пил "прокрут" на месте.
     Ни во что не развившись, как усохшие почки, опада­ли зародыши версий.
     Из колонии ждать ответа было еще рано. Запросы в медицинские учреждения
породили тонкую струйку пу­стых пока бумажек: несколько  очень старых людей,
один ребенок, один актер, давно и надолго уехавший с гастролями.
     Серов застыл на зыбкой грани между жизнью и смертью.
     Знаменский  допрашивал и передопрашивал  его род­ственников и знакомых,
мог назубок рассказать  биогра­фию Серова  с детских лет. И не находил в ней
того единственного, что объяснило бы, кому понадобилась его гибель.
     Томин пропадал, по собственному выражению, в "надлежащих кругах", слабо
надеясь выудить  какой-ни­будь  толчковый  фактик. Набегавшись,  приходил  к
Зна­менскому покурить и сыпал по инерции блатными сло­вечками.  Или  садился
листать сводки по городу.
     Вот тут-то и напал на  сообщение, которое дочитывал уже стоя, торопливо
натягивая  пиджак.  Два  дня  назад   кто-то  выдавил  ночью  окно   платной
поликлиники, располо­жился в регистратуре, устроил там пьянку и свинство.
     Через  полчаса  Томин  примчался  в  отделение   мили­ции,  где  удивил
дежурного  интересом  МУРа к  мелкому  бессмысленному хулиганству. А интерес
стал буквально  жгучим,  когда  оказалось,  что ночные  гуляки  переверну­ли
помещение вверх  дном,  но  не оставили  ни  единого  отпечатка пальцев.  Ни
единого окурка. Никаких своих следов на подоконнике или на полу.
     -- Что-то украли! Или уничтожили! -- воскликнул он.
     -- Д-да... странный случай: говорят, некоторые доку­менты пропали.
     Пропала  куча  историй  болезни  на  буквы  "Л"  и  "М"  и  журнал  для
регистрации   пациентов,   которых   врачи  на­значают   на  консультацию  к
специалистам. Включая, есте­ственно, и гематолога.
     Водочные  бутылки,  огрызки  колбасы  и  хлеба,  разма­занный  по стене
помидор,  опрокинутые стулья, выпот­рошенные ящики картотеки  -- вся картина
буйного  кутежа  была  маскировкой  и премило  сработала  на  медперсо­нал и
милицию: еще не такое, мол, спьяну вытворяют.
     Взвинченный, переполошенный,  возвратился Томин под вечер на Петровку и
с порога обрушил на Знаменс­кого свои новости.
     Холодная змейка скользнула у того по спине.
     -- Боюсь, это он.
     --  Наверняка  он!  Но  ты  скажи, Паша,  откуда  узнал, что ищем через
поликлиники?!  С-сукин сын! Убыток определен в три рубля ноль  две  копейки.
Наверно,  уже завели новый журнал  для консультантов.  А нам могли ответить:
"По имеющимся документам не значится". Зап­росто.
     -- Угу,  расчет верный, --  рассеянно отозвался Зна­менский, уставясь в
угол кабинета.
     -- Может,  он сам работает  в этой  поликлинике? Или  в другой?  Или  в
райздраве? Или ему кто-то сболтнул про такой запрос?
     Знаменский оторвался  от молчаливого  созерцания пустого угла  и набрал
четыре  цифры.  Долго  не  отвечали,  но  вот  длинные  гудки  прервались  и
послышался знако­мый низкий голос.
     -- Зина!
     -- Это ты? -- ответила Кибрит. -- Я вернулась уже из коридора.
     -- Хорошо сделала. Ты здесь нужна. Жду.
     Без  обычного  "пожалуйста",  в приказном порядке  -- мельком  изумился
Томин.  Зинаида  дала  гениальную  за­цепку,  а  мы  поленились,  не  сумели
использовать! -- горевал он и прикидывал,  как  бы  надо организовать поиск,
чтобы  ни в  коем случае не спугнуть  преступника. Воображались способы один
другого хитроумнее,  а в  голове стучало:  прозевали, упустили,  прошляпили,
бить нас некому, портачи, дерьмовые сыщики!.. Чем теперь-то Зинаида поможет?
     Он   спросил  Знаменского,  тот   шевельнул  спиной  и  буркнул  что-то
невнятное. Ладно,  пусть сами разбирают­ся.  Надо  уточнить у  нее  название
болезни и  взять в  оборот  врачей  поликлиники, а потом их консультанта  по
крови. Вдруг вспомнят фамилию больного или  хоть приметы --  если,  конечно,
повезет.  Никто ничего  не  помнит,  вселен­ский склероз.  Напала  тоскливая
собачья зевота. Или в самом деле спать хочется?..
     -- Тебя. -- Знаменский протягивал трубку внутренне­го телефона.
     Томин прижал ее к уху и через секунду встряхнулся.
     -- Пусть междугородка  переведет  разговор  сюда, -- сказал он, хлопнул
трубку на рычаг, обернулся: -- Паша, Джермук. Двести пятьдесят километров от
Еревана. Во­дичка, укрепляющая  пищеварение,  хрустальный  воздух, сказочный
вид.
     -- И что?
     --  Вести от гражданина Тираспольского, который на кофейном "Москвиче".
А мы с тобой без сигарет. Сейчас пошурую.
     Он отправился по этажу, а вскоре пришла Зина.
     -- Явилась по высочайшему распоряжению, -- доло­жила она, давая понять,
что задета начальственным то­ном, которым ее призвали.
     Обидчивостью Зина не страдала, но отличалась неза­висимым нравом, знала
себе цену -- и другие знали ей цену и  обращения к ней как к эксперту всегда
облекали в форму просьбы, даже если по должности имели право распорядиться.
     Но ее Пал  Палыч,  мягкий, деликатный Пал  Палыч  и не  думал приносить
извинения.
     --  В  одной  из  поликлиник,  --  хмуро  произнес  он,  --  уничтожены
документы,   позволяющие  установить,  кто  направлялся  на  консультацию  к
гематологу. Притом по­ликлиника платная, так что без привязки к адресу.
     -- Крутой поворот! -- закусила она губу.
     --  Зина,  мне  жаль,  но...   какие  примеры  экспертиз  ты  приводила
Никишиным? По-моему, как раз и...
     -- О, господи! Да. Но тогда значит... что?
     -- Они  рассказали. Либо самому убийце.  Либо кому-то еще  --  кто  ему
передал.
     Кибрит бросила сумочку с плеча прямо на пол и села.
     -- Нет, ну какая дура, какая дура! -- добела стиснула она пальцы.
     Томин,  принесший  полпачки  сигарет,  не  сразу  ура­зумел,  что   еще
стряслось. Зинаида чуть не ревет и при­читает:
     -- Я во всем виновата, мы почти держали его в руках!
     Услыхав, кому она помянула про экспертизу крови, Томин присвистнул.
     --  Да зачем же? Какого  черта? --  и в нетерпении  присел на корточки,
засматривая ей снизу в лицо.
     --  Хотела  выбить   из   них  иронию...  наладить  контакт.  А  может,
кокетство... не знаю!
     Кокетство?  Перед ними?  Ну уж нет. Перед Пашей ты, милочка, гарцевала!
Какой-то у вас недороман. Застряли в начальной стадии, ни взад, ни вперед. А
и Паша тоже хорош -- не мог в одиночку справиться с сопляками!
     Томин  выпрямился, намереваясь сказать другу пару  ласковых, но тот уже
сам  казнился --  достаточно  глянуть на кривую  физиономию.  Сейчас  начнут
выяснять, кто больше виноват и благородничать. А разве  в этом суть? Суть же
не в том. Суть в том, что...
     Томин хлопнул в ладоши и несолидно крутанулся на каблуках.
     -- Братцы, все прекрасно!  Спрашиваем Никишиных:  "Кому рассказали?" --
"Такому-то". Хлоп -- и искомый гражданин у нас в кармане!
     Идея была проста до  очевидности, но не  сулила сто­процентного успеха.
Пал Палыч  еще  до прихода Зины  перебрал  варианты.  Ребята  разболтались с
соседями.  На кухне  или во  дворе.  С партнерами  Серова по домино. Все они
известны и  опрошены  в  первые  же  дни, а  позже  наведены  справки  об их
здоровье.  Так  что  никого  нового  следствие  не  получит  и  двинется  по
расширяющейся  спирали:  прочие приятели и  знакомые Никишиных, при­ятели  и
знакомые    соседей,   доминошников.    Приятели   их    приятелей.    Слухи
распространяются порой молниеносно и самыми причудливыми путями.
     Все  это Саша отлично понимает, ему важно отвлечь Зиночку от сетований.
Но и то правда, что Никишиных не минуешь.
     Завязался  практический  разговор,  чем обставить завтра, как  провести
допрос, чтобы добиться от них правды.
     Затренькал телефон -- междугородка. Томин коварно спросил:
     --  А что, если Тираспольский  признается  в покушении на убийство? Кто
без него залез в поликлинику? Сообщники? Акционерное  общество по устранению
слесаря  Серова?.. -- и снял трубку. -- Старший инспектор угрозыска Томин...
Так... Пореза нет?.. Доложите, что он объясняет.
     Слушал, вставлял отрывистые междометия, что-то записал.
     Вот  ведь   не  угадаешь   --   через  всю  страну  прокатил  "Москвич"
беспрепятственно, а на горном курорте нашелся на него ловец.
     -- Ясно,  нет вопросов.  Пусть путешествует дальше.  Спасибо за помощь.
Спасибо, говорю! Спа-си-бо!.. Передаю по буквам: Сергей, Петр...
     Откричавшись, сообщил:
     --  Значит,  так. Тираспольский  встретил  Серова в  во­ротах, попросил
помочь  с  машиной  перед  отъездом.  Ка­кой-то  мелкий  ремонт,  я не  стал
уточнять.  Серов ответил  по смыслу  следующее: ничего  с  твоей  машиной не
случится,  а мне некогда, надо потолковать с ребятами  из десятой  квартиры.
Тираспольский спросил, какая, мол, срочность. Серов  ответил: есть срочность
-- предупредить парней насчет одного гада.
     -- Он считал, что Никишиным угрожает опасность?
     -- Похоже на то, Зинуля.
     -- Тогда, возможно, тот самый гад и...
     -- Подстерег Серова с ножом, -- договорил за нее Томин.
     Стало быть, знал о его намерении предупредить? Откуда? Тираспольский до
отъезда ни с кем больше не беседовал. Но обрывок фразы поймал на лету рьяный
общественник с замотанным горлом. Не мог ли подслу­шать и тот гад? И еще вот
футбольный матч. Серов там был, и Никишины были. Не связано ли это?
     Пока Томин с Зиной обсуждали, что с чем связано,  Пал  Палыч мотался по
кабинету,  стараясь  унять дурное  предчувствие.  Хотя  утром  он  звонил  в
Склифосовского ("Не лучше, не хуже"), но грызет тревога...
     -- Сестра? Да, снова я... Так.
     Зина осеклась на полуслове: голос Пал Палыча упал, болезненно скрипнул.
     -- Да нет, не надо. Всего доброго.
     Умер.
     Молчали. Грустно  было.  Обидно  за Серова, да и  за себя тоже. Дело  о
тяжком  членовредительстве  преврати­лось  в  дело  об  убийстве.  Надлежало
передать его в проку­ратуру. Закон.
     Заканчивать   следствие   будет   кто-то  другой.   Откроет  папку   --
постановление о возбуждении  уголовного дела "по факту ранения гр-на  Серова
А. В.",  протоколы  допро­сов, сухие  формулировки,  черно-белые фотографии.
Тот, другой, не склонится  над телом, ловя неровное, убываю­щее  дыхание. Не
увидит, какой алой была кровь, которая  не растеклась пятном (потому что пол
был сально-гря­зен), а  держалась выпуклой  густой лужицей. У Пал Палы­ча  и
сейчас  это  перед  глазами,  как в  первый  миг.  Даже надпись  на  стене в
подъезде: "Ленька трепло и стукач".
     Другой  закончит  дело.  Вероятно,  вполне  грамотно.  Возможно,  лучше
Знаменского.  Нет,   несправедливо!   И  никто   не  запретит   сейчас  вот,
немедленно...
     -- Саша, поехали!
     Зина поняла, вскочила:
     -- Я с вами!
     -- Не выдумывай! -- воспротивился Томин.
     -- Нет, я виновата, я и буду разговаривать. А вы  лучше вообще посидите
в машине!
     По дороге Зина взяла-таки верх. Согласились отпус­тить ее одну -- авось
Никишины будут откровеннее. Томину удалось выпросить машину  у  дежурного по
городу.
     И вот стук в дверь и голос Игната: "Вход свободный".
     -- Вы? -- ахнул Афоня. -- Вот так сюрприз!
     -- Боюсь, не слишком приятный.
     -- Ну  что  вы!  Проходите, пожалуйста. Счастливы видеть. Тем более без
сопровождающих лиц.
     -- Не мельтеши, -- оборвал Игнат, ощутив в повадке  гостьи некую боевую
готовность.
     Она  машинально оглядела  стену,  машинально отметила светлое  пятно на
месте "Бала у Воланда".
     -- Ваш визит вызван интересом к живописи? -- осведомился он.
     -- К сожалению, нет. У меня серьезный разговор.
     -- Вот беда -- не в чем,  а то вам бы я  с удовольствием  признался, --
широко ухмыльнулся Афоня.
     Она  подняла  странные  свои  желтые глаза, смуглое  лицо  с бархатными
родинками нервно дрогнуло подобием ответной улыбки.
     --  Сейчас  такая  возможность появится,  было  бы  желание...  Давайте
все-таки сядем... Выражаясь громко,  я нару­шила свой профессиональный долг.
И вы тому причиной.
     -- То есть? -- спросил Игнат.
     Ее напряженность постепенно заражала и ребят.
     -- Вы использовали во зло мою откровенность. Наде­юсь, невольно.
     Нет, Никишины не догадывались, к чему она клонит. Это свидетельствовало
в их пользу.
     -- Ребята, кому вы пересказали наш разговор на Пет­ровке?
     -- Кажется, никому, -- осторожно ответил Игнат.
     --  Постарайтесь вспомнить! Речь зашла о криминали­стике, я перечислила
несколько экспертиз. Кому вы их потом назвали?
     -- Только если Серге... -- Афоня вопросительно обернулся к брату.
     -- Погоди! -- перебил Игнат. -- Больше ты ни с кем не трепался?
     Кибрит почувствовала, что легче дышится: намечалось нечто определенное,
одна ниточка вместо бесформенного клубка,  который возник бы из ответа типа:
говорил в классе.
     -- Так кому вы рассказали? Какому Сергею?
     Игнат попытался защититься от ее напора:
     -- Нас ведь не предупреждали, что сведения секретные!
     --  К  вам  нет  претензий.  Мне  только  необходимо  знать,   кто  он.
Необходимо!
     -- Зачем? Это имеет отношение к следствию?
     -- Да.
     Неужели  не ясно, что имеет?  Иначе она не прибежала бы.  Парень  тянет
время, ищет отговорки.
     Игнат закурил, затянулся так, что запали щеки.
     -- Это порядочный, интеллигентный человек. Он  не  представляет для вас
интереса.
     -- Чепуха какая-то! -- вторил Афоня брату.
     -- Я должна его увидеть!
     Кибрит  не  допускала  возражений, от  нее исходила властность и ребята
невольно сдавали позиции.
     -- Очень странно, -- пожал плечами Игнат. -- Ну, хорошо,  я попробую  с
ним завтра связаться.
     -- Нет, Игнат, надо ехать сию минуту! Внизу ждет машина.
     Тот вскочил.
     -- Да вы смеетесь!.. Поймите,  он наш друг. Он много  делает для нас  с
Афоней.  Никто нам столько  не помогал! И ни с того ни с сего  мы ворвемся к
старому человеку с милицией! У него даже телефона нет, нельзя предупредить!
     Нет телефона! Она едва сдержала радостное воскли­цание.
     --  Правда,  неудобно,  --  жалобно  морщился  Афоня.  --  Я  прямо  не
представляю...
     -- А главное, зачем? Невозможно же понять, вы ни­чего не объясняете!
     Кибрит тоже  поднялась.  Впервые  она так  опростово­лосилась,  подвела
друзей.  Сейчас нужно вести себя пре­дельно  точно, ни единого опрометчивого
слова. Осторож­ней с правдой, правда может  их  спугнуть.  Она открыла рот и
сказала правду:
     -- Наш тогдашний разговор стал известен преступнику.
     -- Немыслимо. То, что вы говорите, немыслимо! --  Игнат топнул ногой, а
Афоня шумно вдохнул и выдохнул, и хохолок на его макушке уперся в зенит.
     -- Отчего  же, Игнат? Пусть он  прекрасный человек, но  он  мог кому-то
обмолвиться  случайно.  Поймите,  преступник  узнал,  с   какой  стороны  мы
приближаемся!
     Она подождала и бросила на весы последнее:
     --  Серов умер  час назад. А  убийца на  свободе, он  кинулся  заметать
следы!
     Стало слышно, как  шелестела во дворе липа, в  комнату  пахнул  пыльный
ветер,  предвестник  дождя. Игнат закрыл окно, зло  дернул  вверх шпингалет,
постоял.
     -- Ладно, поедемте.
     Квартира Сергея  Филипповича ничем не выдавала характера жильца, потому
что все в ней принадлежало не ему. Хозяева уехали на далекую стройку и сдали
пожилому солидному человеку две смежные комнатки с кухней.
     Никишины забегали сюда  лишь однажды, когда старик лежал простуженный и
просил купить ему кефиру.
     Он и  сейчас  встретил их с бутылкой  кефира и  обрадовался --  на долю
секунды,  пока  не разглядел позади незнакомых людей, один из  которых был в
милицейской форме.
     --  Сергей  Филиппович,  ради  бога,  извините,  что  так получилось...
товарищам было  необходимо  вас  видеть...  --  заспешил  Игнат,  болезненно
переживая неловкость положения.
     -- Что-то я не пойму: вы ко мне привели или вас сюда под конвоем? -- он
медленно, тяжело ворочал языком.
     -- Дело в том, что...
     Пал Палыч отстранил Игната, выступил вперед.
     -- Позвольте, лучше я.  Старший  следователь Знаменский, --  и протянул
руку.
     Сергей Филиппович перехватил бутылку, нехотя  подал свою. Но пожатие не
состоялось: следователь быстро повернул его ладонь к свету и увидел  на  ней
след пореза.
     -- Зина!
     Та,  кошкой  скользнув  в  тесноте  передней, была уже  рядом  и  жадно
всматривалась в  розовый  еще,  недавний  шрам. Время  пореза, расположение,
форма -- все совпа­дало. Вот он -- "искомый гражданин". Нашли!
     От торжествующего ее взгляда  "искомый"  прянул в  комнату, но  там уже
неким образом очутился Томин и предупредил:
     -- Тихо, без глупостей!
     (Пока  они ехали сюда -- против ветра,  сорвавшегося с цепи,  в  струях
летевшего  горизонтально  дождя,  ехали бок о  бок с ребятами  в  машине, --
ничего практически не было сказано. Зина подчеркнуто нейтрально сообщи­ла, к
кому они направляются --  пожилой человек,  друг Никишиных, --  Игнат назвал
адрес. Но  по дороге  шел переброс  информацией, почти безмолвный  -- "м-м",
"угу" И скупые жесты --  и  в результате  было  решено, что пожилой друг  на
подозрении и надо действовать соответственно).
     -- Ваши документы, -- распорядился Пал Палыч.
     --  В кармане,  гости  дорогие, -- Сергей Филиппович указал  на пиджак,
висевший на стуле.
     -- Какой карман? -- спросил Томин.
     -- Правый внутренний.
     Томин извлек паспорт, передал Пал Палычу, а тот Зине. Она достала лупу.
     Все  произошло  столь  стремительно,  что  Никишины,  задохнувшиеся  от
изумления, лишь теперь обрели голос. Младший рванулся вперед.
     -- Сергей Филиппович, это  недоразумение! Сейчас все  разъяснится! -- и
возмущенно обернулся к Кибрит: -- Уж от вас никак не ожидал!
     -- С удовольствием посмотрю, как вы будете изви­няться! -- едко добавил
старший.
     -- Не торопитесь, Игнат. А получше у вас нет, граж­данин Митяев?
     -- Чем этот не устраивает?
     -- Тщательная, но подделка.
     Игнат сдавленно ахнул.
     -- Игнаша, в  тебе  пискнул  обыватель. Документ есть документ,  клочок
бумаги, а человек есть человек. И человека ты знаешь. Согласен?
     -- Помолчите, Митяев, -- вмешался Томин и, приподняв ему руки, обхлопал
по  бокам  от подмышек до низа брюк.  (В соответствии с инструкцией  --  "на
предмет обнаружения оружия").
     -- Почему с ним обращаются, как с преступником?! -- взвился Афоня.
     "Нам повезло. На сей  раз  чудо как повезло!  --  думала  Кибрит. --  А
ребятам, конечно, не сладко".
     Она ответила с сожалением:
     -- Для этого есть основания.
     -- Неправда! Вы даже  не  пытаетесь разобраться!  Мы  же  ехали  только
спросить!
     --  Пожалуйста,  спрашивайте,  --  предложил  Пал  Палыч, уже  писавший
постановление на обыск.
     --  Сергей Филиппович, понимаете, надо найти человека,  которому  стало
известно  про  экспертизы.  Мы  на  днях  говорили   --   помните?   --   вы
заинтересова...
     В отчаянной надежде  Афоня прижимал  кулаки  к  костлявой  мальчишеской
груди. Сергей Филиппович открестился, не дослушав:
     -- Бог с тобой, Афоня, разве я упомню, кому мог рассказать!
     -- Но это очень важно!
     -- Теперь уже нет, -- Знаменский кончил писать. --  Вынужден произвести
у вас обыск.
     -- Не имеете права без санкции прокурора!
     -- В случае экстренной необходимости имею. Распишитесь.
     -- Нет.
     -- Как угодно. Никишины побудут здесь, не возражаете?
     --  Категорически  возражаю! Судя по всему, на меня повалятся идиотские
обвинения. Не  хочу,  чтобы ребята  их  слушали. Они  меня любят, будут  зря
переживать. Тре­бую, чтобы их отпустили!
     -- Саша.
     Томин понял, отправился добывать понятых.
     Протестует. Еще бы. При них ему труднее врать. А соврет, так по ребятам
удастся  засечь. Пускай побудут для пользы следствия. И пускай все узнают из
первых рук -- для собственной пользы.
     -- Никишиных  мы не  держим