На занятиях им говорили, что гранату
надо бросать не менее чем на тридцать пять ярдов, и Рот опасался теперь, что
убьет себя  своим  же оружием. Он положил  гранату на место  и  решил просто
сидеть и ждать.
     Постепенно  страх  начал  ослабевать.  Прошло  окшго тридцати минут,  в
течение  которых  Рот  все время ждал,  что звуки в  джунглях должны повлечь
какое-то  страшное  действие. Но когда так ничего  и  не  произошло, к  нему
начала  возвращаться  уверенность. Роту  не  пришло  в  голову,  что, если в
джунглях  были  японцы,  они  могли  осторожно  преодолевать  разделяющие их
пятьдесят ярдов в  течение целых  часов. Он  не допускал такой  возможности,
потому  что сам не выносил длительной неизвестности  и считал, что и  другие
тоже не  могут выносить. Поэтому постепенно Рот убедил себя, что в  джунглях
ничего  особенного не происходит и что там просто возятся и дерутся какие-то
звери. Он откинулся спиной на заднюю стенку окопчика и расслабил мышцы.  Его
нервы постепенно  успокаивались, а приступы страха с каждым  новым усилением
шумов в джунглях становились все слабее и  слабее,  как волны уменьшающегося
прилива.  Прошел  час, и Рота  начал одолевать сон. Он ни  о  чем не думал и
прислушивался только к безмолвию отяжелевшей от влаги растительности...
     Где-то  сзади над  неприкрытой  частью шеи непрерывно пищал москит; Рот
подождал, когда он укусит, чтобы  наверняка расправиться с ним. Ему пришла в
голову мысль,  что  в  окопчике  могли  быть и другие насекомые, и  он начал
инстинктивно  ерзать, как бы отгоняя их. Несколько  секунд ему казалось, что
на  спине  под  рубашкой  ползает муравей.  Затем  он вспомнил  о тараканах,
которыми  кишела  первая  снятая  им квартира,  после  того как он  женился.
Бывало,  он уверял свою жену Зельду: "Не обращай на них никакого внимания, я
знаю из книг, что таракан не такой уж вредный паразит". Но Зельда вбила себе
в голову, что в  квартире, должно быть, есть еще  и клопы. Сколько бы Рот ни
убеждал ее, что тараканы поедают клопов, она не верила и, бывало, вскакивала
ночью,  со  страхом тормошила его:  "Герман,  я  чувствую,  что  меня кто-то
кусает".  "Но  я  же  говорю  тебе, что  этого  не  может быть,  тебе просто
кажется". "Эти  твои  басни  о  тараканах! -  сердито шептала она  в  темной
спальне.  -  Если  тараканы  жрут  клопов,  то  они  ведь  должны для  этого
забираться в постель, разве нет?"
     Воспоминания вызвали у Рота смесь приятного желания и тоски.
     Его  совместная жизнь с женой оказалась не совсем такой,  на которую он
надеялся. Между ними возникало много недоразумений  и конфликтов, а у Зельды
был очень  острый и беспощадный  язык.  Он вспомнил, как она насмехалась над
его образованностью и над тем, что он мало зарабатывает.  "Конечно, она была
виновата не во всем, -  подумал он, - но  и я  ни при чем здесь". Ее или его
винить было бы  несправедливо. Просто дело в том, что не все удается, на что
надеешься в юности. Рот медленно и тщательно вытер руки о брюки комбинезона.
В  некоторых  отношениях  Зельда  была хорошей  женой. Вспомнить,  по  каким
поводам  они так часто ссорились,  Роту было так же трудно,  как представить
себе лицо Зельды.  Размышляя о  жене, Рот вспомнил  и многих  других женщин,
которых когда-то знал.
     Рот задремал,  и ему  приснилось, что он рассматривает порнографические
снимки. На одном из них  - почти нагая девушка, наряженная под ковбоя. На ее
голове - широкополая шляпа,  высокие  торчащие груди поддерживаются  надетой
крест-накрест бахромой  из  кожи,  а к  лежащему на бедрах поясу из такой же
бахромы  подвешены кожаная кобура и патронная сумка.  Сон возбудил  Рота, он
было проснулся, но через  некоторое время снова  задремал,  хотя  и  пытался
бороться с дремотой.
     На   расстоянии  мили  или  двух  в  джунглях  непрерывно   раздавались
артиллерийские  залпы. Звуки выстрелов и разрывов снарядов были то громкими,
то приглушенными.  Они усиливали уверенность Рота в безопасности.  Он  почти
уже не прислушивался к шумам в джунглях. Глаза его оставались закрытыми  все
дольше и дольше.
     Несколько раз он почти впадал в глубокий сон, но внезапно просыпался от
какого-нибудь  громкого   звука  в  джунглях.  Он  посмотрел  на  светящийся
циферблат своих часов и с разочарованием заметил, что ему  нужно  оставаться
на посту еще целый час. Он снова откинулся на спину и закрыл глаза с твердым
намерением открыть их через несколько секунд... но... заснул очень крепко.
     Это было  последнее,  что Рот помнил,  когда проснулся почти  через два
часа. Снова  пошел  дождь,  и он проснулся  только потому,  что комбинезон и
ботинки начали  промокать. Он громко  чихнул и  только  теперь  осознал, что
проспал так  долго. "Какой-нибудь япошка мог запросто убить меня", - подумал
Рот,  и  эта  мысль,  как  пробежавший  по  всему  телу  электрический  ток,
окончательно  разбудила  его. Он  вылез из  пулеметного окопчика и заковылял
туда,  где спал сержант  Браун. Рот  прошел бы мимо него, если  бы вдруг  не
услышал, как Браун сердито прошептал:
     - Ты что мечешься здесь, как кабан в кустах?
     - Никак не найду тебя, - смиренно прохмыкал Рот.
     - Расскажи это своей бабушке, - иронически ответил Браун.
     Он  быстро сбросил с  себя одеяло и  поднялся на ноги.  - Никак  не мог
заснуть, -  заметил  он.  -  Слишком шумно  в  этих проклятых  джунглях... А
сколько сейчас времени?
     - Уже более трех тридцати.
     - А ты ведь должен был разбудить мейя в три, - удивился Браун.
     Вот этого-то Рот и боялся.
     - Я задумался и не заметил, как прошло время, - тихо ответил он.
     - Чепуха! - презрительно  произнес Браун. Он быстро  зашнуровал ботинки
и, не сказав больше ни слова, отправился к пулеметному окопчику.
     Несколько секунд Рот оставался  неподвижным, затем начал искать  место,
где он и Минетта спали до  заступления в караул.  Минетта натянул оба одеяла
на себя. Рот  робко пристроился  около него и попытался стащить часть одеяла
на себя. Дома, ложась в  кровать, он  любил плотно подсунуть одеяло под себя
со  всех  сторон, поэтому сейчас,  лежа с неприкрытыми  ногами, он испытывал
какое-то чувство жалости к самому себе. Все предметы вокруг  были  пропитаны
влагой. На открытые ноги  Рота падали редкие капельки моросящего дождя, и он
почувствовал  озноб. Одеяла настолько  намокли, что их, кажется, можно  было
уже выжимать; исходивший от  них затхлый запах напоминал Роту запах нечистых
вспотевших ног.
     Рот долго ворочался с боку на бок, пытаясь устроиться поудобнее, однако
при любом положении казалось,  что в тело  впиваются корни  низко  срезанных
кустов. Рот высунул  лицо из-под вонючего одеяла, но на него ютчас же начали
падать раздражающие  капли мелкого  дождя. Он  потел и дрожал одновременно и
был уверен, что на следующий день заболеет. "Почему я не сказал  Брауну, что
он  должен был бы поблагодарить  меня за то, что я отстоял за него в карауле
целых полчаса?" - неожиданно подумал Рот. Он  был очень расстроен и  огорчен
тем,  что не нашелся сразу же ответить это  Брауну. "Ладно,  - подумал он  с
обидой, - я еще скажу ему утром".
     Рот решил, что во взводе  нет пи одного человека, который по-настоящему
нравился бы ему. Все они, по его мнению, были глупы.
     Ни  один из них не отнесся к нему,  новичку, по-дружески. Рота охватило
горькое чувство  одиночества.  Ноги  просто  замерзали. Чтобы согреть их, он
попробовал  пошевелить  пальцами, но это  не помогало. Рот  снова  перенесся
мысленно домой,  к  жене  и сыну,  и  ему показалось, что  он был  бы  самым
счастливым  человеком,  если  бы  мог  возвратиться  к  ним.  У  жены  такой
матерински-мягкий  взгляд, а  сын  смотрел бы на него с огромным уважением и
восхищением.
     Рот подумал о том, как сын будет подрастать,  обсуждать с ним серьезные
вопросы, считаться с отцовским мнением. Капельки дождя упорно падали в самое
ухо,  и  Рот  вынужден  был  снова  натянуть  одеяло на  голову.  Прижавшись
поплотнее  к  теплому телу Минетты, Рот еще  раз  вспомнил о своем маленьком
сыне,  и  его  снова  охватило чувство гордости.  "Сын  считает меня  важным
человеком, - подумал он, - и я им  это еще докажу". Глаза  его закрылись,  и
мысль после тяжелого  вдоха  оборвалась. Несмотря  на моросящий  дождь,  Рот
крепко заснул.
     "Этот проклятый  Рот, - размышлял  Браун, - заснул на посту, и нас всех
могли бы перебить, как  котят. Так  относиться к своим обязанностям не имеет
права  никто. Он  подводит  своих товарищей,  а хуже этого ничего  не  может
быть... Да, хуже этого ничего не может быть, - продолжал размышлять Браун. -
Я  могу бояться,  мои нервы могут  сдать, но я всегда действую, как положено
действовать  сержанту, и  свято выполняю  свои обязанности.  Продвинуться по
службе - не легкое дело. Солдату приходится преодолеть немало трудностей, за
многое отвечать, прежде чем он получит то,  что заслуживает. Я заметил этого
Рота с самого начала: он никуда  не годится, лентяй, беспомощный  и ничем не
интересуется. Терпеть не могу таких  людей, которые  начинают  юлить,  когда
попадаются на чем-нибудь. Почему  же  не жалуются те,  кто ужо служит по два
года и кому еще предстоит служить бог знает сколько? Мы воевали, а они в это
время спали со своими, а может быть, и с нашими женами".
     Браун  сел  поудобнее  на  патронные  ящики  и, почесав  свой  короткий
вздернутый нос, внимательно осмотрел джунгли.
     "Да, - раздумывал он,  -  нам вот приходится сидеть под  дождем  в этой
мокрой яме, обливаться холодным потом из-за каждого подозрительного шороха в
джунглях,  в то время  как эти  бабы  веселятся  и распутничают там  в  свое
удовольствие...
     Браун снял винтовку с колен и прислонил ее к пулемету.
     Вот  сейчас,  в  эту  минуту, что делает  моя  жена?  Наверное, лежит в
постели с каким-нибудь парнем и обсуждает с ним, что они сделают  на  десять
тысяч, которые она получит, если меня убьют...
     Шиш! Я  оставлю их в  дураках, потому что вовсе не собираюсь погибать в
этой проклятой войне. А когда война кончится - брошу эту потаскуху  и сделаю
карьеру. После войны будет много возможностей  делать деньги, если, конечно,
не лениться, хорошенько работать и не бояться ответственности.  А я не боюсь
и уж наверняка смогу поработать. Все солдаты говорят, что я хороший сержант.
     Может быть,  я  не  такой хороший  разведчик, как  Мартинес, и не столь
хладнокровен, как  Крофт, но зато я честен, справедлив и серьезно отношусь к
своим обязанностям. Я  ведь не  как  Ред, который  все  валяет  дурака и под
разными предлогами  отлынивает от работы. Я действительно стараюсь изо  всех
сил быть хорошим  сержантом,  потому  что знаю: если  ты  добьешься успеха в
армии, сумеешь добиться его где угодно. Если уж тебе положено что-то делать,
надо делать это наилучшим образом. Вот мое правило".
     В   течение   нескольких   минут  Браун   прислушивался  к   отдаленным
артиллерийским залпам.
     "Ребятам жарко  там сейчас, - подумал он. - Японцы  атакуют,  а  ребята
наверняка  в  самом  пекле.  Нашему взводу  всегда достается  самый  трудный
участок, я  в этом уверен. Дай  бог, чтобы  сегодня никого не убили. - Браун
внимательно  вгляделся  в  темноту  джунглей. -  Мне  здорово  повезло,  что
оставили здесь. Совсем не хотелось бы оказаться  сейчас на  месте Мартинеса.
Сегодня бой наверняка горячий, но мне он совершенно ни к чему. Я уже побывал
в горячих боях, преодолевал рубежи под  пулеметным  огнем,  плыл  в воде под
артиллерийским обстрелом.  Такого  вполне  достаточно для любого  солдата. Я
горжусь  тем, что  получил звание сержанта, но,  откровенно  говоря,  иногда
все-таки хочется быть простым  рядовым,  таким, например, как Рот, ничего не
делать и ни за что не отвечать.
     Надо  позаботиться  о  себе,  потому   что  никто  другой  о  тебе   не
позаботится. Я уже  достаточно испытал  в этой войне, чтобы рисковать еще  и
подставлять себя под пули. - Он нащупал  пальцами небольшую тропическую язву
на своей губе.  - Надеюсь, что никого из ребят  сегодня не убьет", - подумал
он еще раз.
     Колонна  автомашин с  трудом  пробиралась  по  дороге,  покрытой жидкой
грязью. Разведывательный взвод выехал из бивака час назад, но всем казалось,
что времени прошло значительно больше.
     В грузовой машине находилось  двадцать пять человек. Поскольку  сидячих
мест в ней было только двенадцать, остальные расположились на полу, подложив
под себя или винтовки, или рюкзаки, или другое имущество. Было очень темно и
жарко, одежда  промокла от  пота. Ночной воздух казался  каким-то невероятно
плотньш, джунгли с обеих сюрон как бы выдыхали на дорогу волны влаги.
     Все сидели молча, говорить  никому  не хотелось. На  джунгли опустилась
плотная туманная дымка. Прислушавшись, можно  было различить рокот двигателя
впереди идущей машины.  Временами к ним приближалась и позади идущая машина,
и тогда  темноту пробивали слабые лучи затемненных  фар, как будто в  тумане
горели две маленькие свечи.
     Вайман сидел  на своем рюкзаке. Он закрыл глаза и  расслабил мышцы. Его
тело  сразу  же начало покачивать  из стороны в сторону в  такт  неожиданным
наклонам и  подскокам  машины,  и он почему-то вообразил, что едет в  вагоне
метро.  Напряжение  и тревога,  охватившие  его,  когда  Крофт приказал всем
собрать  свои  вещи  и приготовиться к  переброске  на  передовую, несколько
утихли,   и  Вайман  пребывал   теперь  в  состоянии  томительного  ожидания
дальнейших событий. В его голове возникали одна за другой бессвязные мысли и
отрывочные воспоминания.
     Вайману  вдрут вспомнилось, как вместе с матерью он ехал на автобусе из
Нью-Йорка в Питтсбург.  Поездка состоялась вскоре  после  смерти отца.  Мать
намеревалась тогда побывать  у своих родственников и  попробовать одолжить у
них денег. Разумеется, из этой затеи ничего не получилось. На  обратном пути
в отошедшем в  полночь автобусе мать обсуждала с ним, как жить дальше, и они
решили,  что  ему  придется  работать.  Сейчас Вайман  вспомнил об  этом без
особого  интереса,  а в то время он считал эту ночь  наиболее важной в своей
жизни. Теперь он совершает другую поездку, которая может иметь для него куда
более важные последствия.  О том,  что  его ожидает, он не имел ни малейшего
представления. На  какой-то  момент Вайман почувствовал себя от этих  мыслей
повзрослевшим;  он вспомнил  о  событиях,  происшедших  всего  несколько лет
назад,  событиях,  которые  кажутся  теперь  несущественными.  Он  попытался
представить  себе  бой, но сразу же решил,  что  это  невозможно. Он  всегда
представлял бой весьма  ожесточенным, длящимся несколько дней подряд, но вот
он находится во взводе  уже более недели, и ничего еще не произошло,  кругом
царили мир и спокойствие.
     - Как ты думаешь, жаркий бой будет сегодня? - тихо спросил он Реда.
     - Спроси генерала, - буркнул тот.
     Вайман ему нравился, но он намеренно старался казаться недружелюбным  к
нему, потому  что этот юноша чем-то  напоминал  ему Хеннесси. Ред  испытывал
глубокое отвращение к предстоящей ночи.
     Он участвовал  в  стольких боях, испытал  так много  страха,  видел так
много  убитых товарищей,  что не  имел теперь  никаких  иллюзий относительно
священности и неприкосновенности  своей жизни. Он знал, что может погибнуть.
Смерть была для  Реда чем-то таким, с чем он смирился уже давно, поэтому  он
редко  думал  о  том,  что должно  было  произойти  за пределами  нескольких
следующих минут.
     Однако  с некоторых  пор  его  охватило  какое-то  интуитивное  чувство
тревоги,  чувство,  которое он никогда не  выражал вслух. Оно не давало  ему
покоя.  Пока не  убили Хеннесси,  Ред воспринимал  смерть  всех знакомых ему
ребят  как  некое не  имеющее  особого значения  отсутствие. Погибших  людей
просто больше не было рядом, как и разных старых друзей, которых отправили в
госпиталь и которые так  и не вернулись,  или  товарищей, которых перевели в
другие части. Когда до него доходило известие о том, что знакомый ему парень
убит  или  серьезно  ранен,  он  воспринимал  это  известие  с  определенным
интересом  и даже немного переживал,  но это было  такое  же  чувство, какое
человек  испытывает,  когда  узнает, например,  что его  друг  женился,  или
заработал,  или  потерял  много  денег, или чтонибудь  еще в  этом роде. Ред
просто узнавал, что с кем-то, кого он знал, что-то случилось, и на этом дело
кончалось.  Смерть  Хеннесси  оказала  на  Реда  совсем  иное  действие: она
породила  в  нем какой-то  тайный  страх.  Он  становился явным,  когда  Ред
вспоминал  вещи, о  которых  говорил Хеннесси. В такие моменты Ред испытывал
безграничный страх.
     Когда-то Ред мог без боязни думать о предстоящем горячем  бое, презирая
все  связанные  с ним  трудности  и  невзгоды, а также неизбежные потери. Но
теперь мысль о смерти снова и снова порождала в нем ужас и страх.
     - Знаешь что я тебе скажу, - обратился он к Вайману.
     - Что?
     - Ты бессилен что-нибудь изменить, поэтому лучше помалкивай.
     Ваймана  это обидело, и  он замолчал. Реду стало жаль его. Он достал из
кармана  деформировавшуюся  от  жары  плитку  шоколада  с  прилипшими  к ней
соринками и табаком.
     - Хочешь? - спросил он у Ваймана.
     - Ага, спасибо.
     Ночь ощущалась всеми чисто физически. В машине воцарилась тишина, никто
не  произносил ни слова, кроме случайного бормотания или ругательства, когда
машина  подскакивала на неровностях дороги. Все машины, конечно, шумели так,
как  должны  шуметь  грузовые  машины   на  такой  дорою:  они  скрипели   и
сотрясались, двигатели ревели, когда колеса буксовали в  скрытых под  грязью
ямах,  быстро вращающиеся в воде покрышки издавали  режущие  слух завывающие
звуки.  В  целом же колонна машин издавала  сложное попурри звуков  и тонов,
напоминавших  постоянный  монотонный рокот волн и  бурунов  у  бортов быстро
идущего  судна.  Этот унылый  шум,  да  еще  в  темноте,  оказывал  на людей
подавляющее действие.
     Из-за тесноты  сидеть в машине  было неудобно, руки и ноги затекали,  а
изменить положение так, чтобы не побеспокоить соседа, было невозможно. Крофт
настоял  к  тому  же,  чтобы  все  надели стальные  каски.  По  лицу  Реда с
непривычки к тяжести на голове градом лил пот.
     - Эта каска  на голове  все равно что мешок с песком,  - пожаловался он
Вайману.
     - Наверное, нам сегодня туго придется, а? - спросил  Вайман, ободренный
его обращением.
     Ред вздохнул, но подавил раздражение.
     -  Ничего  страшного  не  будет,  мальчик,  - ответил  он  спокойно.  -
Постарайся только не навалить в штаны, а остальное все обойдется.
     Вайман  тихоиько  засмеялся.  Ред нравился  ему,  и  поэтому  он  решил
держаться около  него. Машины  остановились. Все сразу же задвигались, чтобы
сменить  положение   и  по   возможности  расправить   затекшие  конечности.
Послышалось ворчание, ругательства. Люди терпеливо ждали дальнейших событий.
Многих  клонило  ко  сну;  они с  усилием  удерживали склонявшуюся  на грудь
голову. Ночной  воздух был так насыщен влагой, что мокрая одежда на солдатах
не высыхала. Слабый  ветерок не уменьшал  духоты. Все чувствовали себя очень
уставшими.
     Гольдстейн начал беспокойно ерзать. После того как машины простояли без
движения в течение пяти минут, он повернулся к Крофту и спросил:
     - Сержант, можно я вылезу посмотрю, почему мы стоим.
     - Сиди где сидишь, - ответил недовольным тоном Крофт. - Никто отсюда не
вылезет. "Потеряться" хочешь?
     Гольдстейн почувствовал, что краснеет.
     - Я вовсе  и  не  думал  ни о чем таком, - тихо заметил  он. - Просто я
подумал, что, может  быть,  опасно так вот  сидеть  здесь, в  то  время  как
поблизости могут быть японцы. Откуда мы знаем, почему машины остановились?
     Крофт зевнул и ответил Гольдстейну спокойным нравоучительным тоном:
     - Слушай-ка,  парень,  впереди еще много такого,  о чем  тебе