смертельную  атаку. Вакара понимал,  почему
побывавшие  в Японии американцы так ненавидят  японцев.  До  войны  они были
такими тихими, такими очаровательными. Американцы считали их совсем ручными,
домашними, а они, оказывается, больно  кусаются, и это привело американцев в
бешенство. Деликатное  обращение, вежливая уклончивость,  смущенный  смех  в
отношениях с американцами неожиданно приобрели с началом  войны  совсем иное
значение,  какой-то иной смысл. Все  японцы без исключения затаили злобу  на
американцев. Это была болезнь.
     Представление о том, за что они воюют и погибают,  имели самое  большее
человек десять  из миллиона или из двух миллионов японских крестьян.  Даже в
американской армии число таких людей намного больше.
     Да, японцев будут убивать потому, что они остолопы. Они были остолопами
целую тысячу  лет. Вакара  закурил  новую сигарету  и пропустил горсть песка
сквозь пальцы.
     Бах! Очередной выстрел Даллесона.
     Изменить что-нибудь Вакара не в силах. Все кончится тем, что американцы
окажутся в Японии и через каких-нибудь  двадцать - тридцать лет  страна эта,
наверное,  опять  станет  такой  же,  а  народ  ее  будет  жить в  привычной
абстрактной  атмосфере и  мыслить абстрактными  категориями;  японцы  начнут
создавать все необходимое для нового истерического жертвоприношения. Два-три
миллиона убитых, азиатская, более совершенная  разновидность мальтузианства.
Вакара хорошо это сознавал и понимал, пожалуй, лучше, чем американцы.
     Исимара  -  глупец.  Он  не  имел  представления  о  таких  вещах,  как
перенаселение; он смотрел на все своими близорукими глазами и наблюдал заход
солнца с атавистическим  страхом. Красное солнце  и его собственная  красная
кровь  -  это  единственное,  что   мог  постигнуть  Исимара.  Это  все,  чю
разрешалось  постигать  японцу.  Глубоко  в душе  и в  своем личном дневнике
японцы могли быть философами, грустными философами, не имеющими ни малейшего
представления о том, зачем и куда они двигаются.
     Вакара сплюнул, но тотчас же нервным  движением засыпал плевок песком и
повернулся в сторону моря.
     Японцы остолопы.
     А он, Вакэра, одинок. И умен.
     Начался  прилив, и песчаная коса, с которой стрелял Даллесон, покрылась
водой. Когда его лодыжки окатила волна, он отступил на несколько шагов назад
и нагнулся, чтобы поднять гальку. Он стрелял по подброшенной в воздух гальке
целый час и уже начал уставать. Обожженные солнечными лучами широкая грудь и
большой живот заметно покраснели, волосы на вспотевшем теле слиплись, а пояс
на хлопчатобумажных  трусах  -  они были  единственной  его  одеждой -  стал
совершенно мокрым. Он проворчал  что-то  себе под  нос, посмотрел на гальку,
выбрал один  камень и  зажал его между указательным и большим пальцами левой
руки.  Затем,  удерживая  обращенный стволом вниз  карабин  правой рукой, он
быстро  нагнулся  вперед, так  что голова  почти  коснулась  колен, и, резко
выпрямившись,  подбросил  камешек  в воздух, одновременно подняв  карабин  к
плечу  правой  рукой.  В какую-то долю  секунды  летящая галька оказалась на
линии  прицела, и  Даллесон нажал спусковой  крючок.  Галька  рассыпалась на
мелкие кусочки.
     -   А,  черт  возьми!  -  крякнул  Даллесон,   вытирая   мощным  плечом
скатывающиеся на  глаза капельки пота и облизывая уголки рта от  выступившей
соли. В четвертый раз подряд ему удалось попасть в гальку.
     Он выбрал  еще один камешек,  так  же подбросил его и  выстрелил, но на
этот  раз  промахнулся. "Ну что  ж, как-никак,  а примерно в  три из пяти  я
попадал,  - довольный, пробормотал он себе под  нос.  -  Хорошо.  Я  еще  не
разучился стрелять. Надо будет написать об  этом письмо в  охотничий  клуб в
Аллентауне".
     Стрельба   по  движущейся  мишени  полезна.  Он  обязательно   займется
стрельбой, когда  вернется домой. Если он попадает из карабина в три камешка
из пяти, ю, чтобы заставить его не попасть в глиняную тарелку из  дробовика,
им придется завязать ему глаза.
     От множества выстрелов в ушах Даллесона стоял приятный звон.
     В нескольких  сотнях  ярдов  от  него в  море  плескались  Конн и Доув.
Даллесон помахал им рукой.  Лодыжки его ног лизнула новая волна. "Пожалуй, в
клуб надо не писать, а послать фотографию", - подумал он.
     Даллесон  повернулся  к пляжу и посмотрел туда,  где  офицеры играли  в
бридж.
     - Эй, Лич, куда вы провалились? - громко позвал он.
     С  песчаного пляжа  приподнялся  высоких! стройный офицер  с  худеньким
лицом, в очках с серебряной оправой.
     - Я здесь, майор, что вам угодно? - отозвался он.
     - Вы взяли с собой  фотоаппарат? - спросил  Даллесон. Лич кивнул в знак
согласия. - Идите с ним сюда, - продолжал Даллесон.
     Капитан Лич был  его  помощником в  отделе  по оперативным  вопросам  и
боевой подготовке.
     Когда Лич  подошел, на лице Даллесона  появилась широкая улыбка.  Лич -
хороший парень,  покладистый,  отлично  выполняет любую  работу  и старается
угодить начальству.
     -  Послушайте,  Лич,  я хочу, чтобы вы  сфотографировали меня  в момент
выстрела по гальке.
     -  Это не  так просто, майор. У  этого старенького аппарата минимальная
выдержка - только одна двадцать пятая секунды.
     - А-а, черт!  - выругался Даллесон, нахмурив брови. - Ну ничего, может,
что-нибудь получится.
     - Да, но дело в том, майор, - продолжал Лич с мягким южным выговором, -
что... мне хотелось бы угодить вам,  но, откровенно  говоря, у меня осталось
только три чистых кадра, поэтому сделать хороший снимок очень трудно.
     - Да я заплачу вам за них, - предложил Даллесон.
     - Нет, нет, я совсем не об этом... Понимаете...
     -  Давайте,  давайте, капитан, -  перебил  его Даллесон.  -  Мне  нужна
фотография. Что вы еще сфотсирафируете здесь, кроме каких-нибудь солдат?
     - Ну хорошо, давайте, майор.
     Даллесон засиял.
     - О'кей. Теперь слушайте, Лич,  я хочу, чтобы в кадр попала часть  этой
песчаной косы, разумеется, моя персона и чтоб все это было на фоне джунглей.
Пусть мои друзья в клубе увидят все это.
     И конечно, надо,  чтобы  галька, которую я подброшу,  тоже оказалась  в
кадре.
     На лице Лича появилось отчаяние.
     - Майор, сразу все в кадр не войдет. Для этого нужен  объектив с  углом
не менее  девяносто  традусов, а  в  моем аппарате  объектив  с углом  всего
тридцать пять градусов.
     - Послушайте,  Лич,  на кой  черт  мне  эти  ваши градусы! - возмутился
Даллесон. - Неужели нельзя человека сфотографировать?
     - Я могу  снять  вас  сзади, вы будете  на  переднем плане;  приподниму
аппарат так,  чтобы в объектив попала и галька, но поймите, майор, это будет
напрасно израсходованный кадр,  потому что гальку  на снимке видно не будет.
Она слишком мала.
     - Вы  все очень усложняете, Лич.  Я ведь фотографировал сам и знаю, как
это делается. Единственное, что от вас требуется,  это нажать на кнопку.  Ну
что мы переливаем из пустого в порожнее?
     Совсем отчаявшийся Лич присел на  корточки позади Даллесона и в течение
нескольких секунд  прицеливался аппаратом, пытаясь выбрать наиболее выгодную
позицию.
     - Подбросьте, пожалуйста, пробную гальку, майор, - попросил он.
     Даллесон выполнил его просьбу.
     - Ну что еще за пробы!.. - сердито проворчал он.
     - Ну хорошо, хорошо, я готов, майор.
     Даллесон  нагнулся, стремительно  выпрямился  и  выстрелил  в камешек в
момент, когда тот находился на вершине своей траектории.
     Он промахнулся и, повернувшись к Личу, предложил:
     - Давайте попробуем еще раз.
     - Хорошо, - неохотно согласился Лпч.
     На этот  раз Даллесон попал в гальку, по Лич среагировал слишком поздно
и  щелкнул  затвором  аппарата  уже после  того, как  галька  рассыпалась на
мельчайшие кусочки.
     - Ну какого черта вы там копаетесь! - рявкнул Даллесон.
     - Я стараюсь изо всех сил, майор.
     - Ну ладно, я выстрелю еще раз, не зевайте. -  Даллесон нагнулся, чтобы
поднять камешек.
     - Это последний кадр, майор, - предупредил Лич.
     - Ничего, ничего, сейчас должно выйти.
     Даллесон  еще  раз протер  глаза  от  пота, наклонился  и  задержался в
согнутом положении. Сердце его билось учащенно.
     - Нажимайте на кнопку, как только услышите выстрел! - крикнул он Личу.
     - Хорошо, сэр.
     Даллесон подбросил гальку и направил на нее карабин. На какой-то момент
он вовсе  потерял цель из  виду,  но снова поймал ее на прицел в тот момент,
когда она стала падать вниз. Он нажал на спусковой крючок и выстрелил.
     - На этот раз я успел, майор! - радостно доложил Лич.
     Вода вокруг них все еще рябилась от падавших осколков гальки.
     -  Отлично,  черт возьми! -  весело  сказал  Даллесон. -  Я  вам  очень
благодарен, Лич.
     - Не стоит, сэр, лишь бы хорошо получилось.
     - Я вам заплачу за это.
     - Да, но...
     -  Никаких  но,  я настаиваю, -  перебил его  Даллесон. Он  вытащил  из
карабина магазинную коробку  и выстрелил  в  воздух оставшийся в  патроннике
патрон. - Сойдемся на двадцати пяти центах за  три фотографии. Я уверен, что
они  получатся  хорошо.  - Он  похлопал Лича  по плечу. -  А  теперь давайте
искупаемся, мы вполне заслужили это.


9


     После  возвращения  с  передовой  разведывательный  взвод  начал  снова
работать  на  строительстве   дороги.  Роты  на  передовой   несколько   раз
продвигались понемногу вперед, и среди солдат в тыловых частях ходили слухи,
что фронт уже приблизился к линии Тойяку.
     О том, как в действительности  развивались  боевые действия в операции,
люди   знали  очень  мало.   Дни  тянулись   однообразно,   без   каких-либо
происшествий,  и солдаты быстро забывали  обо всем,  что произошло несколько
дней  назад.  Ночью они  стояли  в  карауле, вставали  через  полчаса  после
рассвета,  завтракали, стирали  свое  обмундирование,  брились и садились  в
грузовую машину, которая доставляла их через  джунгли на тот участок дороги,
где они работали. Они  возвращались на бивак в полдень,  и,  пообедав, снова
уезжали  на свой  участок дороги  и  работали  там до  позднего  вечера.  По
возвращении вечером ужинали, некоторые мылись в ручейке рядом с биваком, а с
наступлением  темноты ложились  спать. В  ночном карауле каждому приходилось
стоять по полтора часа,  и люди уже привыкли к этому. Они даже забыли о том,
что  можно  спать  подряд  восемь  часов.  Наступил  сезон дождей, и солдаты
никогда как следует не просыхали, но они очень скоро  смирились и не считали
это особым неудобством. Вечно  влажная одежда казалась  им вполне нормальным
явлением,  и  каждый из них уже с трудом представлял себя в  абсолютно сухой
одежде.
     Приблизительно  через   неделю   после   возвращения  разведывательного
отделения  с передовой  на остров  прибыла  почта. Солдаты  получили  первые
письма  за   несколько  недель,  и  это,  несомненно,  было  событием  в  их
однообразной жизни. По чистой случайности в тот же вечер солдаты получили по
три  банки  пива, что  происходило не так уж часто.  Они быстро выпили пиво,
которого  было явно недостаточно, чтобы опьянеть от него; оно  лишь  навеяло
грусть, настроило на размышления и воспоминания, разожгло аппетит к вещам, о
которых лучше было не говорить.
     Вечером  в  день  получения  почты  Ред  пил  пиво вместе с Уилсоном  и
Галлахером и не возвращался в свою палатку, пока не стемнело. Он не  получил
ни одного письма, и это нисколько не удивило его, поскольку вот уже  год как
он  сам  не  писал  никому.  Тем не менее  в душе  он,  конечно,  чувствовал
некоторое  разочарование.  Он  никогда  не  писал Луизе  и,  естественно, не
получал никаких весточек от нее, она ведь даже не знала его адреса. И все же
иногда, особенно в дни прихода почты, в нем на миг просыпалась надежда.
     "С Луизой все покончено, - думал он, - но... всякое бывает..."
     Друзья Реда занялись письмами, и его подавленность усилилась.
     Галлахер писал письмо своей жене. Стараясь ответить на  все ее вопросы,
он торопливо перелистывал пятнадцать  присланных ею  писем. Уилсон жаловался
на свою жену.
     - Я этой  чертовке  отдал всего себя, свою  любовь,  а она изводит меня
теперь: почему я не присылаю ей все свое жалованье.
     - Ты подохнешь в тюрьме, - ядовито заметил Ред.
     Ред возвратился к своей палатке в очень плохом настроении.
     Перед  тем как влезть в нее, он со злостью наподдал ногой пустую пивную
банку. Расправляя в темноте скомканное одеяло, со злостью проворчал:
     - Это только у нас такое возможно. Три банки пива... Только дразнят...
     Вайман повернулся на своей койке и мягко предложил:
     - Я выпил только одну банку. Хочешь - пей мои.
     - Спасибо, друг, - нерешительно ответил Ред.
     С тех  пор  как  он  и Вайман поселились в одной  палатке,  между  ними
установилась  молчаливая дружба.  Вайман все  чаще и чаще за последнее время
предлагал что-нибудь Реду и старался угодить ему.
     "Только начинаешь дружить с кем-нибудь, а его, глядишь, раз - и убьют",
- думал Ред. Вайман все больше и больше напоминал ему Хеннесси.
     - Пей сам... Не так уж часто нас балуют.
     - Но я пиво не очень люблю, - сказал Вайман все тем же мягким голосом.
     Ред открыл одну банку и предложил ее Вайману.
     - На, давай выпьем: одну ты, другую я.
     Если бы Ред выпил обе банки, возможно, пиво подействовало бы  на него и
он скорее бы заснул. С того дня,  когда они, напившись виски, ходили на поле
боя, больные почки не давали  ему покоя; по ночам он долю не  мог заснуть. В
часы бессонницы в памяти Реда все чаще и чаще вставал эпизод, когда японский
солдат  чуть было  не пырнул его штыком.  Тем не менее если бы он выпил  две
банки, то оказался бы  в слишком большом долгу  у Ваймана,  намного большем,
чем за одну банку. Гораздо спокойнее, когда ты ничем никому не обязан.
     Несколько минут они молча пили.
     - Ну как, друг, много писем получил? - спросил Ред.
     - Целую пачку, от  матери, - ответил Вайман, закуривая сигарету и глядя
куда-то в сторону.
     - А что же твоя девочка, как, бишь. ее зовут?
     - Не знаю. От нее ничего нет.
     На лице Реда  появилась  сочувствующая гримаса, но в темноте  Вайман не
заметил ее. По тому, что Вайман не выпил свое пиво и лежал  в одиночестве на
своей койке, Реду  нужно было бы догадаться об  этом  и не  задавать  такого
вопроса.
     - Не расстраивайся, еще напишет, - попытался он успокоить Ваймана.
     - Не понимаю, в чем дело, Ред, - охотно заговорил Вайман.
     перебирая пальцами одеяло.  -  Я не получил от нее  ни одного письма, с
тех пор как выехал  из США. А когда мы были  там,  она писала мне чуть ли не
каждый день.
     Ред прополоскал рот глотком пива.
     -  А-а,  все  это  потому, что  почта в армии работает очень  плохо,  -
заметил он.
     - Я тоже  так думал, а теперь  уже не думаю. В лагере для распределения
пополнения я  и  не ждал  никаких писем, а теперь, вот  здесь, уже  было две
почты, и оба  раза  я получил по целой пачке писем  от  матери, а  от нее ни
одного.
     Ред потер нос и тяжело вздохнул.
     - По правде  говоря, Ред, я даже боюсь теперь получить письмо от нее, -
продолжал   расстроенный  Вайман.  -  Вполне  возможно,   что  оно  окажется
последним, прощальным письмом.
     - Э, дорогой, девочек на свете много.  Чем  раньше ты узнаешь  об этом,
тем лучше.
     -  Нет, она не такая,  Ред, - возразил Вайман тревожным  голосом. - Она
очень хорошая. Я не представляю, чтобы она могла так измениться.
     Ред промычал что-то себе  под  нос. Сантименты Ваймана порядком надоели
ему. Он  знал, что теперь придется долго выслушивать его излияния. Отпив еще
глоток пива, Ред криво усмехнулся. "Это плата за проклятую банку", - подумал
он.  Но тут же снова вспомнил, что весь вечер Вайман провел в одиночестве, и
у него появилось некоторое сочувствие к нему.
     - Да, тяжело, конечно, сидеть здесь и думать о ней, - сказал он.
     Ред лишь частично переживал  горе друга. Обычно неурядицы и переживания
других  раздражали его. "У всякого  есть свои  заботы  и свое  горе. Настала
очередь и для Ваймана", - подумал он.
     - А как ты с ней познакомился? - спросил Ред.
     - Она сестра моею друга  Лэрри Несбитта.  Помнишь, я рассказывал тебе о
нем?
     - Ага, - ответил Ред, хотя помнил очень смутно.
     - Так вот, когда я ходил к нему, она часто  попадалась мне на глаза, но
я не обращал на нее никакого внимания, потому что в то время она была совсем
маленькой  девочкой.  Как-то, приблизительно  месяца за  два до того, как  я
попал в армию, я пришел  к Лэрри,  но  его  не  было дома. Вот тогда-то  я и
заметил  ее. К  этому  времени она  выглядела  уже взрослой. Я пригласил  ее
прогуляться,  и мы  долго сидели в парке и разговаривали. - Несколько секунд
Вайман молчал. - С ней можно было так хорошо поговорить. Мы просто сидели на
скамейке, и  я  сказал  ей, что  хочу стать спортивным  обозревателем, а она
сказала, что будет художником-модельером. Сначала меня это очень рассмешило,
потом  я понял,  что у  нее  серьезные намерения. Мы любили с ней говорить о
будущем. - Отпив  глоток пива, Вайман продолжал: - Наблюдая за прохожими, мы
затеяли одну игру...  В  общем,  надо  было  высказать свое мнение,  сколько
прохожему лет и как он зарабатывает на жизнь. А она пыталась еще определить,
счастлив  этот  человек  или  нет.  Потом мы  начали  разбирать  всех  наших
друзей... Мы так хорошо разговаривали.
     Ред улыбнулся.
     - А потом ты спросил ее, что она думает о тебе, да?
     - А откуда ты знаешь? - удивился Вайман.
     - Просто догадался.
     Ред  вспомнил  парк  в конце  главной  улицы в  принадлежащем  компании
шахтерском городке. На какой-то момент ему представилось лицо  Агнессы, и он
услышал  свой  голос:  "Знаешь  что  я  тебе  скажу,  я  не  верю  в  бога".
Воспоминание  навеяло печаль,  на лице его появилась грустная улыбка. Была в
том  вечере  какая-то  особая прелесть, такая, которой  ему нигде  и никогда
больше не удалось почувствовать.
     - А когда это было, летом? - спросил он Ваймана.
     - В начале лета.
     Ред снова  улыбнулся. "Это  происходит со всеми  молодыми  ребятами,  -
подумал  он, -  и все  они  считают такие встречи чем-то  особенным. Вайман,
наверное, был застенчивым и вдруг  понял, что может paзговаривать с девочкой
и обсуждать с ней такие вещи, которые никогда ни с кем не обсуждал. Конечно,
и девчонка была такой же".
     - Я понимаю, о чем ты говоришь, - сказал Ред.
     - Знаешь, Ред, она  сказала, что любит меня,  -  признался Вайман таким
тоном, как  будто ожидал, что  Ред  засмеется. - После того вечера мы  очень
часто встречались.
     - А как твоя мать восприняла это?
     - Ей, конечно, не нравилось, но я не особенно переживал.
     Я был уверен, что мать нам не помешает.
     - Но ведь в таких случаях бывают и ошибки, - сказал Ред. - Ты же совсем
не знаешь человека, с которым связываешь свою жизнь.
     Вайман энергично покачал головой.
     - Слушай,  Ред, может, это звучит и глупо, но только  благодаря Клэр  я
почувствовал, что из меня  может что-то выйти...  После  разговоров с ней  у
меня  появилась уверенность,-что  придет  время  - и  я  стану  какой-нибудь
знаменитостью. Я был совершенно уверен в этом.
     Ред обдумывал, что сказать Вайману.
     -  Видишь  ли, это происходит со многими  молодыми парнями, - сказал он
неторопливо.
     - Нет, Ред,  у  нас это  было не  как у всех... Честное слово, это было
совсем необычно.
     Ред поморщился.
     - Не знаю, - пробормотал он, - многие ребята считают сначала, что у них
что-то необычное, а потом по той или иной  причине все это кончается, и люди
расходятся или злятся друг на друга.
     - Нет, Ред,  мы никогда не  разошлись  бы, -  настаивал  Вайман. - Я же
говорю  тебе, она  любит меня. -  Он задумался на несколько секунд, поправил
одеяло и продолжал: - Не могла же  она лгать мне,  Ред, она  вовсе  не такой
чел