ыгодно оттенила смуглость загорелой кожи. -  Вы  сегодня  просто
восхитительны.
   Это вступление задало тон первой части их вечера. Монтегрифо расточал
восторженные комплименты по поводу туалета Хулии -  черного  бархатного,
тесно облегающего фигуру платья.  Потом  они  уселись  за  ожидавший  их
столик у огромного окна,  из  которого  открывался  вид  на  королевский
дворец в вечернем освещении. Начиная с этого момента  Монтегрифо  осыпал
Хулию целым ливнем не доходящих до дерзости, но  достаточно  пристальных
взглядов  и  обольстительных  улыбок.  После  аперитива,  пока  официант
расставлял на столе закуски,  директор  "Клэймора"  перешел  к  коротким
вопросам, требовавшим умных ответов,  каковые  он  выслушивал,  подперев
подбородок переплетенными пальцами  рук,  с  чуть  приоткрытым  ртом,  с
приятным для самолюбия выражением  глубочайшего  интереса,  что  попутно
давало ему возможность пощеголять блеском великолепных зубов, в  которых
отражалось пламя свечей.
   Единственное упоминание о  ван  Гюйсе  -  точнее,  не  упоминание,  а
косвеннейший намек -  до  момента  подачи  десерта  промелькнуло,  когда
Монтегрифо, самым тщательным образом выбирая вино под рыбу,  остановился
на  белом   бургундском.   В   честь   искусства,   сказал   он   слегка
заговорщическим тоном, и это дало ему предлог, чтобы прочитать небольшую
лекцию о французских винах.
   -  Отношение  к  вину,  -  объяснял  он,  пока  официанты  продолжали
хлопотать   вокруг   стола,   -   с   возрастом    любопытным    образом
эволюционирует... Вначале ты горячий поклонник бургундского - белого или
красного; оно - твой лучший друг до  тех  пор,  пока  тебе  не  стукнуло
тридцать пять... Но после этого - причем не отказываясь от  бургундского
- следует переходить на бордоское: это вино для  взрослых,  серьезное  и
спокойное. Лишь после сорока человек способен заплатить целое  состояние
за ящик "Петрю" или "Шато д'Икем".
   Он попробовал вино, выразив свое одобрение легким движением бровей, и
Хулия сумела оценить этот спектакль по достоинству.  Она  с  готовностью
приняла игру Монтегрифо и подыгрывала ему  самым  естественным  образом.
Она даже получила удовольствие от этого ужина и этой  банальной  беседы,
решив про себя, что при других обстоятельствах  директор  "Клэймора",  с
его неторопливой манерой  говорить,  загорелыми  руками  и  неназойливым
ароматом одеколона, дорогой кожи и  хорошего  табака,  показался  бы  ей
приятным  спутником.  Даже  несмотря  на   привычку   поглаживать   себе
указательным пальцем бровь и время  от  времени  искоса  поглядывать  на
собственное отражение в оконном стекле.
   Они продолжали говорить о чем угодно, только не о картине, даже после
того, как она покончила со своей лососиной а-ля Ройяль, а он принялся за
своего морского окуня а-ля Сабатини, управляясь одной только  серебряной
вилкой.
   - Настоящий кабальеро, - пояснил Монтегрифо с улыбкой,  лишавшей  это
замечание его торжественной возвышенности, - никогда не пользуется ножом
для рыбы.
   - А как же вы обходитесь с костями? - полюбопытствовала Хулия.
   Монтегрифо невозмутимо выдержал ее взгляд.
   - Я никогда не хожу в рестораны, где рыбу подают с костями.
   Во время десерта, когда перед ним уже стояла чашечка кофе, такого  же
черного и крепкого, как у Хулии, Монтегрифо вынул серебряный портсигар и
аккуратно извлек из него английскую сигарету. Потом посмотрел  на  Хулию
таким взглядом, каким смотрят на предмет своего обожания, и наклонился к
ней.
   - Я хочу, чтобы вы работали на меня,  -  сказал  он,  понизив  голос,
словно опасаясь, что кто-нибудь в королевском дворце услышит его.
   Хулия поднесла к губам вынутую из сумочки  сигарету  без  фильтра  и,
пока Монтегрифо подносил ей огонь, смотрела прямо в его карие глаза.
   - Почему? - лаконично спросила она  таким  равнодушным  тоном,  будто
речь шла о ком-то другом.
   - Есть несколько причин. - Монтегрифо положил  золотую  зажигалку  на
портсигар и несколько раз поправил ее, пока она  не  оказалась  точно  в
центре. - Главная из которых состоит в том, что я  слышал  о  вас  много
хорошего.
   - Что ж, это приятно.
   - Я говорю вполне  серьезно.  Как  вы  сами  можете  предположить,  я
наводил о вас справки. Я знаю ваши работы, которые вы делали  для  музея
Прадо и для частных картинных галерей... Вы все еще работаете в музее?
   - Да. Три раза в неделю. Сейчас я занимаюсь одной картиной  Дуччо  ди
Буонинсеньи, которую музей недавно приобрел.
   - Я слышал об этой картине.  Такую  можно  доверить  лишь  настоящему
специалисту. Я знаю, что у вас бывают весьма важные заказы.
   - Иногда.
   - Даже мы в "Клэйморе" имели честь выставлять на аукцион  кое-что  из
картин, реставрированных вами. Например, Мадрасе из коллекции Очоа...
   Ваша работа позволила нам на треть поднять стартовую цену. А  прошлой
весной у нас проходила еще одна ваша вещь: по-моему, "Концерт" Лопеса де
Аялы.
   - Нет, это была "Женщина за пианино" Рохелио Эгускисы.
   - Да-да, верно, простите  за  неточность.  Конечно  же,  "Женщина  за
пианино".  Она  пострадала  от  сырости,  и  вы  выполнили  свою  работу
великолепно.  -  Он  улыбнулся,  когда  их  руки  почти  соприкоснулись,
стряхивая пепел с сигарет в стоявшую посередине стола  пепельницу.  -  И
вас устраивает такая жизнь? Я имею в  виду:  работа  время  от  времени,
случайные гонорары... - Он снова обнажил в  широкой  улыбке  безупречный
ряд зубов. - В общем, жизнь вольного стрелка.
   - Я не жалуюсь. - Хулия,  сощурив  глаза,  сквозь  дым  изучала  лицо
своего собеседника. - Мои друзья заботятся обо мне, находят мне  работу.
А кроме того, я предпочитаю независимость.
   Монтегрифо многозначительно взглянул ей в глаза.
   - Во всем?
   - Во всем.
   - Что ж, значит, вам сопутствует удача.
   - Возможно. Но я ведь много работаю.
   -  У  "Клэймора"  много  разных  дел,  требующих  специалиста  вашего
уровня... Что вы об этом думаете?
   - Думаю, что у нас нет никаких причин, чтобы не говорить на эту тему.
   - Отлично. Мы могли бы поговорить более официально - через пару дней.
   - Как вам будет угодно. - Хулия уперлась в  глаза  Монтегрифо  долгим
взглядом. Она была не в  силах  дольше  сдерживать  насмешливую  улыбку,
которая так и растягивала ей губы. - А теперь вы уже можете заговорить о
ван Гюйсе.
   - Простите?
   Девушка  загасила  в  пепельнице  сигарету  и,  подперев   подбородок
переплетенными пальцами, чуть наклонилась к директору "Клэймора".
   - О ван Гюйсе, - повторила она чуть ли не по слогам. - Если только вы
не собираетесь накрыть мою руку своей и сказать, что  я  самая  красивая
девушка,  какую  вы  встречали  в  жизни...  или  что-нибудь  не   менее
очаровательное в этом же роде.
   Монтегрифо  понадобилась  всего  лишь  десятая  доля  секунды,  чтобы
привести  в  порядок  свою  улыбку,  и  о"   проделал   это   с   полным
самообладанием.
   - Мне было бы весьма приятно сделать это,  но  я  никогда  не  говорю
таких вещей до того, как выпит кофе. Что никоим образом не означает, что
я о них не думаю, - уточнил он. - Это просто вопрос тактики.
   - Тогда давайте поговорим о ван Гюйсе.
   - Давайте  поговорим.  -  Их  взгляды  встретились,  и  Хулия  смогла
убедиться, что, несмотря на улыбку, играющую  на  губах,  его  глаза  не
улыбались, а смотрели на нее настороженно и выжидающе. - До  меня  дошли
кое-какие слухи, вы ведь знаете... Наш маленький профессиональный  мирок
- это просто двор, населенный сплетницами; мы все знаем  друг  друга,  -
вздохнул он с выражением некой укоризны в адрес только что описанного им
мира. - Полагаю, что вы обнаружили кое-что в этой картине.  И,  как  мне
говорили, это "кое-что" значительно повышает ее ценность.
   Хулия сделала бесстрастное лицо, хотя заранее  сознавала,  что  этого
мало, чтобы обмануть Пако Монтегрифо.
   - Кто вам рассказал эту чушь?
   - Птичка начирикала. - Он задумчиво погладил пальцем правую бровь.  -
Но это не важно.
   А важно вот что: ваша  подруга,  сеньорита  Роч,  похоже,  собирается
шантажировать меня...
   - Не знаю, о чем это вы.
   - Я уверен в этом.  -  Улыбка  Монтегрифо  оставалась  все  такой  же
широкой. - Ваша  подруга  хочет  уменьшить  комиссионные,  причитающиеся
"Клэймору", и за счет этого увеличить свои... - Он произнес  это  вполне
равнодушно. - В общем-то, по закону для этого нет  никаких  препятствий,
поскольку у нас с ней только устная договоренность; она может  разорвать
ее и обратиться к другим в поисках более высоких комиссионных.
   - Я рада, что вы так хорошо все понимаете.
   - Как видите, понимаю. Однако  это  не  мешает  мне  в  то  же  время
соблюдать интересы моей фирмы...
   - Я так и думала.
   - Не стану скрывать от вас: мне удалось  разыскать  владельца  вашего
ван  Гюйса,  этого  пожилого  господина.  Точнее,  я  связался   с   его
племянниками. Не скрою также, что  в  мои  намерения  входило  добиться,
чтобы эта семья отказалась от посреднических услуг вашей подруги и  вела
дела непосредственно со мной... Вы понимаете?
   - Абсолютно. Вы пытались выкинуть Менчу из игры.
   - Можно называть это по-разному, но, полагаю,  можно  и  так.  -  Его
бронзовое чело омрачилось, отчего на лице появилось выражение боли,  как
у человека, услышавшего в свой адрес незаслуженное  обвинение.  -  Плохо
то, что ваша приятельница, будучи женщиной предусмотрительной, заставила
хозяина картины подписать  документ.  Документ,  заранее  обрекающий  на
неудачу любые шаги,  которые  я  могу  предпринять...  Что  вы  об  этом
думаете?
   - Думаю, что сочувствую вам. Надеюсь, в  следующий  раз  вам  повезет
больше.
   - Спасибо. - Монтегрифо закурил еще одну сигарету. - Но, может  быть,
и тут еще не все потеряно. Вы близкая подруга сеньориты Роч.  Может,  вы
сумели бы убедить ее... склонить к полюбовному соглашению.  Работая  все
вместе, одной командой, мы выжмем из  этой  картины  немалый  барыш,  от
которого будет польза и вам, и вашей приятельнице, и "Клэймору", и лично
мне. Что вы об этом думаете?
   - Думаю, что это вполне возможно. Но почему вы рассказываете все  это
мне,  вместо  того  чтобы  переговорить  с  Менчу?..  Вы  сэкономили  бы
стоимость ужина.
   Монтегрифо изобразил на лице искреннее огорчение.
   - Вы нравитесь мне, и не  только  как  реставратор.  Если  уж  совсем
честно  -  очень  нравитесь.  Вы   кажетесь   мне   женщиной   умной   и
рассудительной, не говоря уж о  том,  что  весьма  привлекательной...  Я
возлагаю гораздо больше надежд на ваше посредничество, нежели на  прямой
контакт с вашей подругой, которую  -  вы  уж  простите  -  считаю  дамой
несколько легкомысленной.
   - Короче говоря, - подвела итог Хулия, - вы надеетесь, что я возьмусь
убедить ее.
   - Это было бы...  -  директор  "Клэймора"  поколебался  пару  секунд,
тщательно подбирая подходящее слово, - это было бы чудесно.
   - А что выиграю я от этой затеи?
   - Разумеется, хорошее отношение моей фирмы. И теперь, и в дальнейшем.
Что же касается непосредственного вознаграждения - и я не спрашиваю,  на
что  вы  рассчитывали,  соглашаясь  работать  над  ван  Гюйсом,  -  могу
гарантировать вам двойную сумму. Это,  естественно,  помимо  ваших  двух
процентов от окончательной цены, которой "Игра в шахматы"  достигнет  на
аукционе. Кроме того, я могу предложить вам  место  руководителя  отдела
реставрации мадридского филиала "Клэймора"... Что вы об этом думаете?
   - Что это весьма соблазнительно. Вы  сколько  надеетесь  выкачать  из
этой картины?
   - Уже есть весьма заинтересованные покупатели в Лондоне и  Нью-Йорке.
Если надлежащим образом организовать рекламу, продажа  ван  Гюйса  может
стать важнейшим событием в жизни мира искусства с тех пор, как  "Кристи"
выставлял на аукцион  саркофаг  Тутанхамона...  Как  вы  сами,  надеюсь,
понимаете, при таких условиях претензии вашей подруги на равный с  нашим
гонорар выходят за рамки допустимого. Она только  нашла  реставратора  и
предложила нам картину. Все остальное делаем мы.
   Хулия размышляла над его словами,  но  по  лицу  ее  невозможно  было
понять, насколько они ее впечатлили; еще пару дней назад она бы ответила
"да", но теперь все слишком изменилось. Спустя несколько  мгновений  она
взглянула на правую руку Монтегрифо, лежавшую на скатерти  очень  близко
от ее руки, и прикинула, на сколько сантиметров та  продвинулась  вперед
за последние пять минут. Настолько, решила она,  что  уже  пора  ставить
точку.
   - Я попытаюсь, - проговорила она, беря со стола свою  сумочку.  -  Но
ничего гарантировать вам не могу.
   Монтегрифо пальцем погладил правую бровь.
   - Попытайтесь. - Его карие глаза, теперь бархатные и влажные, окутали
ее нежным взглядом. - И я уверен, что у вас получится -  на  благо  всем
нам.
   В его голосе не было и тени угрозы: только просьба, мягкая, дружеская
и настолько безукоризненно смодулированная, что  даже  могла  показаться
искренней. Потом Монтегрифо взял руку Хулии  в  свои  и  галантно,  чуть
прикасаясь губами, поцеловал ее.
   - Не помню, говорил ли я вам уже, - прибавил он, понижая голос, - что
вы необыкновенно красивая женщина...

***

   Она попросила высадить ее поблизости от "Стевенса", а остальной  путь
проделала пешком. После двенадцати заведение открывало  свои  двери  для
посетителей, круг которых определялся высокими ценами  и  неукоснительно
применяемым принципом недопущения нежелательных лиц - право, оставляемое
за собой администрацией. Там встречался, что  называется,  весь  Мадрид,
если иметь в виду людей,  так  или  иначе  связанных  с  искусством:  от
агентов иностранных фирм, прибывших в столицу в поисках  старинных  икон
или частных коллекций, выставляемых на продажу, до владельцев  картинных
галерей, исследователей, импресарио, журналистов, пишущих об  искусстве,
и известных художников.
   Хулия оставила пальто в гардеробе  и,  поздоровавшись  с  несколькими
знакомыми, прошла по коридору к  дивану,  где  имел  обыкновение  сидеть
Сесар. Там он и сидел - нога на ногу,  с  бокалом  в  руке,  -  негромко
беседуя с очень красивым  белокурым  молодым  человеком.  Хулия  отлично
знала,  что  Сесар  испытывает  глубочайшее  презрение   к   заведениям,
являющимся местом встреч гомосексуалистов. Для него было просто вопросом
хорошего   вкуса   избегать   подобных    мест,    с    их    замкнутой,
эксгибиционистской и зачастую агрессивной  атмосферой,  в  которой,  как
рассказывал он сам со своей обычной иронической усмешкой, очень  трудно,
дорогая, не оказаться в роли старой  почтенной  куртизанки,  попавшей  в
дешевый  бордель.   Сесар   был   одиноким   охотником   -   странность,
отшлифованная до изящества, - чувствовавшим себя как рыба в воде в  мире
гетеросексуалов,  где  он  столь  же  естественно,  как  любой  из  них,
поддерживал знакомства и дружбу, ухаживал и завоевывал: главным  образом
юные художественные дарования, которым "Он служил  проводником  на  пути
открытия и познания их  истинной  чувственности,  которую  эти  чудесные
мальчики не всегда способны понять и принять априори.  Сесару  нравилось
играть при своих  новых  сокровищах  роль  одновременно  и  Мецената,  и
Сократа. Потом, после надлежащих медовых месяцев, проходивших в Венеции,
Марракеше или Каире, каждая из этих историй эволюционировала  своим,  но
всегда естественным путем. Вся уже довольно долгая и  интенсивная  жизнь
Сесара была (как это хорошо знала  Хулия)  длинной  цепью  ослепительных
вспышек, разочарований, измен - но также и верности. Время  от  времени,
видимо испытывая потребность излить душу, Сесар рассказывал ей о  них  -
безукоризненно деликатно, тем ироническим тоном,  за  которым  стыдливо,
даже целомудренно, скрывал свои самые интимные переживания.
   Он улыбнулся ей издали. "Моя любимая девушка", - беззвучно произнесли
его губы, он  поставил  бокал  на  столик,  встал  и  протянул  руки  ей
навстречу.
   -  Как  прошел  ужин,  принцесса?..  Наверное,  ужасно,  потому   что
"Сабатини" уже далеко не тот, каким  был  раньше...  -  Он  презрительно
скривил губы. - Все эти parvenus , чиновники и  банкиры,
со своими кредитными карточками и  ресторанными  счетами,  оплачиваемыми
фирмой, в конце концов изгадят  все,  что  только  можно...  Кстати,  ты
знакома с Серхио?
   Хулия была знакома с Серхио и  всегда,  общаясь  с  друзьями  Сесара,
чувствовала, как они смущаются, не понимая  истинной  природы  отношений
между антикваром и этой красивой спокойной девушкой. Одного  взгляда  ей
оказалось довольно, чтобы понять, что, по крайней мере, на сегодня и, по
крайней мере, с Серхио  проблем  не  предвидится.  Парень,  похоже,  был
восприимчив,  неглуп  и  не  ревновал:  они  уже   встречались   раньше.
Присутствие Хулии лишь несколько сковывало его.
   - Монтегрифо вроде бы сделал мне предложение. Деловое.
   - Очень мило с его стороны. - Пока они усаживались все втроем,  Сесар
явно серьезно обдумывал сложившуюся ситуацию. - Однако позволь, я  задам
вопрос, как старик Цицерон: Cut bono?  Кто  от
этого выигрывает?
   - Разумеется, он сам. В общем-то, он хотел купить меня.
   - Ай да Монтегрифо! И ты клюнула? - Он кончиками пальцев  прикоснулся
к губам Хулии. - Нет, дорогая, не отвечай пока, дай мне насладиться этой
восхитительной  неизвестностью...  Надеюсь,   по   крайней   мере,   что
предложение было достойным.
   - Неплохим. Похоже, он включил в него и самого себя.
   Сесар с лукаво-насмешливым видом облизнул губы кончиком языка.
   - Весьма типично для него: постараться  убить  одним  выстрелом  двух
зайцев... Он всегда отличался в высшей степени практичным складом ума  -
Антиквар полуобернулся к своему белокурому компаньону, будто советуя ему
беречь  уши  от  подобной  не  слишком  пристойной  прозы  жизни.  Потом
выжидательно  взглянул  на  Хулию,  чуть  не  дрожа  от   предвкушаемого
удовольствия. - И что ты ему ответила?
   - Сказала, что подумаю.
   - Ты просто божественна Никогда не следует сжигать свои корабли... Ты
слышишь, милый Серхио? Никогда.
   Юноша искоса глянул на Хулию  и  снова  погрузил  нос  в  коктейль  с
шампанским. Безо всякого злого умысла Хулия вдруг представила себе его в
полумраке спальни антиквара: обнаженного, прекрасного и безмолвного, как
мраморная  статуя,  со  светлыми  кудрями,  рассыпавшимися  по  лбу,   и
устремленным   вперед   тем,   что    Сесар,    пользуясь    эвфемизмом,
позаимствованным, кажется,  у  Кокто,  именовал  золотым  скипетром  или
чем-то в этом же роде, готового погрузить его в  antrum  amoris    своего  старшего  партнера;  а  может,  все  происходило
наоборот, и это старший партнер колдовал над antrum amoris юного  эфеба.
Как  ни  близки  были  отношения  Хулии  с  Сесаром,  она   никогда   не
выспрашивала у него подобные  подробности,  которые,  однако,  временами
вызывали у нее умеренно нездоровое  любопытство.  Она  незаметно  искоса
оглядела Сесара - как всегда ухоженного, элегантного, в белой рубашке, с
шелковым синим, в красный горошек, платком на шее и слегка вьющимися  за
ушами и на затылке волосами - и в который уже раз задала себе вопрос:  в
чем секрет особого шарма этого человека, способного  на  шестом  десятке
увлекать молодых парнишек вроде Серхио? Без сомнения, ответила она себе,
в ироническом блеске его  голубых  глаз,  в  изяществе  его  движений  и
жестов, поколениями шлифовавшихся светским воспитанием, в  неторопливой,
никогда не  выставляющей  себя  напоказ  мудрости,  таящейся  в  глубине
каждого произнесенного им слова,  -  мудрости,  никогда  не  принимающей
самое себя чересчур всерьез, скучающей, снисходительной и бесконечной.
   - Ты должна посмотреть его последнюю картину,  -  говорил  между  тем
Сесар, и Хулия, очнувшись от своих мыслей, не  сразу  поняла,  что  речь
идет о Серхио. - Это нечто неординарное, дорогая. - Он сделал жест рукой
в сторону юноши, словно собираясь накрыть его руку, но не довел движения
до конца. - Свет в чистом виде,