рассказывала мне, как  вы до слез напугали ее, прыгнув таким  манером на
Сэнд-Кастла. Она  говорила, что это чистое  самоубийство... и что  вы сами,
похоже, об  этом не раздумывали. А в тот вечер в Аскоте... Я помню, как тя-
готили вас  вопросы полицейских  и нисколько не трогало то,  что вы были на
волосок от смерти.
      Тут ее речь иссякла. Я обдумал сказанное и решил, что нашел причину и
могу ответить.
      -- Ничего из того, что до сей поры случалось в моей жизни, -- серьез-
но  сказал  я,  -- не внушило мне страх перед смертью. Я думаю... знаю, это
звучит глупо... я не верю в то, что могу умереть.


      ГОД ТРЕТИЙ: ИЮНЬ

      На следующий  день, в пятницу, 1 июня, я  принял давнее приглашение и
отправился обедать с руководителями одной охранной фирмы, которой мы ссужа-
ли деньги  под установку новой линии сигнализации на  рынке. Не особенно их
удивив, я  попросил об одолжении, и  после трапезы, впятеро  превысившей по
калорийности обеды в "Эктрине", они, слегка  забавляясь,  вручили  мне  три
ключа, отмыкающие  все, кроме королевской  казны, а также прочли мне сжатый
курс по их использованию.
      -- Этими лапочками  открывают двери только в случае крайней необходи-
мости, --  сказали с улыбкой мастера слесарного дела.  -- Если окажетесь за
решеткой, мы вас не знаем.
      -- Если окажусь за решеткой, пришлете мне новый комплект в  пирожке с
вареньем.
      Затем я поблагодарил их и отбыл практиковаться (с оглядкой) на дверях
банковских офисов, делая замечательные успехи. Придя домой, я воспользовал-
ся отмычками, чтобы войти в парадную дверь, и принялся запирать  и отпирать
каждый буфет и ящик, в  котором  была замочная скважина. Потом я  облачился
поверх рубашки и галстука  в темный свитер с высоким горлом и,  слегка нер-
вничая, поехал в Ньюмаркет.
      Я оставил автомобиль на обочине трассы чуть поодаль  от дома Кальдера
и остаток дороги прошел пешком. И на исходе долгих летних  сумерек спокойно
вошел во  двор, сверившись по часам, что сейчас  почти десять, время, когда
Микки Бонвит подводит своих гостей к вычурным креслам и принимается публич-
но копаться у них в душе.
      Кальдер даст  великолепное представление, подумал я; моя подозритель-
ность меня смущала, и смущение еще усилилось, когда я взглянул на очертания
дома, темнеющего на фоне неба, и вспомнил о незатейливом гостеприимстве его
хозяина.
      Ту сдержанность, которая всегда подспудно  разделяла  нас,  я  теперь
воспринимал как  собственные инстинктивные, заглушенные сомнения. Желая ви-
деть величину, я ее видел; и  пытаясь теперь доказать самому себе, что оши-
бался, я испытывал не удовлетворение, а печаль.
      Двор был тих и  спокоен, все работники давно ушли. В доме,  в большом
зале, горел одинокий огонек,  тусклая  желтая искорка мерцала сквозь кусты,
колеблемые слабым ветерком.  За закрытыми дверями денников пациенты с гной-
ными язвами, кровоточащими кишками  и  прочими болячками дремали в ожидании
прикосновения.
      Сэнд-Кастл, если я прав,  был  обречен оставаться здесь, пока Кальдер
исполняет свое "чудо", не обязанный объяснять, как он это делает. Он никог-
да не объяснял; он распространялся на публике, что не знает,  как действует
его сила,  знает просто, что она действует. И  тысячи, может быть, миллионы
верили в его силу. Может быть, даже заводчики, эти мечтатели из мечтателей,
поверят под конец.
      Я подошел к приемной, серой глыбе в наступающей ночи, и  вставил одну
из отмычек в замочную скважину.  Механизм,  хорошо  смазанный и многократно
используемый, повернулся без протеста, и я распахнул дверь и вошел.
      Там не  было окон, о  которых стоило беспокоиться. Так что, захлопнув
за собой дверь, я включил свет и сразу принялся искать  то,  за чем пришел:
селен в самодельных капсулах, или в  самодельном фильтровальном устройстве,
или в бутылочках с шампунем...
      Пен было засомневалась, что кто-то рискнет давать селен  в этом году,
если прошлогодние труды дали такой эффект, но я напомнил ей, что Сэнд-Кастл
уже покрыл многих кобыл в новом  сезоне, прежде чем стало известно о рожде-
нии уродливых жеребят.
      -- Кто  бы этим ни занимался, к тому времени он еще не знал, что пре-
успел. И потому, я полагаю,  он  для надежности продолжал свое дело.  Может
быть, даже увеличив дозу... И если селен в этом году не давали, откуда он у
Джинни?
      Пен неохотно уступила.
      -- Наверное, я просто искала причину, чтобы не пускать вас  к Кальде-
ру.
      -- Если я что-нибудь обнаружу, вслед за мной появится старший инспек-
тор Вайфолд с ордером на обыск. Так что не беспокойтесь.
      -- Ладно, -- сказала она, ничуть не перестав тревожиться.
      Замки шкафчиков, стоящих вдоль  стен  приемной, были для моих отмычек
пустым делом,  но вот содержимое  оказалось загадкой, хотя многие баночки и
коробочки были снабжены надлежащей этикеткой.  Кое-что  явно  поступило  от
поставщиков, но большей частью тут были травы, о которых постоянно толковал
Кальдер:  гидрастис,  окопник,  фо-ти-тьенг, миррис, сарсапарель,  лакрица,
пассифлора, папайя, чеснок. Все в больших количествах. Нигде не было услуж-
ливой надписи  "Селен". Я прихватил с  собой плотную пластиковую  сумочку с
застежкой-"молнией" -- упаковку от шелкового  галстука  и  носового  платка
(подарок от  моей матери на  Рождество). Туда я систематически складывал по
две-три капсулы из каждой бутылочки и по две-три пилюли каждого вида, и ма-
ленькие пакетики с травами. Пен, думал я, проведет чудесный вечерок, на до-
суге разбирая все это.
      Когда сумочка наполовину наполнилась образцами, я тщательно запер все
шкафчики и повернулся к холодильнику, у которого был вполне домашний  вид и
всего лишь магнитный запор на дверце.
      Внутри  не  оказалось бутылочек с шампунем. И  кофейных  фильтров.  И
льняного масла. Там  стояли просто большие пластиковые бутыли с Кальдеровой
панацеей.
      Я подумал, что с тем же успехом могу зачерпнуть и ее, дабы удовлетво-
рить любопытство Пен. Пошарил вокруг в поисках небольшого  сосуда и обнару-
жил несколько пустых баночек из-под лекарств в одном из буфетов.  Над рако-
виной  я  осторожно отлил немного тоника в  аптекарскую  баночку,  завернул
крышку и поместил пластиковую бутыль на прежнее место в холодильник. Баноч-
ку поставил, чтобы была под рукой,  на край рабочего стола и принялся нако-
нец выдвигать ящики, в которых Кальдер хранил всякую всячину вроде хмеля, а
также свою антикварную форму для пилюль.
      Все было чистым и опрятным, как прежде. Если он и  изготавливал здесь
капсулы, содержащие селен, я не нашел и следа.
      С растущим разочарованием я  быстро  осмотрел каждый ящик. Пакеты се-
мян: кунжут, тыква,  подсолнух. Пакеты сухих трав, земляничных листьев, лю-
церны. Коробки  пустых  половинок желатиновых капсул, ожидающие наполнения.
Пустые неиспользованные баночки из-под пилюль. Все как прежде: ничего тако-
го, чего я раньше не видел.
      В нижнем, самом большом ящике еще лежали пластиковые  мешки с хмелем.
Я растянул горловину одного и обнаружил то, что ожидал: остро  пахнущий во-
рох. Затянул  горловину, слегка встряхнул  мешок, укладывая его на место, и
увидел, что под мешками  хмеля  лежит коричневый кожаный портфель, обычного
размера, толщиной дюймов шесть.
      С чувством зря потраченного времени я вытащил портфель на поверхность
рабочего стола и попробовал открыть. Обе защелки были заперты. Я  выудил из
кармана брюк связку отмычек и стал осторожно вертеть  самой маленькой, пока
механизмы не щелкнули.
      Откинул крышку. Бутылок с собачьим шампунем я не  нашел, но остальное
заставило меня окаменеть.  На  первый взгляд содержимое принадлежало врачу:
стетоскоп, фонарик-карандаш, металлические инструменты, все в  соответству-
ющих отделениях.  Картонная коробка без  крышки, где лежало четыре или пять
крошечных тюбиков с  мазью-антибиотиком.  Большая бутыль с кучкой маленьких
белых таблеток  на дне; на этикетке длинное название,  которое я еле разоб-
рал, не то чтобы запомнить. Внизу в скобках -- "мочегонное". Книжка бланков
для рецептов, чистая, неиспользованная.
      Вогнали меня  в столбняк имя  и адрес, отпечатанные на бланках рецеп-
тов, и инициалы, четко вытисненные золотом на коже под ручкой  портфеля. Я.
А. П.--на  портфеле. Ян А. Паргеттер -- на  рецептах. Ян Паргеттер, ветери-
нарный хирург, адрес в Ньюмаркете.
      Его портфель, пропавший, когда его убили. Тот самый портфель.
      Дрогнувшими пальцами я взял один из тюбиков с антибиотиком, несколько
таблеток мочегонного и три бланка рецептов и присоединил  к прочим трофеям.
Потом, чувствуя, что  сердце колотится вдвое быстрее, чем прежде, проверил,
все ли лежит на своих местах, прежде чем застегнуть портфель.
      Открылась дверь. Я почувствовал и услышал это одновременно: дуновение
ночного воздуха достигло  меня вместе с  шорохом. Я обернулся,  думая,  что
один из работников Кальдера совершает поздний обход больницы,  и гадая, как
же объясню ему свое присутствие. И увидел, что объяснения не понадобятся.
      Кальдер собственной персоной переступил через порог. Кальдер в ореоле
кудрей, Кальдер, который должен быть за  сотню миль отсюда и общаться с на-
цией с экрана телевизора.
      Сперва он явно опешил, но удивление тут же  сменилось жестким понима-
нием. Внимательный  взгляд  скользнул  от  бутылочки тонизирующей микстуры,
стоящей на столе, к лежащему там же открытому портфелю ветеринара. Потрясе-
ние, неверие и гнев вдруг  вспыхнули  яростной реакцией, и он действовал  с
такой скоростью, что даже если бы  я сообразил, что он хочет сделать, я все
равно не успел бы увернуться.
      Он вскинул руку и сорвал с кронштейна маленький красный огнетушитель,
висевший рядом с дверью. На одном движении он замахнулся, красная луковичка
огнетушителя на долю секунды  заняла все мое поле зрения и с  треском сшиб-
лась с моим лбом. И сознание мое мгновенно померкло.


      Мир вернулся, точно его разом включили:  вот я без чувств, а в следу-
ющую секунду очнулся. Ни тебе серой мути оцепенения, ни искр из глаз, прос-
то щелчок выключателя.
      Я лежал  на спине в какой-то  зловонной соломе, в  стойле, освещенном
электричеством, а с высоты шести футов на меня подозрительно уставился гне-
дой жеребец.
      С минуту я старался сообразить, как сюда попал: уж больно неправдопо-
добным было положение. Потом ко мне вернулось воспоминание  о красном полу-
шарии, ударившем меня  между  глаз, а  потом  разом вспомнился весь  вечер.
Кальдер.
      Я находился в стойле в конюшне Кальдера. Я  находился здесь предполо-
жительно потому, что Кальдер перетащил меня сюда. Пока что. Пока -- что?
      Подбадривая себя мысленно, я попытался встать, но обнаружил, что соз-
нание восстановилось  полностью, а вот  чувства -- нет. Голова моя закружи-
лась волчком, стены опрокинулись, серые бетонные блоки явно собрались обва-
литься на меня. Тихо чертыхнувшись, я попытался еще  раз, помедленнее, при-
подняться на  одном локте, с  трудом удерживая глаза неподвижными в глазных
впадинах.
      Верхняя половина  двери стойла внезапно распахнулась, петли взвизгну-
ли. В проеме показалась голова  Кальдера;  когда он увидел, что я  очнулся,
лицо его выразило смятение и испуг.
      -- Я думал, -- сказал он, -- что ты будешь без сознания... что ты да-
же не узнаешь. Я так сильно тебя ударил... ты должен был вырубиться. -- Го-
лос, выговаривающий эти невозможные слова, звучал совершенно естественно.
      -- Кальдер... -- прошептал я.
      Он смотрел на меня уже не с ненавистью, а как-то даже виновато.
      -- Мне жаль, Тим, -- сказал он. -- Мне жаль, что ты пришел.
      Стены вроде бы приостановились.
      -- Ян Паргеттер... -- шепнул я. -- Это ты... убил его? Или не ты?
      Кальдер извлек яблоко и рассеянно скормил его лошади.
      -- Мне жаль, Тим. Он был  таким упрямцем. Он отказался... --  Кальдер
потрепал шею  лошади.  --  Он не делал то, чего я хотел. Сказал, что с него
довольно, он выходит из игры. Сказал, что остановит меня, понимаешь  ли. --
Он на секунду задержал взгляд на  лошади, а потом перевел на меня. -- Зачем
ты пришел? Ты мне нравился. Мне жаль, что все так случилось.
      Я вновь попытался привстать, и опять меня закружил водоворот. Кальдер
подался назад,  но всего на один шаг и  остановился, поскольку я неспособен
был подняться и напасть на него.
      -- Джинни...  -- сказал я. -- Только  не Джинни...  Скажи, что не  ты
убил Джинни...
      Он только смотрел на меня и  не говорил ничего. Потом сказал -- прос-
то, с явным сожалением:
      -- Хотел бы я ударить тебя покрепче... но похоже... достаточно. -- Он
сделал еще шаг назад, так что теперь я видел один кудрявый шлем, на который
падал свет, а глаза его  скрылись  в  темноте;  и пока я с усилием старался
привстать на колени, он закрыл верхнюю дверцу, запер на задвижку  и снаружи
выключил свет.
      Внезапно ослепленному, мне стало еще трудней подниматься, но по край-
ней мере я не  мог видеть, как вращаются стены, только чувствовал,  что они
кружатся. Пошатнувшись, я  нащупал  стену и наконец более-менее выпрямился,
привалившись спиной, и мозги мои понемногу пришли в равновесие.
      Через какое-то время во тьме проявилось серое продолговатое пятно ок-
на, и  когда мой четвероногий сосед повернул  голову, я  увидел, как в  его
глазу блеснуло светлое отражение.
      Окно... Путь наружу.
      Я пополз вдоль стены к окну и обнаружил, что изнутри  оно перегороже-
но, явно не для того, чтобы лошадь не сбежала, а чтобы она не разбила стек-
ло. Так  или иначе, пять толстых прутьев  были вмурованы  в бетон сверху  и
снизу, надежные, как тюремная решетка. Я беспомощно потряс ее обеими руками
и убедился,  что они укреплены  намертво. Сквозь пыльные оконные стекла мне
сбоку видна была приемная, и пока  я стоял там, держался за решетку и смот-
рел, Кальдер хлопотливо сновал туда-сюда через  открытый освещенный дверной
проем, перенося что-то из помещения  в  свой автомобиль. Я ясно видел,  как
портфель Яна Паргеттера  перекочевал на заднее сиденье, и досадливо припом-
нил, что  связка отмычек  осталась торчать в одном из  его замков. Я видел,
как Кальдер охапками выносил баночки без этикеток, набитые капсулами, и ко-
робки, наполненные  неизвестно чем, и  осторожно складывал все это в багаж-
ник, а потом запер его. Кальдер старательно заметал следы. Я заорал, оклик-
нул его, но он либо не  услышал, либо не счел нужным услышать. Единственным
результатом было то, что за моей спиной пугливо  дернулся жеребец, пересту-
пил копытами и беспокойно закружился по стойлу.
      -- Тихонько, -- ласково сказал я. -- Стой спокойно. Все в порядке. Не
пугайся.
      Тревога животного улеглась, и через окно  я  разглядел,  как  Кальдер
выключил свет в приемной, запер дверь, сел в машину и тронулся с места.
      Он поехал через подъездной путь на главную трассу, не к  своему дому.
Огни его автомобиля мелькнули за деревьями, когда он вывернул через ворота,
и пропали; и  мне  вдруг стало очень одиноко,  заключенному  в этом грязном
месте Бог знает на какой срок.
      Глаза потихоньку привыкали  к  темноте, и  в  тусклом свете неба  мне
вновь стали видны очертания стойла, стены, ясли... лошадь. Огромному темно-
му существу не нравилось, что я  здесь, оно никак не могло угомониться, а я
не мог придумать, как избавить его от своего присутствия.
      Потолок был сплошным, не как в иных конюшнях, где стропила под крышей
открыты. В других  местах проворный человек мог перекарабкаться через пере-
городку из  одного  стойла в другое, но не здесь; да и в любом случае никто
не обещал, что за следующей дверью будет лучше. Там может  оказаться другое
стойло, но, по всей вероятности, так же тщательно запертое.
      В  карманах  моих брюк не оказалось ничего,  кроме  носового  платка.
Складной  ножик,  деньги  и ключи от дома были в моей куртке, на заднем си-
денье моей незапертой машины, стоящей на дороге. Темный  свитер помогал мне
двигаться быстро,  бесшумно и незаметно,  однако в нем некуда было спрятать
даже монетку, которая пригодилась бы мне в качестве отвертки.
      Я сосредоточенно соображал, что может сделать  голыми руками человек,
чего не может лошадь, превосходящая его  силой, но во тьме не мог найти ни-
чего, чтобы развинтить  петли  или снять с них  дверь;  нигде ничего такого
случайно не валялось. Мало приятного, но, похоже, именно здесь мне предсто-
яло дожидаться возвращения Кальдера.
      А потом... что потом?
      Если он намеревался убить меня, почему он уже не покончил с этим? Еще
пару раз взмахнуть огнетушителем... и я ничего бы об этом не узнал. Я поду-
мал о  Джинни, точно зная теперь, как это было с ней. Вот она жила, дышала,
мыслила, а в следующий миг... уже нет.
      Подумал о Яне Паргеттере, убитом одним ударом своей  же медной лампы.
Подумал о том, как был потрясен и расстроен случившимся Кальдер; него отча-
яние было настоящим, и, возможно, ничуть  не меньше оттого, что это он убил
человека, о  котором скорбел. Кальдер горевал  о потере друга  по работе...
друга, которому сам же нанес удар. Должно быть, он убил  его,  подумал я, в
припадке необузданного гнева, за то... как он сказал?  За нежелание продол-
жать, за желание преградить путь действиям Кальдера... и  его планам. Каль-
дер нанес мне удар с той же быстротой, не раздумывая,  не  размышляя о пос-
ледствиях. И ко мне он тоже  был привязан как к другу, без сомнения, вдоба-
вок сам после этого в спешке бросил, что я ему нравился.
      Кальдер, замахнувшись огнетушителем, безжалостно нацелился убить  че-
ловека, который спас ему жизнь.
      Спас жизнь Кальдера... Господи, подумал я, ну зачем я это сделал?
      Человек, в котором мне хотелось видеть  только  хорошее,  убил  после
этого Яна Паргеттера, убил Джинни. И если бы я не стал его спасать, они оба
остались бы в живых.
      Отчаяние  от  этой мысли заполонило меня целиком, чудовищно  вспухло,
заставило меня почувствовать так же как бесхитростное горе Джинни, что одно
тело не может вместить столько страдания. Раскаяние и  вина проросли из-под
добрых намерений, подобно зубам дракона;  вот  уж  поистине  непредвиденный
путь в ад.
      Я мысленно вернулся в тот далекий миг, который  задел столько жизней:
к тому инстинктивному  рефлексу, обогнавшему мысль, который швырнул меня на
нож Рикки. Если б я мог вернуть то мгновение, я бы отвернулся, я бы смотрел
в другую сторону, я бы позволил Кальдеру умереть... позволил Рикки восполь-
зоваться шансом, позволил ему вдребезги разбить свою юную жизнь и разрушить
жизнь его родителей.
      Никто не  может  предвидеть  последствия.  Пожарный,  или спасатель в
шлюпке, или хирург может, не щадя сил и опыта, бороться  за  жизнь малыша и
обнаружить потом, что  выпустил на волю Гитлера, Нерона, Джека Потрошителя.
Тот, чью  жизнь они простили,  вовсе не обязательно окажется Бетховеном или
Пастером. Спасти  бы обычного, умеренно грешного, умеренно добродетельного,
совершенно безвредного человека. А если он при этом лечит лошадей... что ж,
тем лучше.
      До того дня в Аскоте Кальдер  и в мыслях не имел приобрести Сэнд-Кас-
тла, поскольку жеребец  в тот момент  имел средний успех  и  неопределенную
ценность как производитель. Но Кальдеру, как и нам  всем, открылось велико-
лепие этого коня, и я  сам  слышал,  как  голос его дрожал от восхищения. И
где-то  после  этого  ему, должно быть, пришла в голову мысль о селене, и с
той поры злодеяние пустило корни и  росло, пока не опутало всех нас, злоде-
яние, которое можно было истребить в зародыше, если бы я отвернулся.
      Умом я понимал, что не мог не сделать того, что сделал, но для сердца
и души это не имело значения. От этого не стихали охватившие меня терзания,
не становилось легче на душе.
      Горе и печаль еще придут ко всем нам, сказала Пен. Она была права.
      Жеребец становился все беспокойнее; он копнул