ьтатом  своей   работы.   Он
насвистывал и напевал, и часы с семи до полуночи проносились, как  минуты.
Леора,  миролюбиво  насупив  брови,  высунув   кончик   языка,   сторожила
температуру, как хорошая цепная собачка.
   После трех попыток с двумя глупейшими  провалами  он  получил  вакцину,
которая его удовлетворила, и сделал прививку пораженному  болезнью  стаду.
Эпидемия прекратилась, чем и ограничилась награда Мартина, а записи свои и
запас вакцины он передал ветеринару штата. Но  для  других  дело  этим  не
ограничилось. Кринсенские ветеринары  поносили  Мартина  за  узурпацию  их
права спасать или убивать скот; врачи поговаривали:
   - Дурацкая выходка!  Разве  можно  так  унижать  свое  профессиональное
достоинство! Ваш Эроусмит сущий  нигилист,  который  вдобавок  гонится  за
известностью, вот он что такое! Попомните  мои  слова:  вместо  того  чтоб
сохранить приличную, регулярную практику, он, вот увидите,  откроет  скоро
шарлатанский санаторий.
   А Мартин отводил душу перед Леорой:
   - К черту достоинство! Моя бы воля, я занялся бы изысканиями  -  о,  не
холодной, отвлеченной  материей,  как  Готлиб,  но  подлинно  практической
работой, - а потом я нашел бы кого-нибудь вроде Сонделиуса, чтобы тот взял
мои открытия и вбивал бы их людям в головы, и я бы сделал всех  здоровыми,
со всем их скотом и зверьем, вплоть до кошек, - угодно им это или  нет,  -
вот что я стал бы делать!
   В таком настроении он прочитал в миннеаполисской газете, между занявшей
полстолбца  заметкой  о  женитьбе  чемпиона  среднелегкого  веса  и  тремя
строками, посвященными линчеванию агитатора ИРМ, следующее извещение:

   "В пятницу вечером, в помещении летних курсов при университете,  Густав
Сонделиус, крупный специалист по  предупреждению  холеры,  прочтет  лекцию
"Борцы за здоровье".

   Мартин, захлебываясь, прибежал домой:
   - Ли! Сонделиус читает лекцию в Миннеаполисе. Едем! Собирайся!  Мы  его
послушаем, а там кутнем и все такое!
   - Нет, поезжай один. Тебе полезно  немножко  отдохнуть  от  города,  от
родственников и от меня. Я поеду с тобой куда-нибудь осенью. В самом деле.
Если меня с тобой  не  будет,  тебе,  может  быть,  удастся  поговорить  с
доктором Сонделиусом.
   - Куда там! Тамошние видные врачи и чиновники здравоохранения столпятся
вокруг него в десять рядов. Но все-таки я поеду.


   Степь горела зноем, в ленивом  ветре  шуршала  пшеница,  бесплацкартный
вагон заносило угольной пылью. Несколько  часов  медленной  езды  истомили
Мартина. Он дремал, курил, думал. "Надо забыть медицину и все остальное, -
убеждал он самого себя. - Пойду поговорю с кем-нибудь в курилке,  назовусь
коммивояжером от обувной фирмы".
   Он так  и  сделал.  К  несчастью,  собеседник  его  оказался  подлинным
коммивояжером  по  обуви,  очень  любопытствовавшим  узнать,  какую  фирму
представляет Мартин, и тот вернулся в свой вагон  с  обостренным  чувством
обиды. Приехав часам к четырем в Миннеаполис, он поспешил в университет  и
запасся билетом на лекцию  Сонделиуса,  не  подыскав  еще  даже  номера  в
гостинице, но успев уже выпить кружку пива, о которой мечтал все сто  миль
дороги.
   У него было нечеткое, но  приятное  намерение  провести  беспутно  свой
первый вечер свободы. Он встретит где-нибудь  компанию  веселых  людей,  с
которыми можно будет посмеяться и поговорить и  выпить  вволю  -  хоть  не
через меру, конечно, - промчаться  в  авто  на  полной  скорости  к  озеру
Миннетонка и выкупаться при лунном свете.  Поиски  товарищей  он  начал  с
того, что немедленно выпил коктейль в  баре  какой-то  гостиницы  и  пошел
обедать в ресторан на Геннепин-авеню. Никто на него не глядел, никто,  как
видно, не жаждал общества. Он затосковал по Леоре, и весь его восторг, все
серьезное и простосердечное стремление покутить переродилось в сонливость.
   Ворочаясь с боку на бок на постели в гостинице, он грустил:  "А  лекция
Сонделиуса скорее всего окажется вздором. Он скорее всего  попросту  Роско
Гик".


   Душный вечер. Студенты по двое, по трое подходят  к  дверям  аудитории,
пробегают глазами скромную афишу Сонделиуса и бредут прочь.  Мартин,  едва
не решившись дезертировать вместе  с  ними,  хмуро  вошел.  Зал  на  треть
заполнен студентами и преподавателями летних курсов и  людьми,  в  которых
можно признать врачей или начальников учебных заведений.  Мартин  сидит  в
заднем ряду, обмахивается соломенной шляпой, ненавидит сидящего  с  ним  в
одном ряду человека с бакенбардами, не одобряет Густава Сонделиуса и почти
презирает самого себя.
   Но  вот  в  зал   ворвалось   оживление.   По   центральному   проходу,
сопровождаемый бесполезным маленьким  хлопотуном,  прошел  раскатом  грома
человек с широкой улыбкой, широким лбом и копной курчавых льняных волос  -
прямо  ньюфаундлендская  собака.  Мартин  выпрямился.  И  когда  Сонделиус
залился  мелодичным  ревом  со  шведским  акцентом  и   певучей   шведской
интонацией, Мартин настолько ободрился, что  стал  легко  переносить  даже
гнетущее соседство человека с бакенбардами.
   - Профессия  медика  может  рождать  только  одно  желание,  -  бушевал
Сонделиус, - уничтожить профессию  медика.  Непосвященные  же  могут  быть
уверены только в одном: девять десятых того, что им известно  о  здоровье,
неверно, а остальное они не  умеют  применить.  Как  показывает  Батлер  в
"Эрехоне" ["Erehwon"  (перевернутое  англ.  слово  nowhere  -  "нигде")  -
памфлет  английского  писателя-сатирика   Самюэля   Батлера   (1835-1902)]
(Свинья! Украл у меня эту мысль за добрых тридцать лет до того, как  я  до
нее додумался),  единственное  преступление,  за  которое  следует  вешать
человека, это наличие у него туберкулеза.
   - Уфф! - откликнулась  добросовестная  аудитория,  недоумевая:  забавно
это, оскорбительно, скучно или же назидательно?
   Сонделиус был буян и  озорник,  но  он  умел  зачаровывать  слушателей.
Мартин наблюдал вместе с ним героев желтой лихорадки  -  Рида,  Аграмонте,
Кэррола и Лэзира [в 1900  г.  микробиологи  и  врачи  Уолтер  Рид,  Джеймс
Кэррол, Джесс Лэзир и Аристид Аграмонте, работая на Кубе во время жестокой
эпидемии желтой лихорадки,  нашли  переносчика  этой  страшной  болезни  -
москита stegomiya, причем  Лэзир  погиб  от  укуса  москита];  высаживался
вместе с ним в мексиканском порту, усыпленном чумой и умирающем от  голода
под нещадным солнцем; скакал вслед за ним  на  коне  по  горным  тропам  к
опустошенному сыпняком селению; бок о бок с ним, в  коварные  августовские
дни, когда грудные ребята превращаются в иссохшие скелетики, вел  войну  с
трестом мороженщиков, меж тем как меч закона  бездействовал,  золоченый  и
притупившийся!
   "Вот что хотел бы я делать! Не латать без конца износившиеся  тела,  но
создавать новый мир! - жадно вздыхал Мартин. - Ей-богу!  Я  бы  за  ним  в
огонь и воду пошел! А как он  разносит  гробокопателей,  критикующих  дело
общественного здравоохранения! Эх, если б только удалось  познакомиться  с
ним и поговорить хоть несколько минут..."
   После лекции он медлил уходить. Сонделиуса окружили на эстраде  человек
десять - двенадцать; одни пожимали  ему  руку;  другие  задавали  вопросы;
какой-то врач волновался: "А вас не смущает, что бесплатные клиники и  все
такое ведут к социализму?" Мартин стоял в стороне, пока все не отступились
от Сонделиуса.  Служитель  шумно  и  настойчиво  запирал  окна.  Сонделиус
огляделся, и Мартин понял вдруг, что великому человеку  скучно.  Он  пожал
ему руку и с дрожью в голосе проговорил:
   - Сэр, если вы не спешите, может, вы не отказались бы зайти куда-нибудь
и...
   Сонделиус засиял на него лучезарным солнцем и прогремел:
   - ...и выпить? Что ж, я, пожалуй, не прочь. Как сошла  у  меня  сегодня
шутка насчет собаки и блох? Понравилась, как вам кажется?
   - Конечно! Еще бы!
   Воитель, только что рассказывавший, как он спас от голодной смерти пять
тысяч татар, получил ученую степень от китайского университета и отказался
принять орден от самого настоящего балканского короля,  -  теперь  любовно
глядел на свой отряд, состоявший из одного приверженца, и спрашивал:
   - Не плохо сошло? Да? Публике понравилось? Ночь такая душная, а у  меня
по девять лекций в неделю: Де-Мойн, Форт-Додж, Ла-Кросс,  Элджин,  Джолиэт
(он, впрочем, произнес "Жолиэ") и... забыл, где еще. Так сошло  не  плохо?
Понравилось?
   - Просто сногсшибательно! Да что там, все ловили каждое слово! Искренне
говорю вам, я в жизни не испытывал такого наслаждения.
   Пророк возликовал:
   - Идемте! Ставлю выпивку. Как гигиенист я веду поход против алкоголя. В
чрезмерных  количествах  он  почти  столь  же  вреден,  как  кофе  и  даже
мороженое. Но как человек, который любит побеседовать, я  считаю  виски  с
содовой великолепным растворителем человеческой глупости. Найдется  здесь,
в Детройте... или нет  -  где  я  сегодня?  -  в  Миннеаполисе  прохладное
местечко, где бы можно было выпить пильзенского?
   - Насколько мне известно, здесь есть Летний сад  с  хорошей  пивной,  а
остановка трамвая в двух шагах.
   Сонделиус уставился на него.
   - Зачем? Меня ждет такси.
   Мартин был подавлен такой роскошью. Сидя в такси, он старался придумать
слова, с которыми прилично будет обратиться к знаменитости.
   - Скажите, доктор, а в Европе есть Советы здравоохранения?
   Сонделиус точно и не слышал.
   - Посмотрите вон на ту девушку. Какие ножки и какие  плечи!  А  хорошее
пиво в Летнем саду? Найдется у них приличный коньяк? Вы пили  когда-нибудь
коньяк Курвуазье тысяча восемьсот шестьдесят пятого года?  Уфф!  Лекции  и
лекции! Честное слово, я это дело брошу... Да еще надевай им фрак в  такую
жару! Знаете, я твердо верю во все сумасбродные вещи, которые проповедую в
своих лекциях; но теперь забудем, что мы серьезные люди, будем пить, будем
петь  из  "Графа  Люксембурга",  будем  отбивать  красивых  девушек  у  их
кавалеров, будем обсуждать прелести "Майстерзингеров", единственной оперы,
которую я признаю!
   В Летнем саду неукротимый Сонделиус рассуждал о Клубе Космополитов,  об
исследованиях Галле по детской смертности, о  целесообразности  смешивания
бенедиктина с яблочной водкой, о Биарицце, о лорде Холдейне [лорд  Холдейн
(1856-1928)  -  английский  государственный  деятель;   в   то   время   -
лорд-канцлер], о проверке молока по способу Дона-Бакли, о Джордже Гиссинге
[Гиссинг Джордж (1857-1903) - известный английский писатель, автор романов
"Новая Граб-стрит", "Личные бумаги Генри Райкрофта" и  др.]  и  об  омарах
"термидор".
   Мартин подыскивал, как бы ему перекинуть  мостик  между  Сонделиусом  и
собой, как мы это делаем со знаменитостями или при встречах  с  людьми  за
границей. Он мог бы сказать: "Кажется, у нас есть  один  общий  знакомый",
или: "Я имел удовольствие читать все ваши статьи",  -  но  закинул  удочку
иначе:
   -  Встречались  вы  когда-нибудь  с   двумя   большими   людьми   моего
медицинского факультета в Уиннемаке: с деканом Сильвой и Максом Готлибом?
   - Сильва? Не припомню. А Готлиб?.. Вы его знаете? О! - Сонделиус развел
могучими  руками.  -  Из  великих  великий!  Гениальный  ученый!  Я   имел
удовольствие беседовать с ним у Мак-Герка. Он  бы  не  сидел  здесь  и  не
горланил, как я. Рядом с ним я чувствую себя клоуном!  Он  берет  все  мои
данные по эпидемиологии и  доказывает  мне,  что  я  болван!  Ха-ха-ха!  -
Сонделиус просиял и обрушился на систему заградительных пошлин.
   При каждой новой теме требовалось что-нибудь  подкрепляющее.  Сонделиус
пил фантастически и был точно вылужен  изнутри.  Он  мешал  пильзенское  с
виски, с черным кофе и с жидкостью, которую официант уверенно  выдавал  за
абсент.
   - Я должен был лечь спать в двенадцать, - плакался он, - но нет худшего
преступления, как прервать душевную беседу. Впрочем,  соблазнить  меня  не
трудно, достаточно самого маленького  соблазна.  Но  пять  часов  сна  мне
необходимы. Абсолютно необходимы!  Завтра  вечером  я  читаю  лекцию  в...
где-то в штате Айова. Теперь,  перевалив  за  пятьдесят,  я  уже  не  могу
обходиться тремя часами сна, как бывало раньше, но что делать? Я нашел так
много новых тем, на которые мне хочется поговорить.
   Он стал красноречив, как никогда. Потом сделался раздражителен. Угрюмый
человек за соседним  столиком  слушал,  поглядывал  на  них  и  усмехался.
Сонделиус оборвал рассуждения о противохолерной сыворотке Хавкина  гневной
тирадой:
   - Если этот человек не перестанет пялить на меня глаза, я размахнусь  и
убью его! Я человек смирный - теперь, когда я уже не так молод,  -  но  не
люблю, когда на меня пялят глаза. Пойду поговорю с ним  по-своему.  Слегка
стукну - и все!
   Пока  сбегались  официанты,  Сонделиус  орал  на  соседа,  грозил   ему
громадными кулаками, потом осекся, пожал ему  руку  -  раз,  и  другой,  и
третий - и подвел его к Мартину.
   - Мой соотечественник,  родом  из  Готенборга.  Он  плотник.  Садитесь,
Нильсон, садитесь и пейте. Хейо! Кельнер!
   Плотник оказался социалистом, членом секты "Адвентистов седьмого  дня",
свирепым спорщиком и приверженцем спиртного.  Он  распекал  Сонделиуса  за
аристократизм, распекал Мартина за  невежество  в  политической  экономии,
распекал официанта за скверный коньяк. Сонделиус,  Мартин  и  официант  не
скупились на ответы,  и  разговор  завязался  отличный.  Их  выставили  из
Летнего сада, и они забились все трое в терпеливо ожидавший такси, который
сотрясался от их споров. Куда они ездили, Мартин так и  не  запомнил.  Или
вся история приснилась ему? Они заходили как будто в  пивную  на  какой-то
длинной улице, вероятно на Университетском проспекте; сидели в кабачке  на
Южно-вашингтонской улице, где спали у стойки трое бродяг, заезжали на  дом
к плотнику, где какая-то невыясненная личность варила им кофе.
   И куда бы они ни попадали, они в то же время были в Москве, и  Кюрасао,
и Мурвиллумбе. Плотник создавал коммунистические  государства,  между  тем
как  Сонделиус,  провозглашая,  что  ему  безразлично,  работать  ли   при
социализме, или при самодержавии - лишь бы можно было понуждать людей быть
здоровыми, - сокрушал туберкулез, а к рассвету разбил наголову рак.
   Они расстались в четыре часа утра со слезными клятвами встретиться  еще
раз в Миннесоте или Стокгольме, в Рио-де-Жанейро или в Полинезии, и Мартин
двинулся в Уитсильванию - положить конец дурацкому  порядку,  при  котором
людям разрешается болеть.
   И великий бог Сонделиус убил декана Сильву,  как  Сильва  убил  в  свое
время Готлиба, Готлиб убил Дубль Эдвардса, веселого химика, Эдварде - дока
Викерсона, а Викерсон -  пасторского  сына,  у  которого  висела  в  сарае
настоящая трапеция.



        18

   Доктор  Уустийн  из  Вандергайд-Грова   в   свободное   время   работал
инспектором здравоохранения по округу Кринсен, но  должность  оплачивалась
плохо и не слишком его  интересовала.  Когда  Мартин  ворвался  к  нему  и
предложил вести работу за половину оклада,  Уустийн  благосклонно  изъявил
согласие, посулив коллеге, что это  несомненно  повлияет  на  его  частную
практику.
   Действительно, повлияло. Это его почти лишило частной практики.
   Официального назначения не последовало. Мартин  проставлял  на  бумагах
подпись "Уустийн" (придавая этому имени, по вдохновению, самую  затейливую
и разную орфографию), и  кринсенский  Совет  уполномоченных  признавал  за
Мартином некоторую власть, но в общем дело было, пожалуй, нелегальное.
   На первых порах чиновничье рвение Мартина имело мало общего с наукой  и
еще меньше с героизмом, но зато сильно  раздражало  уитсильванцев.  Мартин
совался во все дворы, пробирал миссис Бисон за ее вонючие бочонки, мистера
Норблома за привычку сваливать конский навоз на улице и школьный совет  за
то, что классы не проветриваются и школьников не заставляют чистить  зубы.
Граждане и раньше относились к  Мартину  с  глухим  недовольством  за  его
безбожие, моральную распущенность и отсутствие  местного  патриотизма,  но
когда их стали вытягивать из  привычной  и,  по  их  мнению,  благотворной
грязи, их взорвало.
   Мартин был  честен  и  убийственно  серьезен,  но  если  он  и  обладал
невинностью голубя, то мудрости змеи ему явно не  хватало.  Он  не  внушал
согражданам почтения к своей миссии. Даже и не  пробовал  внушать.  Власть
его, как у уустийновского alter ego [представитель (лат.)] была импозантна
на бумаге, но слаба на деле и совершенно бессильна против  вызываемого  ею
упрямого противодействия.
   От надзора за помойками он поднялся к драматической борьбе с инфекцией.
   В поселке Дельфт постоянно держалась, то спадая, то вспыхивая, эпидемия
брюшного тифа. Фермеры были уверены, что зараза идет от племени новоселов,
из деревни в  шести  милях  вверх  по  речушке,  и  линчевание  виновников
представлялось им наилучшим выражением  протеста  и  приятным  отдыхом  от
земледельческих трудов. Когда Мартин стал уверять, что, пройдя шесть  миль
по реке, отбросы очищаются и вряд ли беда в новоселах, на него обрушились:
   - Хорош гусь! Ходит и трубит, что мы должны принимать побольше мер  для
охраны здоровья! А когда ему  показывают  шелудивых  собак,  которых  надо
перестрелять, тем более что они всего-навсего чехи, так он палец  о  палец
не ударит - только мелет вздор об убиении микробов и о  всякой  ерунде,  -
говорил Кэйс, скупщик пшеницы при Дельфтском элеваторе.
   Носясь по округу, не  забрасывая,  но  и  не  расширяя,  конечно,  свою
частную практику, Мартин отмечал на карте  каждый  новый  случай  брюшного
тифа на пять миль вокруг Дельфта. Он прослеживал, куда посылалось  молоко,
откуда поступала бакалея. И  открыл,  что  по  большей  части  заболевание
появлялось  после  прихода  домашней  швеи;  добродетельной  старой  девы,
маниакально чистоплотной. Четыре года тому назад у нее у самой был брюшной
тиф.
   - Она - хронический  бациллоноситель,  -  объявил  Мартин,  -  надо  ее
освидетельствовать.
   Он застал ее за шитьем в доме старого фермера-проповедника.
   Со стыдливым  негодованием  она  отказалась  подвергнуться  осмотру,  и
Мартин слышал, уходя, как она плачет от обиды,  а  проповедник  проклинает
его с крыльца. Мартин вернулся с полисменом, арестовал швею и посадил ее в
изолятор при кринсенской ферме-богадельне. В  испражнениях  арестантки  он
нашел миллиарды брюшно-тифозных бацилл.
   Хрупкой добропорядочной женщине было не по себе в голой беленой палате.
Ей было стыдно и страшно.  Кроткую,  смирную,  ясноглазую  старую  девушку
везде  любили;  она  приносила  подарки  ребятишкам,  помогала  заваленным
работой фермершам готовить  обед,  а  детям  постарше  пела  песни  тонким
чирикающим голоском. Мартина поносили за преследование  швеи.  "Небось  не
посмел бы  ее  тронуть,  будь  она  побогаче",  -  судачили  в  деревне  и
поговаривали о том, чтобы силой освободить арестованную.
   Мартин мучился. Он навещал швею в богадельне,  он  пробовал  разъяснить
ей, что для нее нет другого места, он  носил  ей  журналы  и  конфеты.  Но
твердо стоял на своем. Ей нельзя выйти на свободу. Он был убежден, что она
явилась причиной по меньшей мере ста случаев брюшного тифа,  в  том  числе
девяти со смертельным исходом.
   В округе его высмеивали. Разносит тиф - теперь, через четыре года после
выздоровления?  Кринсенский  совет  уполномоченных  и  кринсенский   отдел
здравоохранения  вызвали  из  соседнего  округа  доктора  Гесселинка.  Тот
просмотрел расчерченные Мартином карты  и  согласился  с  ним.  На  каждом
заседании совета происходили  теперь  бои,  и  неизвестно  было,  чем  они
кончатся для Мартина - гибелью или триумфом.
   Леора спасла и его и швею.
   - А нельзя ли, - сказала она, - собрать по подписке деньги и  поместить
ее в хорошую больницу, где ее будут лечить или просто содержать, если  она
неизлечима?
   Швея была помещена в санаторий и любезно забыта всеми  до  конца  своей
жизни, и вчерашние враги говорили о Мартине:
   - Толковый парень - и от ра