За его  словами
скрывалось смутное чувство, в котором он  даже  себе не мог  признаться.  Он
чувствовал, что все не так просто, что Уилсону может грозить опасность, если
дать  ему  воды. Но он  старался об этом не думать и  убеждал себя  в  своей
правоте. - Можно же хоть немного облегчить человеку страдания!
     Браун, что ты, черт возьми, его мучаешь? - В нем поднималось волнение и
сознание необходимости что-то делать. - Дай же ему воды, что тебе стоит?
     - Это будет убийство, - сказал Гольдстейн.
     - А, заткнись ты, жидовская морда! - в бешенстве проговорил Стэнли.
     -  Ты не имеешь  права разговаривать со  мной  так, - глухо  проговорил
Гольдстейн. Он  дрожал  от  гнева,  но  где-то в глубине  у  него оставались
воспоминания о прошлой  ночи, когда Стэнли был с ним так дружелюбен. "Никому
из них нельзя доверять", - подумал он с горьким чувством. По крайней мере на
этот раз он был в этом уверен.
     - Ну  хватит, ребята, пошли дальше, - вмешался Браун и,  прежде чем они
могли  что-либо  возразить,  нагнулся к  носилкам. Им пришлось  занять  свои
места.
     И вновь они тащились вперед под слепящими лучами полуденного солнца.
     - Дайте воды, - хныкал Уилсон.
     Стэнли снова остановился.
     - Давайте дадим! Ему будет легче, - предложил он.
     - Замолчи, Стэнли! - замахал на него Браун. -  Пошли дальше и прекратим
весь этот разговор.
     Стэнли  уставился  на него.  В своем изнеможении  он  чувствовал  дикую
ненависть к Брауну.
     Уилсон вновь почувствовал жгучую боль.  В течение  какого-то времени он
лежал спокойно, и даже постоянная тряска носилок не беспокоила  его. Мысли о
себе  куда-то исчезли.  Он чувствовал, как пульсирует рана, и ему  казалось,
что  живот  сверлят каким-то  острым предметом.  Посверлят-посверлят,  потом
перестанут, затем снова начинают сверлить.  Слыша  собственные стоны, он  не
узнавал своего голоса. Было  невыносимо жарко. По временам ему чудилось, что
носилки  плывут  по  реке.  Ему хотелось  воды,  язык  судорожно  метался  в
пересохшем  рту. Он  был глубоко убежден,  что  его ноги находятся в огне, и
беспрестанно пытался выдернуть их оттуда, а потом потирал одну о другую, как
бы гася пламя.
     - Погасите, погасите, - бормотал он время от времени.
     Начались новые  тяжелые приступы боли, появились  спазмы в нижней части
живота. При  каждом приступе пот с него лился градом. Поначалу  он боролся с
детским  страхом  наказания,  и  все-таки  кишечник  опорожнялся,  наступало
состояние  облегчения   и  невероятного  блаженства.  На  какой-то  миг  ему
показалось, что он лежит, прислонившись к сломанному забору возле отцовского
дома, и теплое южное солнце  пригревает, создавая ощущение сладкой истомы во
всем теле.
     -  Эй вы, черномазые, как зовут мула? - бормотал он, слабо хихикая,  и,
совершенно обессиленный, затихал.
     Или,  схватившись  за носилки,  он  видел перед  собой проходящую  мимо
цветную девушку и оборачивался  ей вслед.  Или ему казалось, что рядом сидит
женщина и гладит ему живот...
     Острая  нестерпимая  боль   пронзила   поясницу.   Боль  разрушила  все
галлюцинации,  и  появилось какое-то  неясное  беспокойство, даже страх  - в
первый  раз он осознал, что наделал в штаны, лежа на носилках. Он представил
себе картину разлагающихся внутренностей, и его охватил ужас.
     - И почему,  черт возьми, это должно было случиться именно со мной? Что
я такого сделал? - Он поднял голову.  -  Браун, как ты  думаешь,  через рану
может выйти из меня весь гной?
     Но никто не ответил ему, и он опять откинулся назад, горько размышляя о
своей ране.  Неприятные воспоминания волновали его, и он вновь осознал,  как
неудобно лежать на носилках  и какого напряжения стоит оставаться на спине в
течение долгого времени. Он сделал слабую попытку перевернуться, но это было
слишком мучительно. Казалось, кто-то надавил ему на живот.
     - Отойдите! - закричал он.
     Затем  он почувствовал точно такую же тяжесть, какую чувствовал в груди
и животе ночью много недель назад, когда японцы пытались форсировать реку, а
он поджидал их, лежа за пулеметом.
     "Мы идем  убивать тебя, янки!" - кричали те Крофту, и теперь, вспоминая
об этом, он содрогался и закрывал лицо руками.
     -  Нам нужно  остановить  их,  они  уже  подходят! -  Он  извивался  на
носилках. - Банзай-ай-ай! - кричал он, издавая булькающие звуки.
     Носильщики остановились и опустили его на землю.
     - О чем он вопит? - спросил Браун.
     -  Я  их  не вижу,  не  вижу! Где, черт возьми, осветительные ракеты? -
продолжал кричать Уилсон. Левой  рукой  он как бы  хватал рукоятку пулемета,
вытягивая указательный палец к  спусковому  крючку.  -  Кто сидит  за другим
пулеметом? Я не помню...
     Риджес покачал головой.
     - Он говорит о том бое с японцами, который был на реке.
     Паническое  состояние Уилсона передалось  другим. Гольдстейн и  Риджес,
которые  были в  ту ночь  на  реке, с беспокойством  уставились  на Уилсона.
Охромные массивы голых холмов, окружавших их, казалось, предвещали недоброе.
     - Надеюсь, мы не наткнемся на японцев, - проговорил Гольдстейн.
     -  Об  этом  не  может  быть  и речи,  -  заметил Браун. Он  вытер пот,
стекавший  на  глаза,  и  безнадежно  уставился  в  пространство.  -  Кругом
никого...
     Он тяжело  дышал.  Бессилие и  отчаяние охватили его.  А  что, если они
попадут в  засаду?..  Хотелось разрыдаться. Ведь  это с него  спросят,  а он
ничего  не  может. Позывы тошноты прекратились сами по  себе,  и  теперь  от
каждой голодной  отрыжки  он обливался холодным  потом,  испытывая при  этом
некоторое облегчение. Он не мог позволить себе никакой слабости и сказал:
     - Нужпо идти дальше, ребята.
     Из-под  влажного  носового  платка Уилсон едва мог  видеть  окружающее.
Зеленовато-коричневого цвета платок просвечивал на  солнце желтыми и черными
пятнами,  которые  резали  глаза. Ему казалось,  что воздуха не хватает и он
задыхается. Опять его руки дернулись к голове.
     - Проклятие! -  кричал  Уилсон. - Надо подвигать этих японцев, если  мы
хотим найти  хорошенький сувенирчик. - Он снова  заворочался на носилках.  -
Кто положил этот мешок на мою башку?
     Ред,  нехорошую штуку ты сыграл со своим  приятелем. Я ничего не вижу в
ктоп чертовой пещере, ну сними же этого японца с моей головы.
     Платок  сполз на нос, и  Уилсон  зажмурился от ослепительного солнца, а
затем совсем закрыл глаза.
     -  Осторожно,  змея!  - вдруг закричал  он,  ежась  от  страха.  - Ред,
прицелься  как  следует, слышишь, смотри не  промахнись.  -  Он  еще  что-то
пробормотал и затем весь как-то расслабился.
     Браун  опять  накрыл лицо Уилсона платком, но  тот  попытался стряхнуть
его.
     -  Мне нечем дышать. Проклятие,  они стреляют в нас! Тэйлор,  ты умеешь
плавать, черт возьми, дай мне зацепиться за катер!
     Брауна  затрясло. Уилсон говорил о  вторжении на  остров Моутэми. Браун
вспомнил,  как  захлебывался  соленой  водой, как  его пронизывал  ужас, тот
самый, который охватывает человека  перед смертью. На  миг он  почувствовал,
будто действительно  глотает  воду  и  сам  удивляется тому,  что  не  может
удержаться и  не глотать ее, она попадает в горло независимо от его желания.
"Вот  причина всего  того,  что  происходит сейчас", - думал он  с  горечью.
Воспоминания всегда порождали в нем страх и слабость. Браун понял тогда, как
он  беспомощен  в  разрушительном  вихре  войны,   и  теперь  никак  не  мог
освободиться от  сознания этого.  Превозмогая страшную усталость, он  впушал
себе, что  Уилсона необходимо  доставить на место,  но сам почти  не верил в
это.
     В  течение  всей  второй половины дня они  продолжали идти. Около  двух
часов пополудни пошел дождь,  и  земля под ногами моментально превратилась в
жидкую  грязь.  Поначалу  дождь  принес  облегчение.  Они радовались  влаге,
которая освежала разгоряченные тела, и с удовольствием шевелили пальцами ног
в слякоти,  проникавшей в  ботинки. Влажная  одежда  была  приятной.  Первые
несколько минут прохлада  казалась  спасительной.  Но дождь не  прекращался,
земля стала слишком вязкой, а одежда неприятно липла к телу.
     Ноги разъезжались в грязи, ботинки отяжелели от приставших к ним комьев
земли.  Они были слишком утомлены, чтобы сразу  заметить,  насколько труднее
стало  идти, и продолжали  двигаться по  инерции, но спустя полчаса  шаги их
замедлились, и они уже почти  не  продвигались, совершенно обессилев. Иногда
они  просто  топтались  на  одном месте,  при  этом  нарушалась  координация
движений.
     Когда  приходилось  взбираться  вверх, они делали  один-два шага, затем
останавливались, с трудом переводя дыхание и тупо уставившись друг на друга;
ноги  все  глубже  увязали  в  грязи. Через каждые  пятьдесят  ярдов Уилсона
опускали на землю, отдыхали несколько минут и лениво тащились дальше.
     Дождь  перестал,  и вновь  выглянуло солнце.  Его  яркие лучи нагревали
мокрую  траву и землю,  и  от  них поднималось  испарение в  виде  небольших
неподвижных  облачков.  Люди жадно  вдыхали тяжелый влажный  воздух  и  едва
продвигались  вперед,  непрестанно  ругаясь и оскорбляя друг друга. Их  руки
помимо воли опускались все ниже и ниже.
     После очередной остановки они поднимали носилки до уровня пояса, затем,
пройдя  тридцать  -  сорок  ярдов, волокли  носилки  почти  по  земле.  Путь
затрудняла высокая  трава. Она опутывала ноги,  цеплялась за одежду,  больно
хлестала по  лицу. С отчаянием  и злостью они проходили небольшой отрезок, а
потом  наступал  такой  момент, когда никакая  сила  не могла  заставить  их
двигаться дальше.
     Около  трех  часов  они  сделали еще  один  привал, расположившись  под
одиноко стоявшим деревом. В течение получаса  ни один из них  не проронил ни
единого слова.  Лежа  на животе,  Браун  рассматривал  свои  руки,  покрытые
волдырями и пятнами  засохшей крови от множества ссадин  и вновь открывшихся
старых порезов.
     Неожиданно он понял, что для него наступает предел. Он мог подняться и,
собрав остатки сил,  даже протащиться еще милю-другую, но в любой момент  он
мог упасть  и больше не встать. Ломило все  тело,  не  прекращались приступы
тошноты, ослабло  зрение.  Через  каждые  две-три  минуты  у него темнело  в
глазах,  спина  покрывалась  холодным  потом. Руки и ноги  дрожали  так, что
трудно  было  прикурить  сигарету.  Презирая  себя  за  такую  слабость,  он
ненавидел Гольдстейна и  Риджеса  за то, что  они были выносливее его, питал
отвращение  к Стэнли,  думая,  что  тот слабее его.  На какой-то момент  его
ожесточение вылилось в жалость к самому себе. Он злился на Крофта за то, что
тот  послал  только  четырех  человек. Он-то  должен  был знать,  что  этого
недостаточно.
     Стэнли  тяжело  кашлял, прикрывая рот рукой. Браун посмотрел на него  и
решил, что на нем можно сорвать зло.  Стэнли предал его, несмотря на то, что
он помог ему стать  капралом. Стэнли пошел против него. Может быть,  если бы
на месте Стэнли был другой, дела пошли бы лучше.
     - В чем дело, Стэнли, ты что, собираешься спасовать? - выпалил он.
     - А-а, пошел ты к свиньям, Браун!
     Стэнли взбесился. Браун согласился  возглавить эту  группу,  потому что
боялся остаться со  взводом, и взял с собой его, Стэнли. То, что им пришлось
перенести,  не  шло  ни  в какое сравнение  с  тем, что,  возможно,  ожидало
остальных во  взводе. Если  бы он, Стэнли,  остался с ними, он бы постарался
сделать так, чтобы Крофт отметил его.
     - А ты, думаешь, лучше меня, что ли? Как будто ты не собираешься, да? -
спросил он  Брауна.  - Слушай,  я  ведь знаю,  почему  ты  связался с  этими
чертовыми носилками.
     - Почему? - Браун слушал его в тревожном ожидании правды.
     - Потому что ты трус. Побоялся идти дальше в разведку. Подумать только,
сержант, а возглавляет группу носильщиков!
     Браун выслушал его  почти с  облегчением.  Наступил момент, которого он
так долго ждал и боялся, а все оказалось не таким уж и страшным.
     - Ты  такой  же трус, Стэнли,  как  и я, мы  в одинаковом положении.  -
Подумав, чем  бы еще досадить ему, он добавил: - И слишком уж беспокоишься о
своей жене, вот что.
     - Заткни свою... -  начал было Стэнли,  но  слова Брауна  задели его за
живое.  В  эти  секунды ему  представилась жуткая  картина  измены жаны.  Он
почувствовал,  ч го сдерживается, чтобы не  разрыдаться. Это  несправедливо.
Почему он должен так долго оставаться один?
     Уперевшись ладонями в землю, Браун нехотя встал.
     - Ну,  пошли дальше,  - сказал  он. Ноги  гудели, а  в руках  ощущалась
слабость, как бывает  у проснувшегося рано утром  человека,  у которого  все
валится из рук.
     Остальные тоже поднялись очень медленно.  Затянув ремни и взяв носилки,
они пошли  дальше.  Когда прошли  сто ярдов,  Стэнли понял,  что  дальше  не
пойдет. Он всегда  немного недолюбливал  Уилсона  - тот был  храбрее  его, а
сейчас он просто не думал о нем.
     Ясно  было одно: с  него довольно. Слишком много он перенес, а кому это
нужно?
     Они  поставили  носилки  для  небольшой  передышки,  но  Стэнли   вдруг
покачнулся и рухнул  на  землю. Закрыв глаза, он притворился, будто  потерял
сознание. Остальные окружили ею и безучастно смотрели.
     - Ребята, давайте положим его на Уилсопа, - попробовал пошутить Риджес,
- а если еще кто свалится, положим и  его сверху, а я всех потащу! - Он вяло
рассмеялся. Стэнли  так  часто подшучивал над  ним, что теперь он чувствовал
некоторое удовлетворение.
     Но тут  же ему стало неловко. "Дьявол гордился, да  с неба свалился", -
рассудительно  подумал  он,  с любопытством  прислушиваясь  к  всхлипываниям
Стэнли.  Эта  сцена напомнила ему  свалившегося во  время  пахоты  мула;  он
испытывал смешанное чувство любопытства и жалости.
     - Что же нам делать, черт возьми? - спросил Браун, тяжело вздыхая.
     Уилсон  неожиданно открыл глаза. На какой-то  миг показалось,  что он в
полном сознании. Его  широкое  мясистое лицо казалось крайне усталым и как-ю
вытянулось.
     - Бросьте меня, ребята, -  тихо попросил он. - Со стариной Уилсоном все
кончено.
     Браун и Гольдстейн чуть не поддались соблазну.
     - Не можем мы бросить тебя, - сказал наконец Браун.
     - Просто оставьте меня, ребята, и к черту все, - продолжал Уилсон.
     - Не знаю, - неуверенно заметил Браун.
     Гольдстейн резко мотнул головой.
     - Мы должны доставить его  назад. - В этот  момент ему вдруг  почему-то
вспомнился случай, когда пушка, которую они тащили, покатилась со склона.
     Браун опять посмотрел Bfe Стэнли.
     - Не можем же мы идти дальше, а Стэнли оставить здесь.
     - Но не торчать же здесь из-за одного человека! - разозлился Риджес.
     Гольдстейну неожиданно пришла в голову идея.
     - Браун, а почему бы тебе не остаться со Стэнли?
     Гольдстейн сильно устал и тоже был на  грани полного изнеможения, но не
в его характере было  все бросить и  отступить. Браун  ослаб  не меньше, чем
Стэнли,  и такое решение было единственно правильным в данной ситуации.  Тем
не менее внутренне Гольдстейн все же возмутился. "Почему это я всегда должен
быть лучше других?" - подумал он.
     - А  ты  найдешь  дорогу назад? - спросил Браун.  Сейчас ему необходимо
было быть  честным  и постараться  взвесить  любые возражения.  Оказавшись в
таком  деликатном положении, нужно было  сохранить хоть толику человеческого
достоинства.
     - Я знаю дорогу, - проворчал Риджес.
     - Ладно, тогда я остаюсь, - проговорил  Браун. - Ведь нужно же  кому-то
присмотреть за Стэнли. -  Он потряс  Стэнли, но тот продолжал стонать. - Он,
наверное, целый день не придет в себя.
     - Слушай, Браун, - предложил Гольдстейн,  - когда Стэнли поднимется, вы
сможете догнать нас и немного помочь. Идет?
     -  Ладно,  -  ответил  Браун.  Однако  оба  они  знали,  что  этого  не
произойдет.
     - Ну, пошли, - сказал Риджес.
     Вдвоем с Гольдстейном  они подошли к носилкам, с  трудом подняли их  и,
пошатываясь,  сделали  несколько шагов. Пройдя ярдов двадцать,  они опустили
носилки и выбровили все своп вещи, оставив лишь один рюкзак и винтовку.
     - Браун, захвати это барахло, ладно? - попросил Гольдстейн.
     Браун кивнул в знак согласия.
     С  огромным трудом, мучительно медленно они  продолжали свой путь. Даже
без  клади носилки с Уилсоном  весили свыше двухсот фунтов. Им  потребовался
целый час, чтобы преодолеть низкий холмик в полумиле от последнего привала.
     Когда они скрылись из виду, Браун снял ботинки  и начал растирать ноги,
сплошь покрытые волдырями и ссадинами. Им предстояло пройти еще почти десять
миль.  Браун   вздохнул  и  медленно  потер  большой  палец.  "Мне  придется
отказаться от звания сержанта", - подумал он.
     Но он знал, что не сделает этого. "Все останется по-старому до тех пор,
пока меня не разжалуют". Он посмотрел на Стэнли, все еще лежавшего на земле.
"Мы одинаковые с ним. Скоро и ему придется пережить то же самое".


10


     У  Крофта  был  врожденный инстинкт следопыта. Всем  своим существом он
ощущал  каждую складочку,  каждый  холмик  земли и  знал  их  происхождение,
угадывал следы, оставленные ветром и водой.
     Взвод,  следовавший  за  ним, давно уже перестал интересоваться,  какое
направление  он  выбрал  на   сей  раз.  Солдаты  были   так  же  уверены  в
безошибочности выбранного им пути, как в том, что за ночью последует день, а
за долгим переходом придет усталость. Они просто об этом не думали.
     Крофт и  сам не знал,  почему  у него так все получалось. Он никогда не
смог бы  объяснить,  какими чувствами  руководствовался при выборе  наиболее
безопасной дороги среди крутых скал и утесов.
     Он просто  был уверен, что любая  дорога, по которой он не  хотел идти,
неизбежно приведет к  пропасти. Если  идти  по нижнему  склону, дорога может
зайти в тупик,  а если по верхнему,  она  может привести  их на какую-нибудь
изолированную вершину.  Опытный  геолог мог  бы  не хуже  определить,  какой
дорогой идти. Но при этом  ему потребовалось бы значительно больше  времени,
чтобы  найти  научное  обоснование, взвесить  необходимые  факторы,  оценить
всевозможные обстоятельства, составить топографическую  карту местности.  Но
даже  после всей проделанной работы геолог  не  был бы  совершенно  уверен в
своей  непогрешимости,  потому  что  существует много  других  факторов,  не
поддающихся учету.
     Крофт знал  природу  скал  и  земли.  О  том,  как  в  далекие  времена
формировались  горы,  скалы  и валуны,  он  знал  так  же  хорошо,  лак знал
мельчайшие бугорки мышц своего  тела. Он почти безошибочно мог сказать,  как
выглядит холм с противоположной от него стороны.
     Инстинктивно,  по ему одному известным  признакам, он угадывал близость
воды даже там, где находился впервые.
     Такая  способность могла быть природной или развилась  в те годы, когда
ему  приходилось  пасти  скот или когда  он водил  солдат  в  разведку.  Она
развивалась во всех  случаях жизни, когда ему приходилось искать и  находить
правильную  дорогу.  Так  или иначе,  но он вел  взвод  в гору  без малейших
колебаний.   Карабкаясь   вверх,   переползая   через   узкие   ущелья,   он
останавливался против своего желания, чтобы подождать остальных, старавшихся
догнать  его. Любая  задержка  раздражала  Крофта. Несмотря на все трудности
перехода предыдущих дней, он был неутомим и гоним вперед каким-то внутренним
двигателем. Им целиком овладело  нетерпеливое  желание  форсировать  гору  -
такое желание  бывает  у  охотничьей  собаки, напавшей  на  след зверя.  Ему
страстно хотелось поскорее преодолеть каждый новый хребет и посмотреть,  что
там, за ним. Огромная масса горы все время как бы подзадоривала его.
     Крофт привел отряд к лощине  между  скалами. После  минутного отдыха он
свернул вправо, чтобы начать  подъем  в гору по  отлогому склону,  поросшему
высокой травой. Этот склон примыкал к от