,  термостат  и  ледник,
стеклянная  посуда,  краски  и  микроскоп,   превосходная   водяная   баня
постоянной температуры и препаратор, прошедший выучку в институтах Листера
и Рокфеллера. У него была спальня за лабораторией, и он изъявил готовность
служить доктору Эроусмиту день и ночь.
   - Ну вот, - пропела Джойс, - теперь,  если  тебе  понадобится  работать
вечерами, тебе незачем тащиться на Либерти-стрит.  Ты  можешь  дублировать
свои культуры или как они там  называются.  Если  тебе  за  обедом  станет
скучно - прекрасно! Ты можешь посидеть немного, а потом  улизнуть  сюда  и
работать, сколько тебе захочется. Здесь...  Милый,  здесь  все  хорошо?  Я
правильно  устроила?  Я  столько  положила  труда,  достала  самых  лучших
людей...
   Припав губами к ее губам, он думал  печально:  "Сделать  для  меня  так
много! И с такой кротостью!.. И теперь, черт  возьми,  я  уже  никогда  не
смогу уйти к себе!"
   Она так весело просила его  найти  какой-нибудь  недочет,  и  он,  чтоб
доставить ей  новое  удовольствие  -  радость  смирения,  он  сказал,  что
центрифуга, пожалуй, не совсем подходит.
   - Подожди, дорогой! - возликовала она.
   На третий день, вернувшись с ним из оперы, она повела его в  гараж  под
лабораторией. В углу, на  цементном  полу,  стояла,  в  разобранном  виде,
подержанная, но вполне  подходящая  центрифуга,  лучше  и  желать  нельзя,
шедевр прославленной  фирмы  Беркли-Сондерса  -  та  самая  "Глэдис",  чью
отставку  из  института  за  ее  непотребное  поведение  Мартин  и   Терри
отпраздновали в свое время знатным кутежом.
   На этот раз Мартину труднее было  почувствовать  благодарность,  но  он
старался как мог.


   В   обоих   секторах   круга   Джойс   -    экономико-литературном    и
роллс-ройсовском - распространился слух, что в оскудевшем  мире  появилось
новое развлечение - ходить  в  лабораторию  Мартина  и  наблюдать  его  за
работой. Полагалось чинно и почтительно  молчать,  если  только  Джойс  не
шепнет: "Ну, разве он не  прелесть!  Как  он  мило  учит  малютку-бактерию
говорить "с добрым утром!"; или  если  Латам  Айрленд  не  приведет  их  в
восторг замечанием, что ученые лишены чувства юмора;  или  если  Сэмми  де
Лембр не грянет вдруг, чудесно имитируя джаз:

   Мистер Микро-микро-бус, не радуйтесь, дружок!
   Мы вас вытащим за ус, - дайте только срок!
   Важный доктор Эроусмит в окошечко глядит,
   А Микробус в камере под вальс-бостон грустит.

   Двоюродный брат Джойс, приехавший из Джорджии, резвился:
   - Март с таким умным видом склонился  над  своими  стаканчиками!  Но  я
всегда могу довести его до белого каления, - стоит мне только посоветовать
ему ходить почаще в церковь.
   А Мартин в это время старался сосредоточиться.
   Налеты на его лабораторию происходили не чаще, чем раз в неделю,  -  не
настолько часто, чтобы отвлечь от работы человека с волей; но  достаточно,
чтобы держать его в постоянном ожидании нашествия.
   Когда он спокойно попробовал разъяснить кое-что Джойс, она ответила:
   - Мы тебе сегодня помешали? Но они все в таком восторге от тебя!
   - Ну что ж... - проговорил он и пошел спать.


   Адвокат Р.А.Холберн, видный  специалист  по  патентам,  возвращаясь  из
дворца Эроусмит-Ленион, сказал ворчливо жене:
   - Я могу стерпеть, если хозяин, считая тебя болваном, запустит  тебе  в
голову  бутылку.  Но  меня  возмущает,  если  он  каждое  твое   замечание
выслушивает со скучающей улыбкой. А ведь глупейший был у него  вид  в  его
дурацкой лаборатории!.. Скажи, каким чертом угораздило Джойс выйти за него
замуж?
   - Непостижимо!
   - Я могу представить себе только одну  причину.  Конечно,  может  быть,
она...
   - Прошу - без сальностей!
   - Ну, как  бы  там  ни  было...  Она  же  могла  найти  сколько  угодно
воспитанных, приятных, интеллигентных людей... да, именно, интеллигентных,
потому что ее Эроусмит, может быть, и знает все насчет микробов, но он  не
отличит симфонии от семафора... Я, кажется, не  брюзга,  но  я  не  совсем
понимаю, зачем нам бывать в доме, где хозяину явно доставляет удовольствие
возражать на каждое твое слово...  Бедняга,  мне  его,  право,  жаль:  он,
вероятно, даже и не знает, когда бывает груб.
   - Очевидно, не знает. Обидно вспомнить о старом  Роджере...  Такой  был
веселый, сильный! Настоящий мужчина... А тут приходит,  неизвестно  откуда
какой-то дикарь, деревенщина, сидит, развалясь, в его  кресле  и  даже  не
поблагодарит... И что только Джойс нашла в нем! Впрочем, у  него  красивые
глаза и такие странные, сильные руки...


   Вечная занятость Джойс  действовала  Мартину  на  нервы.  Чем  она  так
занята, он не мог бы  сказать:  у  нее  превосходная  экономка,  осанистый
дворецкий, две няньки для ребенка. Но она часто заявляла, что  никогда  не
может осуществить свою единственную мечту: посидеть спокойно и почитать.
   Терри как-то назвал ее Устроительницей, и хотя тогда  Мартин  обиделся,
но теперь, заслышав телефонный звонок, он стонал:
   - О господи! Опять Устроительница... Верно, зовет меня к чаю,  занимать
какую-нибудь высоконравственную курицу.
   Когда он пробовал объяснить, что все это - путы, мешающие  его  работе,
Джойс отвечала:
   - Разве ты такой слабый и нерешительный, такой маленький  человек,  что
для тебя единственный способ сосредоточиться - это бежать от людей? Или ты
боишься больших людей, которые умеют вести большую работу и в то же  время
отрываться от нее для игры?
   Ему недолго было вспылить, особенно на ее определения "больших"  людей,
а когда он горячился и грубил, она тотчас превращалась в grande dame, и он
чувствовал себя надерзившим лакеем и грубил еще резче.
   Его охватывал страх перед ней. В мыслях он бежал к Леоре, и они вдвоем,
запуганные, маленькие дети, утешали друг друга  и  прятались  от  Джойс  в
уютных уголках.
   Но  нередко  Джойс  была  ему  товарищем.  Она  выискивала   для   него
неожиданные новые развлечения, а  в  сыне  оба  они  нашли  сближавшую  их
гордость. Мартин сидел, наблюдая за  маленьким  Джоном,  и  радовался  его
силе.
   В декабре, когда она недели на две повезла "наследника престола" на юг,
Мартин сбежал на несколько дней к Терри, в "Скворечник".
   Он нашел Терри усталым и несколько угрюмым после долгих месяцев  работы
в полном одиночестве. Рядом со  своей  хижиной  он  поставил  хибарку  под
лабораторию и примитивную конюшню для лошадей, у которых он брал кровь для
приготовления  сыворотки.  Терри  не  стал,  как  бывало,  рассказывать  с
увлечением о деталях своей работы, и только вечером, когда  они  курили  в
его конуре перед простым очагом, развалясь в креслах, сделанных из бочек и
обитых  лосиными  шкурами,  Мартину  удалось  вызвать  его  на   дружеский
разговор.
   Много времени Терри должен был отдавать домашней  возне  и  сывороткам,
продажей которых он покрывал свои расходы. "Если бы  ты  был  со  мною,  я
кое-чего достиг бы". Однако его исследования производных хинина  неуклонно
продвигались, и он не жалел, что ушел от Мак-Герка. Работать с  обезьянами
оказалось невозможно: они были слишком дороги и к тому же плохо переносили
вермонтскую зиму; но Терри  удалось  приспособить  мышей:  он  их  заражал
пневмонией и...
   - Но что толку рассказывать, Худыш? Тебе это неинтересно, - а то бы  ты
уже давно был здесь и работал со мной. Ты сделал свой выбор между  мною  и
Джойс. Ну и прекрасно. Сохранить нас обоих ты не можешь.
   -  Извините,  что  помешал  вам  своим  вторжением,  мистер  Уикет,   -
огрызнулся Мартин и, хлопнув дверью, вышел из хижины.  Увязая  в  глубоком
снегу, спотыкаясь в темноте о пни, он познал всю муку  последнего  часа  -
часа крушения.
   - Теперь я потерял и Терри (хотя я все равно не  стал  бы  терпеть  его
наглость!). Я всех потерял, а Джойс никогда не была по-настоящему моей.  Я
совсем один. И работать я могу  лишь  с  грехом  пополам.  Я  -  конченный
человек! Мне никогда не дадут уйти опять в работу!
   И вдруг, не рассуждая, он понял, что не сдастся.
   Он побежал, спотыкаясь, назад и с порога хижины крикнул:
   - Нет, старый брюзга, приходится нам держаться друг друга!
   Терри был так же взволнован, как и он; оба едва  сдерживали  слезы;  и,
грубовато похлопывая друг друга по плечу, они ворчали:
   - Подобрались два дурака: устали - так надо поругаться!
   - Я непременно вернусь и буду работать с  тобой,  -  клялся  Мартин.  -
Возьму в институте отпуск  на  полгода,  а  Джойс  будет  жить  где-нибудь
поблизости в гостинице - или что-нибудь пусть придумает. Эх!  Вернуться  к
настоящей работе... К работе!.. А теперь скажи: когда  я  приеду,  как  ты
полагаешь, что мы с тобой...
   Они проговорили до рассвета.



        40

   Доктор Риплтон Холаберд с супругой пригласили к обеду Джойс и Мартина -
больше  никого.  Холаберд  был  обаятелен,  как  никогда.  Он  восторгался
жемчугами Джойс,  а  когда  подали  голубей,  с  самой  дружеской  улыбкой
обратился к Мартину:
   - Теперь я попрошу  Джойс  и  вас  выслушать  меня  очень  внимательно.
Совершаются большие события, Мартин, и я призываю вас  -  нет,  наука  вас
призывает - принять в них подобающее участие. Надеюсь, излишне  добавлять,
что наш разговор  -  строго  конфиденциальный.  Доктор  Табз  и  его  Лига
Культурного Воздействия делают  чудеса,  и  полковник  Минниген  проявляет
необычайную щедрость.
   В Лиге дело повели с тою основательностью и неторопливостью, на которой
так всегда настаивали вы и наш милый старый Готлиб. Вот уже  четыре  года,
как у них идет разработка планов. Мне известно, что доктор  Табз  и  Совет
Лиги  провели  ряд  интереснейших  совещаний  с  ректорами   колледжей   и
редакторами, с председательницами  женских  клубов,  и  лидерами  рабочего
движения   (разумеется,   неразвращенными   и   здравомыслящими),   и    с
рационализаторами, и с наиболее передовыми рекламистами, со священниками и
со всеми прочими деятелями, ведущими за собой общественную мысль.
   Они    разработали    подробнейшие    картотеки    по     классификации
интеллектуальных интересов и занятий с указанием методов  и  материалов  и
орудий,  а  главное  -  целей:  задач,  идеалов,  моральных   устремлений,
отвечающих  каждой  отрасли.  Поистине  грандиозно!  Подумайте.  Музыкант,
например, или инженер может взглянуть  на  свою  карточку  и  с  точностью
определить, достаточно ли он продвинулся - для своего возраста, -  и  если
нет, то в чем помеха и какими средствами  ускорить  процесс.  При  наличии
такой базы Лига готова начать свою деятельность и призвать всех работников
умственного труда к вступлению в ее ряды.
   Институт Мак-Герка непременно должен включиться в  это  сотрудничество,
которое я  считаю  одним  из  величайших  достижений  общественной  мысли.
Наконец-то  мы  подходим  к  тому,  чтобы  весь  извечный  хаос   духовной
деятельности Америки  привести  в  соответствие  с  американским  идеалом;
сделать ее столь  же  практичной  и  ультрасовременной,  как  производство
кассовых аппаратов. Я  имею  некоторые  основания  предполагать,  что  мне
удастся свести Росса Мак-Герка с Миннигеном - поскольку сейчас война между
лесопромышленными предприятиями Мак-Герка и Миннигена  прекратилась,  -  и
если так, то я, по  всей  вероятности,  расстанусь  с  институтом  и  буду
помогать  Табзу  в  руководстве  Лигой  Культурного   Воздействия.   Тогда
Мак-Герковскому институту понадобится новый директор, который  работал  бы
рука об руку с нами и помог бы нам вывести науку из ее Монастыря  на  путь
Служения Человечеству.
   Пока что Мартин уяснил себе относительно Лиги все,  кроме  одного:  что
Лига старается делать?
   Холаберд продолжал:
   - Я знаю, Мартин, что вы всегда довольно зло смеялись над практицизмом,
но я в вас верю! Мне думается,  вы  слишком  поддавались  влиянию  Уикета.
Теперь же, когда Уикет ушел и вы лучше  узнали  жизнь,  больше  бываете  в
кругу Джойс и в моем кругу, - теперь, мне думается, я склоню вас расширить
свой  кругозор  (отнюдь,  конечно,  не  поступаясь  суровой   лабораторной
работой!).
   Я  уполномочен  назначить  вице-директора  и,  думается,   смело   могу
утверждать, что он станет моим преемником. Шолтейса очень соблазняет  этот
пост, Йио и доктор Смит просто рвутся его занять, но я ни в одном  из  них
не вижу человека  нашего  круга,  и  я  предлагаю  этот  пост  вам!  Через
год-другой, могу вам обещать, вы станете директором Института Мак-Герка.
   Холаберд был умилен, как подобает дарителю королевской милости;  миссис
Холаберд затаила дыхание, как  подобает  присутствующим  при  историческом
событии, Джойс была радостно взволнована почетом, оказанным ее супругу.
   Мартин сказал, запинаясь:
   - Собственно... Я подумаю... Как-то, знаете, неожиданно...
   До конца вечера Холаберд с таким упоением рисовал себе эру, когда они с
Табзом и Мартином будут направлять, координировать, нормировать и обращать
на пользу людям все виды  духовной  деятельности,  начиная  с  изобретения
фасонов для брюк и кончая поэзией, что молчание Мартина его  смущало.  При
расставании он снова залился:
   - Обсудите все как следует с Джойс и завтра сообщите мне ваше  решение.
Кстати, я думаю, лам нужно  будет  разделаться  с  Перл  Робинс;  толковая
работница, но возомнила себя незаменимой. Это, впрочем, мелочь... О,  я  в
вас  крепко  верю,  мой  милый  Мартин!  Вы  за  последний  год   выросли,
остепенились и очень расширили свой кругозор.
   В лимузине, в занавешенной движущейся комнате, под светом  хрустального
фонаря, Джойс глядела, сияя, на Мартина.
   - Ну, не чудесно ли, Март? Я почему-то уверена, что Риплтон  может  это
провести. Подумай! Ты  будешь  директором,  главой  всего  института,  где
несколько лет назад ты был пешкой. И не правда ли, я помогла тебе в этом -
чуть-чуть?
   Мартин вдруг возненавидел тисненый, синий с золотом,  бархат  лимузина,
хитро спрятанную золотую шкатулку с папиросами, всю эту  мягкую  и  душную
тюрьму. Ему  захотелось  очутиться  снаружи,  подле  невидимого  шофера  -
человека своего круга! - лицом  к  лицу  с  зимой.  Он  делал  вид,  точно
задумался, благоговея и ценя, но на  деле  просто  трусил,  медлил  начать
кровопролитный бой. Он тихо проговорил:
   - Ты в самом деле хотела бы видеть меня директором?
   - Конечно! Весь этот... О, ты понимаешь; я  думаю  не  о  возвышении  и
почете, но о возможности творить добро.
   - Ты хотела  бы,  чтоб  я  диктовал  письма,  давал  интервью,  покупал
линолеум, завтракал со  знатными  идиотами,  донимал  советами  людей,  не
смысля ни бельмеса в их работе?
   - О, оставь свое высокомерие! Кто-нибудь должен все это делать! И  ведь
это будет лишь незначительной частью твоей  работы.  Подумай,  тебе  может
представиться случай поддержать какого-нибудь талантливого юношу,  открыть
ему доступ к научной работе.
   - И закрыть доступ самому себе?
   - Почему? Руководство твоим отделом остается по-прежнему  за  тобой.  А
если даже и так... Ты невозможно упрям! И у тебя не  хватает  воображения.
Ты  думаешь,  что  если  ты  начал  работать  в  одной  крохотной  отрасли
умственной деятельности, то на свете больше ничего не существует. Вот  так
же я должна была тебя убеждать, что если ты раз в неделю вылезешь из своей
вонючей лаборатории и приложишь свой мощный интеллект к игре в  гольф,  то
от этого не остановится мгновенно вся наука! Не хватает воображения! Ты  в
точности похож на тех коммерсантов, которых ты всегда ругаешь за  то,  что
они ничего не видят в жизни, кроме своих мыловарен и банков.
   - И ты в самом деле хотела бы, чтоб я отказался от своей работы?..
   Он видел ясно, что при всем своем желании помочь ему - она  никогда  не
понимала его устремлений, не понимала ни слова, когда он толковал ей,  что
директорство убило Готлиба.
   Он молчал, а она, уже подъезжая к дому, сказала только:
   - Ты знаешь, я очень не склонна говорить о деньгах,  но  ты  сам  часто
заводил речь о том, как оскорбительно для твоей гордости зависеть от меня.
А ты  же  знаешь,  когда  ты  станешь  директором,  твой  оклад  настолько
повысится, что... Прости меня!
   Она, опередив его, скрылась в своем дворце, скользнула в автоматический
лифт.
   Мартин медленно поднимался по лестнице, бурча:
   - Да, сэр, вам в первый раз представляется возможность нести вашу  долю
расходов по этому дому. Понятно! Вы охотно принимаете деньги вашей супруги
и не желаете ничем отплатить, -  и  это  у  вас  называется  "преданностью
науке". Так! Я должен решить теперь же...
   Он не мучился над решением: он принял его сразу. Он  прошел  в  комнату
Джойс, раздражавшую снобизмом сдержанных полутонов. Его поразил несчастный
вид, с каким она сидела в раздумье на краю тахты, но он бросил смело:
   - Я на это не пойду, даже если мне придется расстаться с институтом,  -
а Холаберд не постесняется меня выставить. Я не позволю похоронить себя  в
помпезной чепухе подписыванья приказов и...
   - Март! Стой! Разве ты не хочешь, чтобы твой сын гордился тобой?
   - Гм. Так... Нет, не хочу, если он должен гордиться мной, когда я стану
крахмальной манишкой, зазывалой в балагане...
   - Прошу, не будь груб.
   - Почему не быть? Если на то пошло - последнее время я был недостаточно
груб. Мне следовало бы теперь же поехать прямо к Терри  в  "Скворечник"  и
работать...
   - Как жаль мне, что я не могу тебе доказать... Ах, для "ученого" у тебя
невероятно плохое зрение - сплошная  "слепая  точка"!  Если  б  только  ты
видел, что все это говорит о слабости и пустоте... Уединение!  Опрощение!.
Старые доводы. Нелепая и  малодушная  фантазия  усталых  умников,  которые
удаляются  в  какую-нибудь   "колонию   посвященных",   воображая,   будто
набираются сил, чтобы завоевать мир, тогда как на  деле  просто  бегут  от
жизни.
   - Неверно. Терри обосновался в деревне только  потому,  что  там  жизнь
дешевле. Если бы нам... если бы  ему  позволяли  средства,  он,  вероятно,
завел бы лабораторию здесь, в городе, с гарсонами и со всеми онерами,  как
у Мак-Герка, только, черт побери, без директора Холаберда и без  директора
Эроусмита!
   - Зато с невоспитанным, грубым,  до  крайности  эгоистичным  директором
Терри Уикетом!
   - Фу, черт! Позволь мне тебе сказать...
   - Мартин, тебе обязательно  нужно  для  усиления  доводов  вставлять  в
каждую фразу "черта"? Других выражений не найдется в  твоем  высоконаучном
словаре?
   - Моего словаря во всяком случае достаточно для выражения мысли, что  я
намерен поселиться с Терри.
   - Слушай, Март. Ты считаешь верхом доблести  желание  уйти  в  глушь  и
носить фланелевую рубашку  и  кичиться  своим  чудачеством  и  безупречной
чистотой. Но что, если бы каждый рассуждал так? Что, если бы  каждый  отец
бросал своих детей, как только ему делается скверно на душе? Что творилось
бы в мире? Что, если бы мы были бедны, и ты меня бросил  бы,  и  я  должна
была бы стирать белье, чтобы прокормить Джона?
   - Было бы, верно, неплохо для тебя и скверно  для  белья!  Нет!  Извини
меня. Это дешевая шутка. Но... я думаю,  именно  это  соображение  испокон
веков не давало большинству людей стать чем-либо иным, кроме  как  машиной
для пищеварения, размножения и повиновения. Ответить надо вот  как:  очень
немногие при каких бы то ни  было  обстоятельствах  добровольно  променяют
мягкую постель на нары в лачуге только ради  того,  чтобы  сохранить  свою
чистоту - как ты совершенно правильно это назвала. Мы с Терри - пионеры...
Но этот спор может длиться вечность! Можно доказывать, что я герой, дурак,
дезертир - что угодно, но факт остается фактом: я вдруг увидел, что должен
уйти. Для моей работы мне нужна свобода, и с этого часа я  бросаю  ныть  о
ней, я ее беру. Ты была ко мне великодушна. Я благодарен. Но ты никогда не
была моей. Прощай!
   - Милый, милый... Мы обсудим это еще раз утром, когда ты не будешь  так
возбужден... А час назад я так тобой гордилась!
   - Очень хорошо. Спокойной ночи.
   Но до наступления