"Я больше похож на еврея, чем на отпрыска человека  со Среднего Запада.
Если бы у меня были светлые волосы, Эл действительно проверил бы себя".
     Да, но там было и другое. "Вы хотите быть  безупречным". Возможно, это,
а может быть, и что-то другое, менее определенное.
     На  последнем  курсе  он отходит от прежних друзей, увлекается  игрой в
футбол в университетской команде и, к своему  удивлению, испытывает от этого
огромное удовлетворение.  Одну игру он  никогда не забудет. Овладевший мячом
игрок  команды  противника  прорывает  линию  их  обороны,  но  его  тут  же
задерживают; он стоит, беспомощно озираясь, и в этот  момент Хирн  атакует и
вырывает  у  него  мяч. Он налетает на противника  с такой  силой,  что того
уносят с поля с вывихнутым коленом, Хирн бормочет вслед:
     - Как чувствуешь себя, Роннп?
     - Ничего, ничего. Хорошо атаковал, Хирн.
     -  Извини меня, - говорит Хирн,  но сам думает при этом, что извиняться
ему не за что. Был момент внезапно охватившего его  злобного удовлетворения,
когда он увидел, что игрок противника беспомощно  стоит, открытый для удара.
Он не  испытал такого циничного удовольствия  даже  после того, как  попал в
сборную футбольную команду университета.
     В других отношениях он ведет  себя так же. Он достигает недоброй славы,
соблазнив  дебютантку с  Де-Вулф-стрит.  Он  даже  сближается  с  некоторыми
знакомыми по первому курсу, которых узнал через  своего товарища по комнате,
ставшего  наконец  членом  Спикерс-клуба.  Теперь,  на  четвертом  году,  он
получает запоздалое приглашение на танцы в Бреттл Холл.
     Пришедшие  без дам кавалеры  выстраиваются вдоль стен,  болтают друг  с
другом,  танцуют  либо  с девушкой,  которую  они  знают,  либо  с  девушкой
приятеля.  Не зная,  куда деть себя от скуки,  Хирн  выкуривает одну или две
сигареты   и  приглашает  маленькую   блондинку,   танцевавшую   с   высоким
светловолосым юношей - членом клуба.
     Попытка завязать разговор:
     - Вас зовут Бетти Карретон, да? А в какой школе вы учитесь?
     - О, у мисс Люси.
     - Ах  вот как.  -  Затем он  выпаливает грубость,  от  которой  не смог
удержаться:  -   И  мисс  Люси   объясняет  вам,  девушкам,  как   сохранить
девственность до замужества?
     - Что вы сказали?
     Все чаще и чаще прорывается  у него  такого  рода юмор. Все  эти  люди,
духовно  опустошенные,  с   гнильцой,  эти  элы  и  янсены,  университетские
литературные  критики  и журналисты из  эстетствующих салонов  и современных
гостиных  на  тихих  окраинных  улицах  Кембриджа,  все они  втайне  жаждали
покрасоваться с  высокомерным и скучающим видом  на танцах  в Бреттл  Холле.
Надо выбирать: либо это, либо ехать в Испанию.
     Однажды вечером он  задумывается над  этим.  В общем,  он действительно
равнодушен ко всему, что происходит в Бреттл Холле; это может быть интересно
лишь первокурснику. Для него все это пройденный  этап. Школа танцев или езда
ночью  в открытой  машине по  шоссе  за Чолайв-ойл  давно удовлетворили  его
стремление  к  подобным  связям. Это  приманка  для  других  -  завсегдатаев
салонов, которые  терзаются от зависти  и из-за незримых социальных барьеров
тянутся ко всему, что приносит избыток богатства.
     А  что  касается Испании, то в глубине души  он сознает, что никогда не
думал  об этом  серьезно.  Эта война уже при  последнем издыхании,  и  он не
ощущает в себе никаких стремлений, которые хотелось бы утолить, отправившись
туда из-за понимания событий или сочувствия к ним.
     Подошло время защиты диплома и выпуска. Он дружелюбен  с родителями, но
холоден; они по-прежнему раздражают его.
     - Что ты собираешься делать, Боб? Не  нужна ли тебе какаянибудь помощь?
- спрашивает Билл Хирн.
     - Нет. Я собираюсь направиться в Нью-Йорк. Отец Эллисона обещал мне там
работу.
     - А здесь у тебя совсем недурно, Боб, - говорит Билл Хирн.
     - Да, забавные четыре года. - А  сам  все  время испытывает  внутреннее
напряжение. "Уйдите отсюда, оставьте меня одного! Все вы!" Но только он  уже
научился не произносить таких вещей вслух.
     Для диплома, который он защитил с отличием, он выбрал тему:
     "Исследование   стремления  к  всеобъемлющему  в   сочинениях   Германа
Мелвилла".
     Он беззаботно  проводит  следующие два  года,  посмеиваясь над собой  и
сознательно  играя роль  молодого  человека,  развлекающегося  в  Нью-Йорке.
Вначале он корректор, а затем младший редактор у Эллисона и К°. Нью-йоркский
филиал  Гарварда, как он называет свою контору. У него комната с кухонькой в
районе Шестидесятых улиц восточной части  города.  "О, я просто мошенник  от
литературы", - говорит он о себе.
     - Я просто не могу передать вам, сколько мне пришлось мучиться над этой
вещью,  - говорит ему писательница исторических  романов. - Я так билась над
побудительными мотивами Джулии, она все ускользала от меня, но мне, кажется,
все же удалось написать ее такой, как мне хотелось. А вот Рэндолл Клэндеборн
все еще не дается мне.
     -  Да,  мисс  Хеллидел.  Еще два  бокала  того  же,  официант,  -  Хирн
прикуривает сигарету, медленно вращаясь в кресле в отделанном кожей кабинете
ресторана. - Так что вы говорили, мисс Хеллидел?
     - Как вы думаете, образ Рэндолла удачен?
     - Рэндолл  Клэндеборн, гм...  (Кто же  это  такой?)  Ах  да,  в  целом,
по-моему, это  удачная фигура, впрочем, может быть, стоит дать его несколько
определеннее.  Мы обсудим это, когда возвратимся в контору. (После выпивки у
него будет болеть голова.) Откровенно говоря, мисс Хеллидел, ваши герои меня
нисколько не беспокоят.
     Я знаю, что они вам удадутся.
     - Вы так думаете, мистер Хирн? Ваше мнение так много значит для меня.
     - В общем это очень удачная работа.
     - А как вам нравится Джорж Эндрю Йоханессон?
     - По  правде говоря,  мисс Хеллидел, лучше  обсуждать такие  вещи, имея
перед собой рукопись.  Я  хорошо  помню героев, но что касается имен, у меня
ужасно плохая память. Это один из моих недостатков, уж извините меня.
     В  этих случаях  все сводится к тому, чтобы  медленно,  одно за другим,
мысленно выдернуть все перья из ее шляпы.
     А  вот серьезный  молодой  романист. Не настолько уж он  хорош,  решает
Хирн.
     - Ну что ж,  мистер Годфри, я считаю, что вы написали чертовски хорошую
вещь. Просто позор,  что  издательства отнеслись  к  ней  так безразлично...
Просто  сейчас  неблагоприятное время...  В  тридцать  шестом ее,  возможно,
причислили бы  к  классике. Если  бы она вышла  в двадцатые годы... Джорджу,
например, она чертовски понравилась.
     -  Да, да, я понимаю,  но мне кажется,  вы  все же могли бы рискнуть. В
конце концов,  это  же  чепуха,  то, о чем  вы говорите... Я понимаю, хлеб с
маслом...  и  вообще... но ведь  смысл существования издателей  в публикации
серьезных книг.
     -  Да,  да,  просто  стыдно за  издателей.  (Хирн  со  скучнейшим видом
отпивает из  стакана.) Знаете, если вы напишете еще одну  книгу, обязательно
приносите ее нам.
     Летние уикэнды.
     -  Вы должны непременно поговорить с Карнсом,  у него тончайшее чувство
юмора. Я не  хочу сказать, что он  какой-то сверхособенный,  но по-своему он
необычен, это  совершенно очевидно, а как садовник он просто  находка.  Даже
местные  жители  считают   его  выдающейся  личностью,  особенно  из-за  его
ланкаширского акцента.
     "Эсли бы вмэсто дождя с нэба  лился суп, я стоял бы с вилкой в рукэ", -
имитирует его хозяйка дома, отпивая потихоньку из стакана.
     С балкона напротив хорошо слышны сплетни:
     - Просто слов не хватает сказать, какая она шлюха. Невыносимая женщина.
Когда  она  поехала  в  турне,  то  актера  для   главной   роли  подобрала,
руководствуясь только  чисто  мужскими его способностями, а  когда он  начал
путаться с бедной маленькой Джади, будь я проклята,  если Берома не устроила
вечеринку,  на  которую  пригласила всех,  кроме  маленькой  Джади и  самого
виновника.
     В конторе в разгар дня.
     - Сегодня он будет, Хирн,  обязательно будет здесь,  мы все приглашены.
Эллисон предложил всем нам присутствовать.
     - О боже!
     -  Подойдите к  нему после  пятой  или шестой  рюмки. Он  расскажет вам
изумительнейшие вещи. И поговорите  с  его  женой,  я имею в виду новую. Она
фантастична.
     В баре с однокашниками по Гарварду.
     - Хирн, ты не представляешь, что значит работать в "Космосе".
     Владелец  - гнусная личность, ярый фашист. Писатели у него талантливые,
вкалывают  не  покладая рук, боятся потерять  работу,  получают две сотни  и
совсем не  понимают, что могли бы работать так  и без него. Мне  просто душу
выворачивает,  когда я вижу,  как они вымучивают этот  самый сорт чтива,  на
котором он ловчит. А почему ты торчишь в этой своей лавочке?
     - Так, ради смеха.
     -  Надеюсь, ты не пытаешься стать  писателем, принявшись  за дело  не с
того конца?
     - Нет, я не писатель, у меня для этого недостаточно зуда.
     -  Господи, да их миллион, с зудом. Но  я не знаю  ни одного бо лее или
менее стоящего.
     - А кто знает?
     Напиться, переспать с девочкой и как-нибудь встать утром.
     - Само собой.
     Теперь о женщинах.
     - Я  не  могу объяснить  тебе, почему так  происходит,  -  говорит Хирн
как-то вечером своему приятелю. - Каждый раз, завязывая связь с  женщиной, я
уже  вижу,  как она  кончится.  В каждом  начале мне виден  конец.  Я просто
имитирую каждый раз.
     - А не поговорить ли тебе с моим психиатром...
     -  К  черту все это! Если я боюсь, что  мне  могут  отрезать  конец или
чего-нибудь еще в этом  роде, то я вовсе не хочу, чтобы мне рассказывали  об
этом. Это не излечение, а унижение - дэус экс махина. Вот узнаю,  что именно
у меня не в порядке, и бах - я счастлив, возвращаюсь в Чикаго, пложу детей и
терроризирую   десять  тысяч   рабочих  на  какой-нибудь  фабрике,   которую
соблаговолит дать мне мой отец. Послушай,  если тебя  излечат,  все, что  ты
прошел, все, чему научился, становится бессмысленным.
     - Но если ты не пойдешь к врачу, болезнь может усилиться.
     - Да, но я не чувствую себя больным. Просто во мне пустота.
     Мне паплевать на все. Но я чего-то жду.
     Вероятно, так оно и  есть. Хирн не может дать отчет о  своем  состоянии
даже самому себе, да это его и не беспокоит. На  протяжении месяцев он почти
ни о чем не думает серьезно. Мозг способен лишь на поверхностные реакции, на
развлечения и скуку.
     С   началом   войны   в  Европе  он   решает   поступить   в  канадские
военно-воздушные силы,  но  оказывается, что у него не в порядке зрение:  он
плохо видит ночью. Он подумывает уехать из Нью-Йорка, ему кажется, что он не
может больше оставаться в нем. Иногда вечерами он в одиночестве слоняется по
Бруклину или Бронксу, садится в автобус или вагон  надземной железной дороги
и  едет до конечной остановки, разглядывая тихие улицы.  Еще чаще по вечерам
он  бродит  по  трущобам, смакуя  особенное  чувство  меланхолии, вызванной,
например, видом  старухи, сидящей  на цементном крыльце,  в  тусклых  глазах
которой отражаются шестьдесят,  семьдесят  лет, прожитых в домах, таких, как
этот,  и на улицах, подобных этой. От твердого асфальта отражается печальное
глухое эхо ребячьих голосов.
     Он  снова  включается  в  профсоюзное  движение  и с  помощью  приятеля
получает работу профсоюзного организатора в одном и.ч городов северной части
штата. Месяц учебы  в профшколе и  затем в течение зимы  работа  на фабрике,
вербовка рабочих в профсоюз.
     И снова  разочарование. После того  как ему удалось привлечь в профсоюз
большинство рабочих, иосле того как организация  получила  общее  признание,
руководство решает не объявлять забастовки.
     - Хирн,  ты не  понимаешь, ты не имеешь права  осуждать это решение, ты
просто дилетант  в  рабочем  движении,  и  то, что тебе кажется  простым,  в
действительности далеко не так просто.
     - В  таком случае  какой  смысл  организовывать  профсоюз, если  мы  не
собираемся бастовать? Разве что для получения членских взносов.
     -  Послушай,  я  знаю  тех,  против кого  мы  боремся.  Если мы  начнем
забастовку,   они   аннулируют  признание   нашей   организации,   вышвырнут
большинство из  нас и  нагонят  кучу  штрейкбрехеров.  Не  забывай, что  это
фабричный город.
     - А мы припугнем их национальным советом по вопросам труда.
     - Ну  конечно. И решение в нашу пользу выйдет  через  восемь месяцев. А
что будут делать рабочие все это время?
     -  Тогда зачем было затевать этот профсоюз и  морочить людям голову?  В
интересах высшей политики?
     -  Ты  недостаточно знаешь  обо  всем этом,  для того  чтобы  правильно
судить.  На  следующий  год  здесь  окопался  бы  конгресс  производственных
профсоюзов, Старкли и компания, красные  до  мозга костей.  Мы  должны  были
поставить  им  преграду;  тебе кажется  все очень  просто:  сделай  то-то  и
добьешься тою-то, но  я  скажу тебе, так дело  не  пойдет, вокруг этих ребят
надо создать забор.
     Редакторская  работа отпадает, профсоюзная тоже. Он  понимает, что если
предпримет еще  что-нибудь,  то  из  этого  тоже  ничего  не  получится.  Он
дилетант, болтающийся у выгребных ям. Все загажено, все фальшиво, все воняет
- только  притронься. Есть ли  еще  чтонибудь  другое, неизведанное,  к чему
стоит стремиться?
     Под  влиянием минутного  настроения  он возвращается  в  Чикаго,  чтобы
побыть несколько недель с родителями.
     - Итак,  Боб,  довольно  дурака  валять,  теперь ты поработал и знаешь,
легко  ли  все  дается.  Сейчас в  связи  с  военными заказами из  Европы  и
укреплением нашей армии ты мог бы поработать со мной, занятие тебе найдется.
Мое дело так быстро увеличивается,  что я даже  не знаю всех этих  проклятых
предприятий,  в  которых имею долю, а она становится все больше и больше.  Я
говорю тебе  -  все  изменилось  с тех пор,  как  я был мальцом; теперь  все
связано  одно с  другим.  Знаешь  ли, мне кажется,  что все  выходит  из-под
контроля. У меня появляется странное чувство, когда я думаю, каким  огромным
стало наше дело, но оно поставлено как следует, ручаюсь.
     Ты мой сын, ты такой же,  как я;  единственная причина,  по которой  ты
слонялся  вокруг да около, заключается в  том, что  не находилось достаточно
большого дела, за которое ты мог бы энергично приняться.
     -  Может  быть. - Хирн  задумался,  чувствуя, как в глубине души у него
шевельнулось стремление к чему-то. - Я подумаю  об Кругом все отвратительно.
А раз так, то, может быть, отвратительное по большому счету это интереснее?
     На   вечеринке   он   встречает   Сэлли  Тендекер   (теперь   Рендолф),
разговаривает с ней в уголке.
     - О, конечно, Боб,  теперь я окунулась в семейную жизнь.  ДВОР детей, а
Дон (однокашник по начальной школе) так располнел, что ты не узнаешь  его. Я
увидела тебя, и на меня нахлынули воспоминания...
     Через некоторое время они вступили в связь, к которой, по существу,  ни
он,  ни она  не  стремились, и он поплыл по  течению, войдя в окружавшее его
общество сначала на месяц, затем на второй.
     (Несколько недель затянулись надолго.)
     Странная  жизнь. Почти  все  они  женаты,  имеют  одного-двух  детей  и
гувернантку; детей видят изредка, лишь когда они спят.
     Почти каждый вечер  кочующая  из дома в  дом  веселая  компания, жены и
мужья  вечно перепутываются, всегда  навеселе. Все это делается бездумно, но
здесь больше просто тискаются, чем наставляют супругу рога.
     Обычно  раз в  неделю  или около этого разражается маленький  публичный
скандал или пьяная комедия, вызывающие у Хирна глухое раздражение.
     - Послушай,  старина, - говорит ему  Дон Рендолф, -  ты  и  Сэлли  были
большими друзьями, может быть, и до сих пор остались ими, клянусь богом, мне
это неизвестно (бросает на него пьяный укоризненный взгляд), но дело в  том,
что Сэлли и я  любим друг друга, у нас настоящее чувство...  а я  таскаюсь с
другими. Собака я...  С женщиной  из  нашего офиса и с женой Алека Джонсона,
Биверли...  ты видел, как мы  возвращались в  автомобиле,  остановились у ее
дома. О боже,  как было чудесно, но я... я собака, никакой морали, я... я...
(начинает  плакать), чудесные дети...  Сэлли обращается с ними как стерва. -
Он встает и неуклюже плетется по танцевальному залу, чтобы отделить Сэлли от
ее партнера.
     - Перестань пить.
     - Дон, дорогой, уйди.
     - Рендолфы снова скандалят, - хихикает кто-то.
     Хмель бросается Хирну в голову, он понимает, что опьянел.
     - Ты  помнишь меня,  Боб, - говорит Сэлли, -  какие  способности у меня
были, какой  талант! Я говорю  тебе, ничто не может остановить меня, но  Дон
невозможен, ему хотелось  бы  запереть меня  в  клетку. И боже мой, какой он
извращенный!  Есть вещи,  которых  я  не  могу  рассказать  тебе...  А какой
замкнутый, однажды мы прожили целых полтора  месяца, не прикоснувшись друг к
другу. И знаешь, вдобавок он неважный бизнесмен. Мой отец не раз говорил мне
об  этом. Нас связывают  только  дети и  ничего  больше,  понимаешь?  Ничего
больше! Я имею в виду что-то, что могло бы меня удержать.
     Ах, если бы я была мужчиной! Когда у Дороти заболели зубы, мне пришлось
ехать вместе с ней к  врачу, чтобы поддержать ее, а я всегда так боюсь рака,
ты  не можешь  представить,  какое это  беспокойство для женщины.  Я  просто
как-то не успеваю за всем. Однажды у меня был роман с лейтенантом, летчиком.
Молодой, но, право, очень милый, очень ласковый, а дочего наивный; ты просто
не представляешь, какой старой я кажусь себе. Я завидую тебе, Боб. Ах,  если
бы я была мужчиной!
     Хирн  знает,  что и  это  никуда  не приведет  его:  ни Лейк Шор  с его
обычаями и людьми, нагонявшими на него скуку, ни строгая  обстановка деловых
контор,  ни  увиливание  от  попыток  матери  женить  его, ни  трансформация
созидательного импульса в  тоннажи товаров или деловые контракты, ни  взносы
на   предвыборные  кампании  и   общение   с  податливыми  конгрессменами  и
сенаторами,  ни пульмановские вагоны и теннисные корты, ни прилежные занятия
гольфом, ни фешенебельные отели и запах виски и ковров в их номерах. Все это
приносит примитивное удовлетворение, но  на  пути  к этому он познал слишком
много другого.
     Снова  Нью-Йорк и работа - подготовка материалов для  радио, но все это
временно, и он сознает это. Довольно равнодушно, без всяких высоких помыслов
он участвует в кампании по  сбору посылок для Англии и  следит за  газетными
заголовками  о наступлении  на  Москву, подумывает - не  очень серьезно  - о
вступлении в  компартию. Временами по ночам он  отбрасывает одеяло и лежит в
постели обнаженный, ощущая, как свежий осенний воздух, клубясь, врывается  в
окно, прислушивается в  мрачном  ожидании к  вплывающим  в комнату  вместе с
туманом звукам, доносящимся из порта.
     За месяц до Пирл-Харбора он вступает в армию.
     Через  два  года  в  холодные  зимние  сумерки  Хирн  стоит  на  палубе
войскового транспорта, идущего  под  мостом Гоулден  Гэйт  в Тихий океан; он
смотрит на Сан-Франциско, исчезающий вдалеке, подобно затухающим поленьям  в
камине.  Через некоторое время он  видит лишь темную длинную  полоску земли,
еще отделяющую воду от надвигающейся ночи. О борт плещутся холодные волны.
     Итак, новый этап. В предыдущем он все наблюдал,  наблюдал и разбил себе
голову о стену, созданную им самим.
     Он ныряет в люк и закуривает сигарету. "Есть такие слова:
     "Я добиваюсь чего-то", - думает  он,  - они  придают действию значение,
которого  в  действительности  в нем нет.  Никогда  толком  не  поймешь, что
заставляет тебя добиваться чего-нибудь, а потом это становится неважным".
     Где-то в Америке города, электрические огни и рекламы... Живущие в  них
подонки пользуются почтением и уважением.
     Бесконечные   интриги,  дым  сигар,  смрад  кокса,   безумная   тя!а  к
непрерывному  движению,  что-то  похожее  на  разворошенный муравейник.