рь он их всех жалеет. Но когда он очутился опять перед своим рабочим
столом, всякие чаянья поблекли, и Мартин снова  превратился  в  фыркающую,
вынюхивающую след ищейку, в неподкупного работника.  Перед  ним  -  высшая
радость следопыта - открывались новые горные тропы, и новая сила нарастала
в нем.


   Целую неделю жизнь Мартина носила характер не  более  размеренный,  чем
жизнь беглого солдата в неприятельской стране - с теми же волнениями,  той
же тягой рыскать по ночам. Он беспрестанно стерилизовал колбы,  изготовлял
среды с  различной  концентрацией  водородных  ионов,  переписывал  старые
заметки   в   новую   тетрадь,   любовно   озаглавленную:   "Фактор   Икс,
стафилококки", и вносил в нее дальнейшие наблюдения. На множестве культур,
на множестве повторных посевов он с большим тщанием  старался  установить,
будет ли фактор Икс воспроизводиться неопределенно долгий срок,  будет  ли
он появляться вновь и вновь при пересевах культуры и действительно ли  это
микроб, автоматически размножающийся  делением,  -  субмикроб,  заражающий
микробов.
   В течение этой недели Готлиб  иногда  подходил,  заглядывал  через  его
плечо, но Мартин решил пока ничего ему не  докладывать:  он  хотел  сперва
получить доказательства, отоспаться как следует одну ночь, а может быть, и
побриться.
   Удостоверившись,   наконец,   что   фактор   Икс   воспроизводит   себя
неопределенно долго,  так  что  и  в  десятой  пробирке,  вырастая  вновь,
оказывает то же действие, что и в первой,  Мартин  торжественно  явился  к
Готлибу и показал ему свои выводы, а также планы дальнейшего исследования.
   Старик постучал по отчету своими тонкими пальцами, внимательно  прочел,
поднял глаза и, не теряя времени на поздравления, набросился на Мартина  с
вопросами:
   - Сделали вы то-то? А почему не сделали того-то? При какой  температуре
фактор проявляет максимальную активность? Сохраняет ли он свое действие на
твердом агаре?
   - Вот мой план  дальнейшей  работы.  Мне  кажется,  вы  найдете  в  нем
большинство ваших предложений.
   - Ага! - Готлиб пробежал глазами  план  и  буркнул:  -  Как  же  вы  не
наметили  проверить,  станет  ли  фактор   распространяться   на   мертвых
стафилококках? Это же важнее всего.
   - Почему?
   Готлиб мгновенно проник в  самое  сердце  джунглей,  в  которых  Мартин
плутал много дней:
   - Потому что это покажет, действительно  ли  вы  имеете  дело  с  живым
вирусом.
   Мартин почувствовал себя униженным, но Готлиб просиял:
   - Вы открыли большое явление. Теперь не давайте директору  проведать  о
нем и слишком рано удариться в энтузиазм. Я рад, Мартин!
   В голосе его было нечто такое, что  заставило  Мартина,  как  в  хмелю,
броситься по коридору - назад к работе... и к бессонным ночам.
   Что есть фактор Икс - химическое вещество или микроб, - Мартин  не  мог
установить, но изначальный фактор несомненно процветал. Его можно было без
конца  подвергать   пересеву;   Мартин   определил   наиболее   для   него
благоприятную температуру и удостоверился, что на мертвых стафилококках он
не  распространяется.  Добавил  содержащую  "фактор"  каплю   в   культуру
стафилококка, покрывшую серой пленкой поверхность твердого агара, и  капля
четко обрисовалась, испещренная плешинками, когда враг  повел  атаку,  так
что срез агара выглядел точно воск, источенный молью. Но недели через  две
показался один из подводных камней, о которых предупреждал Мартина Готлиб.
   Опасаясь сотен бактериологов, которые, как только появится его  статья,
ополчатся, чтоб его убить, Мартин хотел  удостовериться,  что  его  выводы
могут всегда найти подтверждение. Он получил в больнице гной из  множества
нарывов на руках, на ногах, на спине, пробовал прийти к тем же результатам
вторично - и потерпел полное поражение. Фактор Икс не обнаруживался  ни  в
одном другом нарыве, и Мартин печально пошел к Готлибу.
   Старик подумал,  задал  два-три  вопроса,  нахохлился  в  своем  мягком
кресле, потом сказал:
   - Какого рода был первый карбункул?
   - Глутеальный.
   - Ага, значит, фактор Икс может присутствовать в содержимом  кишечника.
Поищите - у людей с нарывами и без нарывов.
   Мартин помчался к  себе.  На  той  же  неделе  он  проследил  фактор  в
содержимом кишечника и в других глутеальных нарывах, больше  всего  находя
его в нарывах, которые "излечивались сами  собой";  в  восторге  от  своей
победы и  от  мудрости  Готлиба,  он  пересеивал  свои  культуры  с  вновь
найденным фактором. Он поставил ряд опытов с кишечными микроорганизмами  и
открыл фактор Икс в отношении бациллы coli.  В  то  же  время  он  передал
некоторый запас первоначального фактора Икс для лечения фурункулов  одному
врачу из Нижне-манхэттенской  больницы  и  получал  от  него  восторженные
отчеты об исцелениях и восторженно настойчивые вопросы  о  разгадке  этого
чуда.
   С этими новыми победами он пришел, торжествуя, к  Готлибу,  и  тут  его
неожиданно высекли:
   - О! So! Прекрасно! Вы даете лекарство на испытание  врачу,  не  кончив
своего исследования? Вам нужно, чтобы жульнические  отчеты  об  исцелениях
проникли в газеты, чтобы фас засыпали телеграммами со всех  мест  и  чтобы
все на свете люди с прыщом на носу повалили к вам лечиться, так что фы  не
сможете работать? Фы хотите быть  чутотворцем,  а  не  ученым?  Не  хотите
довести работу до конца? Заигрываете с кишечными палочками, не  проработав
до конца стафилококков - даже не  начав  еще  толком  исследования,  -  не
выяснив еще, в чем _природа_ вашего фактора Икс? Вон  из  моего  кабинета!
Вы... вы... ректор колледжа! Завтра я услышу, что вы приглашены на обед  к
Табзу и увижу в газетах ваш портрет -  доктор  Эроусмит,  модный  торговец
целебными средствами!
   Мартин, сгорбившись, вышел и, когда он встретил в коридоре Билли  Смита
и маленький химик прочирикал: "Нащупали что-то  важное?  Я  вас  давно  не
видел!" - Мартин ответил тоном ассистента дока Викерсона из Элк-Милза:
   - Нет... какое там!.. Так, вожусь помаленьку.


   Внимательно и беспристрастно, как стал бы он наблюдать развитие болезни
у зараженной  морской  свинки,  наблюдал  Мартин  за  самим  собою  -  как
сумасшедшее переутомление переходит у него в неврастению. Не без  интереса
он сделал сводку симптомов неврастении, следил, как  они  один  за  другим
возникают у него, и спокойно шел на опасность.
   Раздражительность, делавшая его совершенно невыносимым  для  общежития,
сменилась вскоре болезненной нервозностью, в которой он, протянув руку  за
предметом,  не  мог  его  схватить,  ронял  пробирки,   вздрагивал,   если
неожиданно раздавались за спиною шаги. Резкий голос доктора  Йио  сделался
для него  пыткой,  личным  оскорблением,  и  когда  Йио  останавливался  в
коридоре с кем-нибудь поговорить, Мартин ждал, втянув голову  в  плечи,  и
шептал про себя:
   - Замолчи... замолчи... Замолчи...
   Дальше им овладела навязчивая потребность читать задом  наперед  слова,
налетавшие на него с вывесок.
   Когда  он  стоял  в  вагоне  метро,  ухватившись  за  ремень,  так  что
выкручивало плечо, он всматривался во все  объявления  и  выискивал  новые
слова, чтобы прочесть их навыворот. Некоторые были удивительно приятны: из
"не курите" получалось задорное и милое "етирукен", и Бродвей был довольно
сносен  в  виде  "йевдорб",  но  "штампы",   "хворост",   "сырье"   давали
неутешительные результаты; а "мощность", превращенная в  "тьсонщом",  была
омерзительна.
   Когда ему пришлось трижды вернуться в лабораторию, чтоб удостовериться,
что он не забыл закрыть окно, Мартин спокойно сел,  сообщил  самому  себе,
что дошел до  точки,  и  поставил  на  обсуждение  вопрос,  вправе  ли  он
рисковать  дальше.  Обсуждение  не  было  вполне   добросовестным:   новые
возможности работы казались такими грандиозными, что он не  мог  принимать
всерьез свое маленькое "я".
   Под конец в него вселился страх.
   Началось с детской боязни темноты. Ночи напролет он не  спал,  опасаясь
воров; шаги в передней означали, что подкрадывается грабитель; заскребется
ли что-то на пожарной лестнице - значит, лезет убийца с  кольтом  в  руке.
Мартин представлял это так отчетливо, что должен был вскакивать с  кровати
и боязливо вглядываться в окно, и если внизу на тротуаре в самом деле тихо
стоял человек, он холодел от ужаса.
   Красный отсвет  на  небе  неизменно  означал  пожар.  Его  застигает  в
кровати, он задыхается в дыму, умирает в корчах.
   Он превосходно знал, что страхи его нелепы,  но  это  им  нисколько  не
мешало овладевать всем его существом.
   Сперва ему было стыдно  признаваться  Леоре  в  этой  мнимой  слабости.
Рассказать, что трусишь, как ребенок?  Но,  пролежав  всю  ночь,  не  смея
шелохнуться, готовый закричать и чувствуя  на  шее  веревку  убийцы,  пока
спасительный  рассвет  не  вернул  миру  надежную   устроенность,   Мартин
пробурчал что-то о "бессоннице" и после этого из ночи в ночь  укрывался  в
объятия Леоры, и она его ограждала от ужасов, защищала от воров-душителей,
заслоняла от огня.
   Он составил контрольный список  излюбленных  неврастенических  страхов:
агорафобия,  клаустрофобия,  пирофобия,  антропофобия  [боязнь   открытого
пространства, страх перед  замкнутыми  помещениями,  боязнь  огня,  боязнь
людей]  и  так  далее,  кончая  тем,  что  он  объявил  "самой   дурацкой,
претенциозной, знахарской выдумкой изо всех этих чертовых фобий", а именно
- сидеродромофобией, то есть боязнью езды по железной дороге. В первый  же
вечер  он  смог  проверить  себя  на  пирофобию:  они  пошли  с  Леорой  в
мюзик-холл, и, когда танцовщица на сцене зажгла в  жаровне  огонь,  Мартин
сидел и ждал, что в театре  вот-вот  начнется  пожар.  Боязливо  водил  он
глазами по  рядам  кресел  (все  время  злясь  за  это  на  самого  себя),
высчитывал свои шансы добраться до выхода и, только очутившись  на  улице,
успокоился.
   Но когда вступила в свои права антропофобия, когда он увидел,  что  ему
делается не по себе, если слишком близко подходит к нему человек, -  тогда
Мартин благоразумно просмотрел свой список и, видя, как много "фобий"  уже
проверено, разрешил себе отдохнуть.
   Он бежал в Вермонт побродить четыре дня по холмам - один,  чтобы  можно
было шагать быстрее. Ехал он ночью в спальном вагоне и получил возможность
сделать весьма интересные наблюдения по сидеродромофобии.
   Он лежал на нижней полке, с маленькой  сбившейся  о  ком  подушкой  под
головой. Его раздражало, когда зеленая занавеска, приоткрываясь,  вызывала
колыхание его повешенного рядом на крючке пиджака. Оконная штора на  шесть
дюймов не доходила до низу; под ней  оставалось  молочно-белое  пятно,  по
которому пробегали желтые полосы света, назойливо-яркие в  шумной  темноте
его маленькой камеры. Он дрожал от  страха.  Как  ни  старался  он  честно
отдыхать, предчувствия снова и снова сжимали его стальным  обручем.  Когда
поезд   останавливался   между   станциями   и   от   паровоза   доносился
вопросительный, тревожный  свисток,  Мартин  цепенел  в  уверенности,  что
случилось что-то скверное: провалился мост, впереди поезд и,  может  быть,
другой  уже  налетает  сзади  и  вот-вот  врежется  в  них  со   скоростью
шестидесяти миль в час...
   Он воображал крушение и страдал  больше,  чем  если  бы  оно  и  впрямь
случилось, потому что ему рисовалась не одна катастрофа, а шесть  сразу  с
полным ассортиментом несчастий... Колесо, что прямо под ним, оно, конечно,
не должно так сильно стучать, - почему тот тип с молотком,  проклятый,  не
заметил этого на последней большой остановке? Колесо под ним  разлетается,
вагон кренится, падает, его волочит на боку... Столкновение, грохот, вагон
мгновенно превращается в омерзительное месиво,  сам  он,  Мартин,  стиснут
полками, вклинившимися одна  в  другую.  Визги,  смерть,  стоны,  ползущее
пламя... Вагон опрокидывается, летит с насыпи в  реку;  сам  он  старается
вылезть в окно, вода  уже  просочилась,  охватывает  тело...  Он  стоит  у
искалеченного вагона, раздумывая, остаться ли в стороне, оберегать  только
свою священную работу или идти назад спасать людей и самому погибнуть.
   Видения были так реальны, что стало невмоготу лежать и ждать конца.  Он
потянулся зажечь над полкой лампу, но не нашел выключателя. В волнении  он
выхватил коробок из кармана пальто,  чиркнул  спичкой,  включил  свет.  Он
увидел себя под простыней отраженным в полированном дереве верхней полки -
точно труп в гробу. Торопливо выполз он в брюках и пальто  поверх  сорочки
(он как-то не осмеливался выказать столько доверия к поезду, чтобы  надеть
пижаму) и зашагал босыми брезгливыми ногами в курительное отделение.
   Проводник сидел, поджавши ноги, на  откидном  стуле  и  чистил  грозную
шеренгу башмаков.
   Мартина потянуло к его ободряющему обществу. Он попробовал заговорить:
   - Теплая ночь.
   - Угу, - сказал проводник.
   В курительном Мартин сидел, согнувшись  пополам,  на  холодном  кожаном
сиденье и детально  изучал  медный  умывальный  таз.  Он  чувствовал,  что
проводник глядит осуждающе, но утешался, рассчитав, что тот должен  делать
этот путь три раза в неделю, десятки тысяч миль в год, - и,  очевидно,  до
сих пор не убился, значит есть некоторый шанс дожить до утра.
   Он курил до тех пор, пока у него не защипало язык и пока,  подбодренный
спокойствием  проводника,  не  начал  сам   смеяться   над   воображаемыми
катастрофами. Он сонно поплелся на свое место.
   Нервы тотчас опять разыгрались, и  он,  не  смыкая  глаз,  пролежал  до
рассвета.
   Четыре дня он бродяжил, купался в холодных ручьях, спал  под  деревьями
или в стогах соломы и вернулся (но днем!) с достаточным  запасом  энергии,
чтобы продержаться до того времени, когда его опыты из одуряющего  триумфа
превратятся в здоровую и занимательную повседневную работу.



        29

   Исследование фактора Икс продолжалось уже около шести недель,  и  среди
персонала зародились кое-какие подозрения. Многие стали намекать  Мартину,
что ему может понадобиться  их  помощь.  Он  всех  избегал.  Он  не  желал
оказаться втянутым ни в одну  из  конкурирующих  фракций,  хоть  иногда  и
скучал по Терри Уикету, все еще сражавшемуся во Франции, по Терри Уикету и
его грубому требованию честности.
   Как прослышал впервые директор о  том,  что  Мартин  напал  на  золотые
россыпи, - неизвестно.
   Доктору Табзу надоело быть полковником  -  в  Нью-Йорке  слишком  много
развелось генералов, и вот уже две недели  он  не  находил  Идеи,  которая
могла бы внести переворот хотя бы в небольшой уголок мира.  Однажды  утром
он ворвался к Мартину - бакенбарды на щеках, как  живые,  -  и  начал  его
упрекать:
   - Над каким  это  таинственным  открытием  вы  работаете,  Эроусмит?  Я
спрашивал доктора Готлиба, но он  отнекивается:  говорит,  что  вы  хотите
сперва удостовериться. Я должен об этом знать, и не только потому, что я с
самым дружественным интересом отношусь к вашей работе, но и потому, что я,
как-никак, ваш директор!
   Мартин почувствовал, что у него отбирают его единственное сокровище, но
он не видел возможности отказать. Он принес свои записи и  срезы  агара  с
плешинками  на  месте  разрушенных  бацилл.  Табз  ахнул,   схватился   за
бакенбарды, с минуту внушительно помолчал, потом укоризненно воскликнул:
   - Вы хотите сказать, что вам удалось, по-видимому, открыть инфекционное
заболевание у бактерий - и вы утаили это от меня? Мой милый  мальчик,  мне
кажется, вы сами не совсем понимаете, что вы  напали  на  чудесный  способ
истребления патогенных бактерий... И вы от меня скрываете!..
   - Просто, сэр, я хотел сперва убедиться наверняка...
   - Я уважаю вашу осторожность, но вы должны понять, Мартин, что основная
цель нашего института - побеждать болезни, а не вести  аккуратные  научные
записи! Возможно, что вы напали на одно из тех  открытий,  которые  делают
эпоху; это то, к чему мы всегда стремились - мистер Мак-Герк и  я...  Если
ваши выводы подтвердятся... Я спрошу мнение доктора Готлиба.
   Он раз пять или шесть пожал Мартину руку и выбежал  вон.  На  следующий
день он вызвал Мартина в свой кабинет, опять жал  ему  руку,  сказал  Перл
Робинс, что знакомство с доктором Эроусмитом  для  них  -  большая  честь,
потом повел его на вершину горы и показал ему все царства мира:
   - Мартин, я питаю  относительно  вас  некоторые  замыслы.  Вы  блестяще
ведете работу, но вам недостает широты кругозора, вы забываете о  насущных
нуждах человечества. Институт организован на самых гибких началах.  У  нас
нет разграниченных  отделов,  а  есть  просто  ячейки,  образуемые  вокруг
исключительных людей, таких,  как  наш  добрый  друг  Готлиб.  Если  новый
работник оказывается талантлив, мы спешим обеспечить ему все  возможности,
а не оставляем его корпеть над индивидуальной работой. Я самым  тщательным
образом обдумал ваши выводы, Мартин; переговорил о них с доктором Готлибом
-  хоть  он,  должен  я  сказать,  не  совсем  разделяет   мой   энтузиазм
относительно  непосредственных  практических  результатов.   И   я   решил
представить   Совету   попечителей   план   учреждения    нового    отдела
микроорганической патологии с вами во  главе!  У  вас  будет  ассистент  -
настоящий  доктор  философии  с  дипломом,  -  дополнительное   помещение,
технические силы, и вы будете отчитываться непосредственно передо  мною  -
будете ежедневно докладывать о ходе работ не  Готлибу,  а  мне.  По  моему
особому распоряжению вы будете освобождены от всякой  военной  работы,  но
можете сохранить мундир и все такое. И оклад ваш, я полагаю - если  мистер
Мак-Герк и остальные попечители утвердят  мое  предложение,  -  ваш  оклад
повысят с пяти тысяч в год до десяти.
   Да... Лучше всего предоставить вам большую комнату наверху,  справа  от
лифта. Она сейчас свободна. А кабинет в том же коридоре, напротив.
   Вы получите всю необходимую помощь. Конечно, мой мальчик, вам не к чему
сидеть ночи напролет, надрываться, делая  все  самому.  Вы  должны  только
обдумывать план и по  возможности  расширять  работу,  стараться  охватить
возможно большее поле. Мы распространим ваш принцип на все! Десятки врачей
в больницах будут нам помогать, подтверждать наши выводы, расширять  сферу
применения... Мы будем раз в  неделю  собирать  совещания  этих  врачей  и
помощников, под нашим с вами совместным председательством... Если бы такие
люди, как Пастер и Кох, располагали подобной системой, насколько шире  был
бы  _охват_  их  работы!  Продуктивное  всеобщее  _сотрудничество_  -  вот
основной принцип сегодняшней науки. Время глупого,  завистливого,  идущего
ощупью индивидуального исследования миновало навсегда.
   Мой милый друг, мы, может быть, нашли великую вещь - второй сальварсан!
Мы совместно опубликуем наше открытие в печати! Мы весь мир заставим о нем
говорить! Знаете, я всю эту  ночь  не  сомкнул  глаз,  размышляя  о  наших
великолепных  возможностях!  Через  несколько  месяцев  мы,  может   быть,
научимся излечивать не только стафилококковые инфекции, но также и брюшной
тиф и дизентерию! Как ваш коллега, Мартин, я не допускаю и  мысли  о  том,
чтобы урывать долю той великой чести, которую вы всецело заслужили,  но  я
должен сказать, что, если бы вы действовали в  более  тесном  контакте  со
мною, вы бы уже давно пришли в своей работе к практическим доказательствам
и результатам.
   Мартин брел назад в свою  комнату,  ослепленный  видением  собственного
отдела, ассистентов, рукоплескающего мира... и десяти тысяч в год. Но  ему
казалось, что у него отняли его работу, отняли его "я"; он больше не будет
Мартином и учеником Готлиба, нет, он станет  человеком  скучного  веселья,
доктором Эроусмитом, Главою отделения микроорганической патологии, который
должен ходить в крахмальном воротничке и произносить  речи  и  никогда  не
чертыхаться.
   Его одолевали сомнения. Может быть, фактор Икс будет развиваться только
в пробирке: может быть, он не сыграет большой  роли  в  л