вправо  и  во  всех других
направлениях, с  которых  могли подходить  японцы.  Он знал  по опыту, что в
темноте можно и не смотреть прямо на предмет, но видеть его. Около кокосовых
деревьев на той стороне кто-то двигался.  По спине Крофта скатилась  струйка
пота;  он  пошевелился,  чтобы струйка  не  раздражала  его. Крофт испытывал
огромное напряжение и приятное предвкушение боя.
     В  его  голове  промелькнул  вопрос: заметил  ли  противника Уилсон, и,
словно  в  ответ,  со   стороны  Уилсона  донеслось  щелканье  затвора.  Для
напряженного слуха Крофта  этот  звук показался  слишком  громким,  и  он  с
досадой подумал о том, что Уплсон  выдал свою позицию. Шум в  кустах на  том
берегу стал еще громче,  Крофт был  даже уверен,  что  там  кто-то оживленно
шептался. Он нащупал гранату и положил ее поближе к ногам.
     Затем Крофт  услышал звук, который как бы пронзил все  его тело. На том
берегу кто-то громко крикнул высоким голосом:
     - Эй, янки, янки!
     "Это японцы", - подумал Крофт. Он буквально замор у пулемета.
     - Янки, янки! - продолжал тот же голос. - Мы идем уоивать тебя!
     Ночь,  казалось, покрывала  реку  тяжелым влажным  ковром. Дышать  было
тяжело.
     - Мы идем убивать тебя, янки!
     Крофту показалось, как будто на его  спину неожиданно спустилась чья-то
рука, потом она поползла к голове и дошла по волосам до лба...
     "Мы идем  убивать тебя", - прошептал он напряженно и почувствовал  себя
так, как человек во  сне,  когда  он  хочет  закричать,  но не  в  состоянии
произнести  что-нибудь  даже  шепотом.  На  какой-то  момент  все  его  тело
сотряслось от нервной дрожи, руки на затворе пулемета, казалось, застыли. На
голову что-то невыносимо давило.
     - Мы идем убивать тебя, янки! - Голос уже сорвался на визг.
     -  Идите!  Идите, убейте  меня,  ублюдки!  - громко крикнул  Крофт.  Он
произнес эти слова  как  бы всем  телом,  как будто  наваливался при этом на
тяжелую дубовую дверь.
     Наступила  мертвая  тишина.  Никаких звуков.  Ничего,  кроме освещенной
луной серебристой  реки  и  звонкого  треска сверчков. Потом,  секунд  через
двадцать, тот же визгливый голос:
     - А-а! Идем, идем, янки!
     Крофт  резко  отдернул затвор пулемета и поставил его на  боевой взвод.
Сердце билось так, что, казалось, он слышал ею удары.
     - Взвод, в ружье! На линию огня! - крикнул он всей мощью своих легких.
     С  того  берега раздалась  пулеметная  очередь;  Крофт спрятал голову в
окоп. В темноте  пулемет, казалось,  выплевывал разящий  белый огонь.  Через
несколько секунд  Крофт  поднял  голову,  нажал на  спусковой  крючок своего
пулемета, и  трассирующие  пули  устремились  в  джунгли на  противоположном
берегу. Он целился туда, откуда стреляли японцы. Пулемет сотрясался так, что
он  едва  удерживал  его  двумя  руками.  Запах горячего  металла  несколько
отрезвил  Крофта,  и  он  снова опустил  голову  в окоп в ожидании  ответной
стрельбы противника;  свистевшие над  головой пули  заставляли  его невольно
вздрагивать.
     Дзинь... дзинь!
     В лицо  Крофта ударило несколько комочков земли, но он  ничего этого не
почувствовал. Как и всегда в бою, его  кожа перестала  воспринимать какие бы
то  ни  было прикосновения.  Он вздрагивал от  звуков,  но  тела  своего  не
чувствовал.
     Приподнявшись,  Крофт  еще  раз  нажал  на  спусковой  крючок  и  после
нескольких  секунд непрерывной стрельбы  снова спрятался  в окоп. Послышался
душераздирающий  вопль,  вызвавший на лице  Крофта слабую улыбку. "Попал!" -
подумал он радостно. Ему представилось, как пули пробивают мышцы и дробят на
своем пути кости.  Вопль  повторился, и  Крофт снова  пережил  весь комплекс
звуков и запахов, которые он испытывал когда-то, наблюдая, как клеймят коров
раскаленным железом.
     - Взвод,  в  ружье!  - еще  раз крикнул он  изо  всех  сил и непрерывно
стрелял в  течение  десяти  секунд,  чтобы  прикрыть  подход  своих  солдат.
Прекратив огонь, он услышал, что позади него ползут люди.
     - Кто здесь? - спросил он.
     - Я...  я  это, -  послышался прерывистый  голос  скатившегося  в  окоп
Галлахера. - Святая Мария! - бормотал он испуганно.
     Крофт почувствовал, как Галлахер дрожит всем телом.
     -  Перестань!  -  гневно  сказал он,  крепко  сжав  руку  Галлахера.  -
Остальные ребята встали?
     - Да.
     Крофт посмотрел  на ту сторону реки. Стояла тишина.  Вспышки пулеметной
стрельбы  прекратились  так  же  внезапно,  как  прекращают лететь искры  от
точильного колеса, когда от него отнимают  нож. Теперь, когда Крофт  был  не
один, он мог что-то планировать.
     Поскольку на линии  огня между двумя  пулеметами находились солдаты его
взвода, Крофт снова почувствовал себя командиром.
     - Скоро они пойдут в атаку, - хрипло прошептал он на ухо Галлахеру.
     -  О-о,  -  едва промычал  тот, весь  дрожа.  -  Надо же,  не дают даже
опомниться после сна.
     - Слушай, - повелительно  зашептал  Крофт. - Ползи вдоль линии и  скажи
всем не стрелять до тех пор, пока японцы не начнут переходить реку.
     - О, я не могу, я не могу, - залепетал Галлахер.
     - Ползи сейчас же! - угрожающе прошипел Крофт, готовый ударить его.
     - Я не могу...
     Японский  пулемет  открыл  огонь.  Просвистевшие  над их  головами пули
ударили  в листья  деревьев  позади  окопа. Трассы были  похожи  на  обрывки
красной  молнии.  Теперь в  их  сторону  стреляли, казалось, тысячи и тысячи
винтовок.  Крофт  и Галлахер  прижались  ко  дну окопа.  У  обоих было такое
ощущение, что барабанные перепонки в ушах лопнули.  Крофт чувствовал сильную
боль в голове. Стрельба из пулемета частично оглушила его. Сверху в  окоп то
и дело падали комки земли и, ударившись об их спины,  разлетались  на мелкие
кусочки. Крофт старался уловить  момент, чтобы подняться и  открыть ответный
огонь  из  пулемета. Когда  стрельба  поутихла,  Крофт  попытался  осторожно
поднять голову, по пули засвистели с прежней силой, и пришлось снова нырнуть
вниз.
     Японцы, по-видимому,  заметили  кусты,  из которых вел  огонь  Крофт, и
продолжали периодически обстреливать их.
     Неожиданно раздались пронзительные завывающие звуки, настолько сильные,
что пришлось  зажать  уши.  Эго  были  мины,  разорвавшиеся  совсем рядом  с
занимаемыми взводом позициями.
     Взрывной  волной  Галлахера  подбросило  вверх,  а  потом,  как  мешок,
шмякнуло на землю.
     - О боже! Боже! - вопил он. К его шее прилипли комки жидкой грязи.
     - Господи, меня  ранило!  - воскликнул кго-то  рядом. -  В  меня что-то
подало.
     - Остановитесь,  я  сдаюсь! Прекратите!  Я  сдаюсь, сдаюсь! -  неистово
кричал  Галлахер,  возмущаясь  разрывами  мин.  Он  не  знал,  что  за  сила
заставляла его кричать.
     - Меня ранило! Меня ранило! - все еще вопил кто-то рядом.
     Японцы продолжали вести ружейный и пулеметный  огонь. Согнувшись, Крофг
по-прежнему лежал на дне окопа. Мышцы его расслабились. Кругом свистели пули
и шрапнель. Протянув  руку, Крофт схватил ракетницу. Стрельба не ослабевала,
но между отдельными выстрелами он уловил крики японцев.
     -  Японцы  наступают!  - крикнул  Крофт  и выстрелил  из  ракетницы.  -
Остановите их! Задержать во что бы то ни стало!
     С того берега донесся  пронзительный  вопль;  человек  кричал так,  как
будто ему зажали дверью руку.
     Ракета  осветила реку  как  раз  в  тот  момент,  когда  японцы  начали
форсировать  се.  Крофт скорее  почувствовал,  чем  увидел,  чго теперь  его
позиции обстреливает  японский пулемет  с фланга.  Схватив свой пулемет,  он
начал вести непрерывный огонь, никуда  не целясь, а лишь поворачивая пулемет
из стороны в сторону. Стрельбы друшх на своей стороне он не  слышал, но зато
видел вспышки у дульных срезов винтовок.
     Крофт  с ужасом  заметил,  что  через  узкую реку к  нему  приближаются
японские солдаты. Ракета осветила их так же неожиданно, как освещает молния.
Крофт не стал рассматривать детали; в тот момент он ничего не  различал и не
чувствовал,  он не  мог  бы даже  сказать,  где  кончались его  руки  и  где
начинался пулемет. Его слух воспринимал лишь общий гул беспорядочных звуков,
не задерживаясь на отдельных воплях и криках людей. Он пи за что не сосчитал
бы, сколько японцев форсировало  реку. Он сознавал и чувствовал только,  что
надо нажимать на спусковой крючок и стрелять, стрелять, не останавливаясь ни
на секунду.  Чувства  угрожавшей ему опасности просто  не  существовало,  он
всецело был поглощен стрельбой.
     Японские солдаты, пересекавшие реку первыми, начали падать.
     Они  не  могли двигаться в  воде быстро,  и сосредоточенный ружейный  и
пулеметный огонь  разведывательного взвода сражал их, как  уpaгan в открытом
поло.  Оставшиеся  на  ногах   японцы  начали  натыкаться  на  тела  упавших
товарищей. Крофт видел, как,  перелезая через убитого,  один солдат с трудом
удерживал  равновесие. Крофт не сводил с него прицела, пока тот не рухнул  в
воду, подкошенный пулями из пулемета.
     Крофт взхлянул направо и заметил трех японцев, пытавшихся перейти  реку
в месте поворота. Он  быстро развернул пулемет и  нажал на спусковой крючок.
Один  солдат  упал,  а двое  других,  помедлив  секунду  в  нерешительности,
побежали  обратно на свой берег. У Крофта  не  было времени  преследовать их
огнем  -  несколько японских  со ч дат добрались  до борегя  и  находились в
каких-нибудь пяти ярдах от его окопа. Крофт расстрелял их: прямой наводкой.
     Он стрелял и стрелял, перенося огонь с одной цели на другую с такой  же
быстротой, с какой хороший спортсмен бросается к мячу.
     Заметив,  что солдаты  в  одной  группе  падают,  он в  ту  же  секунду
нацеливал пулемет на  другую. Атакующие  линии японских солдат нарушились  и
превратились в небольшие смешавшиеся группки.
     Солдаты дрогнули и начали отступать.
     Осветительная ракета погасла, и на некоторое время Крофт как бы  ослеп.
Стрельба  с  противоположного  берега прекратилась. Наступила  сравнительная
тишина. Крофт попытался нащупать рукой еще одну ракету.
     - Где она? - спросил он Галлахера шепотом.
     - Что? - не понял тот.
     - Иди ты...
     Крофт нащупал наконец ящик с патронами. Торопливо зарядив ракетницу, он
понял,  что начинает видеть в темноте, и  на какую-то  секунду  заколебался.
Однако в тот  же момент на  реке что-то задвигалось,  и он выстрелил ракету.
Когда она осветила реку, в ней неподвижно застыло несколько японских солдат.
Крофт  навел  на  них  пулемет и  дал  очередь.  Один  из  солдат  почему-то
невероятно долго держался на ногах, в то время как все  его товарищи  упали.
Его лицо ничего не выражало; он оставался в вертикальном положении некоторое
время даже после того, как пулеметная очередь прошила ему всю грудь.
     Теперь  на  реке никто не  двигался.  Освещаемые  ракетой  тела  убитых
казались брошенными  в воду мешками с  зерном. Одного  солдата, лежавшего  в
воде  лицом вниз, понесло  течением.  На  берегу недалеко от Крофта лежал на
спине  еще  один,  по-видимому  еще  живой.  Крофт  безжалостно  прошил  его
пулеметной  очередью  и   испытал  удовольствие,  когда   увидел,   как  тот
содрогнулся в предсмертных судорогах.
     С   противоположного   берега  донесся  душераздирающий  стон  раненого
японского  солдата. В  синем свете  ракеты  вопли  казались ужасными.  Крофт
схватил гранату.
     - Этот  ублюдок слишком много  шумит, - сказал  он, вынимая из  хранаты
чеку. Размахнувшись,  он бросил  ее на  тот берег. Граната глухо ударилась о
тело одного из убитых солдат. Крофт и Галлахер пригнулись в окопе. Взрыв был
мощным и в то же время какимто пустым, как взрыв, выбивающий оконные стекла.
Эхо стихло через несколько секунд.
     Крофт прислушался к звукам с противоположного берега. Оттуда доносилось
едва уловимое шуршание шагов крадущихся людей, отступающих в джунгли.
     - Открыть по ним огонь! - крикнул Крофт.
     Все солдаты снова  начали беспорядочно стрелять. Крофт прочесал джунгли
несколькими короткими очередями. Он слышал, как то же самое сделал и  Уилсон
из своего пулемета.
     - А неплохо мы им всыпали, - сказал Крофт Галлахеру.
     Сигнальная ракета начала гаснуть. Крофт поднялся на ноги.
     - Кого ранило? - спросил он.
     - Толио.
     - Тяжело?
     - Нет, легко, - отозвался сам Толио, - пуля попала в локоть.
     - До утра потерпишь?
     Несколько секунд стояла тишина, затем Толио ответил слабым голосом:
     - Да, потерплю.
     Крофт вылез из окопа.
     - Я пойду, - сказал он Галлахеру. - Прекратите огонь.
     Он  шел  по  тропинке,  пока  не наткнулся  на  Толио,  около  которого
хлопотали Ред и Гольдстейн.
     - Мы все останемся на линии огня до утра, - сказал он им. - Я не думаю,
что японцы попытаются  атаковать  еще раз,  но  ручаться ни  за что  нельзя,
поэтому спать  никому  не  разрешаю.  До рассвета остался какой-нибудь  час,
никто не умрет от этого.
     - Я и так не  пошел  бы  спать, - прошептал  Гольдстейн. - Какой уж тут
сон, если такая побудка...
     -  Да?  Я  тоже  не  веселился,  ожидая  их,  -  -  заметил  Крофт.  Он
почувствовал  легкую  дрожь от  утренней  прохлады и  с  некоторым смущением
подумал,  что впервые  в  жизни  действительно  испытал  какой-то  страх.  -
Проклятые япошки, - пробормотал он.
     Уставшие  ноги  едва  держали  его, и  Крофт  медленно пошел  к  своему
пулемету. "Ненавижу их", - подумал он про себя.
     - Как-нибудь я задушу япошку собственными руками, - сказал он вслух.
     На освещаемой луной реке гонимые течением неуклюже поворачивались  тела
убитых японских солдат...


МАШИНА ВРЕМЕНИ


СЭМ КРОФТ


     Охотник

     Это  был сухопарый парень  среднего роста, но  держался оп  всегда  так
прямо, что  казался  высоким.  Его  узкое  треугольной  формы лицо абсолютно
ничего не  выражало. Ничего  не выражали его  маленький рот, впалые  щеки  и
короткий прямой  пос. Впечатление производил лишь  леденяще-холодный  взгляд
глубоко  посаженных  синих глаз...  Он  был  хорошо  подготовленным  бывалым
солдатом. Разговаривал обычно мало. Глубоко  презирал почтн всех окружающих,
ненавидел слабость и практически никого и ничего не любил.
     Душа его стремилась к какому-то смутному, еще не сложившемуся идеалу, а
к какому, он сам толком не понимал.
     А почему Крофт стал таким?
     Причин много.
     Он такой потому, что кругом коррупция и продажность. Потому, что дьявол
превратил его в своего слугу. Потому, что он техасец.
     Потому, что он отверг бога.
     Он такой потому, что те немногие женщины,  которых  он любил,  обманули
его. А  может быть, потому, что  он просто  родился таким,  или потому,  что
никак не мог приспособиться к окружающей действительности.
     Отец Сэма, Джесс Крофт, бывало, говорил: "Мой Сэм злой парень; наверно,
он был таким с пеленок", А потом, вспомнив о своей болезненной жене, слабой,
но  кроткой  и  ласковой  женщине, он  иногда добавлял:  "Конечно,  Сэм  был
вскормлен материнским молоком, но, по-моему, оно прокисало в нем прежде, чем
попасть в желудок:  нескисшее  молоко  его желудок пе принимал". После этого
Джесс громко смеялся, сморкался в ладонь  и вытирал ее о свои грубые рабочие
штаны, стоя перед  своим грязным  деревянным коровником на красной  иссохшей
земле Западного Техаса.
     "Как же, как  же, помню, однажды  взял я Сэма  на  охоту,  -  продолжал
Джесс. - Тогда он был совсем еще малышка - и ружьято поднять как следует  не
мог... Но  стрелял он метко, воображал себя взрослым и храбрым с самых малых
лет и,  должен сказать вам, страшно не любил,  если кто-нибудь вмешивался  в
его дела.
     Помощь взрослых раздражала его, несмотря на то что сам-то он, паршивец,
был  с  ноготок.  Не переносил, если кто-нибудь в  чем-то  превосходил  его.
Отлупить его по-настоящему было невозможно.
     Бывало, бил его до полусмерти, а он ни звука, и никаких слез...
     Просто стоял и этак зло смотрел на меня, как будто примеряясь, как дать
мне сдачи, а может быть, даже прикидывал, как бы пустить мне пулю в лоб".
     Крофт  выезжал на охоту  рано. Зимой охота начиналась с двадцатимильной
поездки  в потрепанном открытом  фордике  по ухабистой затвердевшей  дороге.
Гонимая  холодным ветром пыль  техасской пустыни драла лицо, словно  наждак.
Двое на переднем сиденье почти не разговаривали; тот, кто сидел не за рулем,
то и  дело дышал на пальцы  рук, чтобы согреть  их.  Когда  они подъезжали к
лесу,  над  коричнево-красным  гребнем  горного  хребта  показывался краешек
восходящего солнца.
     - Ну вот смотри, мальчик, на эту тропинку: по пей проходят олени. Таких
проворных людей, чтобы угнаться за оленем, нет.
     Поэтому садись  здесь и  жди, пока они появятся.  Сидеть  нужно в таком
месте,  чтобы  ветер дул от  оленей  к  тебе, а не наоборот. Ждать  придется
долго.
     Мальчик сидит в лесу, ему холодно, он дрожит.
     "Что я, дурак, что ли, сидеть здесь и ждать старого оленя?
     Я лучше пойду по следу", - решает он.
     Он идет крадучись через  лес. Ветер дует в лицо. Темно. Деревья кажутся
серебристо-коричневыми, почва - густо-оливковый бархат.
     "Где же этот проклятый  старый олень?" Мальчик  гневно наподдает  ногой
оказавшийся  на  пути  прутик  и тут  же  замирает:  мимо по кустам пронесся
олень-самец.
     "Черт бы побрал этих старых рогачей! Быстро бегают".
     В  следующий раз он  поступает более  благоразумно.  Он  находит олений
след, пригибается и крадется,  внимательно  следя за  отпечатками копыт.  От
возбуждения его пробирает дрожь.
     "Я все-таки найду этого старого рогача".
     Он идет через лес уже два часа,  внимательно всматриваясь в следы перед
каждым новым шагом. Подняв ногу, он ставит ее сначала на пятку, потом на всю
ступню и только после этого переносит вперед вес  всего  тела. Сухие колючие
ветки  цепляются  за  ОДЙЖДУ;  остановившись,  он  одну  за другой  бесшумно
отцепляет их и делает следующий шаг.
     Впереди  небольшая полянка. Он  видит  на пей  оленя  и  застывает  как
вкопанный.  Легкий  ветерок дует в лицо. Мальчику кажется, что он  чувствует
запах животного.
     "Вот дьявол, - шепчет он, - какой большой".
     Рогатый  самец медленно  поворачивает  голову,  смотрит куда-то  вдаль,
через голову  мальчика.  "Этот сукин сын не видит меня",  - радостно  думает
мальчик.
     Он поднимает ружье. Руки дрожат так сильно, что прицелиться невозможно.
Опустив ружье, мальчик  бранит себя  самыми  страшными ругательствами.  "Как
трусливая девчонка", -  думает он. Снова поднимает ружье и теперь держит его
уверенно. Следит за  мушкой  на стволе до  тех пор, пока она  не приходит  в
точку на несколько дюймов ниже мышцы передней ноги животного.  "Я попаду ему
прямо в сердце", - радуется мальчик.
     Ба-бах!..
     Выстрелил  кто-то  другой!  Олень падает.  Мальчик ринулся  к нему.  От
досады он чуть не плачет.
     - Кто застрелил его?! Это  мой олень! Я убью того, кто застрелил его! -
кричит он.
     Джесс Крофт хохочет.
     - Я же говорил тебе, сыпок, надо сидеть и падать там, где я показал.
     - Я выследил этого оленя.
     - Ты  просто напугал его, и он бежал туда, где я сидел. Я за целую милю
слышал, как ты крадешься за ним.
     - Неправда! Ты врешь!
     Мальчик бросается к отцу и пытается ударить его.
     Джесс Крофт хлопает сына по лицу, и тот падает на землю.
     - Старый дурак! - визжит мальчишка и снова бросается на отца.
     Хохоча во все горло, отец легко отталкивает его одной рукой.
     - Ах  ты маленький звереныш! Вот подрастешь еще лет на  десять,  тогда,
может быть, справишься со своим отцом.
     - Все равно этот олень был мой.
     - Олень принадлежит тому, кто застрелил его.
     Мальчик вытирает слезинки. Он уже не плачет. "Если бы у меня не дрожали
руки с самого начала, этого оленя застрелил бы я", - утешает он себя.
     "Да, сэр, - говорил Джесс Крофт, - не было такого случая, чтобы мой Сэм
отнесся безразлично к чьему-ли