть - молоко?
     Рот раздражал  Реда;  сегодня  его  раздражал любой, каждый. Уилсон был
одним из старослужащих во взводе.  "Проклятие, почему это досталось ему?"  -
думал  Ред.  Прежнее  беспокойство,  которое  всегда  появлялось в  подобных
случаях, вновь начало одолевать  его. Он  любил Уилсона; тот был,  наверное,
его лучшим другом  во  взводе, но дело не в этом. Он не позволял себе любить
никого  до такой  степени, чтобы чувствовать  горе в  случае его гибели.  Но
Уилсон был во взводе столько же, сколько и он сам. Совсем другое дело, когда
погибал  кто-нибудь  из пополнения  -  его  было  жалко  так  же  мало,  как
когонибудь из другого взвода. Это не имеет к тебе  никакого отношения, никак
не влияет на чувство самосохранения. А  если уж  пришла очередь  Уилсона, то
придет и его, Реда.
     - Знаешь, когда-нибудь и он должен был нарваться на пулю.
     А ты-то что так уж переживаешь за него?
     - Все произошло так неожиданно.
     Ред фыркнул:
     - Когда подойдет твоя очередь, я пошлю тебе заранее телеграмму!
     - Зачем ты так шутишь?
     - А!..
     Появилась луна,  массивы  скал покрылись  серебром. Лежа на  спине, Ред
видел огромные склоны горы почти  до  самой вершины. Все могло случиться  на
этом проклятом переходе. Он  был готов  даже поверить,  что  его слова могут
оказаться для Рота плохим предзнаменованием.
     - Ладно, извини, - сказал он мягко.
     - Ничего, я не обиделся. Я представляю, как ты взвинчен. Я  сам не могу
не думать об этом. Как-то не верится. Совсем недавно с человеком  все было в
порядке, и вот... Невозможно понять это.
     - Давай поговорим о чем-нибудь другом?
     - Прости меня.
     Рот смолк. Его  желание понять то, что  случилось, и ужас, испытываемый
по этому  поводу, не уменьшились. Так  легко можно оказаться среди убитых...
Рот никак не мог освободиться от охватившего  его в  связи с этим удивления.
Он повернулся на спину, чтобы ослабить давление на живот. Перевел дыхание.
     - О, я совсем вышел из строя.
     - А кто из нас нет?
     - Как это еще Крофт держится?
     - Этому чертяке нравится все.
     Рот  словно  сжался  от  страха,  как  только  подумал  о  Крофте.  Ему
вспомнился эпизод с птицей, и он помрачнел.
     - Как ты думаешь, Крофт будет иметь против меня предубеждение?
     - Это из-за птицы-то? Не знаю,  Рот. Лучше даже не пытаться разобраться
в Крофте - пустая трата времени.
     - Я хотел сказать тебе, Ред, что...
     Рот  умолк. Усталость,  слабость,  вызванная расстройством желудка, все
его боли и синяки,  ужас по поводу ранения Уилсона - все это вдруг сразу как
будто  навалилось  на  него. Тот факт,  что несколько человек, в том числе и
Ред,  пришли ему на помощь после того, как Крофт убил  птицу, переполнил его
жалостью к самому себе и чувством благодарности к товарищам.
     - Я очень  благодарен  тебе  за  то, что ты сделал,  когда  Крофт  убил
птицу... - У него перехватило горло.
     - А-а, за что тут благодарить-то.
     - Нет, я... я хочу сказать тебе, что я очень признателен. - Он вдруг со
страхом почувствовал, что плачет.
     - Боже мой! - На мгновение это  тронуло Реда, и он  уже  почти протянул
руку, чтобы похлопать Рота по спине, но сдержал свой порыв.
     Рот напоминал дворняжку со  спутанной, лохматой шерстью  - такие всегда
собираются  у  мусорных  свалок  или  крутятся  вблизи  ночлежек,  там,  где
выбрасывают  мусор и  помои. Если бросить им  кость или погладить, они будут
целыми днями бегать за вами, глядя на вас влажными от благодарности глазами.
     Сейчас Реду хотелось быть  ласковым с Ротом,  но,  если он это сделает,
Рот привяжется  к нему,  будет стремиться к  сближению  и всячески проявлять
свою  сентиментальность. Рот сблизился бы с любым,  кто отнесся  бы  к  нему
по-дружески.  А  Ред не  мог позволить себе  этого:  Рот принадлежал  к  той
категории людей, которых быстро находит пуля.
     Да и вообще Ред  не хотел  сближаться  с  ним. В  чувствах, проявляемых
Ротом, было  что-то  неприятное, отталкивающее.  Ред  всегда  пасовал  перед
чувствами.
     - Ради бога, приятель, прекратим  это! - бросил он. - Я ни черта не дам
ни за тебя, ни за твою птицу.
     Рот застыл, как будто его ударили по физиономии.  А  ведь он чуть ли не
ждал  прикосновения  теплых  рук  матери.  И  все  это  улетучилось  в  одно
мгновение. Он один. Это было  так горько. Он почувствовал себя отверженным и
понял,  что  большему унижению  подвергнуться  не мог. Ред не видел  горькой
усмешки Рота.
     - Ты можешь забыть об этом, - сказал  Рот, отвернувшись от Реда и глядя
сквозь  слезы на мрачные холодные очертания горных  вершин. Проглотив слюну,
он почувствовал жжение в горле.  "По крайней мере теперь не осталось ничего,
на что можно было бы надеяться", - сказал он себе. Даже сын, когда вырастет,
станет вышучивать  отца, а жена  будет все более и более сварливой. Никто не
ценил его...
     Ред смотрел  в  спину Роту, все еще в  искушении  дотронуться до  него.
Узкие  согбенные  плечи,  вся  его  напряженная  фигура  выражали укор.  Ред
чувствовал угрызения  совести.  "Зачем я  ввязался в эту  историю с дурацкой
птицей?  -  спрашивал он себя.  - Теперь это  повлияет  на  мои  отношения с
Крофтом". Он  устало  вздохнул.  Рано или поздно в их отношениях  должен был
наступить критический момент.
     "Ну и ладно, я не боюсь", - сказал себе Ред.
     Был  ли  он в этом  уверен?  Ему хотелось  бы знать это  точно,  но  он
отмахнулся от этого вопроса.  Он  устал, и ему  просто стало жаль  Рота. Ему
казалось, что он понимает  все, но  при обстоятельствах, подобных настоящим,
сцособность    понимать    утрачивалась,    по-видимому,   от    чрезмерного
переутомления. Он думал об Уилсоне, ясно представляя его таким, каким увидел
в десантном  катере несколько  месяцев  назад,  когда  они  высаживались  на
остров.
     "Давай,  давай,  старый  козел, прыгай!  Вода приятная,  прохладная!" -
крикнул ему тогда Уилсон.
     "Сам  лезь  прохладись!" - отозвался  он или сказал еще  что-то в  этом
роде, но какое это имеет значение? Уилсон был уже за милю или две, очевидно,
мертв к этому времени. Боже мой, почему так все случилось?
     "А-а...  В конце концов все проигрывают". Ред почти  сказал  это вслух.
Это была правда. Он знал это, да и все знали, каждый знал.
     Он снова вздохнул.  Они знали,  но  никак  не могли привыкнуть  к  этой
мысли.
     Даже если они уцелеют и вернутся домой, лучше не будет. Что произойдет,
если и удастся когда-нибудь уволиться из  армии? И вне ее рядов  будет то же
самое. Никогда  не  бывает так, как человеку хочется. И однако каждый верил,
что все будет хорошо под конец; они как бы искали золотые крупинки в песке и
рассматривали их потом  через увеличительное стекло. И сам  он  поступал так
же,  хотя и знал, что  его ждет в  будущем: маленькие  городишки, арендуемые
комнаты,  вечера  в  пивных  и   разговоры  с  разными  людьми.  И  конечно,
проститутки. А что еще, кроме этого?
     "Может быть,  мне следует  жениться?" - подумал он и сразу же скривился
от  одной  этой мысли. Какой смысл? У него была возможность, но он уклонился
от этого -  он мог жениться на Луизе, но удрал от  нее. "Человек, похожий на
меня, боится признаться, что стареет. В  этом  все дело". Он вспомнил Луизу,
как  она  вставала  среди   ночи,  чтобы  посмотреть   на  Джекки,  а  затем
возвращалась в постель и подрагивала  всем телом рядом  с  ним,  пока ей  не
удавалось согреться. В горле у него появился  ком, по он сумел избавиться от
него.  Он ничего не  мог дать женщине... и  вообще кому  бы то  ни  было. Не
объяснишь же  им, что все равно все всегда печально кончается. Раненый зверь
уходит прочь, чтобы умереть в одиночестве.
     Как бы в подтверждение у него опять заболели почки.
     Тем не  менее он  считал,  что  когда-нибудь совсем иначе  взглянет  на
теперешние  годы,   сможет   посмеяться  над  товарищами  по  взводу,  будет
вспоминать, как выглядели джунгли и холмы на рассвете.
     Ему,  может  быть,  даже   зах