оторых не в чем заподозрить! Если б хоть Зинаида помогла...
     -- Чем, Шурик? У меня лишь  краешек  протектора. Судя по рисунку,  шины
старого образца, давно не ме­нялись...

x x x

     Марат Былов и Илья бок о бок шагают по улице. Марат наставляет:
     -- Ты случайно гуляешь  мимо научно-исследователь­ского института,  где
раньше работал. Попадется знако­мый -- что?
     -- Поздороваюсь?
     -- Умница. И не забудь обрадоваться встрече.
     Илья преданно кивает.
     На    противоположной   стороне   улицы   высится    солид­ное   здание
учрежденческого типа.
     -- Видишь,  на  первом этаже  три  окна  с  решетками?.. Это касса,  --
говорит Илья вполголоса.
     -- Вижу, только пальцем не тычь.
     Илья от соблазна сует руки в карманы.
     -- Рядом парадный вход, -- продолжает он.
     Марат  останавливается  и  закуривает, искоса  рассмат­ривая  помпезные
двустворчатые двери.
     -- Неужели не заделан наглухо?
     --  Им сроду не пользовались.  И  ворота во двор... вбили три  гвоздя и
думать забыли. Пара пустяков отогнуть.
     -- Сколько  на  белом свете глупости, Илюша! -- вос­хищается  Марат. --
Сколько глупости! Я готов поверить в три гвоздя.
     -- Если точно, то четыре. Снаружи войти -- не вой­дешь. Но оттуда выйти
-- запросто.
     -- А это  главное -- быстро выйти.  На боковую  улицу. Четыре гвоздя!..
При условии, что ты верно сосчитал.
     -- Трогал даже. Когда меня за зарплатой посылали.
     -- Кто посылал?
     -- Да там так: в день получки от каждого отдела идет представитель.  Он
за всех получает и сам раздает. Чтобы не толпиться.
     -- Пошли назад. И как она протекает -- эта финансо­вая акция?
     --  Приходишь  к  двум часам.  Очереди никакой, у кас­сирши все готово.
Заберешь  конверт  с  деньгами,  распи­шешься  и топай.  Марат... Ты  правда
надеешься взять?
     -- Идея меня вдохновляет. А тут не опилки, -- он касается лба.
     -- Эхма! Если б взять, так  это...  прикинуть  страшно,  сколько...  --
захлебывается  в волнении  Илья.  --  Докто­ров, кандидатов штук двести... и
остальные, может, тыся­ча человек... И у всех оклады...
     --  Тысяча  двести человек вкалывают  полмесяца  -- две­надцать рабочих
дней.  Двенадцать умножаем  на восемь  часов,  --  бормочет  Марат,  --  это
девяносто шесть часов. И на тысячу двести... это сто тринадцать тысяч двести
человекочасов.
     Илья слушает раскрыв рот.
     --  Вы возьмете кассу  втроем  за  двадцать минут --  это примерно ноль
девять   человекочаса.   И   во   сколько   ж   раз   вы   окажетесь   умней
докторов-кандидатов?  Сейчас  по­считаем... Округленно --  в  тридцать  семь
тысяч семьсот шестьдесят раз!
     --  Потряска!  --  Неизвестно,  что  потрясает  Илью:  сама  цифра  или
легкость, с которой без клочка бумаги проде­ланы вычисления.
     --  Помнится, ты возил  на территорию оборудова­ние? -- Илья кивает. --
Машины проверяют?
     -- На выезде.
     -- На въезде -- нет?
     -- Ввози, что хочешь! Была бы институтская машина.
     -- Слава, слава  дуракам! Въехать через ворота, а выйти здесь!  --  Они
как раз проходят мимо парадного подъезда.
     -- Но въехать-то...
     -- Зачем же я расспрашивал об этом шофере с деть­ми, как думаешь?
     -- Марат, ты гений!
     -- Не исключено.

x x x

     -- Паша, ты в этом году хоть  раз плавал?  --  вопрошает Томин, входя к
Пал Палычу в приподнятом настроении.
     -- Довольно регулярно.
     -- Да не в бассейне -- в реке!
     -- А ты?
     --  Сегодня,  с  утра  пораньше.  Травка на берегу,  перна­тые  поют, и
девушки загорают... Райские кущи!
     -- Если купался -- так с уловом?
     -- Ох, как грамотно покупался!.. Предлагаю задержать  В. И.  Подкидина,
тридцати четырех лет, ранее судимого.
     -- А что мы имеем против В. И. Подкидина?
     -- А вот слушай. Поехал  я под Звенигород к инженеру Макарову. -- Томин
вынимает пресловутую  записную книжку и  раскрывает на закладке. -- Он тогда
по вызову не явился  --  сидит в  отпуску  на садовом участке. Телефон  свой
записал сюда сам, с  нашим  "садоводом" общался на  почве  какой-то  безусой
земляники. Подкидин -- брига­дир-строитель, занимается отделочными работами.
Так что за другом-маляром дело не станет. С участковым я в темпе созвонился,
он в  темпе прощупал квартирных соседей. Описывают Подкидина в самых мерзких
тонах. Одно,  говорят, спасенье, что увлекается сельским хозяй­ством и летом
пропадает в  деревне  у родителей.  Давай его  изымать  из оборота,  а? Пока
тихонько, чтобы дружки не запаниковали. Медлить нечего.
     -- Да, пожалуй...
     -- Опять в сомнениях? Купаться надо, Паша, купаться!

x x x

     На сквере рядом со сказочными избушками и прочи­ми подобными атрибутами
в  песочнице  весело  возятся  оба  маленьких  Барсукова.  Сам  он, сидя  на
скамейке,  слушает по транзистору репортаж  о футбольном матче. Марат следит
за Барсуковым,  выжидая  удобного  момента для знакомства. Взглянув на часы,
подходит.
     -- По-прежнему три --  два? -- азартно спрашивает он. -- Минуты полторы
до конца?
     Барсуков кивает. Марат присаживается рядом, оба поглощены  событиями на
стадионе.  Но  вот  раздается  рев  болельщиков  -- матч  окончен.  Барсуков
выключает при­емник, и они  с Маратом обмениваются обычными в таких  случаях
фразами.
     Тут плаксики, надумав  что-то новое, приносят и складывают к ногам отца
ведерки и лопатки.
     -- Пап, мы на горку!
     -- Валяйте.
     -- Неотразимая пара! -- говорит Марат. -- Люблю ребенков, а своих нет.
     -- Отчего? -- без особого интереса спрашивает Бар­суков.
     --  Не женат. То есть был, но... жестокая это проблема... А почему  они
не в детском саду?
     -- То и дело простужаются. Отведу завтра.
     -- Простуда --  бич городских детей. Единственное ра­дикальное средство
-- несколько сезонов подряд на юге.
     -- У всех свои рецепты.
     -- Нет-нет!.. Простите, как вас зовут?
     -- Алексей. Леша.
     -- Марат.
     Он протягивает руку, и Барсуков отвечает тем же.
     -- Поверьте, Леша, юг -- это спасение. Меня самого только тем на ноги и
поставили. Во младенчестве был довольно хилым существом. Не похоже?
     -- Да, теперь не скажешь.
     -- Сначала гланды, потом бронхи, потом легочные явления.
     Марат напал на безошибочную тему: Барсуков обес­покоился, затосковал.
     --  Я  готов  ради  них  в  лепешку,  --  говорит  он. --  Но несколько
сезонов...
     -- Леша,  если  упустите сейчас, то  на  всю жизнь угне­тенное дыхание,
серьезный спорт недоступен. А ведь растут будущие мужчины!
     -- Несколько  сезонов на юге я не  осилю. Организаци­онно, материально,
всяко, -- хмуро говорит Барсуков.
     -- Вы считаете мое поведение навязчивым?
     -- Да нет, ни к чему не обязывающий разговор.
     -- Не совсем так, Леша. Я действительно могу вам помочь!

x x x

     Подкидин  беззаботно   идет  по  улице,  и  все  вокруг  вызывает   его
доброжелательный интерес. Повернув за угол, он сталкивается с Томиным. Порой
случается, что наткнувшиеся друг на друга пешеходы не могут сразу разойтись,
вместе делая шаг то в одну сторону, то в другую. Внешне и Томин с Подкидиным
без толку топ­чутся у края тротуара, но к  этому добавляется  короткий тихий
диалог:
     -- Подкидин?
     -- И что?
     -- Уголовный розыск. Вы нам нужны. Садитесь в ма­шину!
     Машина без опознавательных  милицейских  знаков уже притормозила  около
них, и задняя дверца приглаша­юще распахнута.
     И еще один  человек, оказавшийся за спиной у отшат­нувшегося Подкидина,
говорит ему в затылок:
     -- Спокойно, Подкидин, без глупостей.
     Обмякший,  посеревший, садится он в машину.  Че­ловек, стоявший  сзади,
садится  рядом с ним, Томин впереди. Машина отъезжает,  не привлекая ничьего
вни­мания.
     В  кабинете  Знаменского  --  Подкидин,  Томин,  у две­ри  --  помощник
инспектора и понятые.
     -- Подпишите протокол задержания.
     -- Ничего не подписываю! -- Подкидина трясет как в лихорадке.
     Томин вносит соответствующую  пометку  в  протокол,  отпуская  понятых,
засвидетельствовавших отказ.
     -- Сейчас придет хозяин кабинета, следователь по особо важным делам. Он
задаст вопросы, которые его интересуют.
     -- По  особо  важным?! Да  за мной никаких дел, не то  что важных!  Вот
встану  и уйду! Стрелять, что  ли,  буде­те? -- Он и впрямь встает и  делает
движение к выходу.
     Страж у двери преграждает ему путь.
     -- Плохо начинаете, Подкидин, -- предупреждает Томин.  -- Себе во вред.
Вы ведь задержаны как подозре­ваемый.
     --  По-до-зре-ва-емый!  В  чем  же,  хотел  бы  я  знать!  --  Подкидин
возвращается и стоит лицом к лицу с То­миным.
     -- Я сказал: кража. Подробней объяснит следователь.
     --  Понятно... Нашли меченого... Эти штуки  и фокусы я знаю!  Я вам  не
помощник на  себя  дело  шить!  Все! Рта не открою, слова не  скажу!  --  Он
опускается на место, вынимает пачку "Беломора", щелкает зажигалкой.
     Пал Палыч  молча  проходит и садится за стол, запол­няет бланк допроса.
Произносит, как положено:
     --   Я,  следователь   Знаменский...  такого-то   числа  в   поме­щении
следственного управления допросил... Как вас зовут?
     --  Никак  не  зовут, --  говорит  Подкидин, пуская дым в  потолок.  --
Показаний не даю, объяснений не даю. Будьте счастливы своими подозрениями...
Это я выража­юсь культурно, на русский язык сами переведете.
     -- У вас нет оснований принимать  в  штыки следова­теля,  -- изумляется
Пал Палыч.
     --  Можете записать в протокольчик, что я вас... обо­жаю! -- Это звучит
не лучше, чем оскорбление.
     -- В  подобном стиле намерены разговаривать и даль­ше? -- холодно, но с
любопытством наблюдает его Пал Палыч.
     Подкидин молчит.
     --  Если вы отказываетесь защищаться  от  наших подо­зрений...  --  Пал
Палыч делает  выжидательную паузу, но, не дождавшись ни слова, договаривает:
-- тогда нам оста­ется вас изобличать.
     -- Дав-вай-те! Изобличайте! Горю нетерпением!
     Что  испытывает  Подкидин на самом деле,  выкрики­вая эти рваные фразы,
неведомо, но выглядит он донель­зя развязно и нагло.

x x x

     Вероника  Антоновна Былова  в  волнении ведет  крайне  важный  для  нее
разговор с бывшей женой сына.
     -- Да,  -- горячо  говорит  Вероника  Антоновна, -- да, я боялась  гор!
Какая мать не боялась  бы,  Стелла?  Особенно  после  той  трагедии.  Колю и
Дашеньку  Апрелеву  я любила  как родных.  Такие  были  чистые,  счастливые!
Помнишь, как Дашенька чудесно смеялась?
     -- Помню, --  с  едкой горечью произносит Стелла. -- А  Коля был хирург
божией милостью. Он мог бы спасти сотни людей.
     -- Да,  смерть не  выбирает. Невыносимо  знать,  что  Коля  с Дашенькой
погибли!.. А Марик был рядом, его чудом миновало! Я до сих пор боюсь, что он
не устоит и опять пойдет "покорять вершины"!
     -- Не бойтесь, не пойдет, -- с презрением к Марату произносит Стелла.
     -- Но ты же ходишь?
     -- Я -- да.
     -- Стелла, --  приближается  Вероника Антоновна к главному, -- он винит
меня в том, что вы разошлись!
     -- Вас? К вам я не имею претензий, -- бесстрастно возражает Стелла.
     -- Но если все-таки я была  неправа  перед  тобой...  в чем-то... то по
неведению, по недомыслию...
     Сказано столь искренне, что Стелла смягчается.
     -- Вероника  Антоновна,  разве мы  когда вздорили? Зачем этот покаянный
тон? Со  мной вы  были  ласковы и терпеливы. Я же не  умела  простых  вещей.
Норовила все состряпать из консервов и крупы. Словом, не пода­рок в дом.
     -- О, ты очень скоро научилась, дружочек!
     -- Положим,  не  скоро,  но научили меня  вы. Как-то  ухитрились  между
гастролями.
     Подобие  прежней  близости  объединяет  женщин,  и  Вероника  Антоновна
приободряется.
     -- Знаешь, даже когда  ты замороженная,  как  ледник,  я  могу с  тобой
разговаривать... Стоит  заговорить с Мариком -- и сразу...  глупею,  что ли?
Чувствую, что надо бы иначе, но слова пропадают, мысли пропадают.
     Стелла понемногу отворачивает от нее вновь камене­ющее лицо.
     -- Послушай, недавно он вдруг... ты ведь знаешь, как он  владеет собой,
а тут -- больно  вспомнить --  вдруг с такой горечью  о  вашем разрыве...  С
таким сожалением! Стелла, он любит тебя! У него нет другой, и ты не замужем.
Вернись к нам, Стелла!
     Та  ожидала  чего  угодно,  только  не  призыва  в  лоно  семьи. Однако
недоумение ее проступает словно из-под слоя льда.
     -- Марата я вычеркнула из жизни.
     -- Но ты же пришла... я попросила -- и ты пришла!
     -- Атавизм: реакция на крик из-под трамвая. Кида­ешься, хотя  известно,
что нужна реанимация.
     -- Это... случайное сравнение?.. Кому нужна реанима­ция? Марику?
     -- Не суть важно.
     -- Не  уклоняйся. Ты  всегда  козыряла прямотой. Я хочу  откровенности!
Марику --  реанимация?  Почему? Он не умирает! Что ты думаешь  о  Марике? --
Вероника  Анто­новна  повышает  и  повышает голос  и даже ногой  напос­ледок
топает. И у Стеллы вырывается:
     -- Марат -- это лопнувший супермен. Его уже нет, не существует!
     -- Бог мой, опомнись! Нет, в тебе просто говорит оскорбленная  женщина.
Как это он не существует?! Не знаю, из-за чего вы разошлись, у тебя характер
ой-ой, а может, и  Марик  поступил неладно, допускаю, но нельзя  же хоронить
заживо!  Он  яркий,  гордый, одаренный  чело­век, у него  блестящее будущее!
Бывает эгоистичен, со­гласна, но в корне -- хороший! Одно то, что ради моего
покоя пожертвовал альпинизмом и всеми друзьями...
     -- Пожертвовал ради вас? Забавно!
     -- Забавно? Стыдись!
     Помолчав, Стелла унимает раздражение:
     -- Простите, Вероника Антоновна! Зря я, не обра­щайте внимания.
     -- Твои слова...  Понятно,  что сгоряча, но он действи­тельно  какой-то
опустошенный. Нерадостный.  Бедный мой мальчик!..  Что  мне  делать, Стелла?
Посоветуй что-нибудь, ты умная!
     -- Мне нечего советовать.
     -- Тогда хоть расскажи попросту,  без реанимаций, что у вас  произошло?
Почему он изменился?
     -- Не могу...
     -- Что  же, тогда извини,  что  побеспокоила! --  С  нео­стывшей обидой
Вероника Антоновна провожает Стеллу к  двери в прихожую и видит  входящих  в
квартиру Марата и Барсукова.
     Встреча со Стеллой -- неожиданная и болезненно неприятная для Марата.
     -- Добрый вечер, -- бормочет он и скрывается в своей комнате.
     Приотставший  Барсуков  засмотрелся  на  Стеллу  и,  заметив,  что  она
потянулась к вешалке за курткой, бро­сается помочь.
     -- Разрешите?
     -- Благодарю.
     Только  всего и  сказано,  но  вот  уже  Стелла  коротко  простилась  с
хозяйкой, вот хлопнула за ней дверь, а Барсуков все стоит в передней, и лишь
окрик Марата сдвигает его с места.
     -- Марат, кто она? -- первым делом интересуется Барсуков.
     Марат смотрит в пространство.
     -- Это к матери... Так на чем мы остановились?
     Оба не сразу  могут вспомнить, потому что думают  о  Стелле  --  каждый
свое.
     -- Кажется, по поводу прежней работы... инженер-испытатель...
     --  Да,  --  кивает  Барсуков.  --  Гонял  тяжеловозы,  но­вые  модели.
Автодром, пробеги  через полстраны, разные дороги. Мне  нравилось. И  деньги
другие... Из-за плаксиков бросил. Пока  устроился простым шофером --  только
бы рядом с домом.
     -- А случались опасности, риск?
     -- Когда участвовал в  ралли, то...-- Он улыбается  воспоминанию: -- "И
какой же русский не любит быст­рой езды!.."
     --  ...как  сказал Николай Васильевич Гоголь.  Певец тройки, на которой
катался господин  Чичиков... Насчет ребят, Леша, я закинул удочку. Поворошил
старые связи  в  курортном управлении.  На  словах твердо обещали.  Соби­рай
справки и ходатайства.
     -- Ох, если б выгорело!.. -- И внезапно: -- Марат, она тоже певица?
     Марат дергается.
     -- Почем я знаю!

x x x

     Несколько человек сидят на стульях поодаль друг от друга. Подкидин в их
числе.
     -- Вы утверждаете, что это не  ваша?  -- говорит  ему  Томин, показывая
записную книжку.
     -- Не моя.
     Томин выглядывает в коридор.
     -- Прошу!
     Входит проводник со служебно-розыскной собакой.
     Подкидин меняется в лице.
     --  На  столе лежит  записная  книжка, -- объясняет за­дание Томин.  --
Собака должна определить владельца.
     Проводник дает овчарке понюхать книжку и командует:
     -- След!
     Собака методично обнюхивает всех, начиная с Томина.  Напротив Подкидина
садится и лает.
     Тот вжимается в спинку стула.
     -- Цыц, паскуда! -- кривится Подкидин.
     Собака снова лает.
     -- Ну моя  она,  моя,  моя!.. -- кричит  он тогда,  словно  признаваясь
персонально овчарке...

x x x

     -- Считаешь, псина отобьет у тебя хлеб? -- шутливо спрашивает Пал Палыч
у Кибрит.
     -- Собачье опознание экспертизу не заменит.
     --  Экспертизу, Зиночка,  ничто  не  заменит!  Изымем  образцы  почерка
Подкидина и отдадим  тебе в  белы  руки.  Саше просто не терпелось  поскорей
переломить его на­строение.
     -- Повернись-ка, нитка прилипла.  -- Она снимает с пиджака  Знаменского
нитку,   скатав   ее   в   комочек,   хочет    кинуть   в   пепельницу,   но
приостанавливается. -- Кто это курил?
     -- Подкидин.
     Она садится, придвигает пепельницу и рассматривает два окурка.
     -- Любопытно... тоже "Беломор". Даже очень любопыт­но,  Пал  Палыч! Где
наше заключение по окуркам?
     Пал  Палыч  раскрывает  папку  с  делом.  Кибрит  прогля­дывает  текст,
сверяясь глазами с тем, что видит в пепель­нице.
     -- Дай что-нибудь... хоть карандаш. --  Она поворачи­вает окурки так  и
эдак.  -- Я  же  чувствую -- знакомый прикус!  Щербинка на зубе...  вон она,
отпечаталась точно так же.
     -- Не может быть!
     -- Почему? Советую направить к  нам  в НТО. Думаю, у  тебя  будет одним
доказательством больше.
     Пал Палыч отнюдь не проявляет энтузиазма.
     -- Больше не значит лучше.
     Смысл афоризма  Кибрит не  успевает  выяснить,  так  как  Томин  вводит
Подкидина и торжествующе подмиги­вает из-за его спины. Да результаты понятны
и без того: Подкидин валится на стул, как человек отчаявшийся и обреченный.
     -- Зина,  если  можешь, погоди,  не исчезай,  -- говорит  Знаменский  и
оборачивается к Подкидину: -- И стоило напрасно отпираться, Подкидин?
     Подкидин молчит.
     -- Не хотите сказать, при каких обстоятельствах поте­ряли книжку?
     -- Не терял я... не должен был... берег...
     -- Пал Палыч, можно вопрос? -- говорит Томин.
     -- Пожалуйста.
     Томин берет со стола конверт, вынимает из него кожаную перчатку.
     -- Вот еще кто-то тоже потерял. Не ваш приятель-маляр?
     Подкидин вытаращивается на перчатку.
     -- Ччертовщина! И она у вас?
     -- Угу. Чья это?
     -- Моя!
     Томин озадаченно поднимает брови, Знаменский хму­рится.
     -- А не приятеля? -- осторожно спрашивает он.
     -- Какого еще приятеля? Моя и есть.
     -- Не торопитесь, Подкидин.
     --  Говорю  "не  мое" --  не  верите. Теперь говорю "мое"  -- опять  не
верите. Что я, свою перчатку не знаю? Моя и есть.
     -- Где могли обронить?
     -- Понятия не имею... А где нашли?
     Томин подсаживается поближе.
     -- Разреши! --  просит он, и Пал Палыч уступает ему следующие  вопросы,
пристально наблюдая за реакцией Подкидина.
     -- Ваша, значит? А левая цела?
     -- Выкинул.
     -- Выкинули... Так вот, правую нашли  на  месте пре­ступления.  Кто-то,
представьте  себе, обворовал  мага­зин!  --  И  без  паузы:  -- Где вы  были
двадцать  восьмого  прошлого  месяца,  в  субботу?.. Отвечайте на вопрос! --
добивается Томин. -- Где были в субботу днем?
     Подкидин загнанно озирается  и почему-то начинает сбивчиво рассказывать
Кибрит:
     -- Непричастен я...  вот  что хотите! Надо сообразить, где был двадцать
восьмого... двадцать восьмого... --  Но  продолжает  о другом: -- Перчатка у
меня пропала  недели три уже... нет, четыре. И книжка примерно. Хватился про