не  допустят.  Так  вот,
мой дорогой, мы должны побить их  на  инфлюэнце,  и  я  выбрал  вас  нашим
представителем в этом соревновании.
   Мартин в это время был увлечен изысканием способа воспроизводства  фага
на мертвых бактериях, но он не мог идти на риск увольнения. Он был слишком
богат!  Взбунтовавшимся  студентом  Мартин  мог  слоняться  по  стране   и
продавать в киоске газированную воду, но если бы мужу Джойс Ленион  пришла
такая блажь, репортеры и  фотографы  осаждали  бы  его  киоск.  Еще  менее
возможным было для него жить просто на содержании у  своей  жены  -  стать
будуарным лакеем.
   Он согласился - не слишком, правда, любезно.
   С  великолепным  равнодушием  приступил  он   к   поискам   возбудителя
инфлюэнцы. Он доставал в больницах культуры от пациентов, у которых  была,
может быть, инфлюэнца, а может быть, сильный  насморк,  -  никто  не  знал
наверное, каковы симптомы инфлюэнцы; четкости не было ни  в  чем.  Большую
часть работы Мартин возложил на  своих  подчиненных,  давая  им  временами
иронические  указания:  "Поставьте  еще  сотню  пробирок  со  средою  А...
впрочем, нет, валяйте тысячу!" А когда убеждался, что они делают,  как  им
заблагорассудится, он не выказывал негодования и не осаживал их.  Если  он
не выпустил преступно вожжи, то лишь потому, что вовсе не брал их в  руки.
Некогда  его  личная  маленькая   лаборатория   сверкала   чистотой,   как
нью-гэмпширская кухонька. Теперь  же  комнаты  его  отдела  имели  позорно
запущенный вид:  в  стойках  длинные  ряды  заброшенных  пробирок,  многие
затянулись плесенью, ни на одной толкового ярлычка.
   Потом его осенила мысль. Он твердо уверовал,  что  рокфеллеровцы  нашли
возбудителя инфлюэнцы. Он примчался к Холаберду и сообщил ему эту новость.
И заявил, что вернется к своему исследованию истинной природы фага.
   Холаберд возразил, что здесь несомненно  ошибка.  Раз  ему,  Холаберду,
нужно, чтобы честь победы над инфлюэнцей выпала  на  долю  Мак-Герковского
института и его директора, он просто не допускает мысли, что рокфеллеровцы
их опередили. Затем он добавил несколько веских  слов  о  фаге.  Вопрос  о
сущности  фага,  указал  он,  представляет   исключительно   академический
интерес.
   Но Мартин был теперь более искушен в диалектике  пауки,  чем  Холаберд;
тот уступил и удалился в свою берлогу измышлять (как мрачно решил  Мартин)
новые гонения. Все же на время Мартина оставили в покое  -  он  мог  опять
окунуться в работу.
   Он нашел способ воспроизводить фаг на  мертвых  бактериях  путем  очень
сложного и очень тонкого использования парциального напряжения кислорода и
углекислоты  -  способ  изящный,  как  резьба  камеи,   невероятный,   как
взвешивание  звезд.  Его  статья  произвела  фурор  в  мире   лабораторных
исследователей; кое-где (в Токио, в Амстердаме,  в  Уиннемаке)  энтузиасты
уверовали, что Эроусмит доказал принадлежность фага к живым организмам;  а
другие  энтузиасты  утверждали  на  шаманском  языке   с   математическими
формулами, что он враль и четырежды дурак.
   В это-то время, когда он мог стать Великим Человеком, Мартин поступился
собственной своей работой и некоторыми  обязанностями  мужа  Джойс,  чтобы
последовать за Терри Уикетом,  -  что  явно  указывало  на  полную  утрату
здравого  смысла,  ибо  Терри  до  сих  пор  прозябал  в  рядовых  научных
сотрудниках, тогда как он, Мартин, был руководителем отдела.
   Терри обнаружил, что некоторые производные  хинина,  введенные  в  тело
животного,  медленно  распадаются  на  продукты,  крайне  токсические  для
бактерий  и  лишь  умеренно  токсические  для  организма  животного.   Это
открывало новые горизонты перед терапией. Терри  объяснил  это  Мартину  и
предложил ему работать вместе. Кипя великими замыслами, они взяли отпуск у
Холаберда - и у Джойс - и, хотя стояла  зима,  отправились  в  Вермонтские
горы в "Скворечник". Они ходили на лыжах и  стреляли  кроликов,  и  долгие
темные вечера, лежа на  животе  перед  камином,  витийствовали  и  строили
планы.
   Мартин не так уж долго пробыл в шелковом чехле и не утратил способности
наслаждаться, после северо-восточного ветра и снега, шипящей на  сковороде
свининой. И неплохо было отдохнуть от придумывания новых комплиментов  для
Джойс.
   Им нужно, говорили они, ответить на интересный вопрос:  непосредственно
ли производные хинина действуют на бактерий, или же вызывают  изменения  в
соках организма? Это был простой, ясный,  четкий  вопрос,  для  ответа  на
который требовалось только глубочайшее знание химии и биологии,  несколько
сот экспериментальных животных и лет десять, или двадцать, или миллион лет
опытов и провалов.
   Они  порешили  работать  с  пневмококками  животных,  наиболее   близко
воспроизводящих человеческую пневмонию, то есть на  обезьянах.  А  убивать
обезьян -  дорого  и  неприятно.  Холаберд,  директор,  мог  доставить  им
обезьян,  но,  если  посвятить  его  в  планы,  он  потребует  немедленных
результатов.
   Терри размечтался:
   - Помнишь, один ученый, получивший Нобелевскую премию,  фанатик  чистой
воды, взял и, вместо того чтобы  тратиться  на  себя,  пустил  премию  всю
целиком на шимпанзе и других обезьян, и в компании еще с  одним  бородатым
дядей выискал  способ  отвадить  антививисекционистов  и  разрешил  вопрос
передачи сифилиса низшим животным. Но, должен тебе с прискорбием сообщить,
у нас нет Нобелевской премии и не похоже на то...
   - Терри, я пойду на это, если нужно! Я никогда не брал денег  у  Джойс,
но я пойду на это, если Святой Чижик станет нас прижимать.


   Они  храбро  явились  в  кабинет   Холаберда   и   сердито,   по-детски
потребовали, чтоб директор потратил не  менее  десяти  тысяч  долларов  на
обезьян.  Они  хотят  немедленно  приступить  к   исследованию,   которое,
вероятно, год-два не даст видимых результатов -  а  то  и  вовсе  никаких.
Уикета  должны  перевести  в  отдел  Мартина  соруководителем,  сумма   их
теперешних окладов будет делиться между ними поровну.
   Затем они приготовились к бою.
   Холаберд  уставился  на  них,  погладил  усы,  отложил  в  сторону  тон
Рачительного Директора и начал:
   - Позвольте, подождите  минутку.  Как  я  понимаю,  вы  мне  стараетесь
объяснить, что иногда  необходимо  бывает  потратить  некоторое  время  на
проведение  опыта.  Должен  вам  сказать,   что   когда-то   я   занимался
исследовательской  работой  в   некоем   научном   учреждении,   именуемом
Институтом Мак-Герка, и кое-что  смыслю  сам  в  этих  делах!  Послушайте,
Терри, и вы, Мартин, нельзя же, черт возьми, быть такими эгоистами! Не  вы
одни среди наших ученых желали бы работать без помехи! Если  б  вы  только
знали, друзья мои, как я мечтаю разделаться  с  подписыванием  бумаг,  как
тянутся мои пальцы к барабану кимографа! О, эти  прекрасные,  долгие  часы
искания истины! Если бы вы знали, дорогие,  как  я  воюю  с  попечителями,
отстаивая для вас  свободу  действий!  Так.  Вы  получите  ваших  обезьян.
Учреждайте объединенный отдел, если вам угодно. И ведите  работу,  как  вы
считаете нужным. Не думаю, чтобы во всем ученом мире можно было найти двух
молодцов, на которых можно так положиться, как на вас, мои угрюмые филины.
   Холаберд встал, прямой,  красивый,  сердечный,  протянул  руку.  Они  с
глупым видом пожали ее и вышли вон. Терри ворчал:
   - Он испортил мне весь день! Мне не из чего лезть на стену! Худыш,  где
тут подвох? Голову даю на отсечение, что он тут есть -  как  всегда  и  во
всем!
   Прошел год блаженной работы, а подвох все не обнаруживался. У них  были
обезьяны, были лаборатории, и гарсоны, и полная свобода; они приступили  к
новой работе, такой волнующей и нервной, какой  не  знавали  до  сих  пор.
Обезьяны крайне неразумные животные; любят  заболевать  туберкулезом  безо
всякой видимой причины; и, когда они сидят в неволе, среди  них  возникают
вдруг эпидемии; и они устраивают сцены, ругая своих хозяев на семи языках.
   - Они такие славные! - вздыхал Терри. - Впору отпустить их  на  волю  и
удалиться к себе в "Скворечник" сажать картошку. Почему должны мы  убивать
этих веселых акробатов ради спасения от пневмонии  толстопузых,  тупорылых
людей?
   Первой задачей было с точностью определить,  в  какой  предельной  дозе
данное производное хинина безболезненно переносится  организмом,  и  затем
изучить действие найденной дозы на  слух,  на  зрение  и  на  почки  путем
бесконечных анализов крови на сахар и мочевину.  В  то  время  как  Мартин
делал инъекции, наблюдал за их действием на обезьян и углублялся в  химию,
Терри работал (всю ночь, весь следующий день - потом  выпить,  поспать  не
раздеваясь, - и опять всю ночь до утра) над новыми способами синтезировать
производное хинина.
   Это был самый трудный период в жизни Мартина. Шатаясь  от  недосыпания,
работать ночь напролет, на рассвете дремать на голом столе и завтракать  у
засаленной стойки в закусочной - это все было привычно и занимательно.  Но
было невозможно растолковать Джойс, почему он не явился, например,  на  ее
обед в честь какой-то скульпторши и адвоката, чей  дедушка  был  генералом
армии южан. На  короткий  срок  он  получал  помилование,  разъяснив,  что
страстно хотел поцеловать ее на ночь, что оценил присланную от нее корзину
с бутербродами и что он вот-вот избавит человечество от воспаления легких,
в чем он на деле сильно сомневался.
   Но когда он  пропустил  четыре  обеда  подряд;  когда  она  говорила  в
бешенстве: "Ты представляешь,  какой  это  был  ужас  для  миссис  Торн  в
последнюю минуту узнать, что за столом не хватает одного мужчины?";  когда
она жаловалась: "Я не так уж возмущалась твоею грубостью в прежние вечера,
но сегодня мне после обеда нечего было делать, и  я  сидела  дома  одна  и
ждала тебя!" - его разбирала злоба.
   Мартин и Терри начали заражать своих обезьян пневмонией и лечить  их  и
добились успеха, который заставил их торжественно  провальсировать  вдвоем
по коридору. Им удавалось спасти обезьян от  пневмонии  во  всех  случаях,
когда между заражением и началом лечения проходило не  более  суток,  и  в
большинстве случаев, когда они выжидали с лечением два или три дня.
   Дело  осложнялось  тем,  что  некоторые  обезьяны   выздоровели   сами,
приходилось делать на это поправку с помощью незамысловатых, казалось  бы,
расчетов, которые, однако,  поглотили  много  дней  упорного,  до  боли  в
плечах, корпенья над записями: один, взлохмаченный, без воротничка, прирос
к столу, другой прохаживается между вонючими  клетками,  перемигивается  с
обезьянами, щелкает им языком,  окликает  по  имени:  "Бетси,  Пират!"  и,
спокойно приговаривая: "Ах, ты хочешь меня укусить - укусить меня  хочешь,
миляга!" - ласково, но беспощадно, как бог,  впрыскивает  им  смертоносную
пневмонию.
   Они взошли на  высокое  плоскогорье,  где  воздух  разрежен  неудачами.
Исследовали  в  пробирке  продукты  распада  пневмококков  -  и  потерпели
поражение.  Искусственно   воспроизводили   соки   организма   (тщательно,
мучительно,  и  все  же  не  достигая  полного  соответствия);  испытывали
действие производного на микробов в этой искусственной крови - и потерпели
поражение.
   И тут Холаберд прослышал об их первоначальном успехе и явился к  ним  с
лаврами и гневом.
   Ему известно, сказал он, что они нашли  средство  от  пневмонии.  Очень
хорошо! Институт не откажется от чести излечения этой неприятной  болезни.
Не будут ли Мартин  и  Терри  так  любезны  немедленно  опубликовать  свое
открытие (с упоминанием института?).
   - И не подумаем! Слушайте, Холаберд! - зарычал Терри.  -  Вы,  кажется,
обещали оставить нас в покое!
   -  И  оставил  -  почти  на  целый  год!  Чтобы  дать   вам   закончить
исследование. Вы закончили. Пора показать миру, чего вы добились!
   - Если я покажу, мир, волк его заешь, увидит больше, чем вижу я! Ничего
не попишешь, хозяин! Может быть, напечатаем что-нибудь толковое через год.
   - Вы напечатаете теперь, или...
   - Отлично, ваше святейшество. Благословенный миг настал! Я ухожу! И, со
свойственным мне благородством, ухожу, не сказав вам, что я о вас думаю!
   Так Терри Уикет был уволен из Института Мак-Герка. Он  выправил  патент
на синтезирование производных хинина и удалился в "Скворечник" - построить
лабораторию на свои скромные сбережения и проводить  жизнь  в  независимой
исследовательской работе, кормясь продажей небольших  партий  сывороток  и
своего лекарства.
   Терри, не имевший ни жены, ни лакеев, мог проделать это довольно легко.
Для Мартина это было сложнее.


   Мартин предполагал подать в отставку. Он сообщил  об  этом  Джойс.  Как
совместить городской дом и  гринвичский  замок  с  работой  во  фланелевой
рубашке у Терри в "Скворечнике", он еще не обдумал, но на предательство он
не пойдет.
   - Как ты не понимаешь! Чижик выставил Терри, а меня тронуть не  посмел!
Я медлил просто из желания понаблюдать за  Холабердом,  как  он  ежится  и
ждет, что я запою. Но теперь...
   Он разъяснил это ей в их... в ее  лимузине,  возвращаясь  с  обеда,  на
котором он так  мило  и  непринужденно  занимал  разговором  некую  важную
вдовствующую леди, что Джойс тихо радовалась: "Какой дурак Латам  Айрленд,
когда говорит, что Мартин не умеет быть вежливым".
   - Я свободен! Гром и  молния!  Наконец-то  я  свободен  -  потому,  что
доработался до чего-то, ради чего стоит быть свободным!  -  говорил  он  в
упоении.
   Джойс положила свою прекрасную руку на руку Мартина и попросила:
   - Подожди! Мне надо подумать. Прошу тебя! Помолчи минутку.
   И, подумав, начала:
   - Март, если ты будешь и  дальше  работать  с  мистером  Уикетом,  тебе
придется постоянно оставлять меня одну.
   - Но, право же...
   - Я считаю, это будет с  твоей  стороны  довольно  некрасиво,  особенно
сейчас... потому что, мне кажется, у меня будет ребенок.
   У Мартина вырвался возглас удивления.
   - О, я не собираюсь разыгрывать хнычущую мамашу. И я еще не знаю,  рада
я или зла, хотя одного ребенка, думаю, мне приятно будет  завести.  Но  ты
понимаешь, это усложняет вопрос. Лично мне будет жаль, если ты  уйдешь  из
института, который дает тебе солидное  положение  в  обществе,  и  станешь
работать где-то на задворках. Дорогой мой, я ведь не обижала тебя, правда?
Ты знаешь, я тебя искренне люблю! Я не хочу, чтобы ты меня покидал,  а  ты
меня покинешь, если забьешься в эту противную вермонтскую берлогу.
   - Нельзя ли нам снять там поблизости домик и проводить в нем  несколько
месяцев в году?
   -  М...  может  быть.  Но  лучше  подождать,   пока   неприятное   дело
произведения  на  свет  Дорогого  Младенца  не  будет  уже  позади.  Тогда
подумаем.
   Мартин не уволился. А Джойс если и думала о подыскании дома  поблизости
от "Скворечника", то не настолько серьезно, чтобы что-то предпринять.



        39

   С уходом Терри Уикета Мартин вернулся к фагу. Он неправильно  начал,  и
работа шла у него так скверно, как никогда в его жизни.  Он  утратил  свой
бешеный пыл и ясность духа. Он слишком  чувствовал  пытку  возведенного  в
профессию светского образа жизни и никак не мог постичь этого  таинства  -
званого обеда: через силу развлекать людей,  которые  вам  не  милы  и  не
интересны.
   Пока он мог отводить душу в разговорах  с  Терри,  Мартина  не  слишком
раздражали хорошо одетые ничтожества,  и  одно  время  он  даже  увлекался
азартной игрой - добиваться, чтоб Избранное Общество приняло  его  в  свою
среду. Но теперь разум его возмутился.
   Как он запутался в своей жизни, показал ему Клиф Клосон.
   По приезде в Нью-Йорк Мартин на первых порах разыскивал Клифа - буйного
Клифа, который был ему утешением среди Ангусов Дьюеров и Эрвингов Уотерсов
на медицинском факультете.  Но  Клифа  не  оказалось  ни  в  автомобильном
агентстве, в  котором  он  служил  когда-то,  ни  в  других  автомобильных
предприятиях. Мартин не виделся с ним четырнадцать лет.
   И вдруг ему  приносят  в  его  лабораторию  у  Мак-Герка  черно-красную
визитную карточку:

   Клиффорд Л.Клосон (Клиф)
   Помещение капитала в нефтяные предприятия
   с полнейшей гарантией.
   Хайэм-сквер Бьютт.

   - Клиф! Добрый старый Клиф! Лучший друг,  какой  только  может  быть  у
человека! Как он тогда дал мне денег в долг на  поездку  к  Леоре!  Старый
Клиф! Черт возьми! Мне очень нужен  кто-нибудь,  вроде  него...  теперь...
когда Терри нет и я окружен этой светской сворой! - возрадовался Мартин.
   Он кинулся в приемную - и обмер, впившись глазами в  человека,  который
громогласно говорил молоденькой регистраторше:
   - Ну, сестрица, вы, ученые пташки, всех, можно  сказать,  перешибли!  Я
нигде не видывал более шикозной обстановки, чем тут у вас, - разве  что  в
жульнических акционерных конторах, и нигде  не  встречал  такой  пикантной
милашки! Как  вы  насчет  тихого  обеда  тет-а-тет,  как-нибудь  вечерком?
Полагаю, я теперь часто буду  иметь  с  вами  parlez-vous  -  мы  с  доком
Эроусмитом большие друзья. Я и сам док - честное слово! - Костолом  первый
сорт - был на медицинском факультете, все как полагается.  А!  вот  и  ты,
разбойник!
   Мартин не подумал о переменах, происшедших за четырнадцать лет. Он  был
удручен.
   Клиф Клосон к сорока годам раздобрел.  Лицо  его,  тускло  одутловатое,
было  потно;  голос  звучал  сипло;  немыслимый  клетчатый  костюм  плотно
обтягивал грузные плечи и толстомясые ляжки.
   Колотя Мартина по спине, он рычал:
   - Та-та-та-та! Старый Март! Сукин ты кот! Сукин кот!  Ах  ты  пройдоха!
Мешок с костями! Разрази меня гром, если ты смотришь хоть на день  старше,
чем в последний раз, когда я видел тебя в Зените!
   От Мартина не  ускользнула  задорная  искорка  в  глазах  всегда  такой
скромной регистраторши. Он сказал:
   - Ну, ну! Молодец, что зашел, - и поспешил  увести  Клифа  подальше  от
публики, в свой личный кабинет.
   - Ты выглядишь  отлично,  -  солгал  он,  когда  очутился  с  Клифом  в
безопасности. - Где ты пропадал? Мы с Леорой, как приехали в Нью-Йорк,  из
кожи лезли, чтоб тебя найти. Да... Ты знаешь... о ней?
   - Да, я читал о ее кончине. Не повезло. И о твоей  роскошной  работе  в
Вест-Индии... или где это было? Ты  теперь,  полагаю,  большой  человек  -
многославный гонитель чумы, и всякое такое, всемирно  знам-менитый  ученый
муж. Забыл небось старых друзей.
   - Вздор! Мне... Я очень рад тебя видеть.
   - Ну, хорошо. А я  рад  отметить,  что  у  тебя  не  сделалось  капитус
энларгатус, Март. Черт подери, говорю  я,  бывало,  самому  себе:  если  я
нагряну и Март отворотит от меня нос, я ему выложу правду, всю как есть  -
на закуску после сладких комплиментов от светских дамочек. Рад, что ты  не
потерял головы. Собирался я написать тебе из Бьютта - я там продавал дутые
нефтяные акции, а  сейчас  смотался,  чтоб  избавить  ревизоров  от  труда
просматривать мои книги. "Ну, -  думаю  я  иной  раз,  -  сяду  и  накатаю
мозгляку письмо, польщу его честолюбию и сообщу, в каком я восторге от его
расчудесной работы". Но, ты знаешь, время как-то  идет  и  идет.  Ну  так!
Эксцелентус! Теперь мы можем видеться  вволю,  я  тут  с  одним  субъектом
затеваю в Нью-Йорке дельце по продаже акций. Здорово зашибем,  старина!  Я
тебя вытащу на этих днях и покажу, что значит настоящая жратва. Ну, ладно.
Расскажи-ка, что ты делал с тех пор, как вернулся  из  Вест-Индии.  Верно,
примеряешься, как половчее пройти в хозяева, в президенты или, как оно тут
зовется, сего многославного институтуса?
   - Нет, я... гм...  быть  директором  меня  не  соблазняет.  Предпочитаю
держаться своей лаборатории. Я... Тебе, может быть, любопытно послушать  о
моей работе с фагом?
   Радуясь, что нашел, о чем говорить, Мартин  обрисовал  в  общих  чертах
свои опыты.
   Клиф хлопнул себя по лбу пухлой рукой и провозгласил:
   - Погоди! У меня идея! Хоть завтра вступай к нам в долю. Как я понимаю,
- почтенная старая курица, миссис Публика, уже немного наслышана  об  это