ечении  болезней?
Надо узнать, узнать!
   В лабораторию ворвался Риплтон Холаберд:
   - Мартин, дорогой мой,  директор  только  что  рассказал  мне  о  вашем
открытии и о своих замечательных планах касательно вас. Я  рад  поздравить
вас  от  всего  сердца  и  приветствовать,  как  сотоварища,  руководителя
отделом... И вы так молоды... вам ведь  только  тридцать  четыре,  да,  не
правда ли? Какое блистательное будущее! Подумайте, Мартин (майор  Холаберд
отбросил свое достоинство и сел верхом на стул), подумайте, что  вас  ждет
впереди! Если из вашей работы в самом деле получится толк, почестей на вас
посыплется без конца, счастливец вы этакий! Избрание в  научные  общества,
любая кафедра,  какую  только  вы  пожелаете,  премии,  крупнейшие  ученые
домогаются посоветоваться с вами, прекрасное положение в обществе!
   А теперь послушайте, друг мой: вам, верно, известно,  как  я  близок  с
доктором Табзом, и я не вижу причины, почему бы вам не примкнуть к нам,  и
мы втроем ворочали бы здесь делами по своему усмотрению. Разве не мило  со
стороны директора, что он  с  такой  готовностью  спешит  вас  признать  и
всячески  идет  вам  навстречу!  Такая  сердечность  -  и  такая   широкая
поддержка. Теперь вы узнали его по-настоящему. И мы втроем... мы, пожалуй,
сможем  увенчать   здание   научного   сотрудничества   органом,   который
осуществлял бы контроль не только  над  Мак-Герковским,  но  и  над  всеми
другими институтами и естественно-научными отделениями  всех  американских
университетов, и тогда исследования стали  бы  по-настоящему  плодотворны.
Когда доктор Табз удалится от дел, то я (с вами я могу говорить начистоту)
- я имею основания предполагать, что Совет попечителей назначит  меня  его
преемником. И тогда, мой друг, если ваша работа увенчается успехом,  мы  с
вами будем вместе вершить дела!
   Откровенно говоря, в нашем кругу очень мало людей, которые сочетали  бы
первоклассные  достижения  в  науке  с  подобающими   личными   качествами
(вспомните  бедного  старого  Йио!),  а  вы  -  если  бы   вы   преодолели
свойственную  вам  некоторую  резкость  и  ваше  нежелание  ценить  видных
общественных деятелей и обаятельных женщин (носить фрак  вы,  слава  богу,
умеете... когда захотите), право, мы с вами могли бы сделаться диктаторами
науки по всей стране!
   Мартин не находил ответа, пока Холаберд не ушел.
   Его охватило омерзение перед крикливой  непотребной  тварью,  именуемой
Успехом и требующей от человека, чтоб он оставил спокойную работу и  отдал
себя на растерзание слепым поклонникам,  которые  задушат  его  лестью,  и
слепым врагам, которые его забросают грязью.
   Он кинулся к Готлибу, точно к мудрому и нежному отцу, и  просил  спасти
его от Успеха, и Холабердов,  и  А.де-Уитт  Табзов  с  их  сворой  ученых,
читающих доклады, и авторов, охотящихся за степенью,  церковных  ораторов,
видных хирургов, прислуживающихся журналистов,  титулованных  спортсменов,
сентиментальных  королей  коммерции,  политиков,  балующихся  литературой,
генералов, ударившихся в политику, дающих интервью  сенаторов,  изрекающих
сентенции епископов.
   Готлиб встревожился:
   - Когда Табз пришел ко мне со своим кошачьим мурлыканьем, я понял,  что
он затевает что-то идеалистическое и гнусное, но я не думал,  что  он  так
быстро - в один день! -  попробует  сделать  из  вас  граммофонную  трубу.
Придется мне препоясать чресла и выйти на бой с черными силами гласности!
   Он потерпел поражение.
   - Я никогда вас ни в чем не стеснял, доктор Готлиб, - ответил ему Табз,
- но, черт возьми, я все-таки директор! И должен сказать, что  я  -  может
быть, в силу моей беспримерной тупости, - не вижу ничего ужасного  в  том,
что  Эроусмиту   будет   предоставлена   возможность   излечивать   тысячи
страдальцев и получить в обществе вес и почет!
   Готлиб обратился к Россу Мак-Герку.
   - Макс, - заявил Мак-Герк,  -  я  люблю  вас,  как  брата,  но  Табз  -
директор, и если он считает, что Эроусмит ему  нужен  (это  тот  худощавый
паренек, который часто трется у  вас  в  лаборатории?),  то  я  не  вправе
ставить ему препятствия. Я должен  его  поддержать,  как  я  поддержал  бы
капитана любого из наших кораблей.
   Мартин не мог сделаться руководителем отдела, пока не  соберется  и  не
вынесет своего одобрения  Совет  попечителей,  в  состав  которого,  кроме
самого Мак-Герка, входили ректор Уилмингтонского университета и три видных
профессора из других университетов. Табз тем временем настаивал:
   - А теперь, Мартин, вы должны срочно огласить  в  печати  ваши  выводы.
Приступайте к делу немедленно. В сущности  вам  давно  уже  следовало  это
сделать. Набросайте как можно скорее сводку материалов по вашей  работе  и
пошлите заметку в общество Экспериментальной  Биологии  и  Медицины,  чтоб
напечатали в ближайшем выпуске своих "Трудов".
   - Но я не готов для печати! Я  хочу  заклепать  все  щели,  прежде  чем
сообщать что-нибудь во всеуслышание!
   - Ерунда! У вас устарелый взгляд! В наши дни нельзя замыкаться в  узком
кругу - наступил век конкуренции не только в коммерции, но и в искусстве и
в науке. Сотрудничество со своею группой, да! Но  с  теми,  кто  вне  этой
группы - конкуренция не на жизнь, а на смерть!  Заклепаете  все  щели  как
следует быть, - но не сейчас,  а  после:  мы  не  можем  допустить,  чтобы
кто-нибудь нас обогнал. Не забывайте: вы должны создать себе имя. И вернее
всего вы его создадите, работая совместно со мною -  к  наибольшей  пользе
для наибольшего числа людей!
   Когда Мартин приступил к статье,  все  время  думая,  не  подать  ли  в
отставку, но отказываясь от этой мысли, потому что все-таки  Табз  казался
ему лучше  всяких  Пиккербо,  -  перед  ним  встало  видение  целого  мира
маленьких ученых, из которых каждый деловито хлопочет в камере без  крыши.
Восседая на облаке, за ними наблюдает божественный Табз  в  ореоле  пышных
бакенбардов,  готовый  одним  дуновением  смести   любого   из   маленьких
человечков, если тот утратит важный вид и  позволит  себе  задуматься  над
чем-нибудь, о чем Табз  не  предписал  ему  думать.  А  за  их  суматошным
курятником, невидимая для надзирателя Табза, стоит на  грозовом  горизонте
худая исполинская фигура издевающегося Готлиба.
   Литературное изложение давалось Мартину нелегко. Он тянул  и  тянул  со
своей статьей, а Табз сердился и подхлестывал его. Опыты  приостановились;
маленькую, лишенную крыши камеру Мартина наполнила печаль, и скрип пера, и
комкание исписанных листов.
   Впервые он не нашел прибежища в Леоре. Она говорила:
   - А почему нет? Будет совсем  неплохо  получать  десять  тысяч  в  год.
Рыжик. Уфф! Мы всегда были так бедны, а ты очень любишь хорошие квартиры и
хорошие вещи. И потом  -  распоряжаться  собственным  отделом...  Ты  ведь
сможешь по-прежнему советоваться с Готлибом. Он тоже заведует отделом, да?
И все-таки остается независимым от доктора Табза. О, я голосую "за"!
   Постепенно под нажимом возрастающего почета, оказываемого ему за общими
завтраками в институте, Мартин и сам склонился "голосовать за".
   "Мы снимем квартиру в одном из новых домов на Парк-авеню. Они, я думаю,
стоят  не  дороже  трех  тысяч  в  год,  -  размышлял  он.  -   Куда   как
соблазнительно - принимать людей в таком месте. Конечно, нельзя допустить,
чтобы это мешало работе... Но все же приятно".
   И  еще  приятней  оказалось  получить  признание  в  обществе,  как  ни
мучительно было принимать это признание.
   Капитола Мак-Герк, которая до сих пор если и замечала его, то видела  в
нем предмет менее занимательный, чем центрифуга  Глэдис,  вдруг  позвонила
ему по телефону: "...Доктор Табз в таком  восторге,  и  мы  с  Россом  так
рады... Было бы чудесно, если бы вы и миссис Эроусмит пришли  отобедать  с
нами на этой неделе, в четверг, в половине девятого".
   Мартин подчинился королевскому приказу.
   Он был убежден, что, побывав на приемах  у  Ангуса  Дьюера  и  Риплтона
Холаберда, он видел настоящую роскошь, и понимает, что  значит  изысканный
званый обед. Они с Леорой без особенного волнения отправились в дом  Росса
Мак-Герка на одной из Семидесятых улиц, близ  Пятой  авеню.  С  улицы  дом
поражал необычным нагромождением каменной  лепки,  и  резных  карнизов,  и
бронзовых решеток, но не казался большим.
   Внутри же каменные своды возносились ввысь, как  в  соборе.  Эроусмитов
смутили лакеи, поверг в трепет автоматический лифт, подавил огромный холл,
где было полно итальянских ларцов и кожаных фолиантов, потрясла  гостиная,
завешанная акварелями,  а  царственный  белый  атлас  и  жемчуга  Капитолы
низвели их до положения деревенских простаков.
   Было  девять-десять  человек  видных  гостей  -   мужчины   и   женщины
незначительной внешности, но имена их звучали знакомо, как  название  мыла
"Снежинка".
   Мартин мучительно гадал: полагается здесь предложить руку  какой-нибудь
незнакомой даме и вести ее обедать? Но, к его радости, все толпой повалили
в столовую, подгоняемые любезным басом Мак-Герка.
   Столовая была великолепна и крайне безобразна: тисненая кожа,  истерика
позолоты и полный ассортимент слуг, следивших, умеют ли гости пользоваться
вилками для спаржи. Мартина посадили (он, кажется, так и не сообразил, что
был почетным гостем) между Капитолой  Мак-Герк  и  дамой,  о  которой  ему
удалось узнать только то, что она сестра какой-то графини.
   Капитола склонилась к нему в своем тяжелом белом великолепии.
   - Скажите, доктор Эроусмит, над каким это вы работаете открытием?
   - Да я, собственно... я пробую выяснить...
   - Доктор Табз говорил нам, что вы нашли чудесные новые пути в борьбе  с
болезнями. - Ее "л" звучало мелодичным  журчаньем  летних  ручьев,  "р"  -
трелью соловья в кустарнике. - О, что,  что  может  быть  прекраснее,  чем
облегчать нашей  горестной  старой  земле  бремя  болезней!  Но  объясните
точнее, что именно вы делаете?
   - Да, собственно... пока еще рано говорить с уверенностью,  но  если...
Дело, видите ли, вот в чем. Вы  берете  определенных  микробов,  например,
стафило...
   - Ах, интереснейшая вещь - наука, но  как  ее  трудно  понять  простому
смертному вроде меня! Однако мы все так скромны. Мы  смиренно  ждем,  пока
ученые, вроде вас, обеспечат миру спокойствие для дружбы и любви...
   Засим Капитола перенесла все внимание на другого своего соседа.  Мартин
глядел прямо перед собой, ел и страдал. Сестра графини,  желтая  сухопарая
женщина, пожирала его глазами. Он повернулся к ней, несчастный и  покорный
(при этом он приметил, что у нее  одной  вилкой  больше,  чем  у  него,  и
встревожился, не допустил ли он где-то ошибку).
   Она протрубила:
   - Вы, как я слышала, ученый?
   - Д-да.
   - Главный недостаток ученых, что они не  понимают  красоту.  Они  очень
холодны.
   Риплтон Холаберд ответил бы веселой  шуткой,  но  Мартин  сумел  только
промямлить:
   - Нет, мне кажется, это неверно.
   Он обдумывал, можно ли выпить второй бокал шампанского.
   Когда после портвейна, распитого хоть и в мужской, но  крайне  чопорной
компании, их согнали обратно в гостиную, Капитола налетела на  него,  шумя
белыми хищными крыльями.
   - Доктор Эроусмит, дорогой, за обедом мне так и не удалось  расспросить
вас, что в сущности вы делаете... Ах!  Вы  видели  моих  милых  малюток  в
приюте  на  Чарлз-стрит?  Я  уверена,   из   них   очень   многие   станут
замечательными учеными. Вы должны приехать и прочесть им лекцию.
   В ту ночь он жаловался Леоре:
   -  Тяжело  становится  выносить  эту  стрекотню.  Но,  видно,  придется
выучиться находить в ней удовольствие. Подумай, как  будет  приятно  самим
задавать обеды, когда  я  стану  руководителем  отдела.  Будем  приглашать
настоящих людей - Готлиба и других.
   На следующее утро Готлиб тихо вошел в лабораторию Мартина.  Он  стал  у
окна; он как будто избегал смотреть Мартину в глаза. Он вздохнул:
   - Случилась скверная штука... Впрочем, может быть, не совсем скверная.
   - Что такое, сэр? Не могу ли я помочь?
   - Скверная не для меня. Для вас.
   "Опять он заведет  насчет  опасностей  быстрого  успеха!  -  подумал  с
досадой Мартин. - Мне это порядком надоело".
   Готлиб подошел к нему:
   - Обидно, Мартин, но не вы первый открыли фактор Икс.
   - Ч... ч... что?
   - Его открыл еще и другой.
   - Невозможно! Я обрыскал всю литературу, и, кроме Туорта, никто даже  и
отдаленно не помышлял... Боже мой! Доктор Готлиб, ведь это значит, вся моя
работа за все эти недели - все было впустую, и я остаюсь в дураках...
   - Ничего не поделаешь. Д'Эрелль из пастеровского института  только  что
опубликовал в "Comptes Rendus, Academic des  Sciences"  [доклады  Академии
наук (франц.)] свои материалы - это ваш  фактор  Икс,  совершенно  то  же.
Только он его называет "бактериофаг".
   - Значит, я...
   Мысленно Мартин досказал: "Значит, я не буду ни  руководителем  отдела,
ни знаменитостью, ничем!  Возвращаюсь  к  разбитому  корыту".  Силы  сразу
оставили  его,  цель  ушла,  и  божий  свет  потускнел  до   грязно-серого
полумрака.
   - Вы, понятно, - сказал Готлиб, - можете теперь выдвинуть претензию  на
одновременное открытие и всю свою жизнь убить на борьбу за  то,  чтоб  вас
признали.  Или   вы   можете   забыть   это,   написать   Д'Эреллю   милое
поздравительное письмо и вернуться к своей работе.
   Мартин пробормотал:
   - Я, конечно, вернусь к работе. Больше  ничего  не  остается.  Табз,  я
думаю, наплюет теперь на новый отдел. У меня будет  время  доработать  как
следует  свое  исследование  -  может  быть,  у  меня  окажутся  некоторые
подробности, которых  Д'Эрелль  не  дает,  и  я  их  опубликую  в  порядке
подтверждения... Провались он ко всем чертям!..  Где  его  статья?  А  вы,
верно, рады, что я спасен и не превращусь в Холаберда?
   - Я должен бы радоваться. И это грех против моей религии, что я не рад.
Но я уже стар. И вы - мой друг. Мне грустно, что вы лишились  удовольствия
покичиться, вкусить успеха - на время. Мартин, это очень  хорошо,  что  вы
хотите подтвердить выводы Д'Эрелля. Это наука: работать и не огорчаться...
не слишком огорчаться, если слава выпадает на долю другого... Сказать  мне
Табзу о приоритете Д'Эрелля, или вы сообщите сами?
   Готлиб отошел к дверям, грустно оглядываясь на Мартина.
   Явился Табз и заныл:
   - Ну что бы вам напечатать раньше! Говорил же я вам,  доктор  Эроусмит!
Вы  меня  поставили  в  очень  затруднительное  положение  перед   Советом
попечителей. Теперь, понятно, не может быть и речи о новом отделе.
   - Да, - сказал безучастно Мартин.
   Он аккуратно сложил и убрал листки, на которых  начал  свою  статью,  и
повернулся к рабочему столу. Он глядел на сверкающую колбу, пока  она  его
не заворожила, как хрустальный шар. Он думал:
   "Было бы много лучше, если бы Табз с самого начала не совался. К  черту
этих стариканов, этих людей скучного веселья, этих важных господ,  которые
приходят и предлагают вам  почести.  Деньги.  Ордена.  Титулы.  Дурят  вам
голову посулом власти. Почести! Получишь их, заважничаешь, а потом,  когда
ты к ним привык и вдруг лишился, чувствуешь себя идиотски...
   Итак, я не буду богат. Леора, бедная  девочка!  Не  получит  она  новых
платьев, и квартиры, и всего такого. Мы... Нам не будет теперь так  уютно,
как раньше, в нашей старой квартирке. Ладно, нечего ныть.
   Жаль, что нет Терри.
   Люблю Готлиба. Другой бы злорадствовал...
   "Бактериофаг" - предложил этот француз. Слишком  длинно.  Лучше  просто
фаг. Я вынужден даже принять его название... для моего, моего фактора Икс!
Ну, что ж! Мне было хорошо в эти ночи, когда я работал. Работал..."
   Он вышел из транса. Представил себе колбу  с  мутным  от  стафилококков
бульоном. Побрел в кабинет Готлиба, взял  журнал  со  статьей  Д'Эрелля  и
читал ее пристально, восторженно.
   - Вот это человек! Вот это ученый! - восклицал он с радостным смешком.
   Идя домой, он обдумывал ряд опытов с фагом (как он отныне стал называть
фактор Икс) над дизентерийной бациллой Шига, обдумывал множество  вопросов
и замечаний, которыми забросает Д'Эрелля, утешал себя надеждой,  что  Табз
не сразу его уволит, и облегченно вздыхал, вспоминая, что не надо стряпать
бессмысленную преждевременную статью о фаге, что можно  остаться  озорным,
не связанным, в мягком воротничке, что не придется  стать  рассудительным,
степенным и вечно чувствовать над собою надзор.
   - Черт подери! - усмехнулся он. - Табз, я думаю,  здорово  разочарован!
Еще бы! Он располагал уже подписываться вместе со  мною  под  всеми  моими
статьями и забрать себе мою славу. А теперь - за опыты с бациллой  Шига...
Бедная Ли, придется ей, видно, привыкнуть к тому, что я работаю по ночам.
   Леора, как бы она к этому ни отнеслась в душе, ничего ему не сказала  -
или почти ничего.



        30

   Целый год,  спокойствие  которого  нарушили  только  возвращение  Терри
Уикета после перемирия и его умные, озорные насмешки,  Мартин  тянул  свою
лямку. Неделю за неделей он корпел  над  сложными  опытами  с  фагом.  Его
работа  -  его  руки,  его  техника  -  сделались   более   умелыми,   дни
уравновешенней, спокойней.
   Он  вернулся  к  своим  вечерним  занятиям.  От  математики  перешел  к
физической химии; постиг закон  действия  масс;  стал  относиться  так  же
иронически, как Терри, к тому, что тот называл "будуарной политикой" Табза
и Холаберда; много читал по-французски и по-немецки; по воскресеньям после
обеда  катался  на  байдарке  по  Гудзону;  и  вместе  с  Леорой  и  Терри
ознаменовал веселым кутежом день, когда  институт  очистился  от  скверны,
продав гордость Холаберда - центрифугу Глэдис.
   Он  подозревал,  что  доктор  Табз,  чью  грудь  украсил  теперь  орден
Почетного  легиона,  не  выставил  его  из  института   только   благодаря
вмешательству Готлиба. Но, возможно, Табз и  Холаберд  надеялись,  что  он
опять набредет ненароком на сенсационное чудо, так  как  оба  они  вежливо
разговаривали с ним за завтраком - вежливо,  но  с  грустной  укоризной  и
глубокомысленными замечаниями, что ученому  следует  пораньше  публиковать
свои открытия, а не тянуть волынку.
   Прошло уже больше года с появления опередившей Мартина статьи Д'Эрелля,
когда Табз явился в его лабораторию с новым предложением.
   - Я много думал, Эроусмит, - сказал он.
   Это было видно.
   - Открытие Д'Эрелля не привлекло к себе того широкого интереса,  какого
я ожидал. Будь Д'Эрелль здесь, с нами, я позаботился бы, чтоб ему  уделили
должное внимание. В газетах почти ничего не было. Пожалуй,  мы  еще  можем
что-нибудь предпринять. Вы, как я понимаю, занимались это время  тем,  что
доктор Готлиб назвал бы "фундаментальным исследованием". Теперь, я  думаю,
приспела пора дать фагу практическое лечебное применение. Я  предложил  бы
вам поискать фаг  к  возбудителям  воспаления  легких,  чумы,  может  быть
брюшного тифа, и если опыты пойдут удачно, провести практическое испытание
в сотрудничестве с больницами. Довольно заноситься и корпеть над деталями.
Давайте действительно лечить людей!
   Мартин был не совсем свободен  от  страха,  что  его  уволят,  если  он
ослушается. И он был тронут, когда Табз добавил:
   - Эроусмит, я подозреваю,  вам  кажется  иногда,  что  мне  не  хватает
уважения к точной науке, когда я требую практических результатов. Но  я...
Что-то я не вижу  тех  высоких  и  плодотворных  достижений,  которые  наш
институт должен показать при наших возможностях. Я хотел  бы,  мой  милый,
пока я жив, сделать что-нибудь большое, что-нибудь ценное для  страдающего
человечества. Не могу ли я получить это от вас? Идите лечить чуму!
   На этот раз мохнатая степенность Табза уступила место усталой улыбке.
   В тот же день, скрывая от Готлиба, что забросил  исследование  сущности
фага, Мартин приступил к борьбе с воспалением легких, чтобы потом пойти  в
атаку на Черную Смерть. Когда же Готлиб об этом  узнал,  он  был  поглощен
собственными заб