,
истерическим смехом, после чего повесила трубку.
   На улице было сыро, холодно и туманно. Вздрагивая в своем  полушубке,
Хулия подбежала к краю тротуара и остановила такси. Огни ночного  города
скользили  по  ее  лицу,  на  мгновение   ослепляя;   таксист   оказался
разговорчивым, и Хулия рассеянно кивала в ответ на его болтовню,  совсем
к ней не прислушиваясь. Потом она откинула голову на  спинку  сиденья  и
закрыла глаза. Перед  тем  как  выйти  из  дому,  она  включила  систему
охранной сигнализации, заперла  на  два  оборота  решетку  перед  дверью
квартиры, а в подъезде не смогла удержаться от беглого взгляда на  щиток
домофона, боясь обнаружить там новую карточку. Но в этот вечер  посланий
не было. Невидимый игрок еще обдумывал следующий ход.
   В "Стефенсе" было многолюдно.  Первым,  кого  увидела  Хулия,  войдя,
оказался Сесар, сидевший на одном из диванов в компании Серхио. Антиквар
говорил что-то на ухо юноше, а тот кивал  в  ответ,  встряхивая  забавно
растрепавшейся светлой шевелюрой. Сесар сидел, закинув ногу на ногу,  на
колене покоилась рука с дымящейся сигаретой, а другой рукой  он,  видимо
подчеркивая свои слова, делал изящные жесты в воздухе в непосредственной
близости от руки своего юного протеже, хотя и  не  касался  ее.  Заметив
Хулию, он тут же поднялся и пошел ей навстречу. Казалось, он  нимало  не
удивился, увидев ее здесь в столь поздний час, без макияжа, в джинсах  и
полушубке, более подходящем для вылазок на природу.
   - Она там, - сообщил он, махнув рукой  в  глубь  зала.  -  На  задних
диванах.  -  Его  вовсе  не  беспокоило,  а,  скорее,  слегка  забавляло
состояние Менчу.
   - Она много выпила?
   - О, она тянула вино, как греческая губка. И боюсь, что, кроме  того,
усиленно заправлялась своим  белым  порошком...  Слишком  уж  часто  она
посещала  дамский  туалет,  чтобы  отправлять  там  только  естественные
потребности. - Он взглянул на тлеющий кончик  своей  сигареты  и  ехидно
усмехнулся.  -  Недавно  она  тут  устроила  скандал:  влепила  пощечину
Монтегрифо прямо посреди бара... Представляешь, дорогая? Это было  нечто
поистине... - он посмаковал слово, прежде  чем  произнести  его  то  ном
ценителя и знатока, - восхитительное.
   - А Монтегрифо?
   Улыбка антиквара превратилась в жестокую усмешку.
   -  Он  был  великолепен,  дорогая.   Почти   божествен.   Он   вышел,
преисполненный достоинства, будто палку проглотил. Ну, ты знаешь, как он
это умеет. А под руку вел весьма привлекательную блондинку - может быть,
немного вульгарную, но очень мило одетую. Она, бедняга, просто пылала  и
задыхалась, да и было от чего. - Он усмехнулся с тонким  злорадством.  -
Должен сказать, принцесса, что этот ваш аукционист умеет владеть  собой.
Снес пощечину глазом не моргнув - в самом прямом смысле, как супермены в
фильмах. Интересный тип...  Должен  признать,  что  он  был  на  высоте.
Произвел на меня впечатление.
   - А где Макс?
   - Здесь я его не видел, о чем весьма сожалею. -  На  губах  антиквара
опять заиграла  злорадная  улыбка.  -  Вот  это  было  бы  по-настоящему
забавно. Просто венец всему.
   Оставив Сесара, Хулия направилась в глубь зала. На ходу здороваясь со
знакомыми,  она  оглядывалась  по  сторонам,  пока  не  увидела   Менчу,
полулежавшую на одном из диванов в полном одиночестве, с мутным  взором,
слишком высоко задравшейся короткой юбкой и спущенной петлей  на  чулке.
Выглядела она на добрый десяток лет старше обычного.
   - Менчу!
   Она взглянула на  Хулию,  не  узнавая,  бормоча  что-то  несвязное  и
бессмысленно улыбаясь. Потом помотала  головой  туда-сюда  и  засмеялась
коротким пьяным смехом.
   - Ты  пропустила  такое  зрелище,  -  с  трудом  выговорила  она,  не
переставая смеяться. - Представляешь, этот козел стоит посреди  бара,  а
половина морды у него багровая, как помидор...  -  Она  сделала  попытку
сесть попрямее и начала тереть покрасневший нос, не замечая любопытных и
возмущенных взглядов, которые  бросали  на  нее  сидящие  за  ближайшими
столиками. - Надутый кретин.
   Хулия чувствовала, что все присутствующие  в  зале  смотрят  на  них,
слышала шепоток комментариев. Сама того не желая, она покраснела.
   - Ты в состоянии выйти отсюда?
   - Думаю, да... Но погоди, дай я тебе расскажу...
   - Потом расскажешь. А сейчас пошли.
   Менчу с трудом поднялась  на  ноги,  неуклюже  оправила  юбку.  Хулия
накинула ей на плечи пальто и помогла относительно достойно добраться до
двери. Сесар, так и не садившийся после разговора с Хулией,  приблизился
к ним.
   - Все в порядке?
   - Да. Думаю, я одна справлюсь.
   - Точно?
   - Точно. Завтра увидимся.
   Менчу, пьяно покачиваясь, стояла на тротуаре, пытаясь поймать  такси.
Кто-то из окошка проезжавшей машины крикнул ей какую-то гадость.
   - Отвези меня домой, Хулия... Пожалуйста.
   - К тебе или ко мне?
   Менчу посмотрела на нее так, будто с трудом узнавала. Она  двигалась,
как лунатик.
   - К тебе.
   - А Макс?
   - Кончился Макс... Мы поцапались... Все кончилось.
   Юна остановила такси, и Менчу свернулась в комочек на заднем сиденье.
Потом начала плакать. Хулия обняла ее за плечи,  чувствуя,  как  та  вся
содрогается от рыданий. Такси затормозило у светофора, и пятно света  из
какой-то витрины легло на  искаженное,  с  размазанной  косметикой  лицо
владелицы галереи Роч.
   - Прости меня... Я просто...
   Хулии было  стыдно,  неловко.  Все  это  выглядело  жалко  и  смешно.
Проклятый Макс, выругалась она про себя. Будь прокляты все они.
   - Не говори глупостей, - раздраженно остановила она подругу.
   Она взглянула на спину таксиста, с любопытством наблюдавшего за  ними
в зеркальце,  и,  повернувшись  к  Менчу,  вдруг  уловила  в  ее  глазах
необычное выражение: на краткий миг они  показались  ей  вполне  ясными,
осмысленными. Как будто в мозгу Менчу оставался какой-то уголок, куда не
сумели  проникнуть  пары  наркотика  и  алкоголя.  Хулия  с   удивлением
перехватила ее взгляд - темный, глубокий, исполненный  некоего  скрытого
значения, до такой степени не соответствующий ее  состоянию,  что  Хулия
даже растерялась. А Менчу снова заговорила, и слова ее  были  еще  более
невнятны.
   - Ты ничего не понимаешь...  -  бормотала  она,  мотая  головой,  как
раненое и страдающее животное. - Но будь что будет... Я хочу,  чтобы  ты
знала...
   Она  вдруг  замолчала,  будто  прикусила  себе  язык,  и  взгляд   ее
растворился в тенях, когда такси тронулось. А Хулия сидела задумчивая  и
недоумевающая. Слишком уж много  всего  для  одного  вечера.  Только  не
хватает,  подумала   она   с   глубоким   вздохом,   испытывая   смутное
предчувствие, не предвещавшее ничего хорошего, найти еще одну карточку в
решетке домофона.

***

   Но в этот вечер новых  карточек  она  не  получила,  так  что  смогла
спокойно заняться Менчу, у которой, похоже, в голове был  полный  туман.
Она приготовила ей две  чашки  крепкого  кофе,  заставила  выпить  их  и
уложила подругу на диван. Сама села рядом с ней и, мало-помалу, проявляя
максимум терпения и  временами  чувствуя  себя  психоаналитиком,  сумела
вычленить из бессвязного бормотания и долгих пауз информацию о том,  что
произошло. Максу, неблагодарному  Максу  взбрело  в  голову  отправиться
путешествовать  в  самый  неподходящей   момент:   собрался   лететь   в
Португалию, якобы в связи с какой-то работой. Менчу пребывала  в  плохом
настроении, когда он заговорил  об  этом,  и  обозвала  его  эгоистом  и
дезертиром. Они крупно повздорили, но, вместо того  чтобы,  как  обычно,
искать примирения с ней в постели, он хлопнул дверью.  Менчу  не  знала,
собирается он возвращаться или нет, но в  тот  момент  ей  было  на  это
глубоко наплевать. Не желая оставаться в одиночестве, она отправилась  в
"Стефенс". Несколько порций кокаина помогли ей развеяться  и  привели  в
состояние агрессивной эйфории... Она сидела в уголке бара, попивая очень
сухое мартини и забыв о Максе, и строила  глазки  одному  красавчику.  И
вот, когда тот уже начал кое-что соображать, знак этого вечера  внезапно
переменился: в баре появился Пако Монтегрифо в компании  одной  из  этих
увешанных драгоценностями  фифочек,  с  которыми  его  видели  время  от
времени... Память о стычке с ним была еще слишком свежа, а ирония, какую
она уловила в учтивом поклоне аукциониста,  как  пишут  в  романах,  еще
больше разбередила рану. Вот она и вмазала  ему  -  от  души,  со  всего
размаху. Он, бедняга, остолбенел...
   Потом был большой скандал. Тем все и кончилось. Занавес.
   Менчу уснула часа  в  два  ночи.  Хулия  накрыла  подругу  одеялом  и
некоторое время сидела рядом,  охраняя  ее  беспокойный  сон.  Время  от
времени Менчу начинала метаться и, не  разжимая  губ,  бормотать  что-то
неразборчивое; растрепавшиеся волосы прилипали к ее лбу, к щекам.  Хулия
смотрела на морщины вокруг ее  рта,  на  глаза,  под  которыми  размытая
слезами и потом тушь  растеклась  черными  кругами.  Сейчас  Менчу  была
похожа на немолодую куртизанку  после  бурно  проведенной  ночи.  Сесар,
глядя на нее, наверняка отпустил бы что-нибудь язвительное, однако Хулии
в этот момент не хотелось даже мысленно слышать его высказываний. И  она
взмолилась про  себя:  пусть,  когда  наступит  мой  черед,  мне  хватит
смирения, чтобы  состариться  достойно...  Она  вздохнула  сквозь  зубы,
сжимавшие незажженную сигарету. Наверное, это ужасно: когда  грянет  час
кораблекрушения, не иметь под рукой надежной лодки,  чтобы  спасти  свою
шкуру. Точнее, кожу... Только сейчас  она  отчетливо  осознала,  что  по
возрасту Менчу вполне годится ей в матери. И  от  этой  мысли  ей  вдруг
стало стыдно, как будто она воспользовалась сном подруги, чтобы каким-то
неясным самой себе образом предать ее.
   Она выпила остатки остывшего кофе и закурила. Дождь опять  стучал  по
стеклам  потолочного  окна,  это  звук  одиночества,  грустно   подумала
девушка. Шум дождя напомнил ей о другом дожде, шедшем год  назад,  когда
закончились ее отношения с Альваро и она поняла, что внутри у нее что-то
сломалось навсегда, как механизм, который уже невозможно починить. И еще
она  поняла,  что  с  того  момента  ощущение  одиночества,  горькое   и
одновременно  сладкое,  поселившееся  в  сердце,  будет  ее  неразлучным
спутником на всех дорогах, которые ей еще предстоит  пройти,  и  во  все
дни, что ей еще остается прожить на этом свете, под небом, где,  хохоча,
умирают боги. В ту ночь она тоже, съежившись, долго сидела  под  дождем:
под дождем душа, окутанная горячим облаком пара, и ее слезы мешались  со
струями воды, потоком лившейся на мокрые волосы,  закрывавшие  лицо,  на
голое тело. Эти струи, теплые, чистые, под которыми она просидела  почти
час, унесли с собой Альваро - за год до его физической смерти,  реальной
и окончательной. И по какой-то странной иронии, к  которой  так  склонна
судьба, сам Альваро окончил свое существование вот так же - в  ванне,  с
открытыми глазами и разможженным затылком, под душем. Под дождем.
   Она прогнала  от  себя  это  воспоминание.  Хулия  увидела,  как  оно
рассеивается среди теней студии вместе с выдохнутой струей  дыма.  Потом
она подумала о Сесаре и медленно покачала головой  в  такт  воображаемой
меланхолической музыке. В этот момент она  испытывала  желание  положить
голову ему на плечо, закрыть глаза, вдохнуть слабый,  такой  знакомый  с
самого детства запах табака и мирры... Сесар. И пережить вместе с ним те
истории, в которых всегда знаешь заранее, что конец будет хорошим.
   Она снова затянулась сигаретным дымом и долго  не  выдыхала  его:  ей
хотелось затуманить себе голову, чтобы мысли улетели далеко-далеко. Куда
ушли времена сказок со счастливым концом, такие несовместимые с  трезвым
взглядом на мир?.. Иногда бывало очень тяжело видеть  свое  отражение  в
зеркале, чувствуя себя навеки изгнанной из Страны Никогда.
   Она погасила свет и, продолжая курить,  уселась  на  ковре,  напротив
фламандской доски, очертания и краски которой угадывала в темноте. Долго
сидела она так (сигарета уже  давно  успела  потухнуть),  видя  в  своем
воображении персонажей картины, прислушиваясь  к  отдаленным  звукам  их
жизни, кипевшей вокруг этой шахматной партии, продолжающейся до сих  пор
во времени и в пространстве, как медленный  беспощадный  стук  старинных
часов, созданных столетия назад. И никому не дано предвидеть тот день  и
час, когда они остановятся. И Хулия забыла обо всем - о Менчу,  о  тоске
по ушедшему - и ощутила уже знакомую дрожь: от страха и одновременно  от
какого-то извращенного предвкушения дальнейшего. Как  в  детстве,  когда
она  сворачивалась  клубочком  на  коленях  у  Сесара,  чтобы  послушать
очередную историю.  В  конце  концов,  может  быть,  Джеймс  Крюк  и  не
затерялся навсегда в тумане прошлого. Может быть, теперь он просто играл
в шахматы.

***

   Когда Хулия проснулась, Менчу еще спала.  Она  оделась,  стараясь  не
шуметь, положила на стол ключи от квартиры и вышла, осторожно закрыв  за
собой дверь. Время уже близилось к десяти, но  вчерашний  дождь  оставил
после себя в воздухе какую-то грязную муть - смесь  тумана  и  городских
испарений, которая размывала серые контуры зданий и придавала движущимся
с  зажженными  фарами  машинам  призрачный  вид.  Отражения   их   огней
бесконечно дробились на сыром асфальте на  множество  светлых  точек,  и
Хулия, шагавшая, глубоко засунув руки в карманы  плаща,  ощущала  вокруг
себя некий сказочный, сияющий ореол.
   Бельмонте принял ее, сидя в своем кресле на колесиках, в той же самой
гостиной, где на стене еще сохранялся след от висевшей на  ней  когда-то
фламандской доски. Как всегда, из проигрывателя лилась  музыка  Баха,  и
Хулия, доставая из сумки свои бумаги,  подумала:  не  иначе  как  старик
ставит эту пластинку всякий раз, когда готовится к ее визиту.  Бельмонте
посетовал на отсутствие Муньоса - шахматиста-математика,  как  выразился
он с иронией,  не  ускользнувшей  от  внимания  девушки,  -  после  чего
внимательно просмотрел подготовленную Хулией сопроводительную записку  к
картине:  все  исторические  данные,  заключительные  выводы  Муньоса  о
загадке Роже Аррасского,  фотоснимки  различных  стадий  реставрации,  а
также только что изданную фирмой "Клэймор" цветную брошюру,  посвященную
картине и предстоящему аукциону. Он читал молча,  удовлетворенно  кивая.
Временами он поднимал голову, чтобы бросить на Хулию восхищенный взгляд,
затем снова погружался в чтение.
   - Великолепно, - произнес он наконец, закрывая  папку.  -  Вы  просто
необыкновенная девушка.
   - Но ведь тут работала не только  я.  Вы  же  знаете,  сколько  людей
участвовали в этом: Пако Монтегрифо, Менчу Роч,  Муньос...  -  Она  чуть
замялась. - Мы обращались и к искусствоведам.
   - Вы имеете в виду покойного профессора Ортегу?
   Хулия взглянула на него с удивлением.
   - Я не знала, что вам об этом известно. Старик мрачно усмехнулся.
   - Да вот известно. Когда его нашли мертвым, полиция связалась со мной
и моими племянниками... К нам приходил инспектор, не помню его  имени...
Такой толстый, с длинными усами.
   - Это Фейхоо. Главный инспектор Фейхоо. - Она неловко отвела  взгляд.
Черт бы его побрал вместе с усами. Проклятый недотепа. - ...Но вы ничего
не говорили мне об этом, когда я приходила в прошлый раз.
   - Я ждал, что вы сами мне обо всем  расскажете.  И  подумал:  раз  не
говорит, значит, у нее есть на то свои причины.
   Старик произнес это с чуть заметным холодком,  и  Хулия  поняла,  что
вот-вот лишится союзника.
   - Я думала... Теперь я  жалею,  что  не  рассказала.  Честное  слово,
жалею. Просто не хотелось волновать вас этими историями. Все-таки вы...
   - Вы имеете в виду мой возраст и мое здоровье? - Бельмонте сложил  на
животе костлявые, в темных пятнышках руки. - Или вы опасались,  что  это
повлияет на дальнейшую судьбу картины?
   Девушка покачала головой, не зная, что ответить. Потом пожала плечами
и улыбнулась - смущенно и как можно более искренне, отлично понимая, что
только такой ответ удовлетворит старика.
   - Что я могу сказать вам? - пробормотала она, убедившись, что  попала
в  цель,  когда  Бельмонте,  в  свою  очередь,  улыбнулся  ей,  принимая
приглашение к сообщничеству.
   - Не переживайте. Жизнь - штука сложная, а человеческие отношения еще
сложнее.
   - Уверяю вас, что...
   - Не уверяйте, не надо. Мы говорили о профессоре  Ортеге...  Это  был
несчастный случай?
   - Думаю, да, - солгала Хулия. - По крайней мере, так я поняла.
   Старик устремил взгляд на свои руки. Невозможно было понять, верит он
ей или нет.
   - Все равно это ужасно... Правда? - Он посмотрел на Хулию серьезно  и
печально, а в глубине его глаз она прочла смутную тревогу. - Эти вещи  -
я имею в виду смерть - всегда производят на меня впечатление. А  в  моем
возрасте, казалось бы, должно быть наоборот... Любопытно,  что,  вопреки
всякой логике,  человек  цепляется  за  свое  земное  существование  тем
упорнее, чем меньше ему осталось жить.
   На какое-то мгновение Хулии захотелось рассказать ему все то,  о  чем
он еще не знал: о существовании таинственного шахматиста, об угрозах,  о
страхе, темной лапой сжимающем  ей  сердце.  Со  стены,  как  проклятие,
неотрывно смотрел на нее  прямоугольный  след  от  картины  старого  ван
Гюйса,  с  ржавым  гвоздем  посередине,  и  этот  пустой  взгляд  словно
предсказывал беду. Но она почувствовала, что у  нее  нет  сил  пускаться
сейчас в объяснения. А кроме того,  она  боялась,  что  ее  рассказ  еще
больше - и понапрасну - встревожит старика.
   - Вам не о чем беспокоиться, - снова,  стараясь  говорить  как  можно
увереннее, солгала она. - Все под контролем. И картина тоже.
   Они обменялись еще  одной  улыбкой,  правда,  на  сей  раз  несколько
принужденной. Хулия по-прежнему не знала, верит ей  Бельмонте  или  нет.
После секундного молчания инвалид откинулся на спинку  своего  кресла  и
нахмурился.
   - Что касается картины, то  я  хотел  сказать  вам  кое-что...  -  Он
остановился и чуть задумался, прежде чем продолжать. - На следующий день
после того, как вы приходили сюда с вашим  другом-шахматистом,  я  много
думал  относительно  содержания  картины...  Помните,  мы  с   ним   еще
поспорили? Насчет того, что понять какую-либо систему возможно только  с
помощью другой.  Чтобы  понять  эту  другую,  необходима  третья,  более
сложная, и так до бесконечности... Я тогда  цитировал  стихи  Борхеса  о
шахматах:  "Всевышний  направляет  руку  игрока.  Но  кем   же   движима
Всевышнего рука?.." Так вот, представьте себе, я пришел к выводу, что  в
этой картине есть что-то вроде этого. Нечто, содержащее  себя  самое  и,
кроме того,  повторяющее  себя  самое,  заставляющее  зрителя  постоянно
возвращаться к исходной точке... По-моему, настоящий  ключ  к  пониманию
"Игры в шахматы" дает не линейный подход, не движение вперед, все дальше
и дальше от начала, а... не знаю, как поточнее выразить...  эта  картина
словно  бы  раз  за  разом  возвращается  к  одному  и  тому  же,   ведя
созерцающего ее внутрь самой себя... Вы меня понимаете?
   Хулия кивнула, жадно  внимая  словам  старика.  То,  что  она  сейчас
услышала, было подтверждением - только  сформулированным  и  высказанным
вслух - того, что  она  чувствовала  интуитивно.  Она  вспомнила  схему,
которую сама начертила:  шесть  уровней,  содержащихся  один  в  другом,
вечное возвращение к исходной точке, картины внутри картины.
   - Я понимаю вас лучше, чем вы думаете, - сказала она. -  Эта  картина
как будто подтверждает самое себя.
   Бельмонте неуверенно покачал головой.
   - Подтверждает? Это не совсем то, что я имел в виду. -  Он  с  минуту
размышлял,  потом  сделал  бровями  движение,  наверное   долженствующее
означать, что он не желает иметь дело с непонятными ему вещами. - Я имел
в  виду  другое...  -  Он  кивнул  в  сторону  проигрывателя:   -   Вот,
послушайте-ка Баха.
   - Да, у вас