воему сеньору. Если так,  то  лишь  они,  его  мысли,  могли
свободно обращаться к ней, так же, как и мысли дамы в эту минуту,  может
быть, были заняты вовсе не  страницами  книги,  которую  она  держала  в
руках, а глаза ее, даже и не глядя в сторону рыцаря, видели его  широкую
спину, его изящную спокойную позу, его задумчивое лицо; и,  может  быть,
она вспоминала прикосновения его рук, тепло  его  кожи,  а  может,  лишь
вслушивалась в  эхо  затаенного  молчания,  пытаясь  поймать  печальный,
омраченный сознанием своего бессилия взгляд его влюбленных глаз.
   Оба зеркала - венецианское и нарисованное - заключали Хулию  в  некое
нереальное пространство, стирая грань между тем, что находилось  по  эту
сторону картины, и тем, что по ту. Золотистый свет окутал  и  ее,  когда
очень медленно,  едва  не  опираясь  рукой  о  покрытый  зеленым  сукном
нарисованный стол, осторожно, чтобы не свалить  расставленные  на  доске
фигуры, она наклонилась к Роже Аррасскому и поцеловала уголок  холодного
рта. А обернувшись, увидела блеск ордена Золотого Руна на  алом  бархате
кафтана    другого    игрока,    Фердинанда    Альтенхоффена,    герцога
Остенбургского,  и  его  глаза,  темные  и   непроницаемые,   пристально
смотревшие на нее.

***

   К тому времени, как настенные часы пробили три, пепельница была полна
окурков, чашка и кофейник стояли почти пустые среди книг и бумаг.  Хулия
откинулась на спинку стула и уставилась в потолок, стараясь  привести  в
порядок свои мысли. Она зажгла все лампы,  что  были  в  комнате,  чтобы
отогнать окружившие ее призраки, и грань  между  реальным  и  нереальным
мало-помалу снова очертилась, расставляя все по местам в пространстве  и
во времени.
   В  конце  концов  Хулия  пришла  к  выводу,  что  есть   куда   более
практические способы подхода к этому вопросу. Можно увидеть его с другой
- и, несомненно, гораздо более верной - точки зрения, если  смотреть  на
себя не как на Алису, а как  на  значительно  повзрослевшую  Вэнди.  Для
этого нужно всего лишь закрыть на минутку глаза, потом снова открыть их,
взглянуть на картину ван Гюйса  так,  как  смотрят  просто  на  картину,
написанную пять веков назад, и взять карандаш и лист бумаги. Так Хулия и
сделала, предварительно допив остатки остывшего кофе.  В  такой-то  час,
подумала она, да еще когда сна ни в одном глазу  и  когда  больше  всего
страшит   возможность   не   удержаться   на   скользком   краю   бездны
иррационального, упорядочить свои мысли  в  свете  последних  событий  -
совсем не дурная идея.  Очень  даже  недурная.  Так  что  она  принялась
писать:

   I. Картина датирована 1471 годом. Партия  в  шахматы.  Тайна.  Что  в
действительности произошло между Фердинандом  Альтенхоффеном,  Беатрисой
Бургундской и Роже Аррасским? Кто приказал убить рыцаря? Какое отношение
ко всему этому имеют шахматы?  Почему  ван  Гюйс  написал  эту  картину?
Почему, сделав надпись "Quis necavit equitem",  он  после  закрасил  ее?
Боялся, что его тоже убьют?
   II. Я рассказываю о своем открытии Менчу. Обращаюсь к Альваро. Он уже
в курсе: кто-то консультировался с ним. Кто?
   III. Альваро находят мертвым. Мертвым или убитым? Очевидная  связь  с
картиной, или, возможно, с моим визитом и моим исследованием. Существует
нечто, о чем кто-то не хочет, чтобы  стало  известно?  Альваро  раскопал
что-то важное, чего не знаю я?
   IV. Неизвестная личность (возможно, убийца) присылает мне  документы,
собранные Альваро. Что знал Альваро такого, что другим казалось опасным?
Что эти другие (или другой) считают, мне можно знать, а что нельзя?
   V. Некая блондинка приносит конверт в "Урб экспресс".  Имеет  ли  она
какое-нибудь отношение к смерти Альваро или же это просто посредница?
   VI.  Погибает  Альваро,  а  не  я  (пока),  хотя  мы  оба  занимаемся
исследованием данной темы. Даже, похоже, они хотят облегчить мне  работу
- или же направить ее в неизвестную пока мне сторону. Интересует  ли  их
сама картина как материальная ценность? Или моя реставрационная  работа?
Или надпись? Или проблема шахматной партии? Они  заинтересованы  в  том,
чтобы стали или, наоборот, не стали известны  определенные  исторические
данные? Какая связь может существовать между кем бы то ни было в XX веке
и драмой, разыгравшейся в XV?
   VII. Основной вопрос (пока): выгодно ли возможному убийце  увеличение
цены картины на аукционе? В  ней  есть  что-то,  до  чего  я  так  и  не
докопалась?
   VIII. Возможно, что вопрос заключается не в стоимости  картины,  а  в
тайне изображенной на ней  партии.  Работа  Муньоса.  Шахматная  задача.
Каким образом это может привести к смерти человека в  XX  веке?  Это  не
только смешно: это глупо. (По-моему!)
   IX. Я в опасности? Может быть,  они  надеются,  что  я  обнаружу  еще
что-нибудь, что буду работать на них, сама о том  не  подозревая.  Может
быть, я еще жива только потому, что пока нужна им.

   Вспомнив кое-что, о чем говорил  Муньос,  стоя  в  первый  раз  перед
картиной  ван  Гюйса,  она  принялась  восстанавливать  это  на  бумаге.
Шахматист говорил о наличии  в  картине  различных  уровней.  Объяснение
одного из них могло привести к пониманию всего.

   Уровень 1. Обстановка внутри картины. Пол в виде шахматной доски,  на
котором находятся персонажи.
   Уровень 2. Персонажи картины: Фердинанд, Беатриса, Роже.
   Уровень 3. Шахматная доска, на которой двое из персонажей разыгрывают
партию.
   Уровень 4. Фигуры, символизирующие всех трех персонажей.
   Уровень 5.  Нарисованное  зеркало,  в  перевернутом  виде  отражающее
партию и персонажей.

   Некоторое время  она  изучала  результат,  прочерчивая  прямые  между
уровнями,  но   ей   удалось   установить   лишь   несколько   тревожных
соответствий. Пятый уровень содержал в себе  четыре  предыдущих,  первый
соотносился с пятым, второй с четвертым... Странный  круг,  замыкающийся
на самом себе.



   Скорее всего, сказала она себе, изучая эту любопытную схему, все  это
просто пустая трата времени. Да, она уяснила все эти переплетения, ну  и
что? Это только доказывает, что автор картины был действительно в высшей
степени хитроумным человеком. Однако никоим образом не проливает свет на
гибель Альваро: он поскользнулся в ванне - или ему помогли это сделать -
полтысячи лет спустя после того, как была  написана  "Игра  в  шахматы".
Сколько бы еще рамок и стрелок ни нарисовала Хулия, картина ван Гюйса не
могла содержать в себе ничего, относящегося к ней либо  к  Альваро,  ибо
художник не мог предвидеть, что они  когда-то  появятся  на  Земле...  А
вдруг все-таки он? Тревожный вопрос пульсировал в голове Хулии. Созерцая
совокупность символов, составляющих эту картину, должен ли  зритель  сам
приписывать  им  то  или  иное  значение,  или  же  эти  значения   были
зашифрованы в ней изначально, со времени ее создания?
   Хулия все еще рисовала стрелки и вычерчивала  рамки,  когда  зазвонил
телефон. Вздрогнув, она подняла голову и уставилась испуганным  взглядом
в аппарат, стоявший на ковре. Кто мог звонить ей в  половине  четвертого
утра? Она мысленно перебрала несколько вариантов, но ни один из  них  не
успокоил ее, и телефон успел прозвонить еще четырежды,  прежде  чем  она
пошевелилась. Она шла к нему медленно,  неуверенными  шагами,  но  вдруг
подумала: если он перестанет звонить раньше, чем я успею  выяснить,  кто
это, будет еще хуже. Она представила себе, как  проведет  остаток  ночи,
съежившись на диване, боязливо посматривая на аппарат в  ожидании  новых
звонков... Нет уж, спасибо. Она почти яростно сорвала трубку:
   - Слушаю!
   Вырвавшийся  у  нее  вздох  облегчения,  наверное,  был  слышан  даже
Муньосу, который прервал свои объяснения, чтобы осведомиться, все  ли  у
нее в порядке. Ему очень не хотелось звонить в  столь  поздний  час,  но
все-таки он счел, что дело стоит того, чтобы разбудить ее. Сам  он  тоже
несколько взволнован, потому и взял на себя такую смелость.  Что?..  Да,
речь идет об этом. Всего пять минут назад... Алло!..  Вы  слушаете?  Да,
всего пять минут назад. Да, что-то вроде озарения. Теперь уже  можно  со
всей точностью сказать, какая фигура съела белого коня.

VII. Кто убил рыцаря

   Белые и черные фигуры, казалось,
   воплощали противостояние между светом и тьмой,
   между добром и злом,
   заключенное в самом человеческом духе.
   Г.Каспаров

   Я не мог уснуть, все думал об этом - с одной стороны, с  другой...  И
вдруг понял, что  занимаюсь  анализом  единственно  возможного  хода.  -
Муньос выложил на  стол  карманные  шахматы  и  схему,  испещренную  его
пометками и уже  настолько  измятую,  что  ему  пришлось  разгладить  ее
ладонью. - Но все-таки никак не мог поверить... У меня ушел  час,  чтобы
еще раз проверить все сверху донизу.
   Они сидели в маленьком кафе, работавшем всю ночь, у самой витрины, за
которой простирался пустынный в  этот  час  проспект.  Посетителей  было
раз-два и обчелся: несколько актеров из соседнего театра да с  полдюжины
полуночников обоих полов.  У  дверей,  оснащенных  электронной  системой
сигнализации, зевал, поглядывая на часы, охранник  в  камуфляжной  форме
наподобие армейской.
   -  Теперь  следите  особенно  внимательно.  -  Шахматист  указал   на
диаграмму, затем на  доску.  -  Мы  восстановили  последний  ход  черной
королевы - с b2 на с2, но  мы  не  знали,  какой  предыдущий  ход  белых
заставил ее сделать это... Помните?..  Рассматривая  угрозу  со  стороны
двух белых ладей, мы решили, что та из них, что находится на  b5,  могла
прийти туда с любой клетки пятого ряда,  но  это  не  оправдало  бегства
черной королевы, потому что вторая белая  ладья,  та,  что  на  b6,  еще
раньше угрожала ей шахом... Возможно, решили мы, эта ладья съела  на  b5
какую-то черную фигуру. Но какую? Это нас остановило.
   - И какую же фигуру она съела? - Хулия изучала  взглядом  доску,  чье
черно-белое, геометрически расчерченное пространство уже не казалось  ей
неведомой страной: теперь она ориентировалась в нем достаточно свободно.
-  Вы  сказали,  что  выясните  это,  когда  разберетесь   с   фигурами,
выведенными из игры.
   - Я и разобрался. Я изучил их все, одну за другой.  И  пришел  вот  к
какому удивительному выводу:



   - Какую же фигуру могла съесть эта ладья на b5? - Муньос  смотрел  на
доску своими воспаленными от бессонной ночи глазами так, словно и правда
до сих пор не знал ответа. - Черного коня? Нет, потому что оба  они  еще
находятся на доске... И не слона, потому что поле b5 - белое,  а  черный
слон, который передвигается по диагонали по белым полям, еще не сходил с
места. Вон он - на с8, и обе белые диагонали, по которым он мог бы выйти
оттуда, заблокированы черными пешками, еще не участвовавшими в игре...
   - Может, это была черная пешка, - продолжала Хулия.
   Муньос отрицательно покачал головой.
   - Мне пришлось потратить довольно много времени, чтобы исключить этот
вариант, потому что в этой партии самое неясное - это позиция пешек.  Но
это не могла быть черная пешка, потому что та, что стоит на  а5,  пришла
туда с  с7.  Вы  уже  знаете,  что  пешки  берут  фигуры  противника  по
диагонали, а эта, по моим предположениям, съела две белые фигуры - на b6
и на а5... Что касается остальных четырех черных пешек, сразу ясно,  что
они были съедены далеко от этого места. Они вообще не  могли  находиться
на b5.
   - Значит, это могла быть только черная ладья, которая уже выведена из
игры... Белая ладья должна была съесть ее на b5.
   - Это невозможно. По расположению фигур вокруг  клетки  а8  очевидно,
что черная ладья была съедена именно там,  на  своей  исходной  позиции,
даже не успев поучаствовать в игре. А съел ее белый конь, хотя в  данном
случае эта деталь не играет никакой роли...
   Хулия, сбитая с толку, подняла глаза от доски.
   - Что-то я ничего не понимаю... Это исключает  любую  черную  фигуру.
Кого же тогда съела эта белая ладья на b5?
   Муньос чуть улыбнулся,  но  отнюдь  не  самодовольно.  Казалось,  его
просто забавляет вопрос Хулии - или ответ, который он собирался дать.
   - Вообще-то говоря, никого. Нет, не смотрите на меня  так.  Этот  ваш
ван Гюйс был еще и большим мастером по части сбивания со следа... Потому
что никто никого не ел на b5. - Он сложил руки на груди и,  наклонившись
к маленькой доске, некоторое время молча изучал ее. Потом,  взглянув  на
Хулию, протянул указательный палец и коснулся им черного ферзя.  -  Если
не последний ход белых создал угрозу ладьей черной королеве, это значит,
что она оказалась под этой угрозой  в  результате  хода  какой-то  белой
фигуры... Я имею в виду ту, которая находилась на b4 или bЗ.  Ван  Гюйс,
наверное, очень смеялся, предвкушая, как с помощью этого миража  -  двух
белых ладей -  подшутит  над  тем,  кто  будет  пытаться  разгадать  его
загадку.
   Хулия  медленно  кивнула.  Одной  простой  фразы  Муньоса   оказалось
достаточно, чтобы уголок доски,  до  этого  казавшийся  статичным  и  не
имевшим значения, превратился в источник бесчисленных возможностей. Была
какая-то особая магия в том, как этот человек умел вести  других  сквозь
сложный черно-белый лабиринт, от которого,  похоже,  имел  некие  тайные
ключи. Он словно обладал  способностью  ориентироваться  в  переплетении
невидимых нитей, которые, проходя за  доской,  в  одно  мгновение  могли
создать на ней самые невероятные, неожиданные комбинации, и  те,  стоило
лишь упомянуть о них, оживали и вырисовывались с такой очевидностью, что
оставалось только удивляться, как их не замечали раньше.
   - Понимаю, - ответила Хулия  через  несколько  секунд.  -  Эта  белая
фигура прикрывала черную королеву от ладьи. И, сойдя со  своей  позиции,
оставила эту даму под угрозой.
   - Точно.
   - И какая же это была фигура?
   - Может, вы сами сумеете угадать.
   - Белая пешка?
   - Нет. Одна из белых пешек была съедена на а5 или на b6, а  вторая  -
слишком далеко от этого места. И другие здесь тоже ни при чем.
   - Знаете, честно говоря, мне ничего не приходит в голову.
   - Посмотрите на доску как следует. Я мог  бы  сказать  вам  с  самого
начала, но  это  означало  бы  лишить  вас  удовольствия,  которого  вы,
полагаю, вполне заслуживаете... Поразмыслите спокойно.  -  Он  движением
руки обвел почти пустое кафе, безлюдную улицу, чашки кофе  на  столе.  -
Куда нам торопиться?
   Хулия снова склонилась над доской. Через несколько секунд, не отрывая
от нее взгляда, она нашарила сумочку, достала из нее сигарету, и  на  ее
губах заиграла неопределенная улыбка.
   - Кажется, я догадалась, - осторожно проговорила она.
   - Ну?
   - Слон,  который  перемещается  по  белым  диагоналям,  стоит  цел  и
невредим на fl, он, похоже, еще и не играл. Единственный вариант  -  что
он мог прийти туда с bЗ, но  у  него  не  было  времени,  а  поле  b4  -
черное... - Прежде чем продолжать,  она  взглянула  на  Муньоса,  ожидая
подтверждения. - Я хочу сказать, что на  это  ему  понадобилось  бы  как
минимум... - она сосчитала пальцем,  -  как  минимум,  три  хода,  чтобы
добраться с bЗ туда, где он сейчас находится... Это значит, что  не  ход
слона поставил черную королеву  под  удар  со  стороны  ладьи.  Я  верно
рассуждаю?
   - Абсолютно верно. Продолжайте.
   - Это не могла быть и белая королева, стоящая  сейчас  на  el.  Белый
король тоже не мог... Что же касается белого слона, который перемещается
по черным полям и который уже выведен из игры, потому что был съеден, то
он никогда не мог находиться на bЗ.
   - Очень хорошо, - кивнул Муньос. - Почему?
   - Потому, что клетка bЗ - белая. С другой стороны, если бы этот  слон
сделал ход по черной диагонали с b4, то он находился бы на доске до  сих
пор,  а  его  нет.  Думаю,  он  был   съеден   уже   давно,   при   иных
обстоятельствах.
   - Правильное рассуждение. Что же у нас тогда остается?
   Хулия взглянула на доску  и  почувствовала,  как  по  спине  и  рукам
побежали мелкие мурашки, словно она коснулась  лезвия  ножа.  Оставалась
лишь одна фигура, о которой она еще ничего не говорила.
   - Остается конь, - непроизвольно тихо ответила она, сглатывая  слюну.
- Белый конь.
   Муньос наклонился к ней. Лицо его было серьезно.
   - Да, белый конь. - Он замолчал и во  время  этого  долгого  молчания
смотрел уже не на доску, а на Хулию. - Белый конь, который сделал ход  с
b4 на с2 и этим ходом открыл и поставил под угрозу черную королеву...  И
именно там, на с2, черная королева, чтобы скрыться  от  угрозы  ладьи  и
выиграть фигуру, съела этого коня. -  Муньос  снова  замолчал,  мысленно
проверяя, не забыл ли он сказать что-нибудь важное, потом блеск его глаз
внезапно погас, как гаснет лампа, когда поворачивают выключатель. Отведя
взгляд от Хулии, он одной рукой принялся собирать  фигуры,  а  другой  -
складывать доску, как будто давая  понять,  что  на  этом  считает  свое
участие в деле законченным.
   - Черная королева, - повторила Хулия, ошеломленная, чувствуя -  почти
слыша, - как жужжит и постукивает ее мозг, работающий на всю катушку.
   - Да, - пожал плечами Муньос. - Рыцаря убила черная  дама...  Что  бы
это ни означало.
   Хулия  поднесла  к  губам  сигарету,  уже  успевшую  превратиться   в
стерженек пепла, и, прежде чем швырнуть  ее  на  пол,  в  последний  раз
глубоко затянулась, обжигая себе пальцы.
   - Это означает,  -  прошептала  она,  потрясенная  открытием,  -  что
Фердинанд Альтенхоффен был невиновен... - Коротко и  сухо  рассмеявшись,
она, все еще не веря, взглянула на лежавшую на столе диаграмму  позиций.
Потом протянула руку и коснулась указательным пальцем клетки  с2  -  рва
восточных ворот остенбургской крепости, где был убит Роже  Аррасский.  -
Это означает, - вздрогнув, повторила она, - что это Беатриса Бургундская
приказала убить рыцаря.
   - Беатриса Бургундская?
   Хулия кивнула. Все было настолько ясно, настолько  очевидно,  что  ей
хотелось надавать самой себе пощечин за то, что  не  догадалась  раньше.
Все прямо-таки открытым текстом -  и  в  шахматной  партии,  и  в  самой
картине.  Все,  до  самых   мельчайших   подробностей,   зафиксированное
тщательно и скрупулезно: уж это ван Гюйс умел.
   - Иначе и быть не могло, - проговорила  она.  -  Конечно  же,  черная
дама: Беатриса, герцогиня Остенбургская. - Она чуть запнулась,  подбирая
подходящее слово. - Проклятая лиса.
   И она увидела - явственно и отчетливо -  художника  среди  беспорядка
его мастерской, пропахшей красками и скипидаром,  среди  теней  и  света
сальных свечей, придвинутых чуть ли не вплотную к картине.  Он  смешивал
медную зелень со смолой, чтобы ее яркость могла бросить  вызов  времени.
Потом он накладывал ее, слой за  слоем,  выписывая  складки  покрывающей
стол ткани, пока зеленая краска не  закрыла  окончательно  надпись  Quis
necavit  equitem,  которую  он  сам  сделал  аурипигментом  всего   лишь
несколько недель назад. Он  приложил  много  усилий,  выводя  прекрасные
готические буквы, и теперь ему было жаль прятать их от людского глаза  -
по  всей  вероятности,  навсегда;  однако  герцог  Фердинанд  был  прав:
"Слишком уж все явно, мастер ван Гюйс".
   Наверное, именно так все и было, и, наверное,  старый  мастер  ворчал
сквозь зубы, медленно накладывая мазок за мазком на доску, свежие краски
которой ярко сияли в пламени свечей. Может быть, в какой-то  момент  он,
отложив  кисть,  потер  усталые  глаза  и  грустно  покачал  головой.  С
некоторых пор зрение  начало  подводить:  сказывались  годы  напряженной
работы. Они, эти годы, отравляли ему даже то единственное  удовольствие,
которое заставляло его забывать о живописи в часы зимнего досуга,  когда
дни становились слишком короткими,  а  свет  -  слишком  тусклым,  чтобы
браться за кисти: игру в шахматы. Пристрастие, сближавшее его  с  горько
оплакиваемым мессиром Роже, который при жизни  был  его  покровителем  и
другом и который, несмотря на свою знатность  и  высокое  положение,  не
считал зазорным запачкать