ных  ударов Леши,  и  завязывается общая  свалка, в
которую бросаются и Миша с Сенькой.
     Со стороны из-за укрытия наблюдает Виктор.
     Топорикам достается, но  и Леша начинает  сдавать. Его взяли в  кольцо,
отрезав от Миши и Сеньки. Тех парни подобродушней колотят "на периферии".
     Кто-то взвизгивает, и Виктор удовлетворенно бормочет:  "Леха-то... моим
приемом!"
     "С  ума посходили!" -- в  отчаянии  стонет  Наташа.  Она все порывается
броситься на помощь своим... но куда денешь сумочку с пистолетом?
     После бесплодного ожидания  в  комнате инспекции Нина уста­ло  идет  по
улице. Останавливается, прислушивается.
     Леша отбивается уже лежа: руками,  ногами. Отбивается ярос­тно,  но его
достают. И,  видимо, крепко, потому что он вскрикива­ет: "Братцы! Сэм!" А уж
если Леша зовет на помощь...
     Миша с Сенькой  рвутся на  его крик,  Сеньку  сильно  отшвырива­ют,  он
оказывается около Наташи.
     -- Скорей!.. -- задыхается он. -- Натка, Тотошу!
     -- Нет, Сеня, нет!
     Виктор сожалеюще цокает: "Пора разнимать!"
     -- Они его покалечат! -- трясется окровавленный Сенька.
     Он хватает сумочку, Наташа пытается не дать, но снова доно­сится вскрик
Леши, и руки ее разжимаются.
     Сенька выхватывает пистолет и преображается.
     -- Разойдись!
     На властный возглас небрежно оглядывается один  из  парней. Ошеломленно
выкатывает глаза и пронзительно свистит в четы­ре пальца.
     Топорики оборачиваются один за другим.
     -- Разойдись!.. Буду стрелять!
     Парни медленно отступают, завороженно глядя на пистолет.
     Замерев, смотрит на пистолет Виктор.
     Сенька делает шаг вперед,  парни подаются  назад, на  земле лежит Леша.
Отнимает руки, защищавшие лицо,  видит Сеньку с пистолетом,  слабо улыбается
разбитыми губами.
     И  вдруг  общее оцепенение рушится:  на  Сеньку  вихрем  налетает Нина,
забирает "ТТ". Поворачивается  к  компании Топоркова,  пересчитывает  парней
глазами. Секунда-другая замешательства, и топорики кидаются врассыпную.
     Наташа ощупывает Лешу, промокает платком ссадины, всхли­пывает.
     -- Где обойма? -- спрашивает Нина Сеньку.
     Тот достает из кармана обойму. Нина  кладет ее и "ТТ" в сумку. Глубоко,
облегченно передыхает. Подходит к Леше.
     -- Ты цел? Руки, ноги?
     Леша, морщась, сгибает ноги, двигает руками.
     -- Сейчас встану.
     -- Лучше немного полежи. Чей это пистолет, Сеня?
     -- Наш, -- опережает его ответ Миша.
     -- Ваш... И кто же вам его подарил?
     -- Мы его нашли! -- вскидывает голову Наташа.
     -- Где?
     -- Могу показать, -- хрипит Сенька, его продолжает трясти.
     -- Обязательно... Как же я испугалась... -- Нина садится  на ступеньку,
ноги ослабели.
     Виктор  из своего укрытия  видит всю сцену и старается расслы­шать, что
говорят, но ближе переместиться не рискует.
     -- Из-за чего подрались-то?
     -- Топора надо спросить,  -- пошатываясь, говорит Миша. -- Остервенился
ни с того ни с сего.
     --  Ладно,  спросим. Я их всех  запомнила. Ты,  Сеня, пойдешь  со  мной
сейчас, остальных вызову.
     -- Почему один Гвоздик? -- Леша перекатывается на бок. -- Чем мы хуже?
     -- Мы все пойдем.
     Леша кое-как поднимается, ребята его поддерживают. Наташа накидывает на
него куртку.
     -- Боюсь,  тебе надо  в  больницу,  --  беспокоится  Нина. --  Я вызову
"скорую".
     -- Нет, ничего...  Ребра при мне,  внутренности  --  внутри...  Прос­то
слишком долго били. Очухаюсь... -- Он присаживается рядом с Ниной.
     Наташа снова всхлипывает:
     -- Сенька собирался завтра звонить майору... честное слово!
     --  Ну  и  хорошо!  Вы даже  не представляете, как могло быть плохо!...
Тебе, Леша, все-таки надо в постель и вызвать врача. Доведете или проводить?
     --  Сегодня  уж никто не привяжется. В  ту же воронку второй снаряд  не
падает, -- отвечает за ребят Леша.
     -- Тогда до завтра. Пошли, Сеня, -- Нина встает.
     -- Мы с ним!
     -- Да  не  съедят вашего Гвоздика!.. Не пойму, что  делать: несчастные,
избитые, даже ругать жалко... Ну  вот что.  Дежурная аптека рядом, попросите
обработать раны,  я  жду  вас в  отделении.  Вместе  --  так вместе. -- И  ,
обернувшись к Сеньке, "подсказыва­ет":
     -- Оружие ты  сдал практически добровольно, как  и  собирался. Стрелять
вовсе не думал,  потому обойму держал отдельно. Выта­щил пистолет только  по
необходимости,  чтобы  припугнуть  хули­ганов  и  прекратить избиение  Леши.
Правильно?
     -- Да... -- говорит Сенька, "спасибо" застревает у него в горле.
     Нина уходит.
     -- Пропал  Тотоша... --  скорбно  произносит Сенька.  --  Но  хоть  раз
послужил справедливости...
     -- Да, Гвоздик, -- признает Леша, -- Если бы не ты...
     -- Братцы,  пошли потихоньку.  Не хочется здесь  оставаться,  -- Наташа
надевает на плечо полегчавшую сумку.
     Ребята  трогаются. Леша  хромает,  Миша тоже  бредет нетвердо. Выйдя на
середину улицы, они сворачивают к аптеке,  в сторону,  противоположную  той,
куда  ушла  Нина. Здесь  Сенька  прощально смотрит  ей вслед,  и Наташа тоже
оглядывается. Вдалеке Нина сворачивает за угол.
     -- Виктор! -- вскрикивает Наташа, заметя скользнувшую вдоль домов тень.
     -- Откуда ему взяться... -- бормочет Леша.
     --  Ребята... -- Наташа прижимает  руку к горлу. --  Топор назвал  меня
куколкой!.. Как Виктор!
     -- Вот  кому был нужен пистолет! -- понимает Сенька. -- Идите прямо,  я
-- дворами.
     Он скрывается в темноту. Остальные спешат вперед, сколько хватает сил.
     Сенька  летит  дворами,  огибает  дом,  выскакивает   на  улицу,  видит
удаляющуюся фигуру  Виктора.  Озирается,  ища Нину. Вок­руг пусто. Виктор уж
далеко. Гвоздик делает движение за  ним, но  видит: у  табачного  киоска  на
асфальте лежит раскрытая сумочка. На ватных  ногах  Гвоздик обходит сумочку,
заглядывает в проем между киоском и стеной дома.
     Остальные  ребята  доходят  до  угла  и  видят Сеньку,  приваливше­гося
бессильно к витрине киоска.
     -- Сеня! -- метнулась к нему Наташа.
     Сенька оборачивается, молчит.
     -- Сеня...
     -- Она там, -- говорит он деревянным голосом. -- Пистолета нет.
     Наташа не решается сделать последний шаг вперед.
     -- Она... жива?
     -- Там кровь, -- Сенька оседает на  землю,  тупо повторяет: -- Кровь...
Кровь...

     * * *

     За  столиком в  блинной Бондарь прихлебывает  кофе. С двумя стаканами к
нему пробирается Виктор.  Взвинченный, напуган­ный. Непроизвольно озирается.
Ставит стаканы и приваливается грудью к столу.
     -- Разрешите?
     -- Не вертись, -- сквозь зубы говорит Бондарь.
     Виктор залпом выпивает кофе. Вынимает сверток, кладет на столик.  Глаза
"маэстро" загораются, но осторожность берет верх.
     -- Не здесь.
     -- Берите, больше  не могу... --  Виктор придвигает сверток  к Бондарю,
хватается за второй стакан.
     Бондарь прикрывает сверток локтем. Некоторое время стоит, с виду ничего
не делая, но когда поднимает локоть, то под ним пусто.
     -- Выходи. Догоню.
     В дверях появляется Томин. И тотчас четыре посетителя, не обращавшие на
Бондаря с Виктором внимания, крепко берут их под руки.
     Подойдя,  Томин  смотрит  на обмякшего, онемевшего  Виктора и беззвучно
шевелит губами, но слова русские народные, легко прочитываются и таят в себе
свирепую угрозу. Виктор зажмурива­ется.
     -- В машину! -- командует Томин.
     Виктора выводят.
     Томин обращается к парочке, увлеченной разговором в  углу. -- Небольшое
одолжение, молодые  люди.  Проводится  задержа­ние преступника. Попрошу  вас
быть понятыми.
     Парочка машинально повинуется.
     -- Следите внимательно.
     Один из сотрудников, держащих Бондаря, показывает:
     -- В левом верхнем.
     Томин  сдвигает пустые  стаканы,  достает  из  внутреннего  карма­на  у
Бондаря сверток, разворачивает. Открывается тяжелый вороненный "ТТ".

     * * *

     Будут еще опознания,  очные ставки и  допросы, допросы... Но история, в
сущности, окончена.
     Для Гвоздика, Наташи с Лехой и Сэма кончилось детство. Для Нины Зориной
-- жизнь. Для Пал  Палыча тоже что-то кончи­лось, едва успев начаться. Много
ли он знал Ниночку, а чувство такое, будто потерял кого-то из близких.
     Друзья  собрались  у Знаменского.  По  инерции  обсуждают под­робности,
пытаясь переиначить прошлое -- хоть на словах.
     -- Если б обойма была вставлена, она могла успеть...
     --  Вряд  ли,  Зинаида.  По  словам  ребят,  этот подонок  умел  ходить
бесшумно. Видно,  застал врасплох. Следов  борьбы нет, только  ножевая рана.
Сантиметром бы выше или ниже...
     Знаменский давно стоит, отвернувшись к оконной раме.
     -- Павел, -- тихо просит Кибрит, -- не страдай в одиночку.
     Тот не оборачивается. Спустя минуту говорит:
     --  Не  хотела она  там  работать.  Я  уговорил. Сидела здесь,  хлопала
доверчивыми глазами, а я пел соловьем...
     Звонок телефона. Второй, третий. Пал Палыч нехотя берет трубку.  Слышит
радостный голос:
     -- Гражданин следователь, то есть, товарищ следователь, это я, Губенко.
Вы меня  допрашивали, у меня еще  телевизор сломался, а  жена  ультиматум...
Вспомнил я,  товарищ  следователь!  Малый, который  в переулке стоял,  он на
фабрику к  нам ходит. Страховые  взносы принимает! Сегодня  вдруг раз! --  и
вспомнил. Алло, товарищ следователь, вы меня слышите?..
     --  Да... вас  я  слышу, --  Знаменский кладет  трубку на  стол, из нее
продолжает звучать голос Губенко.
     Что бы ему вспомнить на день раньше!
     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского



    Ольга Лаврова, Александр Лавров.
    Из жизни фруктов


     Origin: Электронная библиотека Алексея Снежинского



     При московских  рынках  (не при всех) есть небольшие гостини­цы. Не  то
что второразрядное -- десятиразрядное пристанище для тех, кто  привез товара
не на один день.
     И вот с утра в коридоре такой гостиницы появляются трое здоровых парней
и четвертый, тоже не хилый, которого назовем по  фамилии, поскольку он будет
фигурировать в последующих событиях; это Шишкин.
     Парни деликатно стучат в номер.
     -- Входите, не заперто, -- доносится мужской голос.
     Компания входит,  затворяя за собой дверь, и в номере с места в  карьер
завязывается потасовка.
     -- Да вы что?!
     -- А вот что! Счас поймешь!
     -- За что, ребята?..
     Пожилая  женщина  опрометью  кидается  прочь.  Выбегает   из  подъезда,
суматошно дует в милицейский свисток, кричит в прос­транство:
     -- Помогите! Люди добрые, помогите!
     Немногочисленные "добрые люди", приостановившись, глазе­ют издали.
     Спугнутые   свистком,  вываливаются  те  четверо,  видят,  что  свистит
всего-навсего дежурная, испуганно умолкшая при их появлении.
     -- Поймала, мамаша! --  усмехается Шишкин. -- Держи-хватай! --  И парни
неторопливо направляются  к стоящему неподалеку "Москвичу". Шишкин вразвалку
шагает последним.
     Набравшись  храбрости, дежурная пускает еще одну дрожащую трель. Шишкин
раздраженно оглядывается, и ненароком оказав­шийся поблизости Томин успевает
его перехватить.
     -- Чего лезешь не в свое... -- начинает Шишкин, но осекается  при  виде
удостоверения.
     А  парни,  собравшиеся было  на выручку,  пушечно  хлопают дверцами,  и
"Москвич" рвет  с  места. Томин, проводив взглядом заляпанный  грязью номер,
поворачивается к Шишкину.
     --  МУР, значит? --  не  слишком  испуганно  произносит тот. --  Тогда,
конечно, в своем праве. С МУРом кто спорит...
     -- Что тут?
     -- Ничего особенного...
     -- Ничего особенного, да?  -- восклицает дежурная. -- Ни за  что ни про
что кинулись человека бить!
     -- Мамаша, побереги нервы.
     -- Заявились в гостиницу... слышу крики...
     -- Пошли, -- командует Томин, перехватывая руку Шишкина повыше локтя.
     Дурацкий  характер:   на   кой  шут  старшему   инспектору  зани­маться
разбирательством драки, да еще в выходной? Но автома­тика срабатывает -- что
называется, не проходите мимо. Знал бы он, сколько неприятностей навлечет на
свою голову!

     * * *

     В  отделении  милиции,   куда  доставлены  Шишкин  и   побитый   Панко,
взъерошенный,  со ссадиной на скуле, Томин ведет разби­рательство с участием
дежурного милиционера.
     -- Спекулянт, товарищ майор! -- возмущается Шишкин. -- Дерет с рабочего
человека без зазрения совести!
     -- Я сам рабочий человек! -- срывается на крик Панко.
     -- Нет, вы поглядите, а? Ворюга он, вот кто!
     -- Давайте поконкретней.
     -- Вполне конкретно.  Я даю пятьдесят  одной бумажкой. Он отходит якобы
разменять. Возвращается и сует сдачи восемнад­цать рэ.
     -- Не слушайте, вранье!
     --  Погодите,  товарищ, -- останавливает Панко  дежурный.  --  Надо  по
очереди.
     -- Да ты  уж помолчи,  барыга, -- подхватывает  Шишкин. --  Я ему  это,
говорю, что? Где остальные  деньги? Отваливай, говорит, не заслоняй товар. Я
-- культурно  между  прочим  --  забирай,  говорю,  свою  черешню,  чтоб  те
подавиться.  Давай  полста  назад.  А  ты  ж,  говорит,  четвертной   давал.
Представляете, товарищ майор? Заткнись, мол, и отваливай по-тихому. И смотрю
-- верите, нет? -- справа-слева уже  группируются. Сподвижники в халатах. За
мои же трудовые еще вывеску, гляди, попортят.  Чего будешь  делать,  товарищ
майор. Дал задний ход...
     Панко от негодования утратил дар речи.
     -- Кто-нибудь видел, какой купюрой вы платили? -- интересу­ется Томин.
     -- А как же. Старушка как раз приценялась, все видела!
     -- Может подтвердить?
     --  Где ее на  рынке сыщешь? Небось с испугу от  ихних цен ноги в руки.
Нет у меня свидетелей, чтоб официально его притянуть. Но снести не могу. Это
ж издевательство, товарищ майор, пра­вильно? Ну и позвал своих ребят. И весь
сюжет...  По  справедли­вости  не  со  мной  надо   разбираться,  а  с  этой
спекулянтской рожей. По семь рубликов за килограмм, а? С ума можно спятить!
     Цифра  производит неблагоприятное  впечатление. (Напоми­наем, читатель,
иные времена, иные мерки.)
     -- Да-а, частный сектор... -- кривится дежурный.
     -- Скажешь, опять вру? -- вдохновленный невольной поддерж­кой вопрошает
Шишкин. -- Подлюга!
     -- Что происходит?! Кого хулигански избили?! Теперь при вас оскорбляют,
а вы потакаете? -- орет Панко.
     -- Я в получку семьдесят несу, --  наседает Шишкин, -- семьде­сят! А он
их из столицы чемодан попрет, кровосос!
     -- Можно  поспокойнее?  -- прерывает  его  Томин.  --  И  вы  тоже,  --
оборачивается он к  Панко. Снова Шишкину: -- Значит, доку­ментов никаких при
себе?
     -- Не в загс шел, чтобы с паспортом.
     --  Данные  проверим  по  адресному,  --  говорит   дежурный  и  кивает
помощнику, сидящему за перегородкой. -- Проводи граж­данина, пусть обождет.
     -- Теперь с вами, -- продолжает дежурный, когда Шишкина увели. -- Стало
быть, со вчерашнего дня торгуете черешней. По семь рублей за килограмм.
     -- Это к делу не относится. Почем да сколько -- забота моя!
     -- Бывает, и наша, гражданин Панко. Бывает. Вы родом-то с-под Курска?
     -- В паспорте написано.
     -- Место работы?
     --  Изучайте, пожалуйста, --  Панко извлекает  справку, разгла­живает и
кладет на  стол.  -- У  меня отгулов  пять  дней.  Меня  кооператив  выделил
ехать...
     --  Справок  этих  мы  видели-перевидели. На  базаре  у всех  справ­ки.
Пачками.
     --  А  что  если мы сейчас  свяжемся с Курском? --  заглянув в справку,
спрашивает Томин, испытующе глядя на Панко.

     * * *

     Знаменский   идет  по  коридору  учреждения,  где  во  всей  атмос­фере
чувствуется  солидность:  на  полу  ковровая  дорожка,  двери  кабинетов  на
порядочном  расстоянии одна  от  другой.  Знаменс­кий  открывает ту, где  на
табличке значится: "Заместитель пред­седателя Комитета народного контроля".
     Секретарша отрывается от машинки.
     -- Пожалуйста, Петр Никифорович у себя.
     Через двойные двери с тамбуром Знаменский входит в кабинет.
     Петр  Никифорович  встает, здоровается, приглашает сесть и сам  садится
уже не  за  письменный  стол,  а напротив Пал  Палыча  в кресло. Передвигает
телефон, чтобы можно было дотянуться.
     Дальнейший  разговор  то  и дело прерывается  звонками,  и  каждый  раз
зампред извиняется,  прежде чем  снять  трубку. С Пал Палычем он приветлив и
прост,  но  это простота  крупного  руководите­ля,  в повадке  и  интонациях
ощущается огромная власть, которой он обладает.
     -- Начальство вам объяснило причину?
     -- Да, Петр Никифорович.
     --  Не возражаете  поработать  с нами?  -- Вопрос  шутливый, ответа  не
требует, да зампред его  и  не  ждет, а обменивается  с  собеседником беглой
улыбкой. -- Время от времени мы включаем следователей в  наши комиссии.  Как
юристов  --  на  правах  осталь­ных проверяющих.  Вашей базой  заведует,  --
зампред бросает  взгляд на записи,  -- Чугунникова Антонина Михайловна.  Для
начала  попрошу взять на себя  две  задачи. Первая -- сомнитель­ный эпизод с
исчезновением трех вагонов овощей.
     Его прерывает телефонный звонок.
     --  Извините. Да?..  А вы держитесь  четко:  нам  нужны  не  эмо­ции, а
объяснения. Другой позиции  не будет. Всего  доброго...  И второе, что важно
для  оценки дел на базах вообще, -- продолжает зампред  тем же тоном, что  и
прежде, мгновенно вернувшись  к теме  разговора со Знаменским. -- Есть люди,
которые  создают  трудности,  чтобы  их  преодолевать.  Мне  бы  хотелось...
Телефонный звонок.
     --   Извините.  Да?..  Поддержу,  с  удовольствием...  Давай...  Что  у
овощников есть  трудности -- понятно. Но  вы должны разобрать­ся; изживаются
эти  трудности  или,  напротив,  их  холят  и  лелеют,  чтобы  ими  прикрыть
недостатки в работе. А возможно, и злоу­потребления.
     -- Все понял, Петр Никифорович.
     -- Когда приступите?
     -- Прибыл в ваше распоряжение десять минут назад.

     * * *

     Тем  временем  продолжается  разбор  драки в отделении мили­ции. Томин,
только  что разговаривавший  с  предприятием  Панко, кладет  трубку,  слегка
сконфуженный.
     -- Теперь убедились? -- Панко успокоился.
     --   Убедился...  Садовый   кооператив  действительно   поручил   Панко
реализовать ягоду  на рынке,  -- говорит Томин  дежурному. --  Собираются на
вырученные деньги коллективную теплицу строить.
     -- Во-он... Выходит, обознались... Ну, извиняемся, бывает.
     -- Да, товарищи  милиция. Против частного сектора у всех предубеждение!
А почему, я  спрошу?  Что мы  у кого отнимаем!  Только даем. Из ничего  чего
делаем. На нашем вот месте одни кочки росли. А теперь сады? Плохо?
     -- Отчего же. Хорошо, -- вынужден согласиться дежурный.
     -- А рядом,  между прочим, деревня запустела! -- возбуждается Панко. --
Мы землю окультуриваем. Что вырастет -- все польза. Либо сами съедим заместо
магазинного, либо кто-то тоже на доброе здоровье съест.
     -- Есть опасность такая -- рецидив психологии, -- входит во вкус беседы
дежурный.
     -- Это понятно -- рецидива мы боимся. А  что люди от земли  отвыкают --
не  боимся!  Иные  как  живут:  отработал и загорает  на природе, магазинную
картошку на костре печет, колбаской из гастронома закусывает. После него  --
кострище  да  битые бутыл­ки. Я бы этих  дачников... По мне, если есть какой
клочок -- хоть грядку, да  вскопай,  чем небо коптить!  Но я за лопату --  а
общество уже, пожалуйста, косо смотрит!
     -- Ну, это прошло.  Копайте. Все  "за". Против, когда больно  уж наживу
качают.
     -- Опять поспорю. Вникнуть -- откуда нажива?
     -- От продажи излишков.
     -- Так.  А откуда излишки?!  Работал больше --  вот  откуда! А  кто  те
излишки съел? Империалисты?
     -- При чем империалисты?
     --  Именно что  свои съели, советские. Теперь -- зашуршал лишний рубль.
Куда он  денется? В магазин снесут. Рояль ли купят, насос для колодца -- все
одно государству отдадут. Так?
     -- Да вроде и так... А какая дерев