нно причмокнул, будто смакуя какое-то изысканное  кушанье.  -
Должен  признаться,  вы  произвели  на  меня  огромное  впечатление.  И,
откровенно  говоря,  продолжаете  делать  это  до  сих   пор.   Вы   так
восхитительно своеобразно анализируете каждый ход,  так  последовательно
подбираетесь к истине путем исключения  всех  невероятных  гипотез,  что
заслуживаете единственного титула: мастера высочайшего класса.
   - Вы смущаете меня, - отозвался Муньос бесцветным голосом, и Хулия не
смогла понять, были эти слова сказаны искренне  или  с  иронией.  Сесар,
запрокинув голову, безмолвно изобразил довольный смех.
   - Должен сказать вам, - уточнил он с двусмысленной, почти  кокетливой
усмешкой, - что чувствовать, как вы медленно, но верно загоняете меня  в
угол,  постепенно  превратилось   для   меня   в   источник   подлинного
возбуждения.  Даю  вам  честное  слово.  Такого,  знаете   ли...   почти
физического, если  вы  позволите  мне  употребить  это  слово.  Хотя,  в
общем-то, вы не совсем в моем вкусе. - Он задумался на некоторое  время,
как будто решая, к  какой  категории  следует  отнести  Муньоса,  потом,
видимо, решил отказаться от этого намерения, - Уже на последних ходах  я
понял,   что   вы   превращаете   меня   в   единственного    возможного
подозреваемого. И вы знали, что я это знал... Думаю,  не  ошибусь,  если
скажу, что именно с этого времени мы  с  вами  начали  ощущать  какую-то
близость, не правда ли?.. В ту ночь, что мы просидели на скамейке против
дома Хулии, отгоняя сон с помощью моей фляжки с коньяком, мы вели долгую
беседу относительно психологических  черт  убийцы.  Вы  уже  были  почти
уверены, что я являюсь вашим противником. Я с огромным вниманием  слушал
вас, когда в ответ на мой вопрос вы изложили все  известные  гипотезы  о
патологии в шахматах... Все, кроме одной - правильной. Той, о которой вы
ни разу не упоминали до сегодняшнего вечера, но которая, тем  не  менее,
была вам отлично известна. Вы знаете, что я имею в виду.
   Муньос сделал еще одно движение головой сверху вниз - утвердительное,
спокойное. Сесар указал на Хулию:
   - Вы знаете, я знаю, а она не знает. Или, по крайней мере,  не  знает
всего. Следовало бы объяснить ей.
   Девушка посмотрела на шахматиста.
   - Да, - сказала она, чувствуя усталость и  раздражение,  относившееся
также и к Муньосу. - Пожалуй, вам следовало бы объяснить мне, о  чем  вы
говорите, потому что  мне  уже  начинают  надоедать  эти  ваши  взаимные
изъявления дружеских чувств.
   Шахматист не отрывал глаз от Сесара.
   - Математическая природа шахмат, - ответил он, никак не  реагируя  на
раздраженный тон Хулии, - придает этой игре особый  характер.  Наверное,
специалисты определили бы его как садоанальный... Вы знаете, что я  имею
в  виду:  шахматы  как  борьбу  между  двумя  мужчинами,   борьбу,   что
называется, вплотную, в которой возникают  такие  слова,  как  агрессия,
нарциссизм,  мастурбация...  Гомосексуальность.  Выиграть   -   означает
победить отца или  мать,  то  есть  того,  кто  занимает  господствующее
положение,  и  самому  оказаться  сверху.  Проиграть  -  означает   быть
разбитым, подчиниться.
   Сесар поднял палец, прося внимания.
   - А победа, - вежливо уточнил он, - предполагает именно это.
   - Да, - согласился Муньос, -  Победа  состоит  именно  в  том,  чтобы
доказать парадокс, нанеся поражение самому себе.  -  Он  метнул  быстрый
взгляд на Хулию. - В общем-то, Бельмонте был прав. Эта  партия,  так  же
как и картина, подтверждала самое себя.
   Антиквар  посмотрел  на  него   с   восхищенным,   почти   счастливым
выражением.
   - Браво, -  сказал  он.  -  Обессмертить  себя  в  своем  собственном
поражении, не так ли?.. Как  старик  Сократ,  когда  выпил  свой  настой
цикуты. - Он с торжествующим видом повернулся к  Хулии.  -  Наш  дорогой
Муньос, принцесса, уже давно знал все это, но не сказал ни единого слова
никому: ни тебе, ни мне. А я, уловив в этом молчании намек,  относящийся
к моей скромной персоне, понял, что мой противник идет по верному  пути.
И правда, когда он встретился с  семейством  Бельмонте  и  смог  наконец
исключить их из числа подозреваемых, у него больше не осталось  сомнений
относительно личности его врага. Я ошибаюсь?
   - Нет, не ошибаетесь.
   - Вы позволите мне один вопрос несколько личного характера?
   - Задайте его и увидите, отвечу я или нет.
   - Что вы почувствовали, когда нашли правильный ход?..  Когда  поняли,
что это я? Муньос мгновение подумал.
   - Облегчение, - ответил он. - Я был бы разочарован, окажись на  вашем
месте другой.
   -  Разочарованы  тем,  что  ошиблись  насчет  личности  таинственного
игрока?.. Мне не хотелось бы преувеличивать свои заслуги,  но  ведь  это
было не настолько очевидно, мой дорогой друг.  Это  было  весьма  трудно
даже для вас. Некоторых из действующих лиц этой  истории  вы  вообще  не
знали, а мы с вами были знакомы  всего  лишь  пару  недель.  В  качестве
рабочего инструмента вы располагали только своей шахматной доской...
   - Вы не поняли  меня,  -  возразил  Муньос.  -  Я  хотел,  чтобы  это
оказались вы. Вы были симпатичны мне.
   Лицо  Хулии,  переводившей  взгляд  с  одного  на  другого,  выражало
растерянность и недоверие.
   -  Я  рада,  что  вы  до  такой  степени   сошлись   характерами,   -
саркастически произнесла она. - Потом, если вам будет угодно,  мы  можем
сходить куда-нибудь выпить по рюмочке и, похлопывая друг друга по плечу,
поговорить о том, какой смешной оказалась вся эта история. -  Она  резко
тряхнула  головой,  чтобы  вернуть  себе  ощущение  реальности.  -   Это
невероятно, но у меня ощущение, что я здесь лишняя.
   Сесар взглянул на нее с нежностью и отчаянием.
   - Есть вещи, которых ты не можешь понять, принцесса.
   - Не  называй  меня  принцессой!..  И  ты  очень  ошибаешься.  Я  все
прекрасно понимаю. И теперь  я  хочу  задать  тебе  вопрос:  как  бы  ты
поступил тогда, на рынке Растро, если бы я  села  в  машину  и  включила
зажигание, не обращая внимания на баллончик и карточку,  с  этой  бомбой
вместо шины?
   - Это просто смешно. -  Сесар  казался  обиженным.  -  Я  никогда  не
позволил бы тебе...
   - Даже рискуя выдать себя?
   - Ты знаешь, что да. Муньос говорил об этом несколько минут назад:  в
действительности тебе не угрожала никакая опасность...  В  то  утро  все
было рассчитано: в небольшой каморке с двумя выходами, которую я  снимаю
под магазинчик, была приготовлена женская  одежда,  а  перед  этим  я  и
правда встречался с поставщиком, но на это ушло всего несколько минут...
Я быстро переоделся, дошел до переулка, проделал все, что надо, с  шиной
и оставил на капоте пустой баллон и карточку.
   Потом задержался на  минутку  возле  торговки  образками,  чтобы  она
запомнила меня, вернулся в свою лавочку, снял женское платье  и  грим  и
тут же отправился в кафе, где ты назначила мне встречу... Согласись, что
все было задумано и выполнено безукоризненно.
   - Действительно, до отвращения безукоризненно.
   Антиквар неодобрительно поморщился.
   - Не будь вульгарной, принцесса. - Его взгляд был исполнен  искренней
и потому необычной наивности. - Эти ужасные определения не приведут ни к
чему.
   - Ты столько потрудился только  ради  того,  чтобы  запугать  меня...
Зачем?
   - Ведь речь шла о приключении, не так ли?  Поэтому  было  необходимо,
чтобы существовала и угроза. Ты можешь представить себе  приключение,  в
котором отсутствовал бы страх?.. Я больше не мог кормить тебя историями,
которые так волновали тебя в детстве. Так что мне пришлось придумать для
тебя  самую  необыкновенную  историю,  какую  только  я  мог  изобрести.
Приключение, которое ты не забудешь до конца своих дней.
   - В этом можешь не сомневаться.
   - Тогда моя миссия выполнена. Единоборство разума и тайны, разрушение
призраков, окружавших тебя... Тебе этого кажется мало? И прибавь к этому
открытие того факта, что Добро и Зло не разграничены, как белые и черные
клетки шахматной доски. - Он взглянул на Муньоса и улыбнулся углом  рта,
как будто только что выдал секрет, известный им обоим. - На  самом  деле
все клетки серые,  принцесса;  им  придает  оттенки  осознание  Зла  как
результата опыта, знание того, насколько бесплодным и зачастую  пассивно
несправедливым может оказаться то, что мы именуем Добром. Помнишь  моего
обожаемого Сеттембрини из  "Волшебной  горы"?..  Зло,  говорил  он,  это
сверкающее оружие разума против могущества мрака и безобразия.
   Хулия  внимательно  вглядывалась   в   лицо   антиквара,   наполовину
освещенное лампой. В какие-то минуты ей  казалось,  что  говорит  только
одна из его половин, та, что на виду, или та, что в тени, в то время как
другая лишь присутствует при этом. И она спросила  себя,  какая  из  них
более реальна.
   - В то утро, когда мы напали на синий "форд", я любила тебя, Сесар.
   Она  произнесла  эти  слова,  инстинктивно  обращаясь  к   освещенной
половине его лица, но ответила ей другая, скрытая тенью:
   - Я знаю. И этого достаточно, чтобы оправдать все... Я не  знал,  что
делает там эта машина; ее появление заинтриговало меня  не  меньше,  чем
тебя. Даже гораздо больше - по вполне очевидным причинам: ведь я ее туда
не приглашал... Прости мне эту сомнительную шутку, дорогая.  -  Он  тихо
покачал головой, вспоминая. - Должен признать, что эти несколько метров,
которые  мы  прошли  вместе  -  ты  с  пистолетом  в  руке,  я  с   моей
патетического вида кочергой, - и нападение на этих двух  идиотов,  когда
мы еще не знали, что это люди главного инспектора Фейхоо... - Он помахал
руками  в  воздухе,  как  будто  ему  не  хватало  слов.  -   Это   было
по-настоящему чудесно. Я смотрел, как ты шла на врага -  по  прямой,  со
сдвинутыми бровями и сжатыми зубами,  отважная  и  ужасная,  как  фурия,
жаждущая мщения, - и испытывал, клянусь тебе, вместе с моим  собственным
возбуждением, надменную гордость. "Вот  женщина,  которую  не  сокрушить
никому",  -  подумал  я,  восхищенный...  Будь   твой   характер   иным,
неустойчивым или  хрупким,  я  ни  за  что  не  подверг  бы  тебя  этому
испытанию. Но я был рядом с тобой с самого твоего  рождения,  и  я  знаю
тебя. Я был уверен, что ты выйдешь из него обновленной:  более  твердой,
более сильной.
   - Но слишком уж дорогой ценой, тебе не кажется? Альваро, Менчу...  Ты
сам.
   - Ах да, Менчу. - Антиквар  как  будто  с  трудом  соображал,  о  ком
говорит Хулия. - Бедняга Менчу,  она  вмешалась  в  игру,  которая  была
слишком сложна для нее... - Наконец он вроде бы вспомнил и нахмурился. -
В определенном смысле это была блестящая импровизация - хотя,  возможно,
это звучит нескромно.  Я  позвонил  тебе  утром,  довольно  рано,  чтобы
узнать, чем все кончилось накануне. К телефону подошла  Менчу,  сказала,
что тебя нет дома. Мне показалось, что ей не терпится положить трубку  -
теперь нам уже известно  почему.  Она  ждала  Макса,  чтобы  привести  в
исполнение этот нелепый план похищения картины. Я, естественно, этого не
знал. Но, едва я положил трубку, моему  мысленному  взору  предстал  мой
собственный ход: Менчу, картина, твой дом... полчаса спустя я уже звонил
в твою дверь под видом блондинки в плаще.
   Дойдя до этого момента,  Сесар  усмехнулся,  словно  приглашая  Хулию
найти юмористические стороны в его повествовании.
   - Я всегда говорил тебе, принцесса, - продолжал он, подняв бровь, как
будто рассказывал неудачный анекдот без особой надежды на успех,  -  что
тебе следовало бы установить на двери угловой глазок: они очень полезны,
когда требуется узнать, кто в нее звонит. Может быть, Менчу  не  открыла
бы дверь блондинке  в  темных  очках.  Но  она  услышала  голос  Сесара,
объясняющего, что он пришел со срочным поручением от тебя. Она не  могла
не открыть дверь, и она сделала это. - Он развел  руки  ладонями  вверх,
точно посмертно извиняя Менчу за ее ошибку. - Полагаю, в тот момент  она
подумала, что я могу испортить всю запланированную ею с Максом операцию,
но ее тревога  обратилась  в  удивление  при  виде  незнакомой  женщины,
стоящей на пороге. Я успел заметить  выражение  ее  глаз,  удивленных  и
широко раскрытых, прежде чем нанес ей удар по трахее.  Уверен,  что  она
умерла, так и не поняв, кто ее убийца.. Я закрыл дверь и  принялся  было
подготавливать все, что нужно, но вдруг услышал, как кто-то поворачивает
ключ в замке. Этого я никак не ожидал.
   - Это был Макс, - сказала Хулия, сама не зная зачем.
   - Да. Это был тот смазливый альфонс, который явился во второй раз - я
понял это позже, когда он рассказал тебе обо всем в полицейском участке,
- чтобы унести картину и подготовить пожар  в  твоем  доме.  Весь  план,
повторяю, был просто смешон, но, с другой стороны, вполне в духе Менчу и
этого кретина.
   - А вдруг бы это я отпирала дверь? Ты подумал о такой возможности?
   - Сознаюсь, что, услышав звук поворачиваемого ключа, я  подумал,  что
это ты, а не Макс.
   - И как ты собирался  поступить?  Тоже  перебить  мне  трахею  ударом
кулака?
   Антиквар снова взглянул на  нее  с  горечью,  как  человек,  которого
незаслуженно обидели.
   - Этот вопрос, - он поискал подходящее слово, - абсурден и жесток.
   - Да что ты!
   - Да, именно так. Не знаю точно, какой была бы  моя  реакция,  потому
что на какой-то миг меня охватило  чувство  обреченности,  и  у  меня  в
голове билась только одна мысль:  убежать,  спрятаться...  Я  укрылся  в
ванной  и  даже  старался  не  дышать,  лихорадочно  обдумывая,  как  бы
выбраться оттуда. Но тебе  в  любом  случае  ничто  не  грозило.  Партия
закончилась бы досрочно, на полпути. Вот и все.
   Хулия недоверчиво выпятила нижнюю губу. Слова так и жгли ей рот.
   - Я не могу верить тебе, Сесар. Больше не могу.
   - Тот факт, веришь ты мне или нет, дражайшая моя, ничего не меняет. -
Он пожал плечами, как бы смиряясь со своей судьбой;  казалось,  разговор
начинал утомлять его. - Сейчас уже все равно... Главное то, что это была
не ты, а Макс. Из-за двери я слышал, как он  бормочет.  "Менчу,  Менчу",
охваченный ужасом, но закричать он так и не осмелился, негодяй. К  этому
моменту я уже обрел спокойствие. У меня в кармане лежал  известный  тебе
стилет - тот, работы Челлини. Сунься Макс шарить по комнатам,  он  самым
дурацким образом заполучил бы его себе в сердце: раз - и все. Если бы он
открыл дверь ванной, то и пикнуть бы не успел. К  счастью  для  него,  а
также и для меня, ему не хватило  храбрости  начать  разнюхивать,  и  он
предпочел удрать - так и скатился кубарем по лестнице. Мой герой.
   Он остановился, чтобы вздохнуть, на сей раз безо всякой рисовки.
   - Этому он и обязан тем, что еще  жив,  остолоп  этакий,  -  прибавил
Сесар, поднимаясь с кресла;  казалось,  он  сожалеет  о  том,  что  Макс
пребывает в столь добром здравии. Встав, Сесар взглянул на Хулию,  затем
на Муньоса, которые продолжали молча смотреть на него, сделал по комнате
несколько  шагов,  заглушаемых  мягким  ковром.  -  Мне   следовало   бы
поступить, как Макс: скорее унести ноги, поскольку неизвестно  было,  не
появится ли с минуты на минуту полиция. Но мне помешало  то,  что  можно
было бы назвать вопросом моей чести художника, так что я оттащил Менчу в
спальню и... Ну, в общем, ты знаешь: немного подправил декорации, потому
что был уверен, что счет за все отправят Максу. На эти дела у меня  ушло
минут пять.
   - Зачем тебе такое понадобилось проделывать", ну,  с  этой  бутылкой?
Это ведь не было необходимо. А просто отвратительно и ужасно.
   Антиквар прищелкнул языком. Остановившись перед одной из  висящих  на
стене картин  -  "Map"  Луки  Джордано,  он  смотрел  на  него  с  таким
выражением, как будто не он сам, а  этот  бог,  закованный  в  блестящие
пластины своих средневековых лат, должен был дать ответ на вопрос Хулии.
   -  Бутылка,  -  пробормотал  он,   не   оборачиваясь,   -   это   был
дополнительный штрих... Порыв вдохновения, осенившего меня  в  последнюю
минуту.
   - Который ничего  общего  не  имел  с  шахматами,  -  уточнила  Хулия
звенящим и резким,  как  лезвие  бритвы,  голосом.  -  Скорее  это  было
сведение счетов. Со всем женским полом.
   Антиквар, не отвечая, продолжал безмолвно созерцать картину.
   - Я не слышу твоего ответа, Сесар. А ведь ты обычно отвечал на  любые
вопросы.
   Он медленно повернулся к ней. На сей  раз  его  взгляд  не  просил  о
снисхождении и не поблескивал иронией: он был далеким, непроницаемым.
   - Потом, - произнес наконец антиквар  каким-то  отсутствующим  тоном,
точно и не слышал слов Хулии, - я напечатал  на  твоей  пишущей  машинке
следующий ход, завернул в газету  картину,  уже  упакованную  Максом,  и
вышел с ней под мышкой. Вот и все.
   Он проговорил это нейтральным, лишенным всяких интонаций голосом, как
будто этот разговор уже не представлял для него ни  малейшего  интереса.
Но Хулия отнюдь не считала вопрос исчерпанным.
   - Зачем было убивать Менчу?.. Ты ведь приходил ко  мне,  как  к  себе
домой, мог в любое время войти  и  выйти.  У  тебя  был  миллион  других
способов украсть картину.
   Эти слова снова вызвали искру оживления в глазах антиквара.
   - Мне кажется, принцесса, ты  стараешься  придать  краже  фламандской
доски слишком уж большое значение. А на самом деле это была просто  одна
из деталей, потому что во всей этой истории одно дополняет другое. -  Он
задумался,  ища  подходящие  слова.  -  Менчу  должна  была  умереть  по
нескольким соображениям: некоторые из них сейчас называть  не  стоит,  а
некоторые  -  просто  необходимо.  Скажем  так:  одни   из   них   чисто
эстетического порядка - вспомни, как  наш  друг  Муньос  с  удивительной
проницательностью  обнаружил  связь  между  фамилией  Менчу  и   ладьей,
съеденной на доске, другие более глубоки... Я организовал все это, чтобы
освободить тебя от всех ненужных влияний, от всего того,  что  связывало
тебя, приковывало к  прошлому.  Менчу,  к  своему  несчастью,  со  своей
врожденной глупостью и вульгарностью, была одной из этих цепей - так же,
как и Альваро.
   - А кто дал тебе право распоряжаться жизнями и смертями?
   Антиквар усмехнулся: так, наверное, мог усмехнуться Мефистофель.
   - Я сам дал себе это право. Я сам. И прости, если это звучит чересчур
дерзко... - Тут, казалось, он вспомнил о присутствии шахматиста.  -  Что
касается остальной части партии, у меня было мало времени... Муньос  шел
по моему следу - как говорится, дышал мне в затылок. Еще пара ходов -  и
он просто указал бы на меня пальцем. Но я был уверен,  что  наш  дорогой
друг не станет вмешиваться, пока не  будет  абсолютно  убежден  в  своей
правоте. С другой стороны, он уже точно знал, что тебе не грозит никакая
опасность... Ведь он тоже художник в своем роде. Поэтому он позволил мне
продолжать  действовать,  пока   сам   искал   доказательства,   которые
подтвердили бы его аналитические выводы...  Верно  я  говорю,  друг  мой
Муньос?
   Шахматист  вместо  ответа  медленно  кивнул.  Сесар   тем   временем,
приблизившись к столику, на котором  стояли  шахматы,  несколько  секунд
разглядывал их, потом осторожно, как будто  она  была  стеклянной,  взял
белую королеву и долго смотрел на нее.
   - Сегодня вечером, - наконец заговорил он,  -  когда  ты  работала  в
мастерской музея Прадо, я явился  туда  за  десять  минут  до  закрытия.
Немного походил по залам первого этажа и сунул карточку за раму  картины
Брейгеля. Потом зашел в кафе выпить кофе,  некоторое  время  подождал  и
позвонил тебе. Больше ничего. Единственное, чего я не мог  предвидеть  -
это что Муньос разыщет в пыли клубной библиотеки этот  старый  шахматный
журнал. Я и сам-то забыл о его существовании.
   - Кое-что не сходится, - проговорил вдруг Муньос, и  Хулия  удивленно
обернулась к нему. Шахматист, склонив голову к плечу, пристально смотрел
на Сесара, и в глазах его  горел  огонь  требовательного  интереса,  как
когда  он  сосредоточенно  разглядывал  доску,   просчитывая