ня-то запустела? По назва­нию?
     -- Орловка деревня.
     -- Я ведь  тоже с-под Курска, --  со смущением  произносит дежурный. --
Да... Одно скажу -- цена у вас немилосердная.
     --  Цена  дорогая,  это  да,  --  вздыхает  Панко.  --  Но  у  совхозов
себестоимость --  своя, у нас  -- своя.  Мы же все руками.  Да еще не умеем.
Тяпки пудовые. Или навоз, скажем, -- где  он? Помощь нужна, товарищи. Может,
частник-то сейчас  новую форму жизни создает: умственный труд с  физическим.
Как, товарищ майор? -- обращается он к Томину.
     --  Я  не философ, я сыщик.  И как сыщика  меня интересует, за  что вас
били. Обознаться могли?
     -- Н-нет. Я один на рынке с черешней стоял.
     -- Пятьдесят рублей, я понимаю,  это выдумка.  Однако что-то они против
вас имеют.
     -- Шишкина этого первый раз вижу.
     -- А остальных?
     -- Двоих -- вчера.
     -- Вчера?
     -- Столкновение случилось. Я только подъехал -- они к маши­не: "Двигай,
дядя,  на другой рынок, здесь тебе места нет". Я говорю, чем  шутки строить,
помогите  разгрузиться. Думал, они  к этому  клонят, -- поясняя,  Панко трет
палец  о палец.  --  "Нет, говорят,  проваливай".  А  шофер-то  мой... тихий
парень,  но в кабине  не помещается.  Посмотришь  --  страшнее войны. Как он
полез наружу -- их ветром сдуло.
     -- И среди сегодняшних они были?
     -- Да.
     -- Перекупщики, товарищ майор, -- уверенно говорит дежур­ный.
     -- Они предлагали вашу черешню взять?
     -- Нет... Да я бы и не отдал, между прочим.

     * * *

     Через день  Томин заглядывает к директору рынка. Все дово­дить до конца
--  тоже  автоматика. Директор  --  седой  человек,  подтянутый и  точный  в
движениях, разговаривает  с  Томиным у широкого  окна, откуда видна толчея в
торговых рядах.
     -- Шишкина оформили по мелкому хулиганству.
     -- Да, мне доложили, -- не удивляется директор.
     -- Может быть, вам известно и кто остальные трое?
     -- Точно не известно, но... понятно.
     -- Перекупщики?
     -- Видимо, да.
     --  Но потерпевший  никому не  составлял конкуренции: другой черешни на
рынке не было.
     -- На следующий день появилась. Наше хранилище приняло две машины.
     -- Так. Заранее знали и держали место. Сегодня она в продаже?
     -- Разумеется.
     -- Иду посмотреть, кто торгует. Составите компанию?
     За  прилавком Панко  взвешивает  небольшую  горку  черешни,  ссыпает  в
целлофановый  пакет, протянутый покупателем,  получает  деньги.  На  ценнике
перед  ним -- "6 руб. 50 коп". -- А рядом  еще  двое с  черешней. Ягода чуть
покрупнее, на ценнике стоит -- "7 руб".
     Томин  окидывает  продавцов  пристальным  взглядом.  Дождав­шись,  пока
покупатель отойдет, обращается к Панко:
     -- Добрый день.
     -- Здравствуйте... -- Панко машинально оправляет  халат и, не зная, что
сказать, начинает неумело сворачивать газетный кулек. Томин берет за черешок
ягоду, пробует.
     -- Мм... Красота!
     -- Хорошая? -- интересуется женщина, колебавшаяся,  у кого купить --  А
то мне в больницу.
     -- Во рту тает.
     -- Свешайте полкило, -- решается покупательница.
     Пока Панко "с походом" накладывает черешню, Томин  обора­чивается к его
семирублевому конкуренту.
     -- А ваша откуда?
     --  Полтавская,  полтавская.  Попробуйте, --  откликается  прода­вец  с
подчеркнутым радушием.
     --   Пресновата  будет,  --   констатирует  Томин,  после   тщатель­ной
дегустации и этим авторитетным замечанием  побуждает еще кого-то предпочесть
Панко. Директор наблюдает с усмеш­кой.
     Томин снова придвигается к Панко.
     -- Знакомых не видно? -- показывает глазами на соседа.
     -- Нет.
     -- Ну успеха вам! -- И с сожалением говорит директору. -- Не те.
     -- Тех здесь и не будет. Пойдемте, объясню.
     Разговор продолжается в пустых рядах.
     -- Я распорядился, чтобы они убрались с рынка.
     -- Вот что... Подальше от меня?
     -- Нет, это дисциплинарная мера. На базаре нравы, конечно, базарные, но
четверо на одного -- уже чересчур.
     --  Чисто показной жест. Ваши перекупщики уйдут на  другой базар, а  те
перекочуют сюда!
     -- Надеюсь. Буду огорчен, если этого не случится.
     -- Вы... откровенны.
     -- Оставьте саркастический тон. Перекупщик по-своему ну­жен.
     -- Тогда нужен всякий спекулянт, и зря мы их сажаем!
     -- Давайте поговорим  спокойно, инспектор. Рынок -- место для торговли,
кусок пространства  с  прилавками.  Мой  долг,  чтобы  на  это  пространство
доставляли  продукты. Но мне  никто не обязан  доставлять. Мой  поставщик  в
массе неорганизованный частник, колхозник, рабочий, много пенсионеров. Имеют
они возможность сами стоять в рядах?
     -- Вероятно, не всегда.
     -- Далеко  не всегда! Привезет человек  товара на недельную торговлю, а
свободен  два  дня.  Да  еще  рвется магазины  обегать,  деревенские  заказы
выполнить. Он охотно сбывает пусть дешевле, но оптом.
     -- Все это ясно, но...
     -- А ясно вам, инспектор,  что рынок  не  способен предложить  частнику
выход? Мы не можем никоим образом приобрести  его творог или редиску. Я бы с
радостью  отдал часть пространства Центросоюзу. Пусть кооперация скупает  на
комиссионных нача­лах.
     -- Так отдайте!
     -- Если  б я ушел в отставку генералом, а не полковником, то, возможно,
решал бы сам подобные вопросы.
     -- А пока предпочитаете терпеть племя паразитов.
     --  Давайте уж совсем закроем  рынок! -- прерывает директор. -- Неровен
час, кто наживется!
     --  Ладно,  товарищ  полковник,  кончим  спор.  Что  вам  известно   об
арестованном?
     --  Кличка "Сеньор Помидор". Старшина перекупщиков на нашем рынке. А по
слухам,  в курсе ситуации  и на остальных. На одном, допустим, огурцов целый
рад, а на другом разбирают последние килограммы.  Шишкин дирижирует: машина,
не разг­ружаясь, едет туда.
     -- Поле-езный человек!
     -- В своем  кругу большой человек, знаете ли... -- Звучит это почти как
предостережение.

     * * *

     Из  здания  народного   суда  выводят  группу  арестованных  за  мелкое
хулиганство. Рядом стоит  "автозак",  куда их должны  погрузить. Первым идет
Шишкин. Взгляд его задерживается на стоящей неподалеку телефонной будке.
     --  Начальник,  --  обращается  он к  конвоиру  у  машины,  --  дозволь
позвонить!
     --  Не  положено,  --  отзывается  тот  довольно благодушно  --  мелкие
хулиганы не убийцы, с ними можно либерально.
     -- Ну будь человеком -- два слова. Птицы дома второй день не  кормлены,
понимаешь, нет? Жена не знает кого чем.
     -- Не положено.
     --  Да  ведь  передохнут! А разве  они  виноваты,  что  я подрался? Ну,
браток,  будь  человеком! Что я сделаю? Мне следы  преступле­ния заметать не
надо, сообщников предупреждать -- тоже. Ну?
     -- А какие птицы? -- смягчается конвоир.
     -- Кенары, щеглы. Да еще попугай. Веришь, нет? -- за двести рублей!
     -- Ну только мигом давай.
     -- Два слова! -- Шишкин бежит к будке, в которой разговари­вает пожилая
женщина. -- Мамаша, арестованному без очереди!
     Шишкин закрывает дверь будки и набирает номер.
     -- Коля, я говорю... Пять суток...  Смеешься?!  -- стервенеет  он. -- Я
тоже смеюсь. Шишкину -- пять суток! Пять лет -- возьму. Десять -- возьму. Но
чтоб с меня мартышку делали! -- голос его пресекается от бешенства.
     Последний из арестованных влез в "автозак". Конвоир подхо­дит к кабине,
дает короткий гудок.
     -- Иду! -- кричит Шишкин, приоткрывая  дверь будки и снова в трубку. --
Все понял? Действуйте! Я  ничего не пожалею!  На всю жизнь Шишкина запомнит!
-- он вешает трубку и бежит к маши­не. -- Спасибо, начальник!

     * * *

     В ветхую избушку у ворот плодоовощной базы входит Знамен­ский.
     -- Из какой  организации? --  равнодушно  спрашивает  вахтер, крошечный
старичок в сползающих на нос очках.
     --  Управление  МВД.   --  Знаменский  предъявляет  удостовере­ние,  но
старичок не смотрит, а вникает в список у себя на столике.
     --  Вроде  ваших  сегодня нет... На  капусте  вот из Консерватории,  на
картошке -- медицина... и эти грузят ... кибернетики. Ваших нет.
     -- Я не овощи перебирать. Проверку веду, понимаете?
     Вахтер окончательно теряет интерес.
     -- А-а... тогда пожалуйста.
     Знаменский  идет по  территории,  посматривая по сторонам:  на  длинные
бетонные  бункера  хранилищ,  переваливающиеся из  ямы  в  яму  грузовики  с
надписью  "Овощи",  на грязные дороги и  группу  то ли кибернетиков,  то  ли
музыкантов, орудующих лопа­тами около одного из складов.  Какой-то  человек,
завидя Зна­менского, боком-боком подается в сторону, избегая с ним встречи.
     ...В просторном,  дорого  обставленном кабинете со  Знаменским беседует
заведующая базой -- Чугунникова,  женщина оживлен­ная, деловая, решительная,
руководящая.   Этакая   мать-командирша.  Взгляд   цепкий,   умный,   улыбка
располагающая.   Со   Зна­менским  она  держится   приветливо  и   несколько
покровительст­венно.
     -- Привыкла, Пал  Палыч, девятый год ворочаю. Ну, конечно, забот в моем
хозяйстве хватает: материальные ценности на руках, техника, люди...
     -- Включая медиков и кибернетиков.
     Чугунникова добродушно отмахивается.
     -- С ними-то просто...  Да, так о пропавших вагонах. Я, честно  говоря,
не вникала в подробности.  В объеме нашего оборота, Пал Палыч, три вагона --
мелочевка.
     -- Да ведь апрельские помидоры, Антонина Михайловна. Не августовские!
     -- Все равно укладывается в нормы естественной убыли.
     -- Допустим, даже так. Но  нормы-то на  фрукты-овощи. А  сами  товарные
вагоны естественной убыли не подвержены, верно?
     -- Вагоны? -- весело принимает слова Знаменского Чугунникова. -- Верно,
верно!
     Из переговорного устройства у нее на  столе раздается легкое шипение, а
затем мягко-вежливый голос хорошо отдрессированной секретарши:
     -- Антонина Михайловна, Рудакова пришла.
     -- Пусть ждет. А ты, Зоенька, попробуй мне Матвей Петрови­ча поймать.
     --  Хорошо,  Антонина  Михайловна, сейчас,  --  откликается вышколенный
голос.
     -- Ищите, Пал Палыч, ищите. Мне от этих вагонов проку чуть.
     -- Почему же?
     -- Да ведь давно сгнило.
     -- Антонина  Михайловна, соединяю с Матвей Петровичем, -- доносится  из
переговорника.
     --  Извините, зампред исполкома по жилью. --  Чугунникова берет трубку.
--  Здравствуй,  я  по твою душу. Вы что же со мной делаете? Я людям  твердо
обещала... Не хочу понимать и не буду.  От  меня  исполком  хоть раз  слыхал
"нельзя" или "не буду"? Нет  и нет,  не отступлюсь. Ну то-то... Как дома?  У
Людочки спала температура?  --  Чугунникова  чуть косится  на Знаменского --
оценил  ли,   что  она   запанибрата  с  начальством.  --   Моя  принцес­са?
Отгрипповала. Ну, до четверга...  Где ужом, где ежом,  а где  и волчицей, --
улыбается она Знаменскому, положив трубку. -- Хотели три квартиры срезать, а
у меня сплошь молодожены... Да, ну так что ж, приступайте, Пал Палыч. Люди у
меня в основном толковые. Если нет  больше вопросов...  -- Чугунникова вроде
бы вскользь, но заметно бросает взгляд на часы.
     -- Пока все.
     --  Тогда пожелаю  вам. Что будет полезное мне  как руководите­лю базы,
сообщите. Критику люблю.
     -- Очень  ценное  свойство, -- смеется Знаменский. --  Боюсь,  оно  вам
понадобится.

     * * *

     В квартире Кибрит звонит телефон. Вытирая руки, она берет трубку.
     -- Да?
     -- Зинаида, я, -- слышится голос Томина.
     -- Здравствуй, Шурик.
     -- Слушай, меня кто-то упорно пасет.
     -- Что? -- не расслышала Кибрит.
     -- Меня кто-то пасет.
     -- Да брось!
     -- Серьезно. Можешь на четверть часа выйти из дома? Я тут неподалеку.
     -- Ну... ладно, выйду.
     --  Сверни  на  проспект,  остановись  у  третьего фонаря  и  посмот­ри
хорошенько -- я буду переходить улицу. Поняла?
     -- Да поняла, поняла.
     -- Потом возвращайся домой, -- в трубке раздаются короткие гудки.
     Недоуменно пожав плечами, Кибрит снимает передник.
     Она останавливается  около  фонарного столба,  смотрит  на часы,  ждет,
глядя  на  противоположную сторону  проспекта.  Вскоре Томин  выскакивает из
толпы и нахально пересекает проезжую часть в неположенном месте. Отставая от
него шагов на пятнад­цать, с тротуара сходит  молодой парень, секунду-другую
колеблет­ся и двигается следом, увертываясь от гудящих машин.
     Томин,  не оглядываясь, минует Кибрит. Она  тоже не  глядит  на него --
рассматривает  преследователя.  Томин скрывается  за  уг­лом,  за  ним,  как
привязанный, исчезает парень.
     Снова  надев  передник и  занявшись хозяйством, Кибрит ожида­ет Томина.
Стукнула дверь лифта на этаже. Звонок. Это он.
     -- Ну, видела?
     -- Если б своими глазами не видела, не поверила бы.
     -- Второй день спина чешется: чувствую хвост. Рассмотрела?
     -- Обыкновенный парень в нейлоновой курточке и джинсах. Среднего роста,
довольно тощий. Лицо скуластое, обветренное, руки рабочие.
     -- С утра был длинный тип с прыщом на носу.
     -- Кто же такие? -- начинает беспокоиться Кибрит.
     -- Ума не приложу. Извини, что я тебя вытащил...
     -- Нашел о чем! Ты ведешь что-нибудь серьезное?
     -- Мои клиенты  хвостами  не  ходят.  Либо удирают, либо нож  в  бок. А
тут... чертовщина какая-то!

     * * *

     По  территории  базы  Знаменского ведет  ветхий, но  озорной  старичок,
здешний  "абориген"  Демидыч, состоящий в некой  неопределенной должности --
для общих  услуг. Он припадает на ногу,  и Знаменский,  подлаживаясь к нему,
вынужден умерять шаг.
     -- Во-он, четвертый цех, вишь?
     -- Вижу. Теперь-то уж один дойду, возвращайтесь.
     -- Нет уж, до места тебя сопровожу, раз мам-Тоня велела.
     -- Чугунникова?
     --  А кто ж. У нас ее все так: заботливая. За глаза, конечно. Меня  вот
давно пора на пенсию турнуть, как тебе кажется?
     -- Да пора бы отдыхать.
     -- А мне неохота. Я отдыхом не интересуюсь. Спасибо мам-Тоня держит.
     Их обгоняет мужчина, бросает на ходу:
     -- Привет, Демидыч!
     -- День  добрый,  Ванюша, --  ласково отзывается  тот и,  обождав, пока
фигура немного отдалится, трогает Знаменского за рукав.
     --  Второй кладовщик, Малахов Ваня. На пересменку пошел... А Васькин --
начальником  цеха. Вон, руководить выскочил, вишь? Это, я  тебе скажу, такой
мужик... такой, знаешь... -- не находит слова Демидыч.
     -- Какой же? -- улыбается Знаменский.
     -- Да вот такой. Сам гляди.
     Они молча  делают  еще несколько шагов. У цеха идет погрузка  овощей на
машины. Васькин, белобрысый,  круглолицый  здоро­вяк,  принимает  у  шоферов
наряды, расписывается в накладных, горласто командует -- все сразу.
     -- Щас обрадую, -- подмигивает Знаменскому Демидыч и кри­чит неожиданно
звонко: -- Тарасыч! Следователя к тебе веду!
     Среди грузчиков распоряжается тот человек, который старал­ся не попасть
на глаза Знаменскому  некоторое время  назад.  Увидя  Пал  Палыча снова, он,
беззвучно выругавшись, скрывается за машиной.
     Работа  затормаживается,  люди  оборачиваются   посмотреть  --  кто  на
следователя, кто на Васькина. Тот остается равнодушным.
     -- Ну и веди, чего орать-то? Шевелись, ребята, шевелись!
     -- Мам-Тоня прислала, -- докладывает Демидыч, подходя.
     -- Васькин, -- протягивает тот руку.
     -- Знаменский.
     -- Разговор большой?
     -- Чуть короче среднего.
     Васькин машет шоферу, собирающемуся отъезжать.
     --  Старика захвати!  Валяй,  Демидыч,  за  пивом, мочи  нет, -- и сует
деньги.
     Демидыча подсаживают в кабину. Он беспокоится, усаживаясь:
     -- А если пива нет?
     -- Что-ничто бери!
     Машина с Демидычем отъезжает, и Васькин окликает Малахо­ва:
     -- Ваня, принимай вахту... Пойдемте.
     Оставшийся командовать Малахов суетится больше Васькина, покрикивает на
рабочих,  но те  чувствуют  себя  вольготно;  закуривают,  переговариваются.
Выходит из укрытия скрывающийся, смотрит вслед Знаменскому.
     -- За какие грехи Васькина тягают? -- спрашивает он.
     -- За чужие, -- убежденно произносит Малахов.
     -- Откуда свои, -- хмыкает кто-то.
     -- Дурак! Всех-то по себе не суди! -- обижается за Васькина Малахов.
     Между тем в конторке -- небольшой, но уютной и комфорта­бельной -- идет
беседа.
     --  Совхоз овощи  вам  отправил,  --  говорит  Знаменский.  --  Это  по
документам бесспорно. Но база платить  отказывается, ссыла­ясь,  что груз не
прибыл.
     -- За что ж платить -- за пустое место? -- невозмутим Васькин.
     -- По словам железнодорожников, вагоны были доставлены по назначению.
     -- Вечные штучки. Зачалили  неизвестно куда, а на нас спихива­ют.  Вы с
ними вплотную сталкивались, с железными дорогами? То есть в поезде, конечно,
ездили. А по делу?
     -- Довольно давно.
     -- Не  знаю, как  было  давно, а в наши дни  -- Содом и  Гоморра. Не то
удивительно, что грузы пропадают, -- постепенно перехо­дит на ораторский тон
Васькин. -- Удивительно, что вообще куда-то что-то доходит!
     -- Я занимаюсь только судьбой конкретных вагонов с помидо­рами.
     -- Вы так вопрос не сужайте, это неправильно! В частном случае -- как в
капле воды.
     -- На базах тоже неразбериха...
     Васькин перебивает, начиная горячиться:
     --  Нет  сравнения, могу  со  всей  ответственностью.  Я вот  беру,  --
раскрывает  он  толстую  "амбарную" книгу,  --  и могу  сию  минуту сказать,
сколько  у  меня огурцов или чего. А  на большом узле стоят вагоны тысячами,
прибывают, убывают, думаете, их кто-нибудь строго учитывает?
     -- Думаю, все-таки учитывают.
     -- А вы попробуйте начальника узла  спросить, сколько на данный  момент
каких вагонов. Не  ответит он, голову кладу!  Теперь дальше:  уходит состав.
Кто на выезде пальцем считает: пятьдесят один, пятьдесят два, пятьдесят три?
Никто.  Значит,  возможен  вариант:  сцепщику  бутылку, машинисту другую  --
отцепите мне, братцы, в Люберцах вон тот вагончик, что-то он мне нравится.
     -- По-вашему, вагоны отцепили по дороге?
     --  Может, и  отцепили. А  может, сцепщик где номерами ошиб­ся. --  Они
девятизначные!
     -- У контейнеров, товарищ Васькин, у вагонов семизначные.
     -- Тоже не сахар. Особенно в  потемках. Ошибаются сцепщики почем зря! И
диспетчера  ошибаются. Последнее  время  автомати­ка  на узлах  -- нажимаешь
кнопки, вагоны катятся сами с разных  путей. А диспетчер, допустим, уставши.
Ткнул не ту кнопку  и вбил в состав вагон, которому надо в обратную сторону!
Станет  он  вам  маневровые  паровозы  вызывать  --  вагоны  растаскивать  и
соби­рать заново? Ждите, как же! Матюгнется и отправит тот вагон­чик заместо
Одессы в Мурманск.
     -- Товарищ  Васькин, -- с некоторой иронией в  голосе  пытается вернуть
разговор  в  нужное  русло  Знаменский, -- я  ведь  железн­ыми  дорогами  не
ведаю...
     -- Потому  и ввожу в курс. Минутку, я вам даже процитирую... -- Васькин
достает несколько газетных  вырезок  и читает: "Число исчезнувших вагонов из
года в год растет", "В МПС создана группа  розыска грузов...", "Телеграммы о
неприбытии вагонов поступают десятками тысяч..."
     -- Я  очень  однообразный  человек  -- все  о  помидорах.  Раньше такие
пропажи  случались? Васькин  скучнеет. --  Да  наверняка. Надо поспрашивать,
повспоминать...
     -- Другими словами, на памяти не случались? -- Знаменский перекладывает
вырезки. --  Выцвели  уже, а, товарищ Васькин? А  пометки свежие. Для  меня,
значит, постарались? Ай, Васькин, лукавый человек!
     Тот с внезапным ожесточением вскидывается:
     -- Да, Васькин! Жена -- Васькина, дети -- Васькины! Да!
     Появляется  веселый Демидыч с  бутылками. Васькин в досаде  на  себя за
вспышку достает кружки.
     --  Это  у него  больная  мозоль,  фамилия-то,  --  поясняет  Деми­дыч,
открывая пиво.
     -- Ты мели больше!
     В дверь заглядывает Малахов, манит Васькина:
     -- Можешь на секундочку?