, как всегда, Бах. Бельмонте улыбнулся.
   - Сегодня в мои планы не входило тревожить Иоганна Себастьяна,  но  я
все же решил поставить его - в вашу честь. Так вот,  обратите  внимание:
это сочинение состоит из двух  частей,  и  каждая  из  них  повторяется.
Тоника первой части - "соль", а заканчивается она в тональности  "ре"...
Чувствуете?  Теперь  дальше:  кажется,  что  пьеса  кончилась   в   этой
тональности, но вдруг этот хитрец Бах одним прыжком опять  перебрасывает
нас к началу, где тоникой опять является "соль", а потом снова переходит
в тональность "ре". Мы даже не успеваем понять, каким  образом,  но  это
повторяется раз за разом... Что вы об этом скажете?
   - Скажу, что это потрясающе. -  Хулия  внимательно  прислушивалась  к
аккордам музыки. - Это как кольцо, из которого не  вырвешься...  Как  на
картинах и рисунках Эшера, где река течет,  низвергается  вниз,  образуя
водопад, а потом необъяснимым образом вдруг оказывается  у  собственного
истока... Или как лестница, ведущая в никуда, к началу себя самой.
   Бельмонте, довольный, закивал.
   - Вот-вот. И все  это  можно  проиграть  в  различных  ключах.  -  Он
взглянул на пустой прямоугольник  на  стене.  -  Самое  трудное,  думаю,
состоит в том, чтобы понять, в какой точке этих кругов ты находишься.
   - Вы правы. Боюсь, мне пришлось бы слишком  долго  объяснять,  но  во
всем, что  происходит  с  этой  картиной  и  вокруг  нее,  действительно
присутствует нечто из того, о чем вы сейчас говорили. Когда думаешь, что
история закончена, она начинается  снова,  хотя  и  развивается  в  ином
направлении. Или это только кажется, что в ином... Потому что, возможно,
мы не сдвигаемся с места.
   Бельмонте пожал плечами:
   - Это парадокс, разрешить который должны вы и ваш  друг-шахматист.  Я
ведь не располагаю теми данными, какими располагаете вы. А  кроме  того,
как вам известно, я всего лишь любитель. Я даже не сумел додуматься, что
эту партию следует играть назад.  -  Он  долгим  взглядом  посмотрел  на
Хулию. -  А  принимая  во  внимание  Баха,  это  для  меня  и  вовсе  не
простительно.
   Девушка сунула  руку  в  карман  за  сигаретами,  размышляя  об  этих
неожиданных, новых для нее истолкованиях. Как нитки от клубка,  подумала
она. Слишком много ниток для одного клубка.
   - Кроме меня  и  полицейских,  к  вам  за  последнее  время  приходил
кто-нибудь с разговорами о картине?.. Или о шахматах?..
   Старик ответил не сразу, точно стараясь угадать,  что  скрывается  за
этим вопросом. Потом пожал плечами:
   - Нет. Ни о том, ни  о  другом.  Пока  была  жива  моя  жена,  к  нам
приходило много народу: она была намного общительнее меня. Но  после  ее
смерти я поддерживал отношения только с несколькими друзьями.  Например,
с Эстебаном Кано. Вы слишком молоды, чтобы знать это имя, а  он  в  свое
время был известным скрипачом... Но  Эстебан  умер  -  зимой  будет  два
года...  Честно  говоря,  моя  маленькая  стариковская  компания  сильно
поредела, я - один из немногих, кто  еще  жив.  -  Он  улыбнулся  слабой
покорной улыбкой. - Один хороший друг у меня остался - Пепе. Пепин Перес
Хименес, тоже на пенсии, как и я, но все  еще  похаживает  в  казино,  а
иногда  приходит  ко  мне  сыграть  партию-другую.  Но  ему  уже   почти
семьдесят, и у него  начинает  болеть  голова,  когда  он  играет  более
получаса. А он был сильным шахматистом... До сих пор  иногда  играет  со
мной. Или с моей племянницей.
   Хулия,  достававшая  из  пачки  сигарету,  замерла.  А  когда   снова
зашевелилась, то продолжила  свое  занятие  очень  медленно,  как  будто
резкое или нетерпеливое движение могло спугнуть то, что она услышала.
   - Ваша племянница играет в шахматы?
   - Лола?.. Да, и довольно прилично. -  Инвалид  улыбнулся  с  каким-то
странным выражением, словно сожалея, что достоинства его  племянницы  не
распространяются и на другие стороны жизни. - Я сам  учил  ее  играть  -
много лет назад. Но она превзошла своего учителя.
   Хулия старалась сохранять спокойствие: нелегкая задача. Она заставила
себя медленно зажечь сигарету, сделала две медленные  затяжки,  медленно
выдохнула дым и только тогда  заговорила  снова.  Она  чувствовала,  как
сердце стремительно колотится у нее в груди. Выстрел наугад.
   - Что думает ваша племянница о картине?.. Она была согласна, когда вы
решили продать ее?
   - О, она была просто в восторге. А ее муж - еще больше.  -  В  словах
старика прозвучала нотка горечи. - Думаю,  Альфонсо  уже  рассчитал,  на
какой номер рулетки поставить каждый сентаво, вырученный за ван Гюйса.
   - Но их ведь еще нет у него, - уточнила Хулия,  пристально  глядя  на
Бельмонте.
   Инвалид невозмутимо выдержал ее взгляд, но долго не отвечал. Потом  в
его светлых влажных глазах мелькнуло - и исчезло - что-то жесткое.
   - В мое время, - проговорил он неожиданно добродушно, и Хулия уже  не
улавливала в его глазах ничего, кроме кроткой иронии, - говорили так: не
следует продавать лисью шкуру прежде, чем подстрелишь лису...
   Хулия протянула ему пачку сигарет.
   - Ваша племянница когда-нибудь говорила что-либо о тайне, связанной с
этой картиной, с ее персонажами или с этой шахматной партией?
   - Не припоминаю. - Старик глубоко затянулся табачным дымом. - Вы были
первой, кто заговорил об этих вещах. А мы до того  момента  смотрели  на
нее, как на любую другую картину. Ну, может,  не  совсем  как  на  любую
другую, но не обнаруживали в ней ничего из ряда вон выходящего...  А  уж
тем более таинственного. - Он задумчиво посмотрел  на  прямоугольник  на
стене. - Казалось, в ней все на виду.
   - А вы не знаете, в тот момент или до того, как  Альфонсо  познакомил
вас с Менчу Роч, ваша племянница ни с кем не  договаривалась  о  продаже
картины?
   Бельмонте нахмурился. Похоже,  возможность  такого  поворота  событий
была ему крайне неприятна.
   - Надеюсь, что нет.  В  конце  концов,  картина-то  была  моя.  -  Он
взглянул на кончик сигареты  взглядом  умирающего,  которого  готовят  к
последнему  причастию,  и  улыбнулся  хитроватой  улыбкой,   исполненной
мудрого лукавства. - Она и до сих пор моя.
   - Можно задать вам еще один вопрос, дон Мануэль?
   - Вам все можно.
   - Вы не слышали, ваши племянники не говорили когда-нибудь о том,  что
консультировались со специалистом в области истории искусства?
   - По-моему, нет. Не помню. Но думаю, что такую информацию я не  забыл
бы... - Он был  явно  заинтригован,  и  в  глазах  его  снова  появилась
настороженность. - Ведь этим занимался профессор Ортега, верно? Я имею в
виду - историей искусства. Надеюсь, вы не хотите сказать, что...
   Хулия мысленно скомандовала себе придержать коня. Она  зашла  слишком
далеко и постаралась выкрутиться при помощи самой ослепительной из своих
улыбок.
   - Я не имела в виду конкретно Альваро Ортегу. Ведь, кроме него,  есть
и другие специалисты в этой области...  Довольно  логично  предположить,
что ваша  племянница  делала  попытки  выяснить  стоимость  картины,  ее
историю...
   Бельмонте некоторое время задумчиво рассматривал свои руки, усыпанные
коричневыми пятнышками старости.
   - Она никогда не упоминала об этом. Но, думаю, если что - она сказала
бы мне. Мы с ней частенько говорили о фламандской доске. Особенно  когда
разыгрывали партию, изображенную ван Гюйсом... Конечно,  мы  играли  ее,
как обычно, то есть вперед. И знаете что?.. На  первый  взгляд  кажется,
что преимущество на стороне белых, но Лола всегда выигрывала черными.

***

   Хулия почти час брела в тумане куда глаза глядят, силясь  привести  в
порядок свои мысли. Волосы и лицо ее покрылись мелкими капельками  воды.
Она очнулась, проходя мимо отеля  "Палас",  где  швейцар  в  цилиндре  и
ливрее с золотыми галунами маячил  под  навесом  крыльца,  закутанный  в
плащ, придававший ему сходство с жителем  Лондона  восемнадцатого  века.
Вот и туман кстати, подумала Хулия,  только  не  хватает,  чтобы  сейчас
подкатил кеб с неярко горящим среди сырой мглы фонарем и из  него  вышел
Шерлок Холмс, худой и высокий, в сопровождении верного доктора  Ватсона.
А где-то, прячась в  сером  тумане,  их,  наверное,  поджидает  зловещий
профессор Мориарти. Наполеон преступного мира. Гений зла.
   Что-то в последнее время  очень  многие  занялись  игрой  в  шахматы.
Похоже, у каждого второго есть свои причины интересоваться творением ван
Гюйса. Слишком много портретов в этой проклятой картине.
   Муньос. Он единственный из всех, с кем она познакомилась после  того,
как начались тайны. В мучительные часы, когда она ворочалась  в  постели
не в силах уснуть, только его она не связывала с образами этого кошмара.
Муньос по одну сторону клубка, а все  остальные  фигуры,  все  остальные
персонажи - по другую. Однако даже и в нем она не  могла  быть  уверена.
Действительно, она познакомилась с ним после того, как  началась  первая
тайна, но до того, как вся эта история вернулась к своей исходной  точке
и началась снова, уже в  иной  тональности.  А  кто  мог  бы  сказать  с
уверенностью, что  гибель  Альваро  напрямую  связана  с  существованием
таинственного шахматиста.
   Хулия сделала еще несколько шагов  и  остановилась,  ощущая  на  лице
влагу от окружавшего ее тумана. В общем-то,  быть  уверенной  она  могла
только в самой себе.  И  лишь  на  это  ей  и  придется  рассчитывать  в
дальнейшем. На это - и на пистолет, лежащий в сумочке.

***

   Она направилась в шахматный клуб. Вестибюль был полон опилок, зонтов,
пальто и плащей. Пахло сыростью, табачным дымом и еще чем-то особым, чем
всегда  пахнет  в  местах,  посещаемых  исключительно   мужчинами.   Она
поздоровалась с Сифуэнтесом,  директором  клуба,  так  и  кинувшимся  ей
навстречу,  и,  слыша,  как  утихает  шепот,  вызванный  ее  появлением,
принялась шарить взглядом по игровым столам, пока за  одним  из  них  не
обнаружила Муньоса. Он сидел, весь сосредоточившись  на  игре,  опираясь
локтем на ручку кресла и подперев ладонью подбородок,  неподвижный,  как
сфинкс. Его противник, молодой человек в толстых очках, нервно облизывал
губы, бросая беспокойные взгляды на Муньоса, точно опасаясь, что  тот  с
минуты на минуту разрушит сложную королевскую защиту, которую,  судя  по
его тревоге и измученному виду, ему стоило огромного труда выстроить.
   Муньос выглядел спокойным, отрешенным, как всегда, и его  неподвижные
глаза,  казалось,  не  столько  изучали  доску,  сколько   были   просто
устремлены на нее. Может быть, он  сейчас  грезил,  блуждая  мыслями  за
тысячу километров от разворачивающейся перед ним  игры  (Хулия  помнила,
как он рассказывал  об  этом),  пока  его  математический  мозг  плел  и
расплетал бесконечные  возможные  и  невозможные  комбинации.  Трое  или
четверо любопытных, стоя  вокруг  стола,  изучали  партию,  вероятно,  с
большим интересом, чем сами играющие, время от  времени  делая  негромко
замечания  относительно  целесообразности  того  или  иного   хода.   По
напряжению, царившему вокруг этого стола, было ясно, что от Муньоса ждут
какого-нибудь решительного хода, который  обернется  смертельным  ударом
для молодого  человека  в  очках.  И  становилось  понятно,  отчего  так
нервничает юноша, чьи глаза, увеличенные линзами, взирали на соперника с
таким выражением, с каким, наверное,  раб  на  арене  римского  цирка  в
ожидании  появления  свирепых  львов  безмолвно   молил   о   милосердии
облаченного в пурпур всемогущего императора.
   В этот момент Муньос поднял глаза и увидел Хулию. Несколько секунд он
пристально смотрел на нее, словно не узнавая, потом  медленно  пришел  в
себя - с некоторым удивлением, как человек, только что очнувшийся от сна
или возвратившийся после долгого путешествия.  Взгляд  его  ожил,  и  он
слегка кивнул девушке в знак приветствия. Затем он еще раз  взглянул  на
доску, как бы проверяя, все ли  фигуры  находятся  на  своих  местах,  и
решительно, без колебаний - не  второпях,  не  по  наитию  -  передвинул
пешку. Шепот разочарования поднялся вокруг стола, а  молодой  человек  в
очках  сначала  воззрился  на  него  с  удивлением,  как  осужденный,  в
последнюю  минуту  вдруг  получивший  помилование,  потом  расплылся   в
довольной улыбке.
   - После этого хода все сведется к ничьей, - заметил один из зрителей.
   Муньос, вставая из-за стола, пожал плечами.
   - Да, - ответил он, уже не глядя на доску. - Но при ходе слоном на d7
через пять ходов был бы мат.
   Он отошел от стола, направляясь к Хулии, а  за  его  спиной  любители
принялись анализировать ход, о котором он только что упомянул. Когда  он
приблизился, девушка едва заметно кивнула в сторону этой группы.
   - Они, наверное, всем сердцем ненавидят вас, - шепнула она. Шахматист
склонил голову набок, лицо его приобрело выражение, которое  можно  было
истолковать и как слабую улыбку, и как презрительную гримасу.
   - Думаю, да, - ответил он, снимая с вешалки свой плащ. -  Они  всегда
слетаются, как стервятники, в надежде увидеть, как кто-нибудь растерзает
меня в пух и прах.
   - Но вы ведь позволяете обыгрывать себя...  Для  них  это,  наверное,
унизительно.
   - Мне все равно. - В его тоне не прозвучало  ни  самоуверенности,  ни
гордости: только вполне объективное презрение. - Они ни за что на  свете
не пропустят ни одной моей партии.
   Дойдя до музея Прадо, окутанного серым туманом, девушка замедлила шаг
и начала рассказывать о  своем  разговоре  с  Бельмонте.  Муньос  слушал
молча, он не произнес ни  слова  даже  тогда,  когда  Хулия  поведала  о
шахматных наклонностях племянницы дона Мануэля. Казалось,  шахматист  не
замечал сырости. Он шел неторопливо, внимательно прислушиваясь к  словам
собеседницы; плащ его был  не  застегнут,  узел  галстука,  как  обычно,
спущен, голова склонена к плечу, а глаза устремлены на  носки  давненько
не чищенных ботинок.
   - Как-то раз вы меня спросили, есть  ли  на  свете  женщины,  которые
играют в шахматы... - заговорил он наконец. - И  я  ответил,  что,  хотя
шахматы - мужская игра, некоторые женщины играют в них довольно неплохо.
Но они являются исключением.
   - Исключением, подтверждающим правило, я полагаю.
   Муньос наморщил лоб.
   - Вы не правы, если так  полагаете.  Исключение  не  подтверждает,  а
делает недействительным или разрушает любое правило...  Поэтому  следует
быть весьма осторожным с индукциями. Я говорю, что обычно женщины  плохо
играют в шахматы, а не что все женщины играют плохо. Понимаете?
   - Понимаю.
   - Это не опровергает тот факт, что на практике  достижения  женщин  в
шахматах не слишком высоки... Вот пример, чтобы вам  стало  понятнее:  в
Советском Союзе, где шахматы являются чуть  ли  не  национальной  игрой,
только одна женщина, Вера  Менчик  , достигла гроссмейстерского уровня.
   - Почему же так?
   - Может быть, шахматы требуют чересчур большого равнодушия к внешнему
миру. - Он приостановился и взглянул на Хулию. - Что собой  представляет
эта Лола Бельмонте?
   Девушка ненадолго задумалась, прежде чем ответить:
   - Не знаю, что и сказать. Несимпатичная. Пожалуй, любит  подавлять  и
господствовать... Агрессивная. Жаль, что ее не  было  дома  в  тот  раз,
когда вы ходили туда вместе со мной.
   Они стояли у какого-то фонтана, в центре которого, венчая собой чашу,
возвышалась статуя, смутно видневшаяся в туманной  мгле.  Казалось,  она
угрожающе нависает над их головами. Муньос провел рукой по волосам,  ото
лба к затылку, посмотрел на мокрую ладонь и вытер ее о плащ.
   - Агрессивность, внутренняя или внешняя, - сказал  он,  -  характерна
для многих игроков. - Он коротко улыбнулся, не уточняя, включает или нет
он себя в эту категорию. -  А  шахматист  обычно  отождествляет  себя  с
человеком, в чем-то ущемленным, притесняемым... Нападение  на  короля  -
предмет главных стремлений в шахматной игре,  -  то  есть  покушение  на
власть, является чем-то вроде освобождения от этого состояния. И с  этой
точки зрения шахматы действительно могут интересовать  женщину...  -  По
губам Муньоса снова скользнула беглая улыбка. - Во  время  игры  оттуда,
где ты находишься, люди кажутся очень маленькими.
   - Вы обнаружили что-то в этом роде в ходах нашего противника?
   - На этот вопрос трудно ответить. Мне нужно иметь больше  информации.
Больше ходов. Например, женщины обычно любят играть слонами... - По мере
того  как  Муньос  углублялся  в  подробности,  его  лицо   все   больше
оживлялось. - Не знаю почему, но  характер  этих  фигур,  которые  могут
ходить на любое поле по диагоналям,  наиболее  женский  из  всех.  -  Он
взмахнул рукой, как будто сам не слишком-то верил собственным  словам  и
решил стереть их прямо в воздухе. -  Но  до  настоящего  момента  черные
слоны не играли важной роли в нашей партии... Как видите,  у  нас  много
красивых теорий, от которых нет  никакого  толку.  Наша  проблема  точно
такая же, как те, что возникают на доске: мы можем только  формулировать
гипотезы, делать предположения, но не прикасаясь к фигурам.
   - Значит, у вас есть какая-то гипотеза?.. Иногда  начинает  казаться,
что вы уже пришли к определенным выводам, но не хотите  сообщать  о  них
нам.
   Муньос склонил голову набок, как делал всякий раз,  когда  перед  ним
возникал трудный вопрос.
   - Это довольно сложно, - ответил он после короткого  колебания.  -  У
меня в голове вертится пара идей, но проблема моя заключается в  том,  о
чем я только что говорил вам... В шахматах нельзя доказать ничего,  пока
не сделан ход, а когда он сделан, исправить его невозможно.
   Они  снова  неторопливо  зашагали  мимо  каменных  скамеек  и   живых
изгородей, контуры которых, размытые туманом, терялись  из  виду  уже  в
нескольких шагах. Хулия тихо вздохнула.
   - Скажи кто-нибудь,  что  мне  предстоит  идти  по  следу  возможного
убийцы, да еще на шахматной доске, я решила бы, что этот человек сошел с
ума. Бесповоротно.
   - Я уже однажды  говорил  вам,  что  между  шахматами  и  полицейским
расследованием есть много общего. - Муньос снова протянул  руку  вперед,
как будто собираясь  сделать  ход  невидимой  фигурой.  -  Ведь  еще  до
дедуктивного метода Конан Дойля был метод Дюпена, героя По.
   - Вы имеет в виду Эдгара Аллана По?.. Только не говорите мне, что  он
тоже играл в шахматы.
   - Он очень увлекался ими. Самым знаменитым эпизодом его  биографии  в
шахматном плане было изучение автомата, известного под названием  "Игрок
из Мелцела", который почти никогда не проигрывал... По посвятил ему один
из своих трудов, вышедший где-то в тридцатых годах прошлого века.  Чтобы
разгадать его тайну, он разработал восемнадцать аналитических подходов и
в результате пришел к выводу, что внутри автомата  должен  быть  спрятан
человек.
   - Так вы занимаетесь тем же самым? Ищете спрятанного человека?
   - Я пытаюсь, но это не гарантирует успеха. Я ведь не Эдгар По.
   - Надеюсь, что вам удастся. Судя по тому, что вы мне рассказываете...
Вы - моя единственная надежда.
   Муньос передернул плечами и помедлил с ответом.
   - Я не  хочу,  чтобы  вы  слишком  обольщались,  -  сказал  он  через
несколько шагов. - Когда я начинал играть в шахматы, случались  моменты,
когда я был уверен, что не проиграю ни одной партии... Тогда, пребывая в
состоянии  полной  эйфории,  я  оказывался  побежденным,   и   поражение
заставляло меня спуститься с небес на землю. -  Он  сощурил  глаза,  как
будто всматриваясь в кого-то, скрытого туманом. - Дело в том, что всегда
найдется  игрок  сильнее  тебя.  Поэтому  для  здоровья  весьма  полезно
пребывать в неизвестности.
   - А мне эта неизвестность кажется ужасной.
   - У вас есть на это причины. Какой  бы  ожесточенной  ни  была  игра,
любой шахматист всегда знает, что крови в этой  битве  не  прольется.  В
конце концов, думает он в утешение себе, это всего  лишь  игра...  Но  в
вашем случае все обстоит иначе.
   - А вы?.. Как вы думаете, ему известно, какую роль  играете  во  всем
этом вы?
   Муньос опять сделал уклонч