рышка. Белый
ярлычок с надписью вручную "Шампунь" был налеплен поверх первоначальной ко-
ричневой с белым этикетки, часть которой виднелась еще по краям.
      "Инструкция", -- гласила эта часть. "Хорошо  встряхните. Будьте осто-
рожны, следите, чтобы шампунь не попал в глаза собаки. Тщательно  вотрите в
шерсть и оставьте на десятьпятнадцать минут, потом смойте".
      Внизу, под налепленным ярлычком, были еще слова, напечатанные шрифтом
помельче: "Изготовлено в Игл Инк., Мичиган, США, а/я. 29931".
      Закончив  бриться,  я отвернул крышечку и осторожно наклонил  бутылку
над тазиком.
      Потекла густая  зеленоватая жидкость, сильно отдающая мылом. Шампунь,
что же еще.
      Флакончик был полон  до  краев. Я завернул крышку  и  поставил его на
полку и, уже лежа в постели, подложив руки под затылок,  задумался. Шампунь
для собак.
      Чуть погодя  я встал, спустился в кухню и  в высоком буфете обнаружил
небольшую коллекцию  пустых,  отмытых,  завинчивающихся стеклянных баночек,
типа тех,  которые моя мать всегда приберегает для  пряностей и пикников. Я
взял одну,  в которой поместилось бы примерно с  чашку жидкости, и вернулся
наверх; хорошенько встряхнул бутылку  над  тазиком, отвернул крышку и осто-
рожно вылил больше половины шампуня в банку.
      Тщательно закрутив  обе крышки, я  списал то, что виднелось на ориги-
нальной этикетке, в маленькую записную  книжечку,  которую  всегда таскал с
собой, и запихнул наполовину заполненную  стеклянную  баночку  в свою сумку
для умывальных принадлежностей. Когда я вновь спустился вниз, у меня в руке
был пластмассовый флакон.
      -- Джинни это  носила? -- тупо  сказал Оливер, оглядев  бутылочку  со
всех сторон. -- Для чего?
      -- Сестра в больнице сказала, что это было заткнуто у нее за пояс юб-
ки.
      Он слабо улыбнулся.
      -- Она так всегда делала, когда была маленькой.  Тапочки, книжки, об-
рывки ленточек, что угодно. Чтобы руки оставались свободными,  так она объ-
ясняла. И все это выскальзывало ей в штанишки, и там скапливалась целая ку-
ча всего, когда мы ее раздевали.  -- Он потемнел лицом при воспоминании. --
Нет, не  могу поверить. Мне  все время  кажется, что она  вот-вот войдет  в
дверь. -- Он  остановился.  -- Моя жена вылетела  сюда.  Сказала, что будет
завтра утром. -- По его голосу  нельзя было понять, хорошая это новость или
дурная. -- Останетесь на ночь?
      -- Если хотите.
      -- Да.
      Тут опять вернулся старший инспектор Вайфолд, и мы отдали ему бутылку
с шампунем, и Оливер объяснил насчет привычки Джинни прятать вещи в одежде.
      -- Почему вы мне раньше ее не отдали? -- спросил меня инспектор.
      -- Забыл про нее. Такая ерунда по сравнению со смертью Джинни.
      Старший инспектор Вайфолд вперил козырек кепки в бутылочку, прочитал,
что виднелось на этикетке, и обратился к Оливеру:
      -- У вас есть собака?
      -- Да.
      -- Это то, чем вы обычно пользуетесь, когда ее купаете?
      -- Не знаю, правда. Я сам его не купаю. Кто-нибудь из парней этим за-
нимается.
      -- Парни -- это что, конюхи?
      -- Вот именно.
      -- Кто из парней купает вашего пса?
      -- Ну... любой, кого я попрошу.
      Старший инспектор сунул руку в один из своих  карманов, извлек оттуда
сложенный бумажный пакетик и поместил в него бутылочку.
      -- Кто, насколько  вам  известно, мог браться за  нее,  кроме вас? --
спросил он. -- Ну, медсестра в больнице... и Джинни.
      --  И  эта  штука пробыла с прошлой ночи в вашем кармане? -- Он пожал
плечами. -- Вряд ли остались отпечатки, но мы попробуем. -- Он быстро свер-
нул пакетик и шариковой ручкой надписал  что-то на уголке. И, почти не обо-
рачиваясь к Оливеру, сказал ему:
      -- Мне придется попросить вас рассказать об отношениях вашей дочери с
мужчинами.
      Оливер устало проговорил:
      -- Никаких отношений. Она только что окончила школу.
      По легким  движениям головы и рук Вайфолда можно  было понять, что он
поражается наивности родителей.
      -- Насколько вам известно, у нее не было сексуальных отношений?
      Оливер был слишком измучен, чтобы злиться.
      -- Не было.
      -- А вы, сэр? -- Инспектор повернулся ко мне. -- Каковы были ваши от-
ношения с Вирджинией Но-лес?
      -- Дружеские.
      -- Включая сексуальную связь?
      -- Нет.
      Вайфолд взглянул на Оливера, который утомленно сказал:
      -- Тим -- мой деловой  партнер.  Финансовый  советник, проводит здесь
уик-энд, вот и все.
      Полицейский разочарованно насупился, не  веря  ни единому слову. Я не
стал объясняться с ним подробней, меня  сейчас трудно было задеть, да и что
я мог сказать? Что я с  дружеской привязанностью наблюдал за тем, как ребе-
нок превращается в привлекательную молодую женщину, и вовсе не хотел  с ней
спать? Его мысли вращались в плотском кругу, все иное не принималось в рас-
чет.
      Наконец он  ушел и  унес с собой шампунь, и  Оливер с безмерной силой
духа собрался выйти, захватить конец вечернего обхода.
      -- Эти  кобылы... -- сказал он. --  Эти жеребята...  о них все  равно
нужно заботиться.
      -- Я хотел бы помочь. -- Я чувствовал свою бесполезность.
      -- Помогите.
      Я прошел с ним по всем кругам, и когда мы добрались до двора жеребят,
воскресший Найджел был уже там.
      Его коренастая фигура опиралась о  дверной  косяк  открытого  стойла,
точно без  поддержки он мог рухнуть, и лицо  его, которое медленно поверну-
лось к нам,  казалось постаревшим лет  на десять. Кустистые  брови  торчком
торчали над заплывшими глазами, обведенными угольной тенью, веки одутловато
вспухли, и  под глазами  свисали мешки. Он был небрит,  нечесан и имел явно
больной вид.
      -- Простите,  --  сказал он. -- Я знаю про Джинни. Мне так жаль. -- Я
не понял, было ли  это сочувствием Оливеру или он просил прощения  за пьян-
ство. -- Эта полицейская шишка приставала ко мне, не я ли ее убил. Как буд-
то я  мог.  -- Он подпер голову дрожащей рукой, точно она падала с плеч. --
Хреново мне. Сам виноват. Заслужил. Эта кобыла ночью  разродится. Это поли-
цейское дерьмо желало знать, не спал ли я с Джинни. Я же говорю вам... я не
мог.
      Вайфолд, отметил я, задавал каждому из  работников индивидуально один
и тот же вопрос. Недалек тот  час, когда он задаст его самому Оливеру; хотя
он, должно быть, допускал, что мы с Оливером обеспечим друг  другу железное
алиби. Мы  прошли дальше,  во двор жеребцов, и я  спросил Оливера, часто ли
пьет Найджел; Оливер, похоже, не выказал особого удивления.
      -- Очень  редко.  Раз или два он впадал в запой, но мы из-за этого не
потеряли ни единого жеребенка. Мне это не по душе, но он умеет обращаться с
кобылами. -- Он пожал плечами. -- Я смотрю сквозь пальцы..
      Он  дал по  моркови  каждому из четырех  жеребцов,  но отвернулся  от
Сэнд-Кастла, точно видеть его больше не мог.
      -- Завтра  потереблю ребят из Центра, -- вздохнул  он. -- Сегодня за-
был.
      От жеребцов он, вопреки обыкновению, пошел  к  нижним  воротам,  мимо
коттеджа Найджела,  мимо общежития и  остановился на том месте, где прошлой
ночью лежала во тьме Джинни. На асфальтовой подъездной дорожке не  было ни-
каких следов. Оливер посмотрел на закрытые ворота в шести футах отсюда, ве-
дущие к дороге, и глухо спросил:
      -- Вы думаете, она могаа с кем-нибудь разговаривать, стоя здесь?
      -- Все может быть.
      -- Да. -- Он повернулся и пошел прочь. -- Все так бессмысленно. Нере-
ально. Ничего не чувствую.
      Истощение духа и тела наконец взяло над ним верх, и после еды он, со-
вершенно серый, отправился спать, а я в первую за долгий день минуту тишины
вышел на улицу восстановить силы, полюбоваться на звезды, как сказала тогда
Джинни.
      Думая только о ней,  я медленно брел по дорожкам меж загонов,  и серп
луны, по которому проплывали легкие облака, освещал мне путь. Наконец я ос-
тановился там,  где накануне утром утешал ее в  ее мучительном горе, крепко
сжимая в объятиях. Уродливый  жеребенок,  казалось, родился так давно, хотя
это было лишь вчера: утром последнего дня жизни Джинни.
      Я подумал про вчера, про отчаяние рассвета и дневную решительность. Я
думал о  ее слезах,  о ее храбрости и о  том, сколько утрачено. Всепоглоща-
ющее, оглушительное ощущение потери, что весь день нависало  надо мной, за-
топило мой  мозг, не  вмещалось в моем теле, искало  выход, и я чувствовал,
что могу взорваться.
      Когда был  убит Ян Паргеттер, я негодовал  за него  и думал, что  чем
больше любишь человека, тем сильнее твоя ненависть к его убийце.  Но теперь
я понял,  что гнев может быть попросту вытеснен  другим чувством, более по-
давляющим. Что до Оливера, потрясенного, оцепеневшего,  опустошенного и по-
терявшего веру, -- им  владело  безысходное отчаяние, в котором пробивались
лишь мимолетные искры гнева.
      Слишком рано еще было заботиться об убийце. Слишком  еще болела душа.
Ненависть была неуместна, и никакая месть не могла вернуть Джинни к жизни.
      Я любил ее сильнее,  чем сам подозревал. Но не той любовью,  что Джу-
дит; я не хотел ее,  не страдал  по ней, не стремился к ней. Я любил Джинни
как друг, как  брат. Я любил ее, вдруг понял я, с того дня, когда подвез ее
в школу  и выслушал ее детские печали. Я любил ее тогда на холме, когда пы-
тался поймать  СэндКастла; я любил ее  за уверенность мастера,  за взрослую
убежденность в том, что здесь, в этих полях, лежит ее будущее.
      Однажды я подумал о ее юной жизни, как о чистой полосе песка в ожида-
нии следов, и вот  их нет, только чистый лист, оборванный конец  всего, что
она могла сделать и чем могла  стать, всей ясной любви, что она распростра-
няла вокруг себя.
      -- Джинни... -- сказал я вслух, бессмысленно дзывая к ней, сотрясаясь
всем телом от горя. -- Джинни... Малышка Джинни... вернись.
      Но  она  была  далеко отсюда. Мой голос канул во .тьму, и ответа я не
услышал.


      ГОД ТРЕТИЙ: МАЙ

      Время от времени  на протяжении последующих  двух недель я,  сидя  за
столом в банке, разбирался в финансовом хаосе Оливера и на  специальном за-
седании правления привел  причины, по которым ему нужно предоставить время,
прежде чем лишать права пользования имуществом и продавать все с молотка.
      Я попросил три месяца, что было  признано беспрецедентно возмутитель-
ным, и ему дали  два, над чем Гордон тихонько посмеивался, когда  мы вместе
спускались в лифте.
      -- Полагаю, два месяца -- это  именно то, чего вы хотели? --  спросил
он.
      -- Э-э... да.
      -- Я  вас знаю, -- сказал он.  -- Перед  заседанием было решено,  что
можно дать максимум двадцать один день, а кое-кто  хотел ликвидировать дело
немедленно.
      Я позвонил Оливеру и сообщил ему:
      -- В течение двух месяцев  вы  не должны выплачивать ни проценты,  ни
основную сумму, но это только отсрочка, причем по  особой, сказочно необык-
новенной уступке. И я боюсь, что,  если мы не решим проблему с Сэнд-Кастлом
или не явимся  в  страховую компанию с железными  доводами,  по которым они
должны будут заплатить, прогнозы у нас скверные.
      -- Я понимаю. --  Голос его звучал спокойно. -- Надежды у  меня мало,
но все равно спасибо вам за  передышку -- я по крайней мере смогу закончить
программы остальных  жеребцов и продержать  здесь жеребят, пока они не под-
растут настолько, что смогут перенести переезд.
      -- Что-нибудь слышно насчет Сэнд-Кастла?
      -- Неделю его держали в Исследовательском центре, но так и не выясни-
ли, что с ним такое. Признаться, они не слишком рассчитывают  найти что-ни-
будь в его сперме, однако сказали, что пошлют образцы в другую лабораторию.
      -- Они делают все, что могут.
      -- Да, я знаю. Но... Я  хожу повсюду и чувствую, что это место больше
мне не принадлежит.  Что оно не мое. В душе я уже знаю, что потерял его. Не
огорчайтесь, Тим. Когда это случится, я буду готов.
      Я положил трубку, не зная, хорошо ли такое смирение, раз он не раски-
сает под ударами судьбы, или плохо, раз он сдается так скоро. Большая часть
его трудностей лежала еще впереди, они  примут  облик  заводчиков,  которые
потребуют возвращения взносов за жеребца, и ему нужна будет твердость, что-
бы признаться, что в большинстве случаев он не может их вернуть. Деньги уже
находятся у нас, а вся ситуация подлежит рассмотрению законниками.
      Слухи о позоре Сэнд-Кастла до сей поры были лишь невнятным перешепты-
ванием по углам, но я мог заранее предсказать, что первый вопль, вспоровший
тишину, прозвучит  со страниц "Что Происходит  Там, Где Не  Должно Происхо-
дить". Банковские  шесть экземпляров в тот день, когда  Алек их принес, еще
перед обедом были зачитаны до  дыр;  в глазах, что поднимались от  страниц,
читалось все, что угодно, от ярости до кривой усмешки. Три коротких абзаца,
озаглавленных "Дом на песке", гласили:
      "Не стройте  ваш дом на песке. Не делайте  ставок на СэндКастла. Пять
миллионов  фунтов,  одолженных неким престижным торговым банком на  покупку
жеребца, ныне, похоже,  смыло  волной. Ко всеобщей досаде, капиталовложения
принесли негодную  прибыль,  дали,  говоря попросту, изуродованных жеребят.
Сейчас ломают голову, сможет ли банк свести потери к минимуму,  поскольку в
настоящий момент жеребца можно рассматривать как полтонны чрезвычайно доро-
гостоящего собачьего корма".
      -- Дело сделано,  -- сказал Гордон,  и я кивнул;  Ежедневные  газеты,
всегда почитавшие "Что Происходит..."  первоисточником  новостей, появились
на следующий день со спортивными колонками, в которых подошли к  делу более
осторожно, спрашивая: "Порченое ли семя у Сэнд-Кастла?" --  и пользуясь вы-
ражениями типа:  "до нас дошли слухи"  и "нас надежно  информировали". Пос-
кольку наш доморощенный источник не упомянул  названия  банка,  не  сделали
этого  и  газеты,  и для них, конечно, сам банк мало значил по сравнению со
значением новостей.
      Оливер,  как  говорилось в этих статьях, будучи многократно  спрошен,
сколько именно в точности жеребят Сэнд-Кастла родились уродливыми, ответил,
что не знает. Он слышал о  некоторых, да, конечно. От комментариев он отка-
зался.
      Еще днем позже  газеты принялись печатать телефонные сообщения с кон-
ных заводов, где расплодилось рассеянное семя  Сэнд-Кастла,  и  вести  счет
бедствиям. Оливер, как сообщалось, теперь  был  вынужден  сказать, что конь
находится в Исследовательском центре в Ньюмаркете и делается все возможное.
      -- Беда, -- хмуро сказал Генри за обедом, и даже несогласный директор
воздержался от  оскорблений, разве что повторил  четыре раза, что  мы стали
посмешищем всего Сити и это целиком на моей совести.
      -- Выяснили, кто убил дочь Нолеса? -- спросил Вэл Фишер.
      -- Нет.  -- Я  покачал головой. -- Он говорит,  что полиция больше не
приходила в дом.
      Вэл опечалился.
      -- Такое горе для него, вдобавок ко всему.
      Прозвучал сочувственный шепот, и не думаю, что я помог бы  делу, если
бы передал им, что полиция думает о конюхах Оливера.
      -- Этот тип Вайфолд, -- услышал я от Оливера во время одного из наших
почти ежедневных  телефонных разговоров, --  он чуть не открыто сказал мне,
что я сам напрашивался на неприятности, удерживая юную девушку в таком мес-
те, где полно парней. Более того,  многие из них той ночью были навеселе, а
так как в  деревне три паба, то они даже пили не вместе и не имеют понятия,
кто где был. По одной из версий Вайфолда, кто-то из них накинулся на нее, а
Дэйв и Сэмми его спугнули. Одно и двух: или это был Найджел, или кто-то чу-
жой подошел с дороги. Вайфолд груб, как наждак, но меня это уже не заботит.
Он ни во что не ставит  мою дисциплину. Говорит, я не должен позволять моим
работникам пить  -- как  будто их удержать можно. Они  люди вольные. Это их
дело, а не мое, на  что  они  тратят  деньги и время в воскресенье вечером.
Единственное, я  могу принять меры, если они не  вернутся в понедельник ут-
ром. А Найджел еще пальцем не мог шевельнуть! -- Тут он поперхнулся ело ва-
ми. --  С какой стати Найджелу ожидать, что  ребята останутся трезвые, если
сам в стельку? И говорит, ничего  не помнит, что случилось той ночью, когда
Джинни погибла.  Вообще ничего. Полное алкогольное  затмение. С тех  пор он
стал очень послушным.
      Я сознавал, что  директорам ничуть не больше, чем детективу Вайфолду,
придется по душе всеобщая невоздержанность. Видимо,  Найджел потакал работ-
никам оттого, что сам был подвержен той же слабости и помнил об этом. Поли-
ция не нашла орудия убийства, сказал Оливер на следующий день. Вайфолд уве-
домил его,  что никаким способом нельзя  определить, чем был  нанесен удар,
проломивший основание ее черепа. Ее волосы над проломом  не содержали ника-
ких необычных  частиц.  Судмедэксперт  придерживался  мнения,  что удар был
один, очень  сильный. Она мгновенно  потеряла сознание. Вряд ли даже почув-
ствовала. Кажущееся временное полуосознанное состояние было иллюзией: часть
ее мозга функционировала, она не понимала ничего.
      -- Наверное,  это благо, --  сказал Оливер. -- С некоторыми девушками
случалось такое... Как только вынесли их родители.
      Еще  он  сказал, что его жена  вернулась  в Канаду. Смерть Джинни  не
сблизила ее мать и отца, скорее, завершила полный разрыв.
      -- Собачий шампунь? -- переспросил  Оливер.  --  Вайфолд говорит, что
это именно он и  есть, они проверили. Он спрашивал Найджела и  всех осталь-
ных, чья это штука, этим ли мыли Сквибса, но никто  ее  не признал. Вайфолд
считает, что Джинни могла найти ее  на дорожке и подобрать, или получила ее
от человека, с которым разговаривала через ворота и который дал  ей шампунь
для Сквибса, как повод войти, а затем убил ее.
      -- Нет, -- сказал я.
      -- Почему нет?
      -- Он бы забрал шампунь, убегая.
      -- Вайфолд  говорит, он мог  не найти: во-первых, было темно, во-вто-
рых, Джинни спрятала его  зачем  бы  то  ни  было  под  юбку и два свитера,
в-третьих, в этот момент появились Дэйв и Сэмми.
      -- Ну, может быть, -- сказал я с сомнением.
      -- Вайфолд говорит, что это особенный шампунь, он вообще не продается
в Англии, только в Америке, и абсолютно невозможно проследить, как  он ока-
зался здесь. Там нет никаких отпечатков, которые могли бы помочь: все стер-
ты, кроме моих и ваших.
      Еще через день он сообщил:
      -- Вайфолд сказал мне, что труднее всего распутать убийство, где все-
го один удар по голове. Он сказал, что дело остается  открытым,  но они уже
занялись новым убийством -- девочка  возвращалась  с танцев, и на этот  раз
определенно она в том ужасном ряду, бедняжка... Счастье мое, Тим,  что Дэйв
и Сэмми вернулись не позже.


      В один прекрасный майский день Алек, решив, что  офису необходим гло-
ток ласкового, свежего воздуха, распахнул окно, выходящее на фонтан. Свежий
воздух, как и следовало, явился, но не ласковым ягненком, а свирепым львом,
и разметал бумаги на столах.
      -- Ураган какой-то, -- сказал я. -- Закрой, ради Бога.
      Алек выключил шторм и обернулся с усмешкой.
      -- Извиняюсь.
      Мы покинули стулья и,  согнувшись,  точно крестьяне в поле, принялись
собирать рассеянные труды. В поисках страницы номер 3 длинной сметы предпо-
лагаемой постройки спорткомплекса я испытал глубокое  и неприятное потрясе-
ние в виде бледно-голубого листочка бумаги, вырванного из блокнота.
      На нем были нацарапаны карандашом несколько  слов, перечеркнуты изви-
листой линией и под ними написаны другие.
      "Стройте  свой  замок  не   на   песке"  --  зачеркнуто;  дальше  шло
"Сэнд-Кастл смыт приливом" и под этим "Не стройте свой дом на песке. Не де-
лайте ставок на Сэнд-Кастла".
      -- Что там? -- быстро спросил  Алек, увидев листок в моей руке и про-
тягивая свою. -- Дай глянуть.
      Я помотал головой и, продолжая сжимать листок, закончил сбор докумен-
тов, а когда порядок в офисе был восстановлен, велел:
      -- Пойдем в комнату для п