оловой в сильный дождь надоело, но водить грузовик  - тоже ничего
хорошего.
     Последние сто миль он всегда ехал с плотно сжатыми челюстями.
     Он начал много пить, часто  посещал  бары на Девятой и  Десятой  авеню,
иногда проводил свободное время в дешевых кинотеатрах на Сорок второй улице.
     Однажды  вечером  в  баре Ред  купил  профсоюзный билет моряка  второго
класса.  Его  продал  ему за десять  долларов какой-то  пьяный  тип,  вконец
опустившийся. После этого Ред бросил работу водителя.
     Однако после недели  шатаний по Южной улице ему надоело это, и он снова
запил.  Через неделю,  потратив все деньги,  он продал билет моряка  за пять
долларов и пропьянствовал на эти деньги еще полдня.
     Ночью Ред  проснулся в  аллее какого-то парка.  На его щеке -  засохшая
кровавая рана. Когда он попробовал  пошевелить  челюстью,  рана разорвалась,
потекла кровь.  Его  забрал  полицейский  и  отправил в  тюрьму. Здесь  Реда
продержали два дня. После этого две недели он попрошайничал.
     Но все кончилось хорошо. Ему наконец удалось устроиться мойщиком посуды
в модном ресторане на Шестидесятой улице  в восточной части города. Здесь он
сошелся с официанткой  и  стал  жить  с ней  в  двухкомнатной  меблированной
квартирке  на Двадцать  седьмой улице в западной части. Ред очень понравился
восьмилетнему сынишке официантки. Он неплохо прожил с ними пару лет.
     Ред перешел на работу ночным администратором в одном из ночлежных домов
в районе Бауэри.  Это лучше,  чем мыть  посуду,  да  и платят  здесь на пять
долларов больше  -  двадцать три в  неделю.  Он оставался  на  этом месте  в
течение последних двух лет перед войной.
     Летом в Бауэри  жарко, стоит  вонючая  духота,  а  зимой пробирающая до
костей холодная  сырость,  от  которой  промокают  стены,  а  на  коричневой
штукатурке появляются серые пятна. Тянутся длинные скучные ночи. Ни о чем не
думая, прислушиваясь  к монотонному гулу поездов надземки на  Третьей авеню,
Ред сидит в ожидании утра, когда он сможет пойти домой к Луизе.
     За ночь он несколько раз побывает в главной комнате ночлежки.
     Тяжелым сном  спят  здесь на железных койках человек сорок - пятьдесят.
Ред  прислушивается к несмолкаемому покашливанию  ночлежников; в нос ударяет
резкий запах формалина и  тошнотворный прокисший дух от потных тел пьяниц. В
коридорах и  умывальной  комнате пахнет карболовой кислотой. В уборной почти
всегда  двое-трое  полусонных  пьяниц. Опираясь руками  на бачки со  смывной
водой,  они   склоняются  над  унитазом  и   мучительно  тужатся  в  попытке
освободиться  от  выпитого  вечером  виски. Ред захлопывает дверь  и идет  в
комнату  для картежников. Здесь  за  старым круглым столом несколько пожилых
бездельников режутся в пинокль. Под ними  усыпанный окурками заскорузлый  от
грязи пол. Ред прислушивается к неразборчивому разговору, но почти ничего не
может понять.
     - Мэгги Кеннеди хорошая баба, она сказала мне... гм, как же она сказала
мне?..
     - Я сказал Томми Малдуну, что он не имеет права сажать меня в тюрьму, и
он отпустил меня. Честно говорю. Они боятся меня, с тех пор как я выбил зубы
Ричо. Вы его знаете, участковый сержант. Это было... гм... минутку, минутку,
сейчас скажу, когда это было... Я выбил ему  зубы одним  ударом, это было  в
ночь под Новый год, восемь лет назад, в двадцать четвертом году... нет, нет,
я ошибся, минутку, это было в тридцать третьем, это, пожалуй, будет точнее.
     -  Эй ты, дядя, давай-ка потише, - обращается к  нему Ред. - В соседней
комнате спят люди, они заплатили деньги за ночлег.
     Будешь шуметь, я тебя выставлю на улицу.
     Несколько секунд  игроки  молчат,  потом  один  из них бормочет  низким
голосом:
     - Ты еще молокосос, чтобы учить нас. Заткнись, пока тебе не всыпали.
     Потом один из них подходит к Реду и шепчет ему на ухо:
     - Оставь его в покое, а то он спустит тебя с лестницы. Вчера он свернул
одному шею.
     - О'кей,  - улыбается Ред.  -  Виноват, что побеспокоил тебя, папаша. В
следующий раз буду умнее.
     - Вот-вот, сынок, так-то лучше, и тебе и мне.
     Из   бара   на   противоположной   стороне   улицы    доносятся   звуки
пианолы-автомата.
     Возвратившись к своему столику дежурного, Ред включает радиоприемник  и
слушает музыку. Из главной комнаты доносится пронзительный крик. Ред  идет в
комнату и, похлопав кричавшего во сне по плечу, успокаивает его.
     Утром  бродяги  торопливо  одеваются,  и к  семи  часам большая комната
ночлежки пустеет. Словно стыдясь чего-то,  не глядя друг на друга,  надвинув
кепку  на  лоб   и  подняв  воротник,  они  торопливо  идут  по   прохладным
предрассветным улицам. Большинство из них автоматически становится в очередь
в  переулочке,  выходящем  на  .Кэнэл-стрит,  чтобы  получить  чашку кофе  в
бесплатной столовой для ну подающихся.
     Ред идет немного пешком, потом садится в автобус, следующий на Двадцать
седьмую  улицу в западной части.  Длинные бессонные  ночи  действуют на него
угнетающе.
     Меблированная  квартирка. Луиза  уже  готовит для него  завтрак,  а  ее
парнишка  Джек весело  бросается к нему  навстречу и  показывает  свой новый
школьный учебник. Ред чувствует себя усталым, но счастливым.
     - Хорошая книжка, хорошая, - говорит он, похлопывая парнишку по плечу.
     Когда  Джек  уходит в школу,  Луиза  и  Ред садятся за стол завтракать.
Поскольку  у него  ночная  работа,  вместе  они  бывают  только  по утрам. В
одиннадцать часов она уходит на работу в ресторан.
     - Яичница не слишком сухая? - спрашивает она ласково.
     - Нет-нет, хорошая.
     Под окнами слышится специфическое  утреннее урчание  моторов и шуршание
колес грузовых автомашин.
     - Господи, как все хорошо! - восклицает Ред, - Ты доволен, Ред?
     - Ага.
     Луиза задумчиво вертит свой стакан.
     - Послушай, Ред, вчера я ходила к адвокату насчет развода с Майком.
     - Да?
     - Я могу  получить его за сотню долларов, может быть,  чутьчуть больше,
но нужно ли это? Есть ли смысл получать развод?
     Может быть, лучше не тратить деньги?
     - Не знаю, детка, - неопределенно отвечает Ред.
     -  Я  не прошу тебя жениться  на мне, ты  хорошо знаешь  это, - говорит
Луиза, - и вовсе не намерена надоедать тебе  с этим. Но должна же я подумать
о своем будущем.
     Все зависит от него. Перед Редом снова встает проблема выбора.
     Но если сказать "да", то со свободой будет покончено.
     - Ей-богу, я не знаю, Луиза... Ты хорошая и очень нравишься мне. Мне не
хотелось бы уходить от тебя. Ты вполне  заслуживаешь уважения,  но мне нужно
подумать об этом. Я не из тех, кто может долго оставаться на одном месте.
     - Просто будь человеком, Ред. Ты должен сказать мне "да"
     или "нет".
     Война началась еще до того,  как Ред решил что-нибудь.  В эту ночь  все
пьяницы в ночлежке были взбудоражены.
     - В  прошлой войне я был сержантом.  Пойду  попрошусь  опять, - говорит
один.
     - Давай-давай, иди. Глядишь, тебе и майора дадут, - шутит другой.
     - А что ты думаешь, я им нужен. Им теперь каждый человек будет нужен.
     Кто-то  пускает по кругу  бутылку.  Ред,  разгорячившись,  сует  одному
бродяге десятидолларовую банкноту и посылает его купить виски.
     Луиза, конечно, могла бы использовать эту десятку по-другому.
     Если  Ред  женится  на ней, он не попадет  на войну. Но  он ведь еще не
старик и не так уж устал, чтобы не воевать.  На войне на  одном месте сидеть
не будешь...
     - Нам придется здорово потрудиться. Говорят, что в Вашингтоне набралось
много негров. Это факт, я читал об этом в газете...
     Там один негр командует белыми.
     - Придется нам навести порядок.
     - Э-э, чепуха  это все, -  вмешивается Ред. - Большие дельцы заработают
на этом еще больше.
     "Итак,  до свидания,  Луиза,  никаких  обязывающих к чему-либо  брачных
союзов,  -  думает он.  -  И  Джек  -  тоже до свидания. Жалко  вас,  но что
поделаешь. Остаться на одном месте - все равно что умереть".
     - На, выпей.
     - Это мое виски! - кричит Ред. - Как это понимать "на, выпей"?
     Общий смех.
     Свое  последнее увольнение из  части  перед выездом из США Ред провел в
Сан-Франциско. Он поднялся на вершину Телеграфного  холма и, подставив  себя
осеннему  ветру,  долго  наблюдал  за  входившим  в  залив  танкером.  Потом
повернулся в сторону Окленда и медленно обвел взглядом все, что мог  увидеть
на востоке. (После Чикаго через Иллинойс и Айову и часть Небраски  на тысячу
миль  простиралась  равнина.  В  поезде  вы  можете  почитать журнал,  потом
посмотреть в окно, и перед вашим взором будет все та  же картина, которую вы
видели  раньше. Подножие гор начиналось с нагромождения  небольших  валунов,
через сотню мпль они уже  образовывали  отдельные возвышенности, а настоящие
горы начинались через  тысячу  миль. Там  же где-то были  расположены крутые
бурые горы,  простирающиеся до Монтаны.) "Может, следовало бы послать письмо
в Монтану. Или Луизе", - думает Ред.
     - А-а, нечего оглядываться назад, - говорит он вслух.
     На другом  конце асфальтированной дорожки на вершине Телеграфного холма
звонко  смеются  два совсем  еще юных  офицера флота и несколько девчонок  в
меховых шубках. "Пожалуй, можно спускаться вниз", - думает Ред.
     Он  проходит через  Китайский квартал  и попадает  в  какой-то балаган.
Сегодня вторник, вторая половина дня, посетителей в балагане немного. Лениво
танцуют  девочки, комедианты разыгрывают наивные  скетчи.  Вот  и  последнее
выступление  ансамбля,  включается  освещение,  лоточники  торгуют  плитками
шоколада и  открытками. Ред сидит в  своем  кресле и дремлет. Отвратительный
притон.
     Показывают  какой-то  фильм. Ред смотрит  на экран, но не  воспринимает
ничего из того, что  там происходит. Он думает о корабле, на  котором вскоре
выйдет в море. "Всю жизнь  куда-то двигаешься и двигаешься,  и  не известно,
чем  все это  кончится,  -  думает он.  - Когда ты  ребенок  -  от  тебя все
скрывают, а когда становишься взрослым - нового как будто ничего не узнаешь.
Главное - вперед и вперед, и не оглядываться".
     Фильм кончается. Повторяется та же программа скетчей. Послушав  немного
музыку, Ред выходит на улицу, но долго еще слышит оркестр и назойливые слова
песенки: "Ох, и всыплем мы паршивому япошке!"


8


     Засыпав песком свои босые  ноги, лейтенант  резерва  военно-морских сил
Доув глубоко вздохнул.
     - Господи, как тяжело, - пожаловался он.
     - Что тяжело? - спросил Хирн.
     - Да  просто тяжело находиться здесь,  - ответил  Доув, пошевелив песок
пальцами  ног. -  Такой  жаркий  день,  черт  возьми.  Год  назад  я  был  в
Вашингтоне, какие мы устраивали пикники там...
     А здесь... Ух, этот проклятый климат!
     - Я был в Вашингтоне  с  полтора года назад, - сказал подполковник Конн
своим охрипшим от чрезмерного употребления спиртного голосом.
     Они отдыхали на пляже... Хирн медленно опустился на песок, лег на спину
и  подставил  грудь  солнцу.  Его   лучи  палили  так  жарко,  что  казались
осязаемыми;  пронизывая веки,  они  попадали  на  сетчатую  оболочку,  перед
глазами  стояли  красные  круги,  и  создавалось ощущение слепоты. Время  от
времени из джунглей дул слабый ветерок, но  такой же горячий, как выдуваемый
сквозняком жар из печи, когда открывают дверь.
     Хирн снова сел, обхватил руками свои волосатые ноги и медленно осмотрел
пляж. Некоторые  пришедшие вместе  с ними офицеры купались  в море,  другие,
устроившись на одеяле, расстеленном в тени наклонившегося кокосового дерева,
играли в бридж.
     На расположенной в ста ярдах от них маленькой песчаной отмели то и дело
раздавались  сухие хлопки  выстрелов  из  карабина:  майор Даллесон  пытался
попасть в подбрасываемую в воздух  гальку. Вода  в  море, бывшая утром почти
прозрачно-голубой,  стала  теперь темно-лиловой;  лучи  солнца отражались  в
поверхности так же, как лучи уличных фонарей  отражаются в  дождливую ночь в
темных асфальтовых тротуарах. На расстоянии  мили вправо от пляжа  к  берегу
медленно  двигалось  небольшое  десантное  судно,  доставлявшее   запасы   и
снабжение со стоявшего на рейде большого грузового транспорта.
     Воскресенье на пляже.  Это звучало почти  неправдоподобно. Если бы сюда
несколько полосатых пляжных  зонтиков, а под  них женщин и  детей,  то пляж,
пожалуй, ничем не отличался  бы от любого,  где, бывало, отдыхала и купалась
семья Хирна. Вместо десантного судна в море, возможно,  была бы какая-нибудь
парусная яхта, а Даллесон, наверное,  не стрелял бы по гальке,  а удил рыбу.
Во всем же остальном картина была бы такой же.
     Совершенно неправдоподобно. Соблюдая приличие, они поехали на этот пляж
на  оконечность полуострова - за двадцать пять миль от базы, передовые части
которой  патрулировали  в  этот   воскресный  день  у  самой  линии  Тойяку.
"Поезжайте, дети, бог с вами", - сказал генерал в ответ на просьбу разрешить
поездку. Разумеется, часовые, охранявшие дорогу, и квартирмейстерские части,
расположившиеся на берегу и отвечавшие в этот день за охрану кромки джунглей
как раз там, где купались офицеры, ничего хорошею об этих офицерах не скажут
и, как заметил Каммингс, будут сторониться их еще больше.
     "Мне, наверное, не следовало приезжать сюда", - решил Хирн.
     Но  в  штабном  биваке,  после того  как  большинство  офицеров уехало,
скучища. Генералу наверняка захотелось бы  поговорить с  ним, а сейчас лучше
держаться подальше от него.  Кроме того,  Хирн не  мог  не согласиться,  что
отдохнуть  на  пляже  приятно. Он давно  уже не  имел  удовольствия  так вот
расслабиться под  жаркими лучами солнца, почувствовать, как пропадает всякая
внутренняя напряженность.
     "Естественное состояние  человека двадцатого века - это озабоченность и
тревога", - как-то сказал генерал.
     "В таком случае человек двадцатого века должен любить солнечные ванны",
- подумал Хирн. Он взял затвердевший комок песка  и,  раздавив его в ладони,
просеял песок сквозь пальцы.
     - О, эту историю я должен вам рассказать, - продолжал Доув. - Однажды я
был в  веселой компании у Фисклера в отеле "Уордмэн парк". Капитан-лейтенант
Фисклер  - давнишний приятель моего брата по  Корнелу. Замечательный парень,
знаком с крупными шишками. Поэтому он и получил номер в "Уордмэн парке". Так
вот, это у него  собралась компания. В самый разгар веселья он  вдруг  начал
обходить всех гостей и смачивать всем волосы вином. "Эффективнейшее средство
от  перхоти", -  приговаривал  он.  Вот  смеху-то  было, -  закончил  Доув и
расхохотался.
     - Неужели? - удивился Конн. - Так прямо и поливал?
     Хирн  рассматривал Доува.  Выпускник  Корнельского  университета,  член
аристократического университетского клуба. Рост шесть футов и два дюйма, вес
около ста шестидесяти фунтов, коротко остриженные  волосы  пепельного цвета,
чистое,   симпатичное,  но  невыразительное  лицо.  Всем  своим  обликом  он
напоминал скорее члена спортивной команды Гарвардского университета.
     - Да,  в Вашингтоне время  проходило весело, -  согласился  Копн  своим
сиплым  голосом.  Потерев пальцами  красный  выпуклый  нос, он продолжал:  -
Бригадный  генерал Колдуэлл  и  генерал-майор  Симмонс  - знаете  их?  - это
давнишние  мои  друзья. И еще там был моряк  контр-адмирал  Тенейк, тоже мой
хороший друг. Очень толковый  парень и  отличный офицер. - Конн посмотрел на
свой  живот, весь в складках жира. Можно было подумать, что в животе  у него
торчал  надутый  футбольный мяч.  -  О,  нам  с  ним  есть что  вспомнить, -
продолжал он.  - Этот  Колдуэлл становился  чертом,  когда дело  доходило до
женщин. Если бы вы видели, как мы  проводили время, у  вас  бы волосы встали
дыбом.
     - О, мы тоже выкидывали  номерочки,  - нетерпеливо  вмешался Доув. - Я,
например, не  могу  появиться в Вашингтоне вместе со своей Джейн, потому что
там  очень  много  женщин,  с  которыми я был  близок.  Если Джейн  случайно
встретится хоть  с  одной  из  них,  будет буря...  Джейн  очень  порядочная
женщина,  прекрасная жена,  но она очень уж религиозна и, разумеется,  будет
ужасно шокирована.
     Лейтенант военно-морского  резерва  Доув. Его  назначили  в  дивизию  в
качестве   переводчика  почти  одновременно  с  прибытием  в  нее  Хирна.  С
поразительной наивностью  он  заявлял каждому, что  его звание  эквивалентно
званию  капитана  в армии  и что возложенная на него ответственность намного
важнее  ответственности,  которую несет  армейский майор  или  подполковник.
Однажды в столовой на Моутэми он сообщил об этом всем офицерам и вызвал этим
насмешливо-презрительное отношение к  себе. Конн не разговаривал с ним целую
неделю, потом они как-то сблизились и оказались весьма довольны друг другом.
Хирн вспомнил,  что Доув на первых порах своей службы в дивизии както сказал
ему: "Знаете, Хирн, вы  меня поймете, потому что  БЫ,  как и я, образованный
человек. Среди офицеров в армии много неотесанных солдафонов. Военно-морской
флот  более  разборчив в  этом  отношении".  Снизойти до  общения  с Конном,
по-видимому, стоило Доуву немалых усилий.
     Все  они  снисходили  в конце концов  до  общения и даже дружбы  ДРУГ с
другом,  оставаясь,  разумеется, при  своем мнении  относительно ходивших  о
каждом из  них сплетен  и слухов. Даже  он,  Хирн,  помирился с Конном. Они,
конечно, по-прежнему  ненавидели  друг друга, но  внешне этой  ненависти  не
проявляли. Через неделю после скандала между ними Хирн встретился с Конном в
палатке дежурного по разведке. Конн громко откашлялся и выдавил:
     - Сегодня, кажется, будет попрохладнее.
     - Да, - согласился Хирн.
     - У  меня  сегодня  много  работы, это хорошо, что  не так уж жарко,  -
добавил Конн.
     После этого они начали здороваться кивком головы.
     Сегодня на пляже Хирн разговаривал с Доувом, а Конн присоединился к ним
по собственной инициативе.
     -  Да-а, господа,  -  продолжал Конн  хриплым голосом, -  хорошее  было
время.  Вы, Доув, рассказывали об этой  шутке с вином  и  перхотью, как  его
фамилия-то... Да, Фисклер, он не родственник коммодора Фисклера?
     - Нет, не думаю.
     -  Коммодор  Фисклер  тоже  был моим  другом.  Помню,  как  один раз  у
Колдуэлла была  женщина,  которой наливали виски... вы  представить себе  не
можете куда.
     - Пресвятая богородица! - воскликнул Доув.
     -  Э-э... Они  проделывали  это не  впервые. Колдуэлл чуть не  надорвал
живот от хохота. О, Колдуэлл любил весело провести время.
     Доув был явно шокирован.
     - Это же  ужасно рассказывать об этом здесь... сейчас... в то время как
наш капеллан, наверное, читает проповедь на воскресной службе.
     - Да, в воскресенье нам  не  следовало  бы заводить  такие разговоры, -
согласился Конн, - но  в конце  концов, черт  возьми,  все мы  люди...  - Он
закурил сигарету и воткнул спичку в песок.
     С песчаной косы донесся звук очередного выстрела Даллесона.
     Раздался дружный хохот офицеров, которые устроили свалку в воде.
     -  Насчет всяких вечеринок и компаний, - продолжал Конн, - У меня такое
мнение:  чтобы  было  весело  и  хорошо, необходимы  два  основных условия -
побольше выпивки и податливые женщины, готовые на все и способные...
     Хирн устремил взгляд  в море и, отключившись от окружающего, погрузился
в  размышления.  Он  делил  все  приемы,  вечеринки  и  компании  на  четыре
категории.
     Во-первых, такие, о которых красочно рассказывают в газетной хронике, -
тут  собираются  сенаторы,  политические  деятели,  промышленники,   крупные
военные чины, высокопоставленные иностранцы.  Его отец  был однажды на таком
приеме  и,  конечно,  не получил  никакого  удовольствия.  Да и  все  другие
участники скучали.
     О веселом времяпрепровождении тут не может быть  и речи. Сюда  приходят
делать  бизнес.  Разговоры о погоде прикрывают торговлю  властью. Здесь  все
антагонисты,  и даже тот, Кто  приглашен как  талантлив