племянниками сеньора Бельмонте в качестве  свидетелей.  Кроме  того,  он
предусматривает разного рода гарантии,  в  том  числе  и  экономического
характера, такие, как внесение нами  залога...  Если  вы  позволите  мне
использовать выражение, которое употребил сеньор Лапенья, подписывая наш
документ, против этого не попрешь, многоуважаемая сеньора.
   Менчу подалась вперед, и Хулия испугалась, что чашечка кофе,  которую
она все еще держала в руке, сейчас полетит в Монтегрифо вместе  со  всем
тем, что в ней еще  оставалось;  однако  Менчу,  сдержавшись,  поставила
чашку на стол. Она задыхалась от возмущения, и  выражение  ярости  разом
состарило ее лицо, несмотря на заботливо наложенный макияж.  От  резкого
движения юбка у нее задралась, еще больше обнажив ляжки, и Хулия от всей
души пожалела, что вынуждена присутствовать при столь неприятной сцене.
   - А что будет делать "Клэймор", - срывающимся  от  бешенства  голосом
проговорила Менчу, - если я возьму и предложу картину другой фирме?
   Монтегрифо рассматривал струйку дыма, поднимающуюся от его сигареты.
   - Откровенно говоря, - казалось, он серьезно обдумывал угрозу  Менчу,
- я посоветовал бы вам не осложнять себе жизнь. Это было бы незаконно.
   - Да я могу подать в суд, и вы все на несколько  месяцев  потонете  в
бумагах! Вы не сумеете выставить картину на аукцион.  Такой  вариант  не
приходил вам в голову?
   - Разумеется, приходил. Но в этом случае пострадаете в первую очередь
вы сами. - Тут он изобразил вежливую улыбку, как человек,  дающий  самый
лучший совет, на какой только способен. - "Клэймор", как вы, несомненно,
догадываетесь, располагает прекрасными адвокатами... Практически,  -  он
помедлил пару секунд,  будто  сомневаясь,  стоит  ли  продолжать,  -  вы
рискуете потерять все. А это было бы жаль.
   Менчу, резким движением рванув вниз юбку, поднялась на ноги.
   - Знаешь, что я тебе скажу?.. - Дрожащие  от  ярости  губы  с  трудом
повиновались ей. - Ты самый большой сукин сын, с каким  мне  приходилось
иметь дело!
   Монтегрифо и Хулия также встали: она - смущенная и растерянная, он  -
невозмутимый.
   - Я  сожалею,  что  все  так  получилось,  -  спокойно  произнес  он,
обращаясь к Хулии. - Я правда сожалею.
   - И я тоже.  -  Хулия  взглянула  на  Менчу,  которая  в  тот  момент
набрасывала на плечо ремешок сумочки таким решительным движением, словно
то был ремень винтовки. - Разве не можем мы все  проявить  хоть  чуточку
благоразумия?
   Менчу испепелила ее взглядом.
   - Вот ты и проявляй, если тебе так симпатичен  этот  негодяй...  А  я
ухожу из этого разбойничьего притона.
   И она выскочила за дверь, оставив ее нараспашку. Быстрый гневный стук
ее каблуков отчетливо  звучал  в  коридоре,  постепенно  затихая.  Хулия
стояла на месте, пристыженная, в нерешительности, не  зная,  последовать
за подругой или нет. Монтегрифо, встав рядом с ней, пожал плечами.
   - Женщина с характером, - проговорил он, с задумчивым видом поднося к
губам сигарету. Хулия, еще растерянная, повернулась к нему:
   - Она слишком многое связывала с этой картиной... Постарайтесь понять
ее.
   - Я ее понимаю, - примирительно  улыбнулся  Монтегрифо.  -  Но  я  не
терплю, чтобы меня шантажировали.
   - Но  и  вы  ведь  плели  интриги  за  ее  спиной,  договаривались  с
племянниками... Я называю это нечистой игрой.
   Улыбка Монтегрифо стала еще шире. В жизни всякое  бывает,  словно  бы
хотел сказать он. Потом взглянул на дверь, через которую вышла Менчу.
   - Как вы  думаете,  что  она  теперь  будет  делать?  Хулия  покачала
головой.
   - Ничего. Она знает, что проиграла. Монтегрифо, казалось, задумался.
   - Честолюбие, Хулия, - это чувство абсолютно законное, - произнес  он
через несколько секунд. - И, когда речь идет о честолюбии,  единственным
грехом является поражение, а победителей, как известно, не судят.  -  Он
снова улыбнулся, на сей раз не ей, а куда-то в пространство. - Сеньора -
или сеньорита - Роч пыталась вести  игру,  которая  ей  не  по  плечу...
Скажем так, - он выпустил колечко дыма  и  проследил  глазами,  как  оно
поднимается к потолку, -  ее  честолюбие  превышало  ее  возможности.  -
Взгляд его стал жестким, и Хулия  подумала,  что  Монтегрифо,  наверное,
становится  опасным  противником,  когда  отбрасывает  в  сторону   свою
безукоризненную  учтивость.  А  может,  он  умеет  одновременно  быть  и
учтивым, и опасным.  -  Надеюсь,  она  не  станет  создавать  нам  новых
проблем, потому что за этот грех она понесет соответствующую кару...  Вы
понимаете, что я имею в виду? А  теперь,  если  вы  не  против,  давайте
поговорим о нашей картине.

***

   Бельмонте был дома один и принял Хулию  с  Муньосом  в  гостиной.  Он
сидел в своем кресле на колесах у той стены, где некогда висела "Игра  в
шахматы". Темное прямоугольное пятно на обоях и одиноко торчащий посреди
него ржавый гвоздь придавали обстановке  что-то  тоскливое  и  гнетущее,
вызывая жалость к этому дому и хозяину.  Бельмонте,  перехватив  взгляды
своих гостей, грустно улыбнулся.
   - Пока мне не хочется ничего вешать сюда, - пояснил он. -  Пока...  -
Подняв худую, высохшую руку, он сделал ею  жест,  выражающий  покорность
судьбе. - Трудно сразу привыкнуть...
   - Я понимаю, - с искренней симпатией сказала Хулия.
   Старик медленно склонил голову.
   - Да. Я знаю, что вы  понимаете.  -  Он  взглянул  на  Муньоса,  явно
ожидая, что и тот  проявит  сочувствие,  но  шахматист  молчал,  пустыми
глазами глядя на пустую стену. - Вы с самого начала показались мне очень
умной девушкой. - Он обратился к Муньосу: - Не правда ли, кабальеро?
   Муньос медленно перевел взгляд со стены на старика и коротко  кивнул,
но не произнес ни слова. Возможно, он был поглощен своими мыслями.
   Бельмонте посмотрел на Хулию.
   - Что касается  вашей  подруги...  -  Он  помрачнел,  явно  испытывая
неловкость. - Я хотел бы, чтобы вы объяснили ей...  Я  хочу  сказать,  у
меня не было выбора. Честное слово.
   - Я прекрасно понимаю вас, не беспокойтесь. И Менчу тоже поймет.
   Лицо инвалида озарилось улыбкой признательности.
   - Я буду очень рад, если она поймет. На меня сильно давили....  Да  и
предложение сеньора Монтегрифо оказалось весьма привлекательным. А кроме
того, он предложил сделать хорошую рекламу картине, максимально осветить
ее историю... - Он погладил свой плохо  выбритый  подбородок.  -  Должен
сознаться, это тоже подействовало на меня. - Он тихонько вздохнул. -  Ну
и деньги, конечно...
   Хулия указала на продолжавший крутиться проигрыватель:
   - Вы всегда ставите Баха или это просто совпадение? В прошлый  раз  я
тоже слышала эту музыку...
   - "Приношение"? - Бельмонте, похоже, было приятно услышать это.  -  Я
часто его слушаю. Это такое сложное и хитроумное произведение, что я  до
сих пор нет-нет да и открываю в нем для себя что-то  неожиданное.  -  Он
помедлил, точно вспоминая. - Известно ли вам, что существуют музыкальные
темы, в которых будто бы подводится итог всей жизни?.. Это как  зеркало,
в которое смотришься... Вот, например, это сочинение: одна и та же  тема
исполняется разными голосами и в  разных  тональностях.  Иногда  даже  в
различном  темпе,  с  нисходящими  интервалами,  а  бывает,  как  бы   с
отступлением назад на несколько  шагов...  -  Он  наклонился  в  сторону
проигрывателя и прислушался. - Вот, слышите?.. Понимаете? Начинает  один
голос, ведущий свою тему, затем вступает второй голос, который  начинает
на четыре тона выше или ниже по сравнению с первым,  а  первый,  в  свою
очередь, подхватывает другую тему... Каждый голос  вступает  в  какой-то
свой, определенный момент - так же, как  все  происходит  в  жизни...  А
когда подключились все голоса, все правила кончаются. -  Он  широко,  но
печально улыбнулся  собеседникам.  -  Как  видите,  полная  аналогия  со
старостью.
   Муньос указал на пустую стену.
   - Этот одинокий гвоздь, - несколько резко сказал он, -  похоже,  тоже
символизирует многое.
   Бельмонте внимательно посмотрел на шахматиста, потом медленно кивнул.
   - Это очень верно, - подтвердил он со вздохом. - И знаете что? Иногда
я ловлю себя на том, что смотрю на это место, где раньше висела картина,
и мне кажется, что я по-прежнему вижу ее. Ее уже нет, но я  вижу.  После
стольких-то лет... - Он приложил палец ко лбу. - У  меня  вот  тут  все:
персонажи, вещи, все до мельчайших  подробностей...  Я  всегда  особенно
любил  этот  пейзаж  за  окном  и  выпуклое  зеркало  слева,  в  котором
отражаются игроки.
   - И доска, - уточнил Муньос.
   - Да, правда, и доска. Часто, особенно  в  самом  начале,  когда  моя
бедная Ана только получила фламандскую доску в наследство,  я  на  своих
шахматах пытался проиграть эту партию...
   - Вы играете? - небрежно поинтересовался Муньос.
   - Раньше играл. Теперь - практически нет... Но, знаете,  мне,  честно
говоря, ни разу не приходило в голову играть назад...  -  Он  на  минуту
задумался, постукивая ладонями по  коленям.  -  Играть  назад...  А  это
забавно! Известно ли вам, что  Бах  был  большим  любителем  музыкальных
инверсий? В некоторых своих канонах он как  будто  переворачивает  тему,
обращает ее вспять, и получается мелодия, которая идет вниз всякий  раз,
когда  оригинал  идет  вверх...  Поначалу  это,   возможно,   производит
несколько странное впечатление, но, привыкнув,  начинаешь  находить  все
совершенно  естественным.  В  "Приношении"  даже  есть  канон,   который
исполняется наоборот по отношению к тому, как он написан. - Он  взглянул
на Хулию. - Кажется,  я  уже  говорил  вам,  что  Иоганн  Себастьян  был
хитрецом и любителем расставлять ловушки. Его произведения  полны  таких
ловушек. Как будто время от времени та  или  иная  нота,  модуляция  или
пауза говорят нам: "Во мне заключено послание, постарайся понять его".
   - Как в этой картине, - сказал Муньос.
   - Да. С той разницей,  что  музыка  состоит  не  только  из  образов,
расположения частей или, в данном случае, вибраций воздуха, но и из  тех
эмоций, которые эти вибрации порождают в  мозгу  человека  -  у  каждого
свои... Вы столкнулись бы с серьезными проблемами,  если  бы  попытались
приложить  к  музыке  те  методы  исследования,  которые   использовали,
разбирая эту шахматную партию... Вам пришлось бы  выяснять,  какая  нота
производит  тот  или  иной  эмоциональный  эффект.  Или,  точнее,  какие
сочетания нот... Не кажется ли вам, что это гораздо труднее, чем  играть
в шахматы?
   Муньос несколько секунд обдумывал услышанное.
   - Думаю, что нет, - ответил он наконец. -  Потому  что  общие  законы
логики одинаковы, к чему их ни приложи. Музыка, так же  как  и  шахматы,
имеет свои правила. Все дело в том, чтобы, изучив  их,  вычленить  некий
символ, ключ. - Он  помедлил,  подбирая  подходящее  сравнение.  -  Как,
например, Розеттский камень  для египтологов. Когда  имеешь  этот
ключ, все остальное - только вопрос труда, метода. И времени.
   Бельмонте насмешливо сощурился.
   - Вы так полагаете?.. Вы  действительно  считаете,  что  все  скрытые
послания поддаются  расшифровке?..  Что  всегда  возможно  найти  точное
решение, если руководствоваться системой?
   - Я уверен  в  этом.  Ибо  существует  универсальная  система,  общие
законы, позволяющие доказать то, что доказуемо, отбросить то, что  может
и должно быть отброшено.
   Старик скептически покачал головой.
   - Я абсолютно не согласен с вами, вы уж простите. Я считаю,  что  все
эти  разделения,  классификации,   системы,   которым   мы   приписываем
вселенский характер, надуманны и произвольны... Нет  ни  одной,  что  не
содержала бы в себе  своего  собственного  отрицания.  Это  говорит  вам
старик, проживший долгую жизнь.
   Муньос поерзал в кресле, блуждая глазами по комнате. Похоже,  он  был
не в восторге от  направления,  которое  приняла  беседа,  однако  Хулии
показалось, что ему не хочется и менять тему. Она  знала:  этот  человек
ничего не говорит просто так,  поэтому  решила,  что,  поддерживая  этот
разговор, он наверняка преследует какую-то цель. Может  быть,  Бельмонте
тоже имеет некое отношение к фигурам, которые он  изучает,  чтобы  найти
разгадку тайны.
   - Это спорный вопрос,  -  произнес  наконец  шахматист.  -  Вселенная
изобилует, например, доказуемыми вещами,  и  их  бесконечное  множество:
первичные числа, шахматные комбинации...
   - Вы действительно верите  в  это?..  Что  все  на  свете  доказуемо?
Поверьте мне,  человеку,  бывшему  музыкантом,  -  старик  со  спокойным
презрением указал на свои  ноги,  -  или  остающемуся  им,  несмотря  на
превратности судьбы, что никакая  система  не  является  полной.  И  что
доказуемость - понятие гораздо менее надежное, чем истина.
   - Истина - это как оптимальный ход в шахматах: он существует, но  его
надо искать. Если располагаешь достаточным временем, он всегда доказуем.
   При этих словах Бельмонте лукаво усмехнулся.
   - Я бы сказал, что этот идеальный  ход  -  не  суть  важно,  как  его
назвать, идеальным ходом или просто истиной, - возможно, существует.  Но
не всегда его можно доказать. И что любая  система,  пытающаяся  сделать
это, ограничена и относительна. Забросьте моего ван Гюйса на Марс или на
планету X и посмотрите, сумеет ли там  кто-нибудь  решить  вашу  задачу.
Даже более того: пошлите туда вот эту пластинку, которую сейчас слышите.
А для полноты впечатления предварительно разбейте  ее  на  куски.  Какое
значение  будет  тогда  содержаться  в  ней?..  А  уж  коль  скоро   вы,
по-видимому,  испытываете  склонность   к   точным   наукам,   позвольте
напомнить,  что  сумма  внутренних  углов  треугольника   в   евклидовой
геометрии составляет сто восемьдесят градусов, в эллиптической эта цифра
больше, в гиперболической - меньше... Дело  в  том,  что  не  существует
единой системы, не  существует  аксиом.  Системы  несходны  даже  внутри
системы... Вы любитель решать  парадоксы?  Парадоксов  полны  не  только
музыка и живопись, но и, как я полагаю, шахматы. Вот, посмотрите.  -  Он
протянул руку  к  столу,  взял  карандаш  и  листок  бумаги  и  набросал
несколько строк, после  чего  протянул  листок  Муньосу.  -  Пожалуйста,
прочтите это.
   Муньос прочел вслух:
   - "Фраза, которую я сейчас пишу, - та же  самая,  которую  вы  сейчас
читаете"... - Он удивленно взглянул на Бельмонте: - И что же?
   - Подумайте-ка. Я написал эту фразу полторы минуты назад, а вы прочли
ее только сорок  секунд  назад.  То  есть  мое  "пишу"  и  ваше  "читаю"
относятся к различным моментам.  Однако  на  бумаге  первое  "сейчас"  и
второе  "сейчас",  несомненно,  являются  одним  и  тем   же   моментом.
Следовательно, данное высказывание, будучи реальным с одной  стороны,  с
другой стороны недействительно...  Или  мы  выносим  за  скобки  понятие
времени?.. Разве это не великолепный пример парадокса?..  Вижу,  что  на
это вам нечего ответить. То же самое происходит с  подлинной  подоплекой
загадок, заключенных в моем ван Гюйсе или в чем угодно другом... Кто или
что вам говорит, что ваше решение задачи верно?  Ваша  интуиция  и  ваша
система?  Хорошо.  Но  какой  высшей  системой  вы  располагаете,  чтобы
доказать, что ваша интуиция и ваша система верны? А  какой  системой  вы
можете подтвердить верность этих двух систем?.. Вы шахматист,  так  что,
полагаю, вам покажутся интересными вот эти стихи...
   И Бельмонте продекламировал, четко и раздельно выговаривая слова:
   Сидящий пред доской с фигурою в  руке  Игрок  -  сказал  Омар  -  сам
пленник на доске, Из клеток светлых дней и тьмы ночей сложенной.
   Всевышний направляет руку игрока. Но кем же движима Всевышнего  рука,
Сплетающая нить времен, страстей, агоний?..
   - Весь мир -  это  огромный  парадокс,  -  закончил  старик.  -  И  я
приглашаю вас доказать обратное. Принимаете вызов?
   Взглянув на Муньоса, Хулия заметила, что  он  пристально  смотрит  на
Бельмонте. Голова шахматиста склонилась к плечу, глаза были тусклы, лицо
выражало растерянность и недоумение.

***

   Хулия выпила несколько порций водки с  лимоном,  и  теперь  музыка  -
мягко звучащий джаз, поставленный на минимальную громкость, так  что  он
больше походил  на  слабый  шелест,  исходивший  из  темных  углов  едва
освещенной комнаты, -  окружала  ее,  как  нежная  ласка,  приглушенная,
успокаивающая,  дарящая  внутреннее  равновесие  и  неожиданную  ясность
мысли. Как будто все - ночь, музыка, тени, пятна  неяркого  света,  даже
ощущение удобства и  уюта  в  затылке,  покоящемся  на  валике  кожаного
дивана, - соединилось в полной гармонии, в которой даже самый  маленький
из расположенных вокруг предметов, даже  самая  смутная  мысль  находили
себе четко определенное место в мозгу или в пространстве, укладываясь  с
геометрической точностью в восприятии и сознании.
   Ничто, даже самые мрачные  воспоминания  не  могли  сейчас  разрушить
покоя,  царившего  в  душе  девушки.  Впервые  за  последнее  время  она
испытывала это ощущение равновесия и отдавалась ему целиком и полностью.
Даже телефонный звонок, исполненный безмолвной угрозы, к  чему  она  уже
привыкла, не сумел бы разбить этих магических чар. И, лежа  с  закрытыми
глазами, чуть покачивая головой в такт  музыке,  Хулия  улыбнулась  себе
самой. В такие минуты, как эта, было очень просто жить с собой в мире.
   Она лениво приоткрыла глаза. В полумраке улыбнулось ей навстречу ярко
раскрашенное лицо готической  мадонны,  заглядевшейся  куда-то  в  глубь
минувших веков. На запачканном краской ширазском ковре,  прислоненная  к
ножке стола, стояла картина в овальной раме, с наполовину снятым лаком -
романтический андалусский  пейзаж,  мирный,  навевающий  легкую  грусть:
спокойно  текущая  река  где-нибудь  в  окрестностях  Севильи,   берега,
заросшие пышной зеленью, лодка и в отдалении -  небольшая  рощица.  А  в
самом центре комнаты, битком  набитой  резными  деревянными  шкатулками,
рамами,  бронзовыми  статуэтками,  тюбиками  с  краской,   флаконами   с
растворителем, картинами, висящими на стенах и стоящими на полу, книгами
по искусству,  пластинками,  керамикой  (в  углу  на  столике  виднелась
наполовину от реставрированная фигура  Христа),  одним  словом,  посреди
всего этого, в некоем странном, случайном, но сразу бросающемся в  глаза
пересечении линий и перспектив возвышалась фламандская доска,  доминируя
над кажущимся беспорядком студии, так напоминавшим  обстановку  аукциона
или антикварного магазина.  Приглушенный  свет,  падавший  из  прихожей,
ложился на картину узким прямоугольником,  и  этого  было  довольно  для
того, чтобы Хулия со своего места могла видеть ее достаточно  отчетливо,
хотя и сквозь дымку обманчивой светотени. Девушка лежала, одетая  только
в черный шерстяной свитер, свободный и длинный  -  немного  выше  колен,
закинув одну на  другую  голые  босые  ноги.  В  потолочное  окно  мелко
постукивал дождь, но в комнате  было  не  холодно  благодаря  включенным
радиаторам.
   Не отрывая глаз от картины, Хулия протянула руку, на ощупь ища  пачку
сигарет,  лежавшую  на  ковре,  рядом  со   стаканом   и   бутылкой   из
гравированного стекла. Найдя то, что искала, она положила пачку себе  на
живот, медленно вытянула одну сигарету, сунула ее в рот,  но  так  и  не
зажгла. В этот момент ей не нужно было даже курить.
   Золотые буквы недавно открытой надписи поблескивали в  полумраке.  То
была  трудная,  скрупулезная  работа,  прерывавшаяся  буквально   каждые
несколько минут: нужно  было  сфотографировать  весь  процесс,  фазу  за
фазой. Но понемногу из-под слоя медной зелени, смешанной со смолой,  все
ярче выступал аурипигмент готических букв, впервые открывавшихся взору с
тех пор, как пятьсот лет назад Питер ван Гюйс  закрасил  их,  чтобы  еще
надежнее сокрыть тайну.
   И вот теперь надпись была видна целиком: Quis necavit equitem.  Хулия
предпочла  бы  оставить  все  как  есть,  поскольку  для   подтверждения
существования надписи хватило бы и