нельзя. Постараемся обеспечить безопасность лю­дей.
     -- Саша, а я бы рискнул, -- говорит подошедший Данилов.
     -- У этой истории  есть предыстория... --  тихо отвечает  Томин. -- И в
предыстории, возможно, замешан кто-то из здешних так­систов. Усек?
     -- Простите, что я снова, -- беспокоится старшая, -- но  как обеспечить
безопасность?
     Томин кивает:
     -- Пойдемте, объясню.
     Все  трое  подходят  к  щиту,  где  рассортированы бланки-заказы. Томин
вынимает наугад несколько листочков.
     -- Читаем.  Подача  в  восемнадцать часов,  гостиница "Ленинг­радская",
место назначения  -- площадь Ногина. Реально на по­добном маршруте завладеть
машиной?
     -- Центр, часы пик -- нет.
     -- Верно, Галина Сергеевна. Дальше Черемушки -- Малый театр.
     -- Отпадает.
     -- Коломенское -- Востряково. Двадцать два тридцать.
     -- Нехорошая поездка.
     -- В  вас проклевывается детективная жилка. Рейс взят на контроль. Все,
что  здесь, --  он  указывает на  щит, --  как видите,  проходит через  руки
Самойлова.
     Самойлов   сидит  за  отдельным  столиком,  изучая  бланки;  перед  ним
расстелена карта.
     --  Теперь  давайте порассуждаем,  --  продолжает  Томин. -- Звонить  и
заказывать из  чужой  квартиры  -- недолго и  влипнуть.  Что для  них  самое
спокойное, а для нас, следовательно, самое тревожное?
     -- Поймать свободную машину, -- подсказывает Данилов.
     -- Да, случайная посадка. Подозрительные ездки мы будем подстраховывать
патрульными машинами ГАИ. Ну и еще кое-чем. Повторим-ка наше воззвание.
     Старшая включает переговорное устройство.
     -- "Букет" вызывает все машины на линии...

     * * *

     Трое  суток  посменно  отдежурили  муровцы  в  "Букете".  Кирпичов  все
нерабочее  время тоже проводил там,  там и спал на диванчике, чтобы быть под
рукой для опознания грабителей. Все пока безрезультатно.
     Невесело   возвращается   Томин  домой.  Навстречу   ему  по  лест­нице
спускается  Борис   Петухов,  за  спиной  рюкзак.  При  виде  Томина  делает
испуганное движение назад, но прятаться поздно.
     -- Та-ак. Карету мне, карету?
     -- Да я... знакомая пригласила, немного проветриться...
     -- Когда поезд?
     -- Десять сорок пять, -- автоматически отвечает Борис.
     -- Ту-ту -- и прощай неприятности. Блистательный ход!
     -- Саш, ну слушай... ну можно с тобой как с человеком?
     -- Я и есть человек. Незаметно?
     -- Заметно, заметно!  -- заводится  Борис. -- Под  милицейским мундиром
бьется благородное сердце! Не то что у некоторых, да?
     Томин  молча  смотрит на  него усталыми  глазами.  Сейчас бы поесть  да
завалиться спать...
     -- Я тут уже восемь дней! За каким чертом мне здесь сидеть?
     -- А родители?
     --  Может, так даже лучше, Саш. Скажут, вызвали срочной телеграммой, --
и меньше разговоров.
     -- Отец с матерью на ладан дышат, впереди  следственные процедуры, суд.
Пусть все тянут одни?.. Давай билет!
     -- Нету билета. Рассчитывал на вокзале схватить.
     -- А и есть -- пусть пропадает. Заворачивай обратно.
     -- Не имеешь права! -- слабо артачится Борис.
     -- Имею. Не юридическое, так моральное. -- Он берет Петухова за локоть.
-- Когда-нибудь сам спасибо скажешь.
     Дождавшись, пока  тот  войдет в квартиру, Томин направился было дальше,
но засомневался...
     А Борис стоит  в передней, не  снимая  с  плеч  рюкзака.  Прислу­шался,
тихонько приоткрыл дверь... и оказался лицом к лицу с Томиным.
     -- Гражданин, вы задержаны  при  попытке к бегству!  -- Томин старается
взять добродушный тон.
     -- Может, я под домашним арестом?!
     -- Не шуми.
     Борис в сердцах  скидывает  рюкзак  на пол  и уходит  в комнату. Томин,
улыбаясь, двигается следом.
     -- Поймал и радуется! Тоже мне, великий сыщик! Ловил бы кого положено!
     --  Гляди-ка,  замок  новый   вставил,  прибрал,  даже  пол  подмел.  А
цветочек-то не завял.
     -- Зря ты меня не  пускаешь, --  впадает Борис в  страдающий тон. --  Я
ведь тут... ну прямо по уши в навозе! Старики чего-то наплели, пойдут теперь
насмешки...
     --  Ты  тоже  сочинял. Отец у тебя не  отставной бухгалтер,  а  большой
ученый, вместо домика на восьми сотках -- загородная вилла.
     -- Откуда?! -- отшатывается Борис.
     -- Пал Палыч у Хабарова выспросил.
     -- Этот Пал Палыч меня возненавидел с первой минуты!
     -- Он тебе просто не поверил с первой минуты.
     --  Нет, не просто! Как он меня обхаживал! То лестью, то хитростью. Все
испытывал... Ты знаешь, я иск написал, -- говорит он упавшим голосом. -- Вот
до чего довел... Может, за мной есть грехи, но на чужое я не зарился. Да еще
на чье!..
     -- Иск в дело не подшит.
     -- Но ты ведь знаешь. И я знаю.  Главное, что обидно -- не нужны мне те
деньги!  Все вот тянутся, жилы  рвут, чего-то там достигают. Кому должность,
кому  магнитофон какой-нибудь сумасшедший нужен или еще что. А я что потопал
-- то и полопал... Лег -- свернулся, встал -- встряхнулся.
     Томин садится верхом на стул и смотрит на Бориса вниматель­но.
     -- Хочешь  верь -- хочешь нет. Старики, между  прочим,  тоже на  деньги
были не жадные. Пошлешь четвертак, мать накупит дребе­дени и обратно шлет. У
меня одних галстуков штук тридцать.
     -- Значит, честолюбием не мучаешься? А зачем приукрашивал свой портрет?
Именитые родственники, невесты-красавицы?
     -- Что я думаю и как себя внутри ценю, это личное дело. Но  люди должны
меня уважать. Тут уж извини!
     -- Боря, если сам себя не уважаешь, другие не будут.
     -- Слушай, ну нельзя же признаться, что я весь тут, и больше ничего! --
Прижав  обе  руки к груди,  он с  обидой взирает на  Томина:  простых  вещей
человек не хочет понимать!
     -- А почему,  собственно, нельзя? Давай  разберемся. Ты не воруешь?  Не
спекулируешь?
     -- Иди ты!
     -- По меркам Хабарова почти непьющий. От работы бегаешь?
     -- Куда от нее убежишь?
     -- Правильно.  Получаешь во  всяком случае, больше  моего. Может, какой
талант в землю зарыл? -- отвлекает Томин от наболевшей темы.
     --  Там зароешь,  --  хмыкает Борис.  --  Ты  пробовал  вечную мерзлоту
копать?
     -- Так. Подведем  итоги.  Ты  не академик. Не герой. Не мореп­лаватель.
Примерно, плотник.
     -- Хм... -- кривится Борис. -- Припечатал, так припечатал. Дальше?
     --  Дальше:  плотник  ты  честный,  трудишься  в  сложных  услови­ях  и
приносишь обществу посильную пользу.
     --  Пионерским  собранием  запахло.  Если  будешь  перевоспиты­вать,  я
ушибить могу, имей в виду!
     --  Нет,  мы,  что  называется,   беседуем  за  жизнь.  Ты   высказался
откровенно?  Высказался.  Дай   мне...  Раньше  на  базарах  стояли  смешные
фотографы. У них был ящик гармошкой на треноге, помнишь?
     -- Ну!
     --  И обычно  была  картина: например,  джигит с  саблей, но  без лица,
вместо лица -- дырка. Клиент сунет в нее голову -- и готово дело, на коне.
     -- Ну?
     -- Сняться  так,  Боря,  можно. Но каждый день эту бутафорию таскать --
шею свернешь. И зачем? Помогал тебе папаша профессор и вилла?
     -- Ну...
     --  Мешали,  Боря!  Кто-нибудь позавидует мельком  и  забудет.  Зато ты
непрерывно помни... чтоб не споткнулся бутафорский конь. Прав? Нет?
     Борис угрюмо отвернулся, даже "нукать" перестал.
     -- А закадычные друзья у тебя есть? -- донимает Томин. -- Наверно, нет.
Сближаешься  с людьми до определенной  черты, пока  можно в душу не пускать.
Откуда дружба?  Или любовь?  Допустим,  женишься.  На какую виллу повезешь в
отпуск жену?
     -- Да иди ты, хватит уж...
     --  Нет,  ну  почему  тебе  не  быть  самим  собой?!  В  открытую,  без
похвальбушек? Чего зазорного! Высот не достиг? Но ведь и не рвался. Прими ты
себя  таким, как есть!  И  другие  примут. Погляди в  зеркало --  нормальный
мужик. Здоровый, видный. Чего надо?
     Борис  щурится  и  поводит  широкими плечами,  будто  примеря­ет  новую
одежду.
     -- Саш, это в пользу бедных или начистоту?
     Во весь рот, со стоном Томин зевает:
     -- Для дипломатии слишком  устал. Скажем  так:  ты  моих вос­торгов  не
вызываешь. А уважать -- я бы тебя уважал. Если б не вранье, я б тебя вот так
уважал!

     * * *

     Наскучив вести  пустые  допросы  (десятистепенные  знакомые Петуховых),
Знаменский под  вечер тоже заявился в "Букет". Вживается в  эфирный  галдеж,
где  кроме переговоров с  диспетчерами  слышны  и посторонние  реплики: "Как
дела?", "Когда кон­чаешь?", "План у меня дымится". Это водители между собой,
хотя и не полагается засорять волну.
     Час минул. Полтора. Все чем-то заняты, а Пал Палыч слоняет­ся без дела.
Присел возле Томина, который делает пометки в бланках-заказах. Из динамика:
     -- Коль, слышишь?
     -- Слышу. После смены -- как договорились?
     -- Само собой. Как ты?
     -- А загораю на куличках. Возил каких-то шизиков.
     Томин наощупь прибавляет звук.
     -- А чего они?
     -- Сели -- будто в  Щелково, больную мамашу проведать, и все  "гони" да
"гони". Я говорю, машина завтра в капиталку  идет, забарахлить может. Тогда,
говорят, нас не устраивает. Вылезли -- и в метро.
     -- Володя, Данилова сюда быстро! -- окликает Томин Самойло­ва.
     -- Загораю теперь на Щелковской... Ладно, значит, после сме­ны?..
     Подходят Данилов и Самойлов.
     -- Други,  у Щелковского  метро  стоит такси,  которое  два "шизонутых"
нанимали до Щелкова, но раздумали -- машина старая.
     -- Да ну?
     -- Свяжитесь, пусть шофер позвонит старшей из автомата, не по рации.
     Все напряженно ждут. Наконец телефон на столе старшей звонит.
     --  Диспетчерская...  Десять-сорок?..  Передаю  трубку,  с  вами  будут
говорить.
     --  Угрозыск.  Быстро  опишите  своих  пассажиров... --  Слушая,  Томин
расцветает.  --  Та-ак...  Вы  видели,  что  действительно они направились в
метро?..  Сколько  прошло времени?..  Ни  с  кем пока  не  обсуждайте  своих
впечатлений.
     -- Вынырнули? -- ахает Знаменский.
     И  только  теперь  все  ощущают,  как   сильно,  себе  не  признаваясь,
волновались за успех операции.

     * * *

     Ждали  повторения попытки. Больше  всех маялась старшая по смене. Томин
посоветовал Знаменскому:
     -- Побеседуй с Галиной Сергеевной, она нервничает.
     -- Еще бы не нервничать! С тех пор, как несчастье с Мишей Ермолаевым...
я уже рассказывала Александру Николаевичу.
     -- Преступников тогда задержали? -- поддерживает беседу Пал Палыч.
     -- Их-то поймали через день, а он до сих пор в больнице и...
     -- Саша, включи тридцать второй! -- кричит через зал Дани­лов.
     Томин щелкнул кнопкой динамика, звучит разговор диспетче­ра с шофером:
     -- На Первомайской, на Первомайской я. Еду  в Щелково. Пассажиров двое,
багажа нет.
     --  Тринадцать-тринадцать,  мы  в  городе  завалены заказами,  а  вы  в
Щелково!
     -- "Букетик", мужикам очень нужно, оплатят оба конца.
     -- Минуточку, решу.
     Возле девушки-диспетчера Данилов, он ей подсказывает.
     -- Хорошо, тринадцать-тринадцать, поезжайте. Я с вами свя­жусь.
     Через несколько минут эстафету приняли  посты ГАИ. Им  надлежало  взять
под строгий контроль выезды на Щелковское шоссе.  Такси с указанным номером,
а  также  с номерами, забрызганными  грязью и  плохо  различимыми подвергать
проверке, чтобы выявить пассажиров с известными приметами.
     Опять ждали. Почему-то возникло  общее убеждение, что пас­сажиры  -- те
самые, и  одолевал  зуд  поговорить с шофером. Но  понимали, что без  повода
нельзя -- мужики могут насторожить­ся.
     -- Придумайте повод, Галина Сергеевна -- не выдерживает Томин.
     -- Я? Ой... Если предложить поездку из Щелкова во Внуково...
     -- Мечта таксиста!
     Старшая бежит в радиокабину.
     -- Соня,  скажи  тринадцатому, что есть заказ из  Щелкова во Внуковский
аэропорт. Весело, поняла?
     Девушка вызывает водителя, предлагает соблазнительный заказ.
     -- Смотря на какое время, -- отзывается шофер.
     -- А через сколько вы там будете?
     -- Да не скажу пока, у пассажиров заезд тут в городе.
     -- Да?..  -- Девушка на  секунду теряется.  --  Тогда свяжитесь со мной
попозже, может, все-таки успеете...
     -- Куда их понесло? -- хмурится Знаменский.
     -- Решили что-то  переиграть...  Эх,  как бы чистенько  мы  их взяли на
Щелковском шоссе!
     -- Александр  Николаевич,  Арутюнова-то,  водителя, предупре­дить бы...
хоть намекнуть, чтоб остерегался! -- умоляет старшая.
     --  Любой намек они поймут раньше него. Теперь уже спросить, где именно
он едет, и то небезопасно.
     -- Саша, выход должен быть! Думай!
     Томин шагает из стороны в сторону.
     Думай... думай... думай... -- Останавливается. -- Он из какого парка?
     -- Из первого.
     --  Данилов, зови Кирпичова! Галина Сергеевна, они сейчас поговорят,  а
вы прервите, будто Кирпичов  на линии. Арутюнова  из своего парка знаете? --
встречает он вопросом входящего Кирпичова.
     -- Знаю.
     -- История с Ермолаевым ему известна?
     -- Всем известна.
     -- И то, что он из больницы еще не выписан?
     -- Само собой.
     -- Идемте,  переброситесь с ним парой  фраз.  Его надо предупре­дить об
опасности.
     Кирпичову все ясно.
     -- Эй, Гошка! -- зовет он в микрофон. -- Две чертовы дюжины!
     -- Кто еще зовет?
     -- Это я,  Артем. Новость есть. Просили передать, что  у тебя все шансы
сегодня встретиться с одним человеком -- с Мишей Ермо­лаевым.
     -- Шутки шутишь?
     --  Не  шутки, а точно. Ты не  перебивай,  некогда.  Тебе с Ермола­евым
встречаться вовсе не к чему, верно я говорю? Сообрази хорошенько!
     Арутюнов отвечает после паузы словно бы спокойно, но очень медленно.
     -- Ага. Что-нибудь соображу.
     --  Товарищи  водители!  --  строго прерывает  старшая.  -- Прек­ратите
посторонние  разговоры,  мешаете  работать!..  "Букет"  вы­зывает  свободные
машины в районе  Проспекта Мира,  Шаболов­ки, Парка культуры... -- имитирует
она диспетчерскую рутину.
     -- Похоже, понял, -- облегченно вздыхает Данилов.
     -- Но что один против двух!.. -- качает головой старшая.
     -- Если не растеряется, сможет, -- уверен Кирпичов.
     Они ждут несколько минут, давая шоферу время для размыш­ления. И снова:
     -- Вызываю тринадцать-тринадцать. Ответьте "Букету"!
     -- Слушаю.
     -- Заказ из Щелкова в аэропорт снимать с вас или нет? Люди нервничают.
     -- Жалко мне этот заказ, "Букетик",  да,  видно, не  судьба.  Мимо меня
сейчас девятнадцать-двадцать восемь проскочил, пустой. Отдайте ему.
     Сумел-таки Арутюнов дать зацепку!
     -- Вызываю девятнадцать-двадцать восемь. Вызываю девят­надцать-двадцать
восемь, -- поспешно выкликает девушка.
     -- Девятнадцать-двадцать восемь на приеме.
     -- Где вы находитесь?
     -- В Сокольниках. Оленьи пруды.
     Томин мгновенно кидается звонить в ГАИ:
     --  Автомашина  тринадцать-тринадцать изменила маршрут:  Сокольники, на
трассах, расходящихся от Оленьих прудов!

     * * *

     На аллеях Сокольников разыгрывается короткая погоня.
     Такси тринадцать-тринадцать  засекли патрульные  машины,  но  Арутюнов,
повинуясь, видимо, приказу пассажиров, вынужден уходить от преследования.
     И  только  когда  милицейская  машина   вылетает  из  боковой  аллеи  и
останавливается поперек дороги, а сзади несется вторая, такси тормозит...

     * * *

     Наутро Тамара Георгиевна Томина с облегчением отправится по  магазинам,
не опасаясь встреч с соседями. А сам Томин недели полторы будет пользоваться
в доме исключительной популяр­ностью.
     Но  другая победа останется ему  неизвестной, потому  что не увидит он,
как Петухов предпринимает первые шаги на новой стезе.
     -- Вот так, -- говорит он за чаем у тетки. -- Не академик, не герой, не
мореплаватель и не плотник, да! Бригадир грузчиков! Это, между  прочим, не в
конторе сидеть. Ящики сами не бегают.
     У Надежды Ивановны голова кругом.
     -- Как сейчас вижу тебя маленького... -- бормочет она. -- Закутан в три
шарфа... носик красный...
     -- Ну! Теперь, если надо, и собачью упряжку снаряжу и обед сварю. Одним
словом, работаю, хлеб задаром не ем. Чего мне стыдиться?
     --  Бог  с  тобой,  Боренька, стыдиться  тут нечего! Но Аня... так  она
гордилась, что ты вышел в люди!..
     -- Надо заведовать Северным полюсом, чтобы считаться чело­веком, да?
     -- Да нет же! Я говорю, для Ани удар и для отца.
     -- Да  что они, не знали, что ли?  Наивная ты душа! Они  на этом спокон
веку  помешаны:  мы,  мол,  не  добились, но  перед  тобой  любые  дороги  и
возможности!.. То к какой-то немке  в группу  пристроили,  до сих пор помню:
"Анна унд Марта баден",  в смысле -- моются. То  кинулись музыке учить, хоть
мне медведь оба уха отдавил... Все им мерещилось что-нибудь особенное, и все
для  показухи, понимаешь? Я,  может, со  зла и куролесил.  А когда  из  дома
смылся, они принялись сочинять  похвальбушки... Вот  ты, тетя Надя,  старуха
трезвая, ты скажи: такого, какой я есть, обыкновенного -- ты уважаешь?..



    Ольга Лаврова, Александр Лавров.
    До третьего выстрела


     Origin: Электронная библиотека Алексея Снежинского



     Они встретились  в  коридоре на Петровке, 38  --  Знаменский и стройная
светловолосая  девушка в вязаном нарядном платье. Лицо было знакомое, и  Пал
Палыч поздоровался, но  не сразу  понял,  кто  она.  Прежде он видел девушку
только в  милицейской форме, когда бывал в Бутырке. Там, в проходной тюрьмы,
она сидела,  отгороженная  от посетителей  стеной  металлических прутьев,  а
посетители -- адвокаты  и следователи -- коллективно ухаживали за миловидной
дежурной, ведавшей вызовом аресто­ванных и распределением кабинетов.
     Знаменский тоже  любил  поболтать  с  ней, знал,  что  учится заочно на
юрфаке,  и однажды обещал посоветовать, какую  выб­рать  специализацию после
диплома.
     --  Вот  и  пришла  советоваться,  Пал Палыч,  --  девушка  с  улыб­кой
протянула пропуск, умалчивая, что битый час дожидалась под дверью.
     Апартаменты у Знаменского после повышения новые, поп­росторней. И диван
новый, без  коварно торчащей  пружины.  Вполне пригодный  для неофициального
разговора тет-а-тет.
     --  Итак, Антонина Васильевна Зорина. Года четыре сдавал  вам  в окошко
оружие,  получал взамен ключ и, честно  говоря, не знал,  что вы --  Зорина.
Ниночка и Ниночка.
     -- А я столько раз держала в руках ваш  пистолет, что помню царапину на
рукоятке.
     -- Справа или слева?
     -- Справа.
     -- Вы, оказывается, наблюдательны.
     Девушка смущенно опустила глаза.
     -- Я все годы мечтала:  вот подойду к окошку  с наружной стороны и сама
получу ключ от следственного кабинета.
     -- Так вы хотите стать следователем?
     -- Конечно!
     -- Даже "конечно". А собственно, почему?
     -- Ну... долгий разговор.
     На самом деле разговор  короткий, но абсолютно  для Ниночки немыслимый;
пришлось бы сказать: "Пал Палыч, вы -- мой идеал".
     Если  бы  у  нее  хватило  духу  на  подобное  признание, неведомо, как
обернулась   бы  судьба.  Но   поскольку   духу  не   хватает,   Знамен­ский
руководствуется общегуманными соображениями:
     -- Попробую вас отговорить, Ниночка.
     -- То есть, на что-то серьезное я не гожусь?
     -- Не в том дело.
     Не знаю, годишься ли ты для следственной должности, но она для тебя  --
нет. Зачем раньше времени вгонять себя в гроб?
     -- Вы ведь, помнится, колебались -- то ли юрфак, то ли педаго­гический.
Или путаю?
     -- Когда-то колебалась.
     -- Тогда вам прямая дорога работать с детьми!
     -- Как -- с детьми?
     --  Есть  такая  прекрасная  должность   --  инспектор   по   работе  с
несовершеннолетними.
     -- Но у меня голова набита криминалистикой...
     --  Ниночка, что бы следователь ни делал со своей  криминалис­тикой, он
не  может  изменить того, что преступление  произошло!  А  его  нельзя  было
допускать