никогда не исключает другого.
Человеческое существо может любить и предавать любимое существо,  и  его
чувство от этого не становится менее реальным. Можно  быть  одновременно
отцом, братом, сыном, любовником, палачом и жертвой...  Ты  сама  можешь
привести какие угодно примеры. Жизнь - это неясное приключение  на  фоне
размытого пейзажа, пределы  и  контуры  которого  постоянно  изменяются,
движутся,  где  границы  -  это  нечто  искусственное,  где  все   может
завершиться и начаться в любой  момент,  или  может  вдруг  кончиться  -
внезапно, как неожиданный удар топора, кончиться навсегда,  на  никогда.
Где  единственная  реальность  -  абсолютная,  осязаемая,  бесспорная  и
окончательная - это смерть. Где мы сами - не более чем крохотная  молния
между двумя вечными ночами и где, принцесса, у нас очень мало времени.
   - А какое отношение имеет все это к смерти Альваро? Какая тут связь?
   - Все на свете имеет отношение ко всему  на  свете,  все  связано  со
всем. - Сесар поднял руку, прося немного терпения. - Кроме того, жизнь -
это последовательность фактов, сцепленных  друг  с  другом,  иногда  без
всякого участия чьей бы то ни было воли... - Он посмотрел свой стакан на
просвет, как будто в его содержимом плавало продолжение его рассуждений.
- И тогда - я имею в виду тот день, когда я был у тебя, Хулия, - я решил
выяснить все, что связано с этой картиной. И так же, как и тебе,  первым
делом мне пришла в голову мысль об Альваро... Я никогда не любил его: ни
когда вы были вместе, ни  потом.  Но  между  первым  периодом  и  вторым
имелась одна существенная разница: я так и не простил это ничтожество за
те страдания, которые он  причинил  тебе...  Хулия,  достававшая  другую
сигарету, задержала движение руки на  полпути,  с  удивлением  глядя  на
Сесара.
   - Это было мое дело, - сказала она. - Мое, а не твое.
   - Ошибаешься. Это было мое дело.  Альваро  занял  то  место,  которое
никогда не было суждено занять мне. В определенном  смысле,  -  антиквар
чуть запнулся, затем улыбнулся с горечью,  -  он  был  моим  соперником.
Единственным мужчиной, которому удалось встать между нами.
   - Между мной и Альваро все было кончено... Просто абсурдно  связывать
одно с другим.
   - Не так уж абсурдно, но давай больше не будем об этом.  Я  ненавидел
его, и все тут. Конечно, это не повод для того, чтобы убивать кого бы то
ни было. Иначе, уверяю тебя, я не стал бы ждать столько времени... Наш с
тобой мир - мир искусства и антикваров - очень  тесен.  Мне  приходилось
временами иметь профессиональные дела с  Альваро:  это  было  неизбежно.
Разумеется, наши отношения нельзя  было  назвать  особенно  теплыми,  но
иногда деньги и заинтересованность  сводят  людей  ближе,  чем  чувства,
создавая весьма странные союзы. Вот тебе доказательство: ты сама,  когда
возникла проблема с этим ван Гюйсом, обратилась к  нему...  В  общем,  я
поехал к Альваро и попросил дать мне всю возможную информацию о картине.
Разумеется, он работал не из одной любви к искусству.  Я  предложил  ему
достаточно солидную сумму. Твой бывший - мир  праху  его  -  всегда  был
дорогим парнем. Весьма дорогим.
   - Почему ты ничего не сказал мне об этом?
   - По нескольким причинам. Во-первых, я не желал  возобновления  ваших
отношений, даже в профессиональном плане. Никогда нельзя быть  уверенным
в том, что под пеплом не тлеет уголек... Но было и еще кое-что. Для меня
эта картина была связана со слишком сокровенными чувствами. - Он  сделал
жест в сторону столика, на котором  стояли  шахматы.  -  С  частью  меня
самого, от которой, как думалось, я отрекся навсегда. В  этот  уголок  я
никому, даже тебе, принцесса, не мог позволить войти.  Это  означало  бы
распахнуть дверь для вопросов, обсуждать которые с тобой мне никогда  не
хватило бы смелости. - Он взглянул  на  Муньоса,  слушавшего  молча,  не
вмешиваясь в разговор. - Думаю, наш друг сумел бы лучше меня  просветить
тебя на эту тему.  Не  правда  ли?  Шахматы  как  проекция  своего  "я",
поражение как крах разгоревшегося, но так и не  реализованного  желания,
ну и прочие  очаровательные  гадости  в  том  же  духе...  Эти  длинные,
глубокие диагональные движения  слонов,  скользящих  по  доске...  -  Он
провел кончиком языка по краю своего стакана и слегка вздрогнул.  -  Вот
так. Старик Зигмунд мог бы многое рассказать тебе про это.
   Он вздохнул, словно прощаясь с призраками, населявшими его мир. Потом
медленно поднял стакан по направлению к Муньосу, опустился  в  кресло  и
развязно закинул ногу на ногу.
   - Я не понимаю, - настойчиво проговорила девушка. -  Какое  отношение
все это имеет к Альваро?
   - Поначалу не имело почти никакого, - признал  антиквар.  -  Я  всего
лишь хотел получить от него достаточно простую историческую  информацию.
И, как  я  уже  сказал,  собирался  хорошо  заплатить  за  нее.  Но  все
осложнилось, когда и ты решила обратиться к нему... В принципе,  в  этом
не  было  ничего  страшного.  Но  Альваро,  в  порыве  профессионального
благоразумия, достойного всяческих похвал, ни словом не обмолвился  тебе
о моем интересе к фламандской доске, поскольку я потребовал держать  все
в строжайшей тайне...
   - И ему не показалось странным, что ты занялся этой картиной за  моей
спиной?
   - Нет, абсолютно. А если и да, то вслух он ничего об этом не говорил.
Может быть, он подумал, что я хочу  преподнести  тебе  сюрприз,  сообщив
неизвестные данные... А может - что я собираюсь  обойти  тебя.  -  Сесар
несколько мгновений с серьезным видом размышлял над  этим  вариантом.  -
Вот сейчас, когда я хорошенько подумал... честное  слово,  за  одно  это
стоило его убить.
   - Он пытался предостеречь меня. Он сказал: что-то в  последнее  время
ван Гюйс вошел в моду.
   - Подлец до конца, - безапелляционно заключил Сесар. - Этим ничего не
значащим предупреждением он вроде бы выполнял свой  джентльменский  долг
по отношению к тебе, но оставался чист и по отношению ко  мне.  Он  всем
делал хорошо, получал свои денежки, а кроме того, еще и  оставлял  двери
открытыми на случай, если захотелось бы воскресить в памяти нежные сцены
из прошлого... - Он  поднял  бровь,  сопроводив  это  движение  коротким
смешком. - Но я ведь  рассказывал  тебе,  что  произошло  между  мной  и
Альваро. - Он заглянул в свой стакан. - Через два дня после моего визита
к нему ты сказала, что на картине имеется скрытая надпись. Я  постарался
ничем не выдать себя, но на самом деле это  сообщение  подействовало  на
меня, как удар  тока:  оно  подтверждало  то,  что  уже  подсказала  мне
интуиция. С фламандской доской действительно связана какая-то тайна... А
еще я тут же понял, что это означает большие деньги, поскольку  цена  на
ван Гюйса наверняка взлетит до небес, и, насколько помнится, так я  тебе
и сказал. Это, вместе с историей  картины  и  ее  персонажей,  открывало
перспективы, которые в тот момент показались мне чудесными: мы  с  тобой
вместе займемся исследованием, углубимся в  эту  загадку,  будем  искать
решение...  Это  было  бы  как  в  прежние  времена,  понимаешь?  Поиски
сокровища, но на сей раз сокровища  реального,  настоящего.  Ты,  Хулия,
стала бы знаменитостью.  Твое  имя  появилось  бы  в  специализированных
изданиях, в книгах по искусству. Я... Ради одного  того,  что  я  сейчас
перечислил, уже стоило бы заняться этим делом. Но, кроме того, для  меня
погружение в эту игру означало...  не  знаю,  как  тебе  объяснить,  это
сложно... означало некий вызов - личного  порядка.  В  одном  могу  тебя
уверить: амбиции здесь ни при чем. Ты веришь мне?
   - Верю.
   - Я рад. Потому что лишь при этом условии ты сможешь понять  то,  что
случилось потом. - Сесар позвенел льдом в стакане, и этот звук как будто
помог ему выстроить свои воспоминания в нужном порядке. - Когда ты ушла,
я позвонил Альваро, и мы договорились, что я заеду к нему около полудня.
Я поехал - без каких бы то ни было плохих намерений.  Должен  сознаться,
что я весь дрожал, но это только от возбуждения. Альваро  рассказал  мне
то, что ему удалось выяснить. Я с удовольствием убедился, что ему ничего
не известно о существовании скрытой надписи, а уж сам,  естественно,  не
стал вводить его в курс дела. Все шло прекрасно до тех пор, пока  он  не
заговорил о тебе. И вот тут-то, принцесса, все резко изменилось...
   - В каком смысле?
   - Во всех.
   - Я имею в виду - что сказал обо мне Альваро?
   Сесар поерзал в кресле, делая  вид,  что  ему  вдруг  стало  неудобно
сидеть, и ответил - не сразу, нехотя:
   - Твой визит произвел на него весьма сильное впечатление...  Или,  по
крайней мере, он дал мне это понять. И я понял, что ты  опасным  образом
разбередила прежние чувства и что Альваро был бы совсем не против,  если
бы все вернулось на круги своя. -  Он  нахмурился,  помолчал.  -  Должен
признать, Хулия, все это взбесило меня до такой степени,  ты  не  можешь
себе  представить.  Альваро  испортил  два  года  твоей  жизни,  а   мне
приходилось сидеть и слушать, как он нагло строит планы снова  ворваться
в нее... Я прямо сказал ему, чтобы он оставил тебя в покое. Он посмотрел
на меня, как на старого нахального педераста,  сующего  свой  нос  туда,
куда не следует. Мы начали ругаться. Не буду вдаваться в  подробности  -
скажу только, что все это было крайне неприятно. Он обвинил меня в  том,
что я лезу не в свое дело.
   - И он был прав.
   - Нет. Ты - это мое дело. Ты - самое важное мое дело на этом свете.
   - Не говори глупостей. Я никогда не вернулась бы к Альваро.
   - А вот я в этом не уверен. Мне отлично известно,  как  много  значил
для тебя этот мерзавец... - Он издевательски усмехнулся в  пустоту,  как
будто призрак Альваро, уже бессильный и безобидный,  находился  тут  же,
смотря на них. - И тогда, пока мы ругались, я почувствовал, как  во  мне
просыпается моя прежняя ненависть, она так и ударила мне в  голову,  как
стакан твоей подогретой водки. То была, моя  девочка,  такая  ненависть,
какой, насколько я помню, я никогда ни к  кому  не  испытывал:  хорошая,
крепкая, восхитительная латинская ненависть. Так что я встал  и,  думаю,
немного изменил хорошему тону,  поскольку  адресовал  ему  изысканнейшую
порцию  отборных  оскорблений,  которые  обычно  приберегаю  для  особых
случаев... Сначала моя вспышка удивила его.  Потом  он  зажег  трубку  и
рассмеялся мне в лицо. Он сказал, что ваши  отношения  рухнули  по  моей
вине. Что это я виноват в том, что ты так  и  не  повзрослела.  Что  мое
присутствие в твоей жизни - он назвал  его  нездоровым  и  навязчивым  -
всегда мешало тебе жить своим умом. "А хуже всего то,  -  добавил  он  с
оскорбительной улыбкой, - что в глубине души Хулия всегда была  влюблена
в тебя - именно в тебя, символизирующего  для  нее  отца,  которого  она
почти не знала... И так всю жизнь, по сей  день".  Сказав  это,  Альваро
сунул руку в карман брюк,  пососал  свою  трубку  и  взглянул  на  меня,
сощурив глаза, сквозь клубы дыма. "Ваши отношения, - заключил он, -  это
просто не  доведенное  до  конца  кровосмесительство...  К  счастью,  ты
гомосексуалист".
   Хулия закрыла глаза. Сесар произнес  последнюю  фразу  так,  что  она
осталась как бы незаконченной, и погрузился в молчание, которое девушка,
пристыженная, смущенная, не осмеливалась  прервать.  Когда  она  наконец
собралась с духом,  чтобы  снова  посмотреть  на  него,  антиквар  пожал
плечами, точно ответственность за то, что ему еще оставалось рассказать,
лежала уже не на нем, а на другом.
   -  Этими  словами,  принцесса,   Альваро   подписал   себе   смертный
приговор... Он продолжал сидеть передо мной, спокойно покуривая,  но,  в
сущности, был уже мертв. Не из-за того, что он сказал - в конце  концов,
это было его личное мнение, заслуживающее уважения не менее,  чем  любое
другое, - а потому, что его суждение открыло мне меня самого, словно  он
отдернул  занавес,  на  протяжении  долгих  лет   отделявший   меня   от
действительности. Может быть, это суждение просто подтвердило те  мысли,
которые я всегда старался загнать подальше, в самый темный уголок мозга,
не желая озарить их светом разума и логики...
   Он остановился, будто потеряв нить своих рассуждений, и  нерешительно
взглянул сперва на Хулию,  затем  на  Муньоса.  Потом  улыбнулся  как-то
странно - робко и в то же время двусмысленно - и, снова поднеся к  губам
стакан, отпил небольшой глоток.
   - И тогда я ощутил внезапный прилив вдохновения.
   Хулия заметила, что движение, которое  он  сделал,  чтобы  отхлебнуть
глоток, стерло с его губ эту непонятную улыбку.
   - И перед моими глазами - о чудо! - как в  волшебных  сказках,  вдруг
выстроился законченный план. Каждая деталь, бывшая до этого момента сама
по себе, отдельно от  других,  точно  и  четко  встала  на  свое  место.
Альваро, ты, я, картина... И этот  план  охватывал  также  самую  темную
часть моего существа, дальние отзвуки,  забытые  ощущения,  уснувшие  до
поры до времени  страсти...  Все  сложилось  в  считанные  секунды,  как
гигантская шахматная доска, на которой  каждый  человек,  каждая  мысль,
каждая ситуация имели соответствующий ей символ - фигуру, свое  место  в
пространстве и времени... То была Партия с большой буквы,  великая  игра
всей моей жизни. И твоей тоже. Потому там было все, принцесса:  шахматы,
приключение, любовь, жизнь и смерть. А в конце всего гордо стояла  ты  -
свободная от всего и от всех, прекрасная  и  совершенная,  отраженная  в
чистейшем из зеркал  -  зеркале  зрелости.  Ты  должна  была  сыграть  в
шахматы, Хулия, это было неизбежно. Ты должна была убить нас всех, чтобы
наконец стать свободной...
   - О Господи...
   Антиквар отрицательно покачал головой:
   - Господь здесь ни при чем... Клянусь тебе, когда я подошел к Альваро
и ударил его в затылок обсидиановой пепельницей, которая стояла  у  него
на  столе,  я  уже  не  ненавидел  его.  Это  была   просто   неприятная
формальность. Неприятная, но необходимая.
   Он  внимательно,  с  любопытством  посмотрел  на  свою  правую  руку.
Казалось, он оценивал, насколько  способны  стать  причиной  смерти  эти
длинные белые пальцы с тщательно ухоженными ногтями, с  таким  небрежным
изяществом державшие сейчас стакан с джином.
   - Он свалился, как мешок, - тоном комментатора  снова  заговорил  он,
окончив этот осмотр. - Просто рухнул - без  единого  стона,  все  еще  с
трубкой в зубах... Потом, когда он уже  лежал  на  полу...  В  общем,  я
удостоверился в том, что он действительно мертв. С  помощью  еще  одного
удара, лучше рассчитанного, чем первый. В конце концов, если уж  делаешь
что-то, так делай как следует, а иначе не стоит и  браться...  Остальное
тебе  уже  известно:  душ  и  все  прочее  -  это  просто  были   штрихи
художественной ретуши. Brouillez les pistes ,
говаривал Арсен Люпен... Хотя Менчу - мир праху ее - наверняка приписала
бы эти слова Коко Шанель. Бедняга... - Сесар отпил  маленький  глоток  в
память Менчу и снова застыл, глядя  в  пустоту.  -  Потом  я  стер  свои
отпечатки пальцев носовым платком и на всякий случай прихватил  с  собой
пепельницу: ее я выбросил в мусорный бак - совсем в другом месте, далеко
оттуда... Нехорошо говорить такое, принцесса, но для первого  раза,  для
такого новичка в области преступлений, каким был я, моя голова сработала
тогда просто  великолепно.  Прежде  чем  уйти,  я  забрал  информацию  о
картине, которую Альваро собирался переслать  тебе,  и  на  его  машинке
напечатал твой адрес на конверте.
   - А еще взял пачку его белых картонных карточек...
   - Нет. Это была остроумная деталь, но она пришла мне в голову  позже.
Не стоило опять возвращаться за карточками, поэтому я  зашел  в  магазин
канцелярских товаров и купил другие, такие же.  Но  это  было  несколько
дней спустя. Прежде мне нужно было спланировать  партию,  чтобы  сделать
каждый ход совершенным. Однако, поскольку ты  назначила  мне  встречу  у
себя вечером следующего дня, я решил  убедиться,  что  ты  получила  все
документы по картине. Было необходимо, чтобы ты знала все, что  касается
ее.
   - И тогда ты прибег к услугам женщины в плаще...
   - Да. И тут мне следует кое в  чем  признаться  тебе.  Я  никогда  не
пробовал себя в качестве трансвестита, да меня это  и  не  привлекает...
Пару раз, еще в юности,  мне  случалось  переодеваться  женщиной  -  так
просто, для забавы, как будто собираясь на карнавал или маскарад. Всегда
без свидетелей - только я и  зеркало...  -  Сесар  усмехнулся  при  этом
воспоминании: удовлетворенно, лукаво и снисходительно. -  И  вот,  когда
понадобилось переслать тебе конверт, мне показалось  забавным  повторить
этот опыт. Это было нечто вроде старого каприза, понимаешь? Нечто  вроде
вызова, если тебе угодно рассматривать его с более... более  героической
точки зрения. Посмотреть, способен ли я обмануть людей, в  порядке  игры
говоря им - определенным образом - правду или  часть  ее...  Так  что  я
отправился за покупками. Достойного вида кабальеро,  покупающий  женский
плащ, сумочку, туфли на низком каблуке, белокурый парик, чулки и платье,
не вызывает подозрений, если делает это с самым естественным  видом,  да
еще в большом магазине, где всегда много народу. Любой скажет:  это  для
жены. А все остальное сделали хорошее бритье и макияж - грим  у  меня  в
доме водился, и теперь мне ничуть не стыдно в  этом  признаться.  Ничего
слишком - ты же знаешь меня. Только самую малость. В почтовом бюро никто
ничего не заподозрил. Признаюсь, это был  довольно  забавный  опыт...  и
поучительный.
   Антиквар испустил долгий, подчеркнуто  меланхолический  вздох,  потом
нахмурился.
   - В общем-то, -  снова  заговорил  он,  на  этот  раз  гораздо  менее
легкомысленным тоном, - это была та часть дела, которую мы можем считать
игровой... - Он взглянул на Хулию пристально, сосредоточенно, как  будто
подбирал  слова,  находясь  перед  невидимой,  более  многочисленной   и
солидной  аудиторией,  на  которую  считал  нужным  произвести   хорошее
впечатление. - А дальше  начались  настоящие  трудности.  Я  должен  был
сориентировать тебя  надлежащим  образом  как  в  первой  части  игры  -
разгадке тайны, так и во второй,  гораздо  более  опасной  и  сложной...
Проблема заключалась в том, что,  так  сказать,  официально  я  не  умел
играть в шахматы; мы с тобой вместе должны были заниматься исследованием
картины, но у меня оказались связаны руки, я не  мог  помочь  тебе.  Это
было ужасно. Кроме того, я не мог играть против самого себя:  мне  нужен
был противник. Шахматист высокого класса. Так что не  оставалось  ничего
другого, кроме как найти Вергилия, способного вести тебя по  пути  этого
приключения. Это была последняя фигура, которую мне нужно было поставить
на доску.
   Он допил стакан и поставил его  на  стол.  Потом,  достав  из  рукава
халата шелковый платок, тщательно вытер губы,  после  чего  с  дружеской
улыбкой взглянул на Муньоса:
   -  Вот  тогда-то,  после  консультации  с   моим   соседом   сеньором
Сифуэнтесом, директором клуба имени Капабланки, я и остановился на вашей
кандидатуре, друг мой.
   Муньос  сделал  утвердительное  движение  головой  -   сверху   вниз.
Возможно, он размышлял о сомнительном характере подобной чести, но вслух
не стал давать никаких комментариев. Его  глаза,  казавшиеся  еще  более
запавшими в полной  теней,  слабо  освещенной  комнате,  с  любопытством
взирали на антиквара.
   - Вы никогда не сомневались в том, что выиграю я, - тихо произнес он.
   Сесар чуть поклонился в его  сторону,  ироническим  жестом  снимая  с
головы невидимую шляпу.
   - Действительно никогда, - подтвердил он. - Ваш шахматный талант стал
очевиден для меня, как только я увидел, как вы смотрите на ван Гюйса.  А
кроме того, дражайший мой,  я  был  готов  предоставить  вам  целый  ряд
отличных подсказок,  которые,  будучи  верно  истолкованы,  должны  были
привести вас ко второй загадке -  загадке  таинственного  игрока.  -  Он
удовлетворе