ебе,   автор   этой
трагикомедии, в конце концов, такая же посредственность, как и созданный
им самим мир. Нельзя требовать, чтобы фарс превосходил по талантливости,
глупости или развращенности своего собственного автора.
   - Не думаю, чтобы нам была  нужна  доска,  -  ответил  Сесар,  и  это
несколько  улучшило  диалог.  Благодаря  не  словам,  которые  также  не
представляли собой ничего выдающегося, а тону, каким они  были  сказаны.
Тон оказался верным - в особенности тот оттенок досады или скуки,  каким
антиквар сумел окрасить свою реплику: нечто весьма характерное для него,
как будто он наблюдал все происходящее, сидя на садовом скамейке - такой
железной, словно кружевной, выкрашенной белой  краской,  -  со  стаканом
очень сухого мартини в руке, предаваясь отстраненному созерцанию.  Сесар
был столь же утонченным в своих декадентских позах,  сколь  мог  быть  в
своем гомосексуализме или в своей  порочности,  и  Хулия,  любившая  его
также и за это, сумела оценить по достоинству  его  поведение  в  данных
обстоятельствах - верное, точное, настолько совершенное  во  всех  своих
оттенках, что она, восхищенная, откинулась на спинку  дивана,  глядя  на
антиквара  сквозь   завитки   сигаретного   дыма.   Потому   что   самым
очаровательным было то, что этот человек обманывал ее в течение двадцати
лет. Однако,  чтобы  оставаться  до  конца  справедливой,  ей  следовало
признать, что, в конце-то концов, виновником этого обмана был не  он,  а
она сама. В Сесаре ничто не изменилось: сознавала это Хулия или нет,  он
всегда был - не мог не быть - самим собой. И вот теперь  он  стоял  тут,
спокойно куря сигарету и - Хулия отчетливо поняла  это  -  не  испытывая
абсолютно никаких угрызений совести или беспокойства из-за того, что  он
сделал. Он стоял - позировал, - внешне такой же изысканный и корректный,
как если бы Хулия слушала из его уст прелестные истории о влюбленных или
воинах. Казалось, он в любой момент может заговорить о долговязом  Джоне
Сильвере, Вэнди, Лагардере или сэре Кеннете -  Победителе  леопардов,  и
девушка нисколько не удивилась бы этому. Однако все же именно он оставил
Альваро под струей душа, это он засунул Менчу между ног бутылку джина...
Хулия  медленно  вдохнула  сигаретный  дым  и  прикрыла  глаза,   смакуя
собственную горечь. Если он тот же самый,  что  и  всегда,  сказала  она
себе, а совершенно очевидно, что это  так,  значит,  это  изменилась  я.
Поэтому сегодня  я  вижу  его  иначе,  другими  глазами,  вижу  негодяя,
комедианта и убийцу. И все-таки я сижу здесь, зачарованная, и опять  жду
его слов. Через несколько секунд,  вместо  какого-нибудь  приключения  в
Карибском море, он начнет рассказывать мне, что все это он  сделал  ради
меня, или что-нибудь в том же роде. И я буду слушать  его,  потому  что,
помимо всего прочего, эта история превосходит любую из  прежних  историй
Сесара. Превосходит по воображению и ужасу.
   Сняв  руку  со  спинки  дивана,  она  подалась  вперед  и  даже   рот
приоткрыла, поглощенная тем, что происходило перед ее  глазами;  она  не
собиралась  упускать  ни  малейшей  подробности.  И  это  ее   движение,
казалось,  послужило  сигналом  к  возобновлению  диалога.   Муньос,   с
засунутыми в карманы плаща руками и свешенной набок головой, смотрел  на
Сесара.
   - Избавьте меня от одного сомнения, - сказал он. -  После  того,  как
черный слон съедает белую пешку  на  а6,  белые  решают  двинуть  своего
короля с d4 на е5, обнаруживая угрозу шаха  черному  королю  со  стороны
белой королевы... Как сейчас следует ходить черным?
   В глазах антиквара искрой мелькнула усмешка, казалось, они  улыбались
сами по себе, независимо от невозмутимого выражения всего лица.
   - Не знаю, - ответил он после секундной запинки. - Ведь это вы у  нас
гроссмейстер, дорогой мой. Вам виднее.
   Муньос сделал неопределенный жест,  точно  отстраняя  от  себя  титул
гроссмейстера, титул, которым Сесар впервые назвал его.
   -  И  все-таки,  -  произнес  он  медленно,  растягивая  слова,  -  я
настоятельно прошу вас высказать свое авторитетное мнение.
   Усмешка, которая до этого поблескивала  только  в  глазах  антиквара,
добралась наконец и до его губ.
   - В таком случае я прикрыл бы черного короля, переведя слона на с4...
- Он учтиво наклонил голову в сторону шахматиста. - Как вам кажется, это
подходящий ход при данных обстоятельствах?
   - Я съем вашего слона, - почти грубо ответил  Муньос.  -  Моим  белым
слоном, стоящим на d3. После чего вы мне поставите шах конем на d7.
   - Я ничего не собираюсь вам устраивать, друг мой. - Антиквар спокойно
выдержал его взгляд. - Не знаю, о чем  это  вы.  А  кроме  того,  сейчас
немного  поздновато  для   того,   чтобы   заниматься   загадыванием   и
разгадыванием загадок.
   Муньос упрямо сдвинул брови.
   - Вы мне поставите шах на d7, - настойчиво повторил он. - Бросьте эти
ваши истории и вдумайтесь получше в то, что у вас на доске.
   - Чего ради?
   - Да ради того, что у вас остается очень мало вариантов... Я уйду  от
этого шаха, уведя белого короля на d6.
   Услышав это, Сесар вздохнул, и его голубые глаза, казавшиеся  в  этот
момент,  в  неярком  освещении  комнаты,  поразительно  светлыми,  почти
бесцветными, остановились  на  Хулии.  Потом,  сунув  в  зубы  мундштук,
антиквар дважды кивнул с видом легкого огорчения.
   - Тогда, как мне это ни неприятно, -  произнес  он,  и,  похоже,  его
огорчение было искренним, - я буду вынужден съесть второго белого коня -
того, что  стоит  на  b1.  -  Слегка  разведя  руками,  он  взглянул  на
собеседника: - Жаль, не правда ли?
   - Да. Особенно с точки зрения коня... - Муньос, прикусив нижнюю губу,
вонзил в него вопрошающий взгляд. - А чем  вы  собираетесь  съесть  его:
ладьей или ферзем?
   - Конечно, ферзем. - Сесар  выглядел  обиженным.  -  Ведь  существуют
определенные правила... - Не договорив, он закончил фразу жестом  правой
руки. Тонкой, бледной руки,  на  тыльной  стороне  которой  просвечивали
голубоватые выпуклости вен и которая - Хулия теперь знала это - с  такой
же естественностью могла  убить;  может  быть,  ее  смертоносный  размах
начинался с того же изящного движения, какое сейчас Сесар проделал ею  в
воздухе.
   И тут - впервые за все время, что они находились в доме Сесара, -  по
губам Муньоса скользнула  та  далекая,  неопределенная  улыбка,  которая
никогда ничего не  означала  и  была  связана  скорее  с  его  странными
математическими размышлениями, нежели с окружавшей действительностью.
   - Я бы на вашем месте пошел ферзем на с2, но сейчас это уже не  имеет
значения... - тихо сказал он. - Мне  только  хотелось  бы  знать,  каким
образом вы собирались убить меня.
   - Не говорите чепухи, - с искренним  возмущением  в  голосе  возразил
антиквар. Потом, будто взывая к корректности шахматиста, повел  рукой  в
сторону  дивана,  где  сидела  Хулия,  однако  не  взглянув  на  нее.  -
Сеньорита...
   - На данном этапе, - ответил Муньос все с той же  смутной  улыбкой  в
уголках рта, - сеньорита, полагаю, испытывает  не  меньшее  любопытство,
чем я. Но вы не ответили на мой вопрос...  Вы  собирались  прибегнуть  к
своей прежней  тактике  -  удару  по  горлу  или  в  затылок  -  или  же
приберегали для меня развязку более классического характера?  Я  имею  в
виду яд, кинжал или что-нибудь другое в том же роде... Как вы назвали бы
это? - Он на мгновение  поднял  глаза  к  расписному  потолку,  ища  там
подходящее слово. - Ах, да. Что-нибудь в венецианском стиле.
   - Я бы сказал: во флорентийском, - поправил любивший точность во всем
Сесар, не скрывая, однако, известной доли восхищения. - Но  я  не  знал,
что вы способны иронизировать над подобными вещами.
   - А я и не способен, - ответил шахматист. - Абсолютно не  способен...
- Он перевел взгляд на Хулию, затем снова на  Сесара  и  вытянул  вперед
указательный палец. - Вот оно,  все  тут:  слон,  занимающий  доверенное
место рядом с королем и королевой. Или,  выражаясь  более  романтично  и
по-английски,  bishop,   епископ-интриган.   Великий   визирь-предатель,
плетущий в тени свои интриги, потому что на самом  деле  это  переодетая
Черная королева...
   - Что за прелестная история, - насмешливо заметил Сесар,  медленно  и
беззвучно аплодируя своими изящными ладонями.  -  Однако  вы  так  и  не
сказали мне, как поведут себя белые после потери коня... Честно  говоря,
дорогой мой, мне не терпится узнать это.
   - Слон на d3, шах, и черные проигрывают партию.
   - Так просто? Я беспокоюсь за вас, друг мой.
   - Да, так просто.
   Сесар немного подумал, затем, вынув из мундштука то,  что  оставалось
от сигареты,  положил  окурок  в  пепельницу,  предварительно  аккуратно
стряхнув еще тлеющий пепел.
   - Это интересно,  -  проговорил  он,  поднимая  вверх  мундштук,  как
поднимают указательный палец, прося небольшого перерыва. Потом медленно,
чтобы не  встревожить  понапрасну  Муньоса,  приблизился  к  английскому
ломберному столику, стоявшему возле дивана, справа от Хулии, и, повернув
серебряный ключик в замке ящика, отделанного  лимонным  деревом,  достал
желтоватые, потемневшие от времени и  употребления  старинные  шахматные
фигуры из слоновой кости, которых Хулия никогда не видела прежде.
   - Это интересно, - повторил он, извлекая вслед за ними доску и своими
тонкими пальцами с тщательно отполированными ногтями расставляя  на  ней
фигуры. - Значит, ситуация у нас такая:



   - Точно, - подтвердил Муньос, смотревший на доску издали, не  подходя
ближе. - Белый слон, уйдя с с4 на  d3,  делает  возможным  двойной  шах:
белой королевой черному королю и этим самым слоном  -  черной  королеве.
Королю ничего не остается, кроме как сбежать с а4 на bЗ  и  предоставить
черную королеву ее участи... Белая же королева устроит ему еще один  шах
- на с4, заставляя вражеского короля  отступить  еще  ниже,  прежде  чем
белый слон прикончит черную королеву.
   - Этого слона съест черная ладья.
   - Да. Но это уже не важно. Без королевы песенка черных спета. А кроме
того, после исчезновения с доски этой фигуры партия теряет смысл.
   - Пожалуй, вы правы.
   - Да, прав. Исход партии - вернее,  того,  что  от  нее  осталось,  -
теперь решает белая пешка, стоящая на d5: взяв черную пешку на  с6,  она
будет продолжать идти вперед, пока не окажется на восьмой линии, и никто
не сумеет ей в этом помешать... Это случится через  шесть  или  максимум
через девять ходов. - Муньос  сунул  руку  в  карман  и  вытащил  листок
бумаги, испещренный карандашными пометками. - Например, вот таких:

   d5 : с6
   Kd7 - f6
   Фс4 - е6
   а5 - а4
   Феб : f6
   а4 - аЗ
   сЗ - с4+
   Kpb2 - cl
   Фf6 - сЗ+
   Kpcl - dl
   ФсЗ : а3
   Лb1 - cl
   ФсЗ - b3+
   Kpdl : d2
   с6 - с7
   b6 - b5
   с7 - с8... (Черные проигрывают)

      Антиквар взял листок с записями, затем спокойно - очень спокойно - перевел глаза на доску, продолжая сжимать в зубах пустой мундштук. Его улыбка была улыбкой человека, принимающего свое поражение, задолго до того предсказанное звездами. Он начал одну за другой передвигать фигуры, пока на доске не сложилась финальная ситуация:



   - Должен признать,  что  выхода  действительно  нет,  -  произнес  он
наконец. - Черные проигрывают.
   Взгляд Муньоса поднялся от доски на лицо Сесара.
   - Брать второго коня, - заметил шахматист, как всегда, без эмоций,  -
было ошибкой.
   Антиквар, все с той же улыбкой, пожал плечами.
   - Начиная с определенного момента у черных уже  не  было  возможности
выбора... Скажем так: они стали пленниками своего собственного движения,
своей собственной естественной динамики. Этот  конь  как  бы  блокировал
развитие игры. - На какое-то мгновение Хулия  уловила  в  глазах  Сесара
отблеск гордости. - В общем-то, она была почти совершенной.
   - Но не в шахматном плане, - сухо отозвался Муньос.
   - Не в шахматном?.. Мой дражайший друг, - антиквар сделал исполненный
презрения жест в сторону фигур, - я  имел  в  виду  нечто  большее,  чем
простую шахматную доску. - Его голубые глаза вдруг сделались  глубокими,
словно окна в некий тайный, скрытый мир. - Я имел в виду  саму  жизнь  -
эти шестьдесят четыре клетки  черных  ночей  и  белых  дней,  о  которых
говорил поэт... А может быть, наоборот: белых ночей и черных  дней.  Все
зависит от того, с какой стороны от игрока поместить изображение...  Или
зеркало, если уж мы используем символику.
   Хулия заметила, что Сесар не смотрит на  нее,  хотя,  ведя  диалог  с
Муньосом, он, казалось, все время обращался именно к ней.
   - Как вы узнали, что это он? - спросила она шахматиста, и тут  Сесар,
похоже, впервые дрогнул. Что-то в его поведении  вдруг  изменилось,  как
будто Хулия, поддержав вслух  обвинение  Муньоса,  нарушила  некий  пакт
молчания. Антиквар больше не уклонялся от прямого ответа,  и  улыбка  на
его губах превратилась в насмешливо-горькую гримасу.
   - Да, - сказал он  шахматисту,  и  это  было  его  первое  формальное
признание своей вины. - Расскажите ей, как вы узнали, что это я.
   Муньос слегка наклонил голову в сторону Хулии.
   - Ваш друг допустил пару-тройку ошибок...  -  Он  остановился,  точно
задумавшись на миг над  смыслом  своих  слов,  потом  сделал  в  сторону
антиквара  короткий,  как  бы  извиняющийся  жест.  -  Хотя  "ошибки"  -
неподходящее слово, потому  что  он  все  время  ведал,  что  творит,  и
сознавал, чем при этом рискует... Как ни парадоксально, вы сами вынудили
его выдать себя.
   - Я? Но я не имела ни малейшего представления до того момента, как...
   Сесар  покачал  головой.  Почти  с   нежностью,   подумала   девушка,
испуганная чувствами, которые вызывало у нее выражение его лица.
   - Наш друг Муньос выразился фигурально, принцесса.
   -  Не  называй  меня  принцессой,  прошу  тебя.  -  Хулия  не  узнала
собственного голоса: даже ей самой  он  показался  необычно  суровым.  -
Сегодня - нет.
   Антиквар несколько секунд смотрел на нее,  потом  наклонил  голову  в
знак согласия.
   - Хорошо, - сказал он и, казалось, с трудом вспомнил, о чем шла  речь
до этого. - Муньос пытается объяснить тебе, что твое присутствие в  этой
партии помогало следить  за  намерениями  его  противника:  по  принципу
контраста. Наш друг - отличный шахматист, но, кроме того, он оказался  и
отличной ищейкой - гораздо лучшей, чем я предполагал... Не то  что  этот
кретин Фейхоо, который, увидев в  пепельнице  окурок,  в  лучшем  случае
сделает вывод, что здесь кто-то курил. - Он взглянул на Муньоса. -  Ведь
это ход, где слон, а не ферзь берет пешку d5, насторожил вас, не  правда
ли?
   - Да. Во всяком случае, это был один  из  моментов,  которые  вызвали
подозрение. На четвертом ходу тот, кто играл черными, не  воспользовался
возможностью съесть белую королеву, что решило бы  исход  партии  в  его
пользу... Вначале я подумал, что это просто игра кошки с мышью  или  что
Хулия, то есть белая королева, до такой степени необходима для игры, что
ее нельзя съесть - то есть убить - прямо сейчас. Но когда наш враг -  то
есть вы - использовал для взятия пешки d5 слона, а не  королеву  (а  это
неизбежно привело  бы  к  размену  ферзей),  до  меня  дошло,  что  этот
таинственный игрок вообще не собирался съедать белую  королеву.  Что  он
готов скорее проиграть партию, чем пойти на  это.  А  связь  между  этим
ходом и тем баллончиком, оставленным на капоте  машины  Хулии  на  рынке
Растро, этот высокомерный подтекст - я могу  убить  тебя,  но  не  делаю
этого - был  настолько  очевиден,  что  у  меня  уже  не  оставалось  ни
малейшего сомнения: угрозы белой королеве - не более чем видимость. - Он
посмотрел на Хулию. - Потому что на самом деле вы  находились  в  полной
безопасности.
   Сесар согласно кивал в такт словам шахматиста, как будто речь  шла  о
деяниях  некоего  третьего  лица,  чья  участь   была   ему   совершенно
безразлична.
   - И вы поняли также, - сказал он, - что главный враг - не  король,  а
черная королева... Муньос кивнул, не вынимая рук из карманов.
   - Это было нетрудно. Связь с обоими убийствами была очевидной: только
эти фигуры, съеденные  черной  королевой,  явились  символами  подлинных
смертей. Тогда  я  взялся  изучать  ходы  черной  королевы  и  пришел  к
интересным выводам. Например, насчет вашей покровительственной  роли  по
отношению к игре черных вообще, а кроме того, еще и по отношению к белой
королеве: она была вашей главной противницей, а  вы  оберегали  ее,  как
святыню... Пространственная близость с белым конем, то есть со мной: обе
фигуры на соседних клетках, чуть ли  не  как  добрые  друзья,  и  черная
королева  не  осмеливается  вонзить  в  коня  свою  отравленную   шпору,
откладывая это на потом, когда не будет другого выхода... - Он  тусклыми
глазами смотрел на Сесара. - Во всяком случае, меня утешает то,  что  вы
убили бы меня без ненависти, даже с некоторой любезностью  и  симпатией:
все-таки мы были товарищами и единомышленниками. Вы  сделали  бы  это  с
готовностью попросить  прощения  и  с  просьбой  понять  вас,  из  чисто
шахматных соображений.
   Сесар сделал рукой театральный жест,  сильно  отдающий  восемнадцатым
веком, и склонил голову в знак благодарности за это определение,  видимо
оказавшееся точным.
   - Вы совершенно правы, - подтвердил он. - Однако скажите мне... Каким
образом вы догадались, что вы - конь, а не слон?
   - Благодаря  целому  ряду  признаков.  Какие-то  из  них  были  более
важными, какие-то - менее. Решающей оказалась символическая  роль  слона
как доверенной фигуры, стоящей  рядом  с  королем  и  королевой,  я  уже
говорил об этом раньше. Вы, Сесар, играли во всем этом  необычную  роль:
белого слона, переодетого черной королевой и действующего то по одну, то
по другую сторону доски... Что и явилось  причиной  вашего  поражения  в
данной партии, которую любопытным образом вы и начали играть именно  для
этого: чтобы оказаться побежденным. И последний,  милосердный,  удар  вы
получаете от своей собственной руки: белый слон съедает черную королеву,
антиквар,  друг  Хулии,  собственной  игрой  выдает  невидимого  игрока,
скорпион вонзает свой ядовитый хвост в самого себя...  Уверяю  вас,  мне
впервые  в  жизни  приходится  наблюдать  самоубийство,  совершаемое  на
шахматной доске, да еще так мастерски...
   - Блестяще, - произнес Сесар, и Хулия не  поняла,  к  чему  относится
этот комментарий: к его  собственной  игре  или  к  анализу,  сделанному
Муньосом.  -  Но  скажите  мне...  В  чем  заключается,  по-вашему,  моя
идентичность с черной королевой и белым слоном?
   - Думаю, не стоит пускаться в подробности: это заняло бы целую  ночь,
а на детальное обсуждение этой темы ушли бы недели...  Сейчас  я  только
могу сказать о том,  что  увидел  на  доске.  А  увидел  я  двойственную
личность:  зло,  мрачное  и  черное,  Сесар.  Ваше   женское   качество,
помните?.. Вы сами однажды попросили  меня  проанализировать:  личность,
ущемленная, задавленная своим окружением,  вызов  существующей  над  ней
власти, сочетание враждебных  и  гомосексуальных  импульсов...  Все  это
скрыто под черными одеждами Беатрисы Бургундской или, что то  же  самое,
шахматной королевы. А с другой стороны этому противостоит,  как  дневной
свет противостоит ночи, ваша любовь  к  Хулии...  Вот  другое  качество,
равно тяжкое для вас: мужское, со всеми соответствующими ему  оттенками,
эстетика вашего рыцарского поведения, то, чем вы хотели быть, но  так  и
не стали. Роже Аррасский, воплощенный не в коне  и  не  в  рыцаре,  а  в
изящном белом офицере, епископе, слоне... Как вам кажется?
   Сесар стоял бледный и неподвижный, и  в  первый  раз  в  жизни  Хулия
увидела его буквально парализованным удивлением. Потом, спустя несколько
мгновений, показавшихся ей бесконечными,  заполненными  только  тиканьем
стенных часов, отсчитывающих ритм  этого  молчания,  на  лице  антиквара
проступила слабая улыбка, обозначившаяся в уголках его  бескр