ного всегда к вашим услугам.
     -- Спасибо. В сфере невозможного мне ваши уже устроили.
     -- Простите, не понимаю?
     -- Рад, если так.

     * * *

     В контору, где туча тучей сидит Васькин, входит Малахов.
     -- Котя, я пришел. Оклемался.
     -- Ну, молодец, -- безрадостно отзывается Васькин.
     -- А ты что? Не в себе?
     -- Схлопотал... от дорогой начальницы.
     -- Ой, Котя! Никакого тебе покоя нет! -- переживает Малахов.
     -- А, гори оно все!.. -- Васькин, подойдя к двери, выглядывает, нет  ли
кого поблизости, запирает дверь на ключ. -- Давай позанимаемся!
     Малахов достает из шкафа спрятанную гитару. Занятия прохо­дят в тайне.
     Неуклюже   Васькин   обхватывает   гитару    большими   руками,   долго
прилаживается,  пробует   одну-другую  струну.  Малахов   наблюдает  за  ним
сочувственно, почти жалостливо.
     --  Ну,  давай, --  решается  Васькин и  старательно  берет  несколь­ко
аккордов:
     "Надежда -- мой компас земной..."
     Малахов тихонько мелодично подтягивает. На лице Васькина напряжение, он
сбивается и фальшивит.
     -- Как-то ты ее не так, Котя... не так держишь. Ты не дави,  ты  играй!
Вот, -- Малахов забирает гитару, привычно наигрывает мотив. -- Эту руку так,
эту так. И ласково, понимаешь, ласково.
     -- Глядеть-то оно просто...
     Васькин в  поте  лица  одолевает  несколько  музыкальных фраз  и  снова
фальшивит.
     -- Ну, никак! -- горестно удивляется он.
     --  Ничего,  Котя.  Сегодня не в  настроении...  --  Малахов  утеша­ет,
понимая, что сейчас Васькину очень нужна песня. Душа про­сит.

     * * *

     Квартира  Чугунниковой  обставлена  мебелью  послевоенных  лет.  Ковры,
люстра, вазы -- все очень добротное, но  старомодное. А из современных вещей
--  только большой  цветной телевизор.  На стене увеличенная фотография, где
Чугунникова в молодости  снята под  руку со  статным мужчиной  лет сорока, в
мундире с генеральскими погонами.
     На  диване  лежит  дочь Чугунниковой  --  Лена. Услышав,  что  хлопнула
входная дверь, она отворачивается к стене.
     --  Как  приятно видеть тебя  дома,  --  заглянув  в комнату,  гово­рит
Чугунникова. -- Если не заболела.
     -- Нет.
     Чугунникова скидывает плащ, снимает туфли.
     -- Поругалась со своим мальчиком? -- спрашивает она из коридора.
     -- У "моего мальчика" есть имя, и ты его знаешь.
     -- Да, -- легко улыбается Чугунникова. -- Я помню имена всех мальчиков,
с которыми ты поругалась.
     -- С ним я не поругаюсь никогда.
     Убежденный тон дочери  заставляет  Чугунникову на  секунду  замереть  в
тревоге.
     --  Леночка...  --  осторожно  начинает она.  --  Я  не  стесняю  твоей
свободы... Но только, пожалуйста, не  увязни раньше времени! Ты такая у меня
красивая, умная. А Саша приятный парень, но... не нашего круга, согласись.
     --   Наш  круг  --   разряженная  публика  в  Торговом  центре?  --  не
поворачиваясь от стены, спрашивает Лена.
     --   Дочка,  зачем  тебе   надо  со  мной  поссориться?  --  спрашивает
Чугунникова, присаживаясь на диван рядом с Леной. -- Не пере­дергивай! Ты же
знаешь,  что  я  имею в виду. Моя работа связана  только с тем, какой  вуз я
кончила. Будь жив твой отец...
     Лена резко поворачивается на диване.
     -- Молчи об отце!.. Не могу больше! Молчи!
     -- Почему? -- поднимается с дивана Чугунникова.
     --  Как ты гордишься, что умеешь выглядеть  спокойной! А ты  на  всякий
случай сядь!
     -- Не хочется.  После бассейна всегда такая бодрость... -- Чугун­никова
старается заглушить нарастающую тревогу. -- Жаль, что ты не...
     -- Мама, хватит!  Хватит врать! Не  был мой отец генералом! И не погиб,
когда мне был годик. И не было у нас громадной дачи в Барвихе!
     Удар сокрушительный -- ноги у Чугунниковой действительно подламываются,
однако она все еще цепляется за старую легенду.
     -- Но вот его фотография, --  мертвым голосом произносит она. -- Вокруг
его вещи. Он не писал писем, потому что по роду службы...
     -- Мама, очнись! Ты слышишь, что тебе говорят?! Я была вчера  в Барвихе
у одной девочки. Ляпнула про дачу. Меня подняли  насмех! При Саше, при всех!
Дачу  построила  знаменитая  писательница,  потом  купил знаменитый  артист.
Назвать  фамилии?  -- Ленку корчит от воспоминания о пережитом унижении.  --
"Наш дивный дом в Барвихе"!..
     Мать сидит оглушенная, молчит.
     -- Остальное мне объяснила вкратце тетя Вера.
     -- Мерзавка... -- без выражения произносит Чугунникова.
     --  А ты маньячка,  сумасшедшая. Ты же плакала, когда  мы  туда ездили!
Привезла  показывать:  "Вот  здесь  ты училась ходить...", смотрела на чужой
дом... До сих пор помню, как ты горько плакала. О чем? Ну скажи мне, о чем?!
Мама!
     Чугунникова отзывается не сразу.
     -- О том, что  ничего...  ничего  этого  не  было... -- скрывая  слезы,
Чугунникова  разбитой походкой  идет к серванту, наливает рюмку коньяку, но,
не выпив, ставит обратно. Спрашивает с мучением: -- Тебе нужна правда?
     -- Да. Что с отцом? Кто он?
     -- Кто? Студент. За  ним  следом  я и пошла в Плехановский... Мы должны
были расписаться. И тут... тут он дал задний ход. Мы, говорит, молоды, зачем
связывать себя ребенком... то есть тобой. А у меня, слава богу, не поднялась
рука. -- Она выпивает рюмку, и в ее тоне появляются вульгарные нотки. -- Мой
красавчик захотел в аспирантуру, подкатился к деканской дочке. Меня побоку с
моим пузом.
     -- Ты так специально? Чтобы стало больнее?
     --  Хочешь,  чтобы  я  билась  об  стенку?   Этим,  доченька,  я  долго
занималась. Ты представляешь, что такое мать-одиночка?..
     -- Неужели ты не могла выйти замуж? Одну тебя, что ли, бросили! До того
банальная история! -- в голосе Лены и жалость и презрение.
     -- Банально то, что случается  с кем-то другим. А  когда с  тобой,  это
трагедия... Мне  не  встретился человек,  за которого хотелось  бы замуж.  А
кроме того, дать тебе отчима...
     --  Ну  ладно,  ну  не  вышла.  Но  зачем  такой-то,  бутафорский?!  --
показывает Лена на фотографию.
     --  Нет, ты не понимаешь. Когда ты была маленькая, смотрели по-другому,
стыдились. Вам  выдавали позорную  метрику с про­черком в графе "отец".  Все
про таких  детей знали, и  в садике и  в школе, это было пятно... Никогда не
скажу, чего мне стоило, но ты стала  законной генеральской дочкой. И выросла
гордая, без комплексов.
     -- И ты  год за годом, год за годом... Материнский подвиг, да? А каково
мне  теперь? "Папин  письменный  стол",  "папино  кресло", "папина фуражка",
"папин стакан", "папин день рожде­ния", "наша фамилия", "традиции семьи", --
она останавливает­ся, задохнувшись.  -- Да здесь каждый стул лжет! Видеть не
могу!
     --  Давай все сменим? Хочешь? Все до  последней кнопки!  -- Чугунникова
зажигается  надеждой увлечь дочь. -- Эту  рухлядь -- вон. Самой надоело. Все
по-новому.  Сюда  --  стенку...  Сюда --  угловой диван...  Медвежьи  шкуры.
Декоративный камин сложим. Хочешь?
     -- Где ты наберешься денег...
     -- Не твоя печаль! Все сделаю!  -- на лице Чугунниковой уже пробивается
улыбка, она не  замечает, что потеряла осторожность и переборщила, "покупая"
дочь.
     -- Мама, а на какие  вообще доходы  мы шикуем? --  медленно  спрашивает
Лена.  --  Раз  не  было  генеральского наследства...  раз  ты не  продавала
громадную дачу...  а мы все живем и  живем, восемнадцать лет на нее живем...
шубы покупаем... за бешеные деньги встречаем Новый год...
     -- Разве  это бешеные,  дочурка? Бешеные -- когда  совсем другое  число
нулей.
     Но Лена не слышит, смотрит широко открытыми глазами.
     -- Я даже не задумывалась, какая у тебя зарплата... Мама?!

     * * *

     Время  поджимает  друзей.  Сколько  еще  рискнет   Саковин  удер­живать
материал в рамках служебного расследования?
     -- Как у  тебя, Зиночка? Много оказалось Старухиных? -- спра­шивает Пал
Палыч.
     --  Нет. Росчерк отработанный. Выполняется  от  начала  до конца единым
штрихом. Во всех элементах идентичность. Так что фальшивок я не нашла.
     -- А еще что? -- Пал Палыч чувствует, что она не договорила.
     --  Да  есть  попутное наблюдение... --  Кибрит берется  за  под­шивки,
лежащие  на  столе. -- Акты  оформлены аккуратно. Под­пись Старухина  обычно
строго в линеечку.  Вот:  "Лобов  --  Старухин", "Лобов  --  Старухин". Но в
некоторых случаях, погляди: здесь выше строки полезла, а тут ниже... или вот
-- косо...
     -- Нетрезвый?
     --  Тогда  при  увеличении  было  бы видно,  что  нарушена коорди­нация
движений.  Я  сидела  и  думала...  По-моему  он  не  всегда  подписывает  с
остальными. Где-то в  другом месте,  где  не очень удобно  или  плоховато  с
освещением.
     Носят на  подпись?  --  прикидывает  Пал Палыч. Правдоподоб­но.  Наспех
подмахнул  на  лестнице или  в  подъезде...  Он  связывает­ся с  оперативным
отделом, просит спешно выяснить, что и где Старухин.
     А  пока  решает   прибегнуть  к  помощи  зампреда  Комитета  на­родного
контроля. Зная положение Пал Палыча, тот держится подчеркнуто внимательно.
     -- Петр Никифорович, я встречаю на  базе упорное сопротивле­ние. Вплоть
до провокаций против меня. Вы, вероятно...
     -- Да-да, мне известно, -- мягко подтверждает зампред.
     --  Отчасти потому  я в цейтноте. Факт разгрузки  злополучных вагонов с
помидорами  подтвержден. И  есть еще подозрительный  случай  с черешней.  Но
чтобы проследить, куда сбыли, нужны люди.
     Раздается телефонный звонок.
     -- Извините... -- зампред берет  трубку и, не интересуясь кто, говорит:
-- Попрошу через пять минут... -- и снова Знаменскому: -- Слушаю вас.
     -- Нужны человека три. Энергичных и сообразительных.
     -- Чтобы я понял смысл задачи. Коротко.
     --  Мною  изъят журнал,  где регистрируются номера выезжаю­щих  с  базы
машин. Надо отыскать по автохозяйствам соответст­вующие путевые листы. Затем
в торгах, которые заказывали машины, проверить накладные на приемку груза. И
через это сито отцедить...
     Телефонный звонок.
     --  Извините... Попрошу  через пять минут... Отцедить шоферов, возивших
"налево"? -- доканчивает зампред. -- Добро.
     Параллельно и Томин  мобилизует силы. То  распинается  перед директором
рынка,   добиваясь,  чтобы  тот  подсказал,  куда  откоче­вали  его  прежние
перекупщики  и  как нащупать  выходы на Шишкина.  То  встречает  на  Курском
вокзале  Панко  и  устраивает  так,  чтобы  он  был  под рукой.  То  кого-то
инструктирует, то кому-то  докладывает:  ОБХСС с его подачи готовит операцию
против перекупщиков на рынках.
     Периодически Томин крутит телефонный диск и взывает:
     -- Любочка! Удалось?
     Он пытается разыскать Пал Палыча. Наконец Любочка "берет след".
     -- В  антиалкогольном профилактории?  --  изумляется  Томин.  --  Какая
широта интересов... Ну, тогда, Любочка, отбой.

     * * *

     В саду при антиалкогольном профилактории картина не отли­чается от той,
которую можно видеть при любой  терапевтической больнице --  вид на  прудик,
гуляющие пациенты.
     Идя по аллее, Знаменский спрашивает встречных:
     -- Извините, где-то здесь Старухин Николай Яковлевич. Не подскажете?
     Наконец кто-то реагирует:
     -- Вон там, под елкой сидел.
     На скамье под елкой подремывает красноносый, рано одрях­левший человек.
На плечах у него потертое пальто, в которое он зябко кутается.
     -- Здравствуйте, -- говорит Пал Палыч.
     -- Здравствуйте...  --  моргает Старухин.  -- Но, извиняюсь,  не узнаю.
Память что-то опять...
     -- Я по поводу базы, -- нащупывает почву Пал Палыч.
     --  А-а, -- оживляется  собеседник,  --  Без  дяди Коли  никуда?  -- он
приосанивается.  --  Ладно уж,  помогу. --  Оглянувшись,  отвора­чивает полу
пальто. -- Давай. В кармане не видно будет.
     Знаменский  переживает  секунду  растерянности --  беседа  раз­вивается
слишком стремительно и прямолинейно.
     --  Или не принес? -- строго вопрошает  Старухин. --  Такого уговора не
было! -- и наполеоновским жестом запахивается.
     -- Перерыв, дядя Коля, -- находится Знаменский. -- Не смог.
     -- Ну и что -- перерыв? Надо было зараньше.
     -- Через десять минут кончится и слетаю! -- обещает Пал Палыч. -- Какую
хотите?
     -- "Сибирскую"! -- твердо говорит Старухин. -- Пора бы знать!
     -- Пока побеседуем? -- предлагает Пал Палыч.
     -- Ты тут впервой, что ли?
     -- Впервой.
     --  А-а, интересно  тебе...  Ничего  тут интересного.  Манная  каша  да
процедуры, да обратно манная каша.
     --  Не пойму,  от чего вам  лечиться, дядя Коля, вы же  в  порядке,  --
втягивает старика в откровенность Пал Палыч.
     -- От того лечусь, что пить нормально не могу, -- сетует Стару­хин.  --
Раз! -- и забываю. Вот на тебя гляжу -- будто первый раз вижу.
     -- Надо же! Все забываете?
     -- Нет, ну  главное помню.  В городе я с любого  конца домой доеду.  --
Мысли  его внезапно перескакивают. -- Эта вот сестра  -- самая  вредная!  --
шепчет  он,  указывая куда-то в сторону.  -- Так  уколет --  три  дня  боком
сидишь. Ты ей когда попадался?
     --  Я  не здешний, дядя  Коля.  Насчет  базы  я.  -- Знаменский  быстро
вынимает голубой бланк акта и протягивает Старухину.
     Тот пристально читает.
     -- Подписанный... -- говорит он непонимающе. -- Значит, я уж подписал?
     -- Это ваша подпись?
     -- Чья ж еще!
     Старухин сует  бланк обратно Знаменскому и  поспешно ощупы­вает карманы
пальто.
     -- А где же?..
     --  Вон  как  вы  ее  помните! -- улыбается Знаменский. --  А на память
жаловались. Пожалуй, и Васькина по имени-отчеству помните?
     -- Васькина? Не, не помню.
     -- А Малахова?
     -- Малахова помню. Малахов Ваня. Он меня и рекомендовал по общественной
линии. Малахов Ваня, как же.

     * * *

     Машина  Томина, где кроме него и Панко  сидят  двое сотрудни­ков ОБХСС,
стоит   неподалеку  от  рынка.  Приметив   проезжаю­щий  мимо   грузовик   с
немосковским номером, нагруженный мешками, Томин спрашивает:
     -- Поглядим?
     -- Давайте, -- откликаются сзади. -- Похоже, первая картошка.
     --  Картошечка стандартная,  через дуршлаг не  проходит, --  усмехается
Томин и трогает следом за грузовиком.
     Перед  воротами  рынка  грузовик  притормаживает,   начинает  осторожно
маневрировать. Публика раздается в стороны, и тут к кабине подскакивают двое
мужчин, делают знаки сидящему в кабине.
     -- Они! -- возбужденно вскрикивает Панко, прилипая к ветро­вому стеклу.
-- Вот они ко мне и подходили тогда!.. Вот так же тогда взяли в клещи!..
     -- Ну наконец-то!
     После энергичной жестикуляции один  из перекупщиков вле­зает  в кабину.
Грузовик  вползает  в  рыночные   ворота.  И  вдруг  обе  дверцы  его   враз
распахиваются.
     -- ОБХСС. Ваши документы, пожалуйста.
     -- А в чем дело? -- говорит протестующе усталый человек за рулем. -- Мы
от колхоза, привезли молодую картошку. В чем дело?
     --  К  вам  лично никаких претензий,  товарищ. Но, насколько я понимаю,
картошку вы уже продали? Оптом. Верно?
     -- Ну, мы вроде условились.
     --  Чего  условились?  Чего  условились? Ты  чего болтаешь? --  нервной
скороговоркой врезается перекупщик. -- Я тебя не знаю, ты меня не знаешь.
     -- А вас, гражданин, не спрашивают, -- прерывает сотрудник ОБХСС. -- Он
не знает, так мы знаем.
     --  Нижайшая  просьба,  --  говорит   Томин  человеку  от  колхоза,  --
подъедемте с нами к отделению милиции. Чтобы задокументи­ровать эту сделку.

     * * *

     В  лабораторию Томин  входит  с  ощущением  вчистую  "отстре­лявшегося"
человека.
     -- Я тут немножко посижу, Зинуля.
     -- Тебя Женя Саковин ищет.
     --  Ничего. Подполковник Саковин  подождет майора Томина.  Пятиминутная
передышка. --  Закрывает  глаза. -- Я,  Зинаида, становлюсь фаталистом. Будь
что будет. На сегодняшний день  сделал все, что мог. Друзья Шишкина  взяты с
поличным.  Если  с  ними  грамотно поработать  --  минимум  полклубка  можно
размо­тать... А Пашу Саковин тоже ищет?
     -- Его тоже... Раза четыре звонил. И какой-то "раскочегаренный".
     -- Наверно, срок  не терпит. -- Томин с удовольствием вытяги­вает ноги.
-- Надо думать, наша история на контроле и тут, и там.
     Звонит телефон.
     -- Опять! -- восклицает Кибрит.
     -- Меня здесь нет еще целых две минуты.
     -- Так и сказать? -- Снимает трубку. -- Слушаю... Да, он здесь.
     Томин показывает ей кулак.
     -- Алло... Паша, ты! -- радуется Томин. -- Нет, слушай,  не надо, я тут
так  хорошо сижу... Гм...  --  он  кладет  трубку.  -- Паша  спрашивает,  не
пройдусь ли я по коридору.
     Он  идет  по коридору. Навстречу  -- Знаменский  с Малаховым.  Вот пары
поравнялись  и  разминулись.  Малахов никак не отреаги­ровал на  встречного.
Разумеется, Знаменский проверяет не Томина, а Малахова.
     Пал Палыч оборачивается и зовет:
     -- Александр Николаевич!
     Томин возвращается.  Он-то,  конечно,  узнал  Малахова  по  сов­местной
фотографии, но виду не подает.
     --  Хочу  вас познакомить с  моим  лучшим  другом, -- говорит Пал Палыч
Малахову. -- Томин, Малахов.
     -- Очень приятно, -- стеснительно произносит Малахов.
     Томин отвешивает легкий поклон.
     -- Паша, мне тоже должно быть приятно?
     --  Очень... Хотя  что я  вас знакомлю, вы ведь встречались?  -- Вопрос
обращен к Малахову.
     -- Нет. Откуда? -- удивляется тот. -- Первый раз.
     -- Пал Палыч, Саковин тебя обыскался, -- говорит Томин.
     -- К нему и спешим, -- с неожиданным для  момента благодуши­ем отвечает
Знаменский.

     * * *

     -- Разрешите? -- входит он с Малаховым в кабинет Саковина.
     -- Где вы пропадали, Пал Палыч? -- Саковин сердит.
     -- Хочу  представить вам  кладовщика  Малахова, -- спокойно  отзывается
Знаменский.  -- Он только что встретился  в коридоре с Томиным и утверждает,
что в жизни его не видел.
     -- Вы не имели права этого делать!
     -- Уверяю вас, через три минуты вы измените точку зрения.
     -- Будьте добры, оставьте нас вдвоем, -- говорит Саковин Малахову.
     Малахов делает движение к двери, но Знаменский его останав­ливает:
     -- Погодите, Иван Степаныч. Убедительная просьба, товарищ подполковник,
разрешите один вопрос к Малахову в вашем при­сутствии.
     -- И что дальше?
     -- Дальше вам  самому захочется задать  второй  и третий. А потом нам с
вами понадобится тайм-аут.
     Саковин смотрит на Пал Палыча с неодобрением, но и с любо­пытством.
     -- Хорошо, попробуйте.
     Не садясь и не усаживая Малахова, Знаменский спрашивает:
     -- Скажите, где вы познакомились с неким Старухиным?
     Малахов смущен и обстановкой и своей непонятной ему ролью.
     -- В Кащенке. В одной палате были.
     Знаменский  делает приглашающий жест -- дескать, ваша оче­редь, товарищ
подполковник.
     -- По поводу чего вы находились в Кащенко? -- спрашивает Саковин.
     --  На  экспертизе. Я в телеателье  работал. Ну и с  одним клиен­том...
Нервная работа. Понервничал.
     -- Подрались?
     -- Подрался. И еще словами.
     -- Вас судили?
     -- Нет. Домой отпустили. Порошки дали.
     Саковин откидывается на спинку стула.
     -- Да, Пал Палыч, тайм-аут. Счет в вашу пользу.
     -- Вы, Иван Степаныч, немножко посидите, пожалуйста, там есть скамеечка
в коридоре. Хорошо?
     -- Чего ж. Посижу, -- соглашается Малахов и выходит.
     -- Под дверью Томин мается, -- с вопросительной  интонацией говорит Пал
Палыч.
     У  Саковина, в  сущности,  камень с  души, история  обещает разрешиться
"бескровно". Но есть неудовольствие, что как-то оно все без него сделалось.
     -- Ладно! Зовите.
     Знаменский выглядывает в коридор, машет  Томину. Тот вхо­дит,  пытается
сориентироваться.  Саковин  показывает  жестом,   чтобы  сел  и  слушал.   И
обращается к Знаменскому:
     -- Вам известны подробности? Заключение медицинской комиссии?
     --  Подробностями  драки не интересов