Сергей Филиппович говорил
ровным тоном: "Нервишки шалят. После всего пережитого". Вот и сейчас помянул
нервишки и спокойно вернулся к прерванной беседе:
     -- Так, значит, чуть не убили?
     -- Пырнули ножом, лежит в больнице без сознания, -- подтвердил Афоня.
     -- А за что?
     -- Никто не знает. Самого спрашивали -- тоже не знает.
     -- Как же спрашивали, раз без сознания?
     -- Очнулся  на  минутку,  --  Афоне  нравилось переска­зывать  страшную
историю. -- И кто такой?
     -- Да вы его  даже  видели.  Он  вчера на стадионе рядов на  пять  ниже
сидел. И все нам рукой махал. А вечером его... представляете?
     -- На стадионе? Нет, не обратил внимания.
     -- Вообще-то, жалко дядю Лешу, он был малый ни­чего.
     Игнат  слушал вполуха: снова  танцевали,  снова взле­тала и рассыпалась
волна светлых волос по обнаженным плечам.
     Сергей Филиппович заговорил между тем веско и внушительно:
     --  Что поделаешь, детки, в жестокий век живем. Од­ного Кеннеди  убили.
Другого убили.  Кинга убили.  Уже на Папу Римского с ножом кидались. На этом
фоне случай с каким-то дядей Лешей --  пустяк. Почти естественный  отбор. А,
Игнат?
     Обернувшись, тот  увидел, что  Афоня  стащил  сигаре­ту  из его пачки и
курит.
     -- Афанасий!
     -- Подумаешь... -- протянул Афоня и ткнул сигарету в остатки свеклы.
     -- Извините, не уловил про естественный отбор.
     -- Эх,  Игната, много я чего повидал на своем веку? Стариковские мысли,
они  едкие.  Иногда  этак раздумаешься  о жизни... Вот  волк идет за оленьим
стадом. Кого он ест? Слабого, больного. Без него олени  выродятся. Он -- как
санитар.  А у людей?  Ты  посмотри хоть направо,  хоть налево. Тупые,  спина
колесом,  глазки сонные. А вон  тот? Часть брюха, выпирающая из  воротничка,
называется головой. Ну как их не есть? Нет, людям  тоже нужны волки! Истории
нужны санитары.
     Лихо закручено, отметил Игнат.
     -- Но против волков есть дядя милиционер! -- дураш­ливо фыркнул Афоня.
     --  Правильно,  так  и  получается, ребятки!  Закон  что  делает? Вяжет
сильных.  Хочет, чтобы все были  одинаковые и  поступали одинаково.  А  ведь
сильному закон  не нужен, нет. Он нужен, чтобы  дохляков  охранять. Чтобы им
тоже что-то в жизни доставалось!
     Афоня зааплодировал.
     --  А  если,  скажем,  я  -- волк, --  сжал  Сергей Филиппович  сильный
жилистый кулак, -- за каким  чертом мне вкалывать рядом  с Красной Шапочкой?
Она кушает ман­ную кашу, а мне нужно мясо!
     Официант, пробегавший мимо, принял реплику на свой счет:
     -- Помню-помню, три филе. Сию минуточку будет готово.
     Все засмеялись.
     -- Еще по  одной, -- взялся  Сергей  Филиппович за бутылку. --  Люблю я
вас, ребята. Хочется сделать из вас таких людей, чтобы как нож в  масло!.. Я
ведь тебя вот этаким помню, -- показал он Игнату чуть выше коле­на. -- Афони
еще и на свете не было.
     -- Не могу понять, как без меня обходились?
     -- С трудом, -- ответил Сергей Филиппович.
     Всего три месяца  назад  постучал в  их  дверь  этот нежданный человек.
Отрекомендовался   давним   другом   семьи   и   таким   сначала   показался
обременительным!   Уго­щай  его   чаем,   проявляй  внимание,   рассматривай
пожелтевшие  фотографии, с  которых  бесплотно  улыбается мо­лодая  красивая
мама, а крошечный  Игнат  сидит на плече этого самого  Сергея Филипповича --
тогда еще без залы­син и морщин.
     А потом  --  очень  скоро -- братья обнаружили, что  ждут его  нечастых
визитов, что с ним далеко не скучно и словно  бы не так беззащитно на свете.
О себе  Сергей Филиппович говорил мало и с горечью: был  художни­ком, успеха
не  добился,  сменил  множество  профессий,  долго  жил  в  северных  краях,
подробности когда-нибудь после... Ребята подозревали, что он  сидел, но в их
представлении сидеть он мог только "за политику", а это добавляло уважения.
     -- Смотрю я  на тебя,  Игнаша, и будто себя в молодо­сти вижу. Тоже без
отца, тоже без порток, в башке планов вагон, а что впереди -- неизвестно...
     Когда  Сергей   Филиппович  начинал  вспоминать  роди­телей  Никишиных,
бабушку, Игнату делалось приятно-печально,  но и неловко, потому что  старик
(всех,  кому  за  пятьдесят,  Игнат  относил  к  этой  категории)  впадал  в
сентиментальность,  а  сентиментальность  Игнату  претила.  Но  сегодня, под
хмельком, он и сам как-то размяк, настроился на чувствительный лад.
     -- Почему вы бросили живопись, Сергей Филиппо­вич? -- спросил он.
     -- Молодой был, жадный до жизни. А чистым искус­ством сыт не будешь. Да
и что за искусство было? Меня с приятелем пригрел один тогдашний мэтр, -- он
желчно скривился.  -- Приятель  сапоги  писал,  я  --  погоны  и  пу­говицы.
Поточным методом... Приятель ныне член Союза. А  у меня смирения не хватило.
И пошло носить...
     -- Жалко. У вас ведь глаз есть.
     -- Был. Много чего было. Был талант -- погиб. Была любовь, и тоже... не
осилил. Трудно все складывалось. У  нее был муж,  ребенок. Разводов тогда не
давали... Да что говорить!
     Афоня уже некоторое время беспокойно ерзал, нако­нец поднялся:
     -- Извините, я...
     -- Валяй. Вон туда, по  коридорчику,  -- Сергей Филиппович проводил его
отеческим взглядом:  дойдет ли? Порядок,  дойдет. И придвинулся к Игнату: --
Давай о тебе. Перед тобой сейчас выбор. Поедешь по распределению  на чертовы
кулички,  станешь  рисовать  этикетки  для   халвы.  Женишься  с   тоски  на
какой-нибудь провинциалочке, пацанята  пойдут, -- и рубанул: -- Все! С тобой
покончено! А ты истинный художник. Тебе нужны условия, свобода.
     Прав старик. Игнат сам себе твердил это сотни раз, но...
     -- Пока я тут добьюсь условий, -- сказал он, -- мы с Афоней усохнем. Вы
представляете  себе наше,  так сказать,  материальное  положение?  Пенсия на
Афоню, плюс  моя стипендия. Иногда халтура по части халвы. Сколько можно так
существовать? Уже вот тут! -- провел он горлу.
     Официант принес обещанные  филе. Переждав его возню,  Сергей Филиппович
продолжал:
     -- А про брата ты подумал? Ему надо в институт, а  ты в глушь потянешь.
Комнату в Москве потеряешь.
     И это  все  правильно. Только зачем старик душу  растравляет? Мелькнула
бредовая мысль:  вдруг  предложит  оставить  на  него Афоню,  отработать  по
распределению и вернуться? Но нет.
     -- Нельзя уезжать, Игнат. Нельзя! Я постараюсь что-нибудь устроить.
     Афоня вернулся повеселевший, любовно обозрел свою тарелку.
     --  Ого,  какой кусище! С волками жить, --  отвесил он поклон в сторону
Сергея Филипповича,  --  по-волчьи питаться! -- и  основательно  принялся за
мясо. -- А куда вы хотите Игната устроить, Сергей Филиппович?
     -- Если  все пойдет, как я задумал... если получит­ся... -- он погладил
папку с гравюрами, -- славы не обе­щаю, а деньги будут. Выпьем за успех.
     После этой рюмки разговор потек уже вразброд, о чем придется.
     --  А  кто  же  все-таки вашего  знакомого  пырнул? --  вспомнил Сергей
Филиппович между прочим. -- Ника­ких следов?
     Афоня покрутил в воздухе вилкой, капая соусом на скатерть.
     -- Весь дом переворошили. У нас с Игнатом целый угрозыск сидел. Здорово
мы с ними потолковали!.. Как считаете, найдут того бандюгу или нет?
     Сергей Филиппович скомкал в горсти салфетку, от­вернулся.
     В отключке старик, перебрал малость -- снисходи­тельно определил Игнат.
     Но запоздалый ответ Сергея Филипповича прозвучал трезво и язвительно:
     -- Чтобы найти, надо мно-ого извилин иметь. Если бы Шерлок  Холмс, а то
дядя   Степа-милиционер.   У   него   больше   спинной   мозг  развит...  --
требовательным взма­хом руки он подозвал официанта: -- Кофе и мороженое!

x x x

     К  протоколу  с  места  происшествия  в  деле ничего  существенного  не
прибавилось. А шел  понедельник, тре­тьи сутки.  Серов  был плох, недоступен
для  расспросов,  друзья  его  разводили  руками  в  недоумении,  оставалось
рассчитывать на себя да на удачу.
     Пал Палыч и Томин из ничего лепили версии -- зародыши версий.
     -- Служебные отношения.
     Отрицательное движение головой.
     Томин зачеркнул строку в блокноте.
     -- Грабеж.
     -- Перерыл за полгода...
     -- Рубим?
     -- Это будет сплеча.
     -- Ладно, рисую вопрос.
     Версия  "на почве  служебных отношений", в  которую  оба изначально  не
верили, отняла четыре часа на кабель­ном заводе, где Серов работал. "С целью
грабежа"  сожрала  у  Пал  Палыча  все  воскресенье: искал в сводках  что-то
похожее по почерку.  Не нашел. Да и карманы не обчище­ны. Но мало ли... нес,
может быть, бутылку. И за бутылку случалось.
     -- На почве ревности, -- Томин перекинул Пал Палычу письмо.
     Кратко и не вполне грамотно Серову сулили, что он "получит" за какую-то
Светку. Дата десятидневной дав­ности.
     Зазвонил телефон.
     -- Да, Зиночка. Разумеется, тебе всегда рад, -- сказал Знаменский.
     -- Ну, если полный идиот... -- вложил он письмо в конверт.
     Только идиот, намереваясь убить соперника, будет  извещать его по почте
и ставить на конверте обратный адрес.
     -- Из хулиганских побуждений.
     Томин в ответ вздохнул. Понимай -- никто не про­клюнулся.
     Да,  тут  самое  неподъемное, жди  чего хочешь... Когда Знаменский  еще
начинал  работать,  для следствия  вопро­сы "за  что?",  "для чего?" --  при
нападении на человека -- стояли как самые главные, ключевые. Но  год от года
снижалась цена жизни -- чужой жизни. На нее замахива­лись уже просто так: от
скуки,  минутного раздражения, оттого, что не понравился  встречный прохожий
или не дал закурить. В городе и  во всей стране менялся климат. Плодились не
видевшие цели и  смысла равнодушные, те,  кому  все до лампочки. И плодились
безмотивные   пре­ступления,   где   вместо   причины   срабатывает    любой
побу­дительный толчок. Сосед убил соседа по квартире после матча  --  болели
за  разные команды.  Зверски убил. А  поче­му  это вспомнилось?  --  подумал
Знаменский. Да, Серов тоже был на футболе... из чего ни черта не вытекает.
     Конечно, хулиганов  Саша будет дальше щупать, не его учить. Но им обоим
чудилась в истории с Серовым  неслучайность. Тот, кто ударил  ножом, знал за
что.  Или зачем.  Удар  квалифицированный,  рассчитанный,  внезап­ный.  Либо
поджидали, притаясь в подъезде, либо скольз­нули следом.
     И вторая неслучайность: что Серов оказался в этом подъезде. Добро бы, к
примеру,  дождь хлынул  -- забежал укрыться. Но  вечер был сухой. От кого-то
прятался? Был  бы  настороже,  не  подставил  спину. Словом,  как  ни  крути
ситуацию, существовала, видимо, цель. К кому он шел, зачем шел?
     -- Паша, отвлекся.
     -- Да, давай дальше. Старые счеты, месть.
     Учитывая прошлое Серова, версия серьезная. Томин зашуршал списком:
     -- Кто недавно от "хозяина"?
     На бумаге  они, естественно, именовались иначе: "лица,  вернувшиеся  за
последние  месяцы из  заключе­ния, в  данном микрорайоне". Фамилии,  статьи,
сроки. В основном шпана.  Плюс четверо проворовавшихся за  при­лавком.  Один
шофер за аварию с жертвами.
     Штудируя список по третьему разу, Знаменский по­ставил на полях галочки
-- предложение Томину прове­рить алиби.
     -- Плотвичка, -- обронил тот.
     -- Ну, на нашем безрыбье...
     -- В деле ничего?
     -- Нет, Саша, все довольны. Теперь если только за­просы.
     Прежнее  дело Серова Знаменский читал  сегодня  с утра пораньше. Прочих
обвиняемых  Серов не топил, сели без  взаимных претензий.  А вот не нажил ли
врагов в  заключении -- это предстояло  покопать.  Первый шаг  -- запросы  в
колонию, мрачная волынка.
     Они еще  потолковали, и Томин  собрался уходить, но  подоспела  Зина. С
порога уловила настроение своих мужчин.
     -- Что, великие сыщики, туго?
     -- Хоть бы ты чем порадовала.
     -- Кроме новой кофточки, -- добавил Томин.
     Фразы были дежурные. Ничего Зина принести нем могла.
     -- Шурик, это называется блузка.
     -- Абы шла, -- он рассовывал по карманам свои блокноты и бумажки.
     --  Если  не очень торопишься, советую  задержаться, -- Зина присела  к
столу.
     Тут Пал Палыч встрепенулся, а Томин перестал шуршать.
     -- Маленькая информация. Как вы знаете, отпечатков на ноже нет. Но зато
под рукояткой  оказалась  свежая  кровь другой группы, чем у Серова.  Видно,
удар был такой сильный, что рука соскользнула немного вниз и задним выступом
лезвия преступник порезал ладонь.
     Друзья отреагировали по-разному.
     Пал  Палыч  восхитился остротой придумки.  Кому  бы еще пришло в голову
сравнивать кровь на лезвии и скрытых щелях! У Зины особый склад воображения:
интуитивно воссоздавать возможные детали случившегося.
     Томина волновала практическая сторона вопроса.
     -- Царапина на ладони и группа крови...
     --  Мало,  понимаю.  Но  биолог  считает,   что  у  преступника  редкое
заболевание крови  --  не буду  приводить мудреное название.  Важно, что  он
почти наверняка обращался к врачу. А врач направлял его к гематологу!
     Пал  Палыч  встретился  с  Зиной  взглядом  и энергично кивнул: умница,
спасибо, информация как нельзя кстати!
     Томин внутренне прикидывал: проверить  все территориальные поликлиники,
ведомственные, платные,  еще  и клиники,  пожалуй... Ох, набегаешься! А  он,
может, и не лечился. Или вообще заезжий.
     -- Слушай, насколько редкое? --  спросил он. -- Сколько таких больных в
городе -- десять, сто?
     -- Может быть, и пятьсот.
     Томин длинно  присвистнул. Совсем  прекрасно.  Пять­сот  подозреваемых,
пятьсот  проверок  на связь с Серо­вым, пятьсот алиби! Он изобразил петлю на
шее и све­сил голову набок: дескать, легче повеситься.
     Да,  нереально,  молча  согласился  Знаменский   и   стал   прикидывать
по-своему.  Половина  (или  около  того)  боль­ных будут женщины,  их  можно
отбросить,  преступление  не  женское. Остальных  процедить  через  ситечко.
Понадо­бится, конечно, бригада. Ничего, тут Скопин пойдет навстречу, главное
-- выявить,  кого  процеживать. Для этого отпечатать на ротаторе стандартный
текст  --  и  в  райздравы города  и  области.  "В  связи  с  расследованием
уголовного  дела просим  в пятидневный  срок  сообщить фамилии  лиц мужского
пола, консультировавшихся  у гематолога по поводу такого-то заболевания". Он
выска­зал   это  вслух,  и   задача   обрела  успокоительно-бюрокра­тический
характер.
     Позвонили  из  проходной.  Некий гражданин проры­вался к Знаменскому по
делу Серова. Томин вызвался сходить -- устроить, чтобы пропустили. Пал Палыч
сел  писать  задним  числом  "Дополнительные вопросы  экс­перту":  "Выяснить
возможность наличия  крови  в  про­странстве между рукояткой и  лезвием  и в
положительном случае..." -- ритуальное косноязычие казенных бумаг.
     -- Будем  надеяться,  что человек,  пытавшийся  убить другого,  бережет
собственное здоровье, -- вздохнула Зина.
     Именно так  оно  и  бывает.  Тюремный  врач  ворчал, что  больше  всего
докучают убийцы -- идут с каждым пустяком.
     Томин  привел  сухонького, мелко семенящего челове­ка.  Горло  его было
укутано  шарфом. Едва поздоровав­шись, он  попросил  закрыть окно -- ангина.
Знаменский закрыл окно, откуда несло  сухим жаром, Зина устрои­лась в уголке
на  диване,  натянув  юбку  на  колени, отме­ченные  неодобрительным  взором
посетителя, и он заго­ворил четко и рублено, будто отстукивая чечетку:
     --  Я из  дома, где жил Серов. Этажом выше. Член совета общественности.
Имею рассказать следующее. Ви­дел Серова незадолго до происшествия. Минут за
пятнад­цать. Он  разговаривал  с  другим  жильцом.  Его  сосед по  площадке.
Фамилия Тираспольский. Я понятно излагаю? Полчаса спустя Тираспольский уехал
на своей машине. В неизвестном направлении.
     Он умолк и строго уставился на Знаменского.
     -- И ничего не сказал родственникам? -- спросил тот.
     -- Якобы в отпуск. На юг. Но ни-ка-ких координат.
     -- Марка машины?..
     -- "Москвич", МОФ 98-30. Кофе с молоком.
     -- Думаете, скрылся? -- вклинился Томин.
     Посетитель впал в назидательный тон.
     --  Товарищ,  я  ничего  не  думаю. Я  немножко  знаю.  Tо,  что  знаю,
рассказываю.  Рассуждать  не компетентен.  Правильно? --  адресовался  он  к
Знаменскому.
     --  Правильно,  --  скрывая  улыбку, поддакнул Пал Палыч. -- А  что  за
человек этот Тираспольский?
     --  Считают,  весельчак.  Я  считаю  --  пьяница.  И  циник.  Наш  дом,
пятиэтажку, называет "хрущобы". А раньше жил в бараке. Забыл.
     -- Так... Вы их видели издалека? Вблизи?
     -- Почти как вас. Шел домой, поздоровался. Они стояли в подворотне.
     -- Не слышали, о чем был разговор?
     --  Несколько слов,  -- утвердительно  качнул тот заку­танной  шеей. --
Серов сказал: "Сбегаю в десятую кварти­ру".  Бессмыслица. В десятой квартире
только я с женой.
     -- Это в вашем доме вы живете в десятой квартире? -- уточнил Томин.
     -- Разумеется, не в чужом! -- Томина  он тоже, кажется, не  одобрял. --
Но к  нам Серов не ходил. Я  блатных  песен не  люблю. В домино  не играю. И
Серова не одобрял.
     --  Большое  спасибо.  Вот  бумага, там  в  нише коридора есть  столик,
изложите, пожалуйста, все, что вы видели и слышали.
     Посетитель с достоинством принял лист бумаги и засеменил к двери.
     Зина отпустила юбку:
     -- Как пишут газетчики, ставка на общественность себя оправдала.
     Томин уже звонил.
     --  Дежурного ОРУД-ГАИ...  Приветствую, Томин из уголовного розыска. По
делу   о  тяжком  телесном   повреж­дении   нам   срочно   нужен   гражданин
Ти-рас-поль-ский.  Выехал предположительно на юг. Светло-кофейный "Москвич",
МОФ  -- Михаил,  Ольга, Федор --  девяносто восемь тридцать...  Да,  срочный
розыск. В случае обнаруже­ния немедленно проверить, нет ли у  него пореза на
ладони правой руки. Спасибо, ждем вестей...
     Знаменский полистал списки жильцов дома, где в подъезде нашли Серова.
     -- В квартире десять проживают инженер Степанченко с супругой --  мы их
тогда не застали: с вечера пятницы уехали за город. Затем гражданка Иванова,
одна тысяча восемьсот девяностого года рождения -- ее не стали бу­дить. И...
братья Никишины.
     -- Два юных нахала? -- припомнил Томин.
     -- Да  просто  ершистая  поза,  --  вступилась  за  ребят  Зина.  -- От
одиночества, от заброшенности. У обоих, в сущности, переходный возраст.
     -- Тем более могут попасть в любую историю.
     -- Надо посмотреть их поближе. Прошу тебя, Зиноч­ка,  попудрить носик и
поприсутствовать.
     -- Зачем, Пал Палыч?
     -- Мне нужно их доверие. Но я для них следователь. А ты -- прежде всего
красивая женщина. Ты произвела впе­чатление.
     -- Шурик, обрати внимание, он это замечает только для пользы дела!
     -- Увы. Паша, как зовут жену Степанченко?
     -- Светлана Дмитриевна.
     -- Гм...

x x x

     Многие  коллеги  Знаменского были суеверны,  что  не  редкость в среде,
связанной с риском, с повезет -- не  повезет.  Одни  пользовались  расхожими
приметами, дру­гие имели личный набор знамений -- добрых и дурных.
     Знаменский не искал смысла в  номерах автобусных  билетов, не ждал худа
от кошки или залетевшего в комнату воробья. Но часто по  дороге от проходной
Петровки  до  кабинета считал плюсы и минусы. Плюсом  был  человек  светлый,
минусом  --  темный,   сомнительный.  И  если  дебет  оказывался  разительно
неудачным,  мог отложить  какое-то  мероприятие,  зависевшее  не  только  от
расчета, но и от случайности.
     -- Салют, Паша!
     -- Салют!
     Плюс.
     -- Знаменскому...
     -- Привет...
     Нуль, ни то ни се. Или и то и се?
     -- Селям-алейкум, старик!
     -- Взаимно.
     Минусочек.
     -- Здравствуйте.
     -- Здравия желаю, товарищ генерал!
     Генералы -- за исключением некоторых --  не учитывались. Не  из пиетета
перед чинами, а по недостатку информации. (Впрочем  был и пиетет. Начальству
принято было верить. Оно имело слабости, заскоки, поддавалось нажиму свыше в