не заметит, что произойдет.
     Лестница  кончается, последняя дверь. Данби  заходит. Маленькое пыльное
помещение, несколько сломанных стульев. Подоконник. Данби опускает свою ношу
на пол, осторожно разматывает ковер.
     Где же Лиза ? Кларенс решает подождать еще минут  пять, потом он уйдет.
У него нет времени.
     Да и что могло быть настолько важным.
     Главное  --  быть  естественным, особенно,  когда извиняешься.  Толкнув
человека, надо извиниться, а  потом  быстро  уйти.  Рол  напускает  на  себя
незаметный  вид,  сначала  он  идет  медленно,  потом   его  шаг  постепенно
ускоряется.
     Когда он поравняется с типом,  то  толкнет  его, руку в  правый карман.
Люди всегда носят деньги в правом кармане, так их легче вытаскивать.
     Черный  ствол винтовки  глухо блестит в солнечном свете. Данби опускает
его  на подоконник, упирает приклад в плечо. Ему  в  голову приходит, что он
забыл закрыть за собой дверь. Вернуться ? Но человек в сквере может уйти.
     Мгновение Данби колеблется, потом все же принимает решение.
     Оптический  прицел. В помещении пыльно, но Данби не привыкать. Не раз и
не два он  выбивал пыль из  ринга,  когда обрушивался  на него своим тяжелым
телом.
     Человек у фонтана нервничает, постоянно двигается. Но это беспорядочное
дерганье спешащего человека, который  вынужден ждать. Данби смотрит на него,
осторожно прицеливается.
     Пятнадцать  метров,  десять.  Теперь  Рол идет  очень быстро,  на  ходу
взмахивая руками. Пальцы правой руки слегка покалывает, пять метров. Человек
у фонтана оборачивается, они встречаются взглядами.
     Грубый палец Данби лежит на спусковом крючке. Человек у фонтана попал в
перекрестье его прицела. Пора.
     Толчок.  Кларенс чувствует, что кто-то задевает его, он  оборачивается.
Парнишка в майке, на которой что-то написано яркими буквами. Какого черта ?
     Выстрел.
     Он  толкнул этого типа слишком  сильно. Не рассчитал. А  ведь раньше  у
него это получалось. Правая рука сжимает  бумажник черной  кожи. Теперь надо
бежать.
     Кларенс  теряет равновесие, он падает, широко  раскинув руки. Вот  ведь
маленький  гаденыш. Женщина  на  скамейке испуганно  вскрикивает.  Несколько
прохожих оборачиваются к нему.
     Человек у фонтана падает, и Данби кажется, что это происходит медленно,
как  во сне. Он ловит себя  на  том, что высунул  язык и  теперь  облизывает
пересохшие губы. Выстрелить еще раз ? Или пора уходить ?
     Поняли ли они, откуда стреляли ?
     Маленький гаденыш.  Кларенс  лежит на асфальте, все  тело у него болит.
Хорошо хоть,  еще не размозжил себе голову о бетонную лепнину фонтана. А все
Лиза.
     Ведь она даже не пришла.
     Человек  у  фонтана не  движется. Одна секунда,  другая.  Взгляд  Данби
прикован к распростертой внизу фигуре.  Он не слышит криков, слов. Возможно,
сюда уже спешат полицейские.
     Взгляд Данби на мгновение остекленевает.
     Надо уходить.
     На полу  лежит простыня, он прихватил ее  с собой заранее.  Если  бы он
обернул в нее винтовку, когда ехал в такси, шофер бы все понял. Но теперь он
не поедет на такси.
     Лиза оставила ему машину,  он видел ее, когда входил в здание. Ключи  у
него в кармане.
     Быстро спуститься, сесть за руль.
     Уехать.
     Он сделал это.
     Кларенс  лежит  на  асфальте,  у  него  нет  сил,  чтобы встать. Чертов
маленький поганец. Может, он что-то сломал ?
     В нескольких  дюймах  от него,  в  сером ограждении фонтана,  маленькая
свежая щербина от винтовочного выстрела.

        17

     Раскаленное  солнце,  мелкий запах песка  и  пыли,  бесконечное чувство
легкости.
     Кажется,  что  я стою  в самом центре огромной пустыни, и на много миль
вокруг нет ни одного человека, кроме Франсуаз.
     На самом деле это огромная стройка.
     -- Маллен  не  сможет остановить грузовик, --  говорит она,  садясь  на
капот машины.  Ее  колени  раздвигаются,  насквозь мокрые брюки  облепливают
роскошные бедра.
     Понимают ли женщины, как вызывающе сексуально они порой выглядят?
     -- Еще бы, -- киваю я.
     Я пробую кончиками пальцев металл автомобиля, но он кажется мне слишком
горячим, чтобы сесть рядом с Франсуаз.  Вместо  это я становлюсь перед ней и
начинаю задумчиво барабанить по капоту костяшками пальцев.
     Ее это раздражает, но она молчит.
     --  Он не успел перекрыть все выезды  со стройки, -- безразличным тоном
поясняю я. -- Доктор Бано заранее знал, что это будет невозможно. Он  изучил
местность,  вычислил  маршруты,  узнал,  какой из  секторов  будет  свободен
сегодня.
     Франсуаз  упирается  руками в крышку капота,  смотрит на меня.  Ее тело
слегка откинуто назад, груди вздымают белую блузку.
     --  Но  он не мог предполагать, что на хайвее будет пробка, --  говорит
она.  Она  приподнимает  правую  ногу, упирает  носок туфли  в  мое  колено,
поправляет  обеими  руками испачканные  мелкой  пылью  волосы.  Я  осторожно
придерживаю ее ногу, чтобы ей было удобнее, деловитым тоном она продолжает.
     --  Поэтому группа грузовиков, перевозящих  грунт, выбилась из  четкого
графика. Вот  почему  он  заставлял нас кружить по  городу,  пока  машины не
смогли раз®ехаться.
     --  Это  значит,  что  он  находился  где-то  там,  откуда  мог  видеть
движущиеся грузовики, -- говорю я.
     Все это уже не  имеет значения, но нам доставляет удовольствие говорить
об этом. Приятно чувствовать  себя очень проницательным. Приятно даже тогда,
когда умные мысли приходят в голову немного позже, чем следовало.
     А Бано и нужно было -- совсем немного.
     -- Наверняка у него была  форма водителя, --  говорю я. -- Возможно, он
даже нанялся на работу или сунул несколько долларов одному из шоферов.
     -- Маллен сможет отследить грузовик, -- говорит Франсуаз.
     Верхняя  пуговица  ее блузки  расстегнулась, обнажая  тело  девушки.  Я
наклоняюсь и  застегиваю ее, чтобы моя патнерша не обожгла  кожу. Этот  жест
кажется мне чересчур благонравно-ханжеским. Я улыбаюсь, она тоже.
     Мне хорошо. Хорошо, что закончились эта суета, шум, спешка. Хорошо, что
уже не нужно ничего делать,  ничего добиваться, никому противостоять. Больше
мне не придется играть по навязанным мне правилам, и это мне нравится.
     А еще  мне доставляет удовольствие просто  стоять здесь, говорить  ни о
чем, слушать ее голос, вдыхать ее аромат.
     Если бы еще не эта пыль.
     Я говорю:
     --  Дорожная  полиция,  несколько  вертолетов  ...  И  один  несчастный
грузовик.  Проблема лишь в том, что здесь их несколько десятков, и все ездят
в  разных  направлениях. Без  сомнения,  у Бано  уже  подготовлено место для
перегрузки.  Я даю  Маллену  минут  тридцать-сорок,  чтобы найти  совершенно
пустой грузовик. Впрочем, возможно, там останется еще немного  глины. Как ты
считаешь ?
     Шум  строительных  машин нарушается другим, более  близким.  Над  краем
дороги   показывается   большая  темно-синяя  машина,  из  нее,  пригибаясь,
выскакивает инспектор Маллен.
     Зачем он пригибается ? Это же не вертолет.
     На  длинном носу Маллена сидят большие  темные  очки, несколько длинных
кустиков  волос безуспешно пытаются  прикрыть  лысину,  которая  блестит  на
солнце от пота.
     -- Мы найдем его,  Амбрустер, -- ревет  инспектор и грузно сбегает вниз
по откосу. Мгновение мне кажется,  что сейчас он упадет, но Маллену  удается
удержаться на ногах.
     -- Мы найдем его !
     Полицейские всегда  говорят  так  после того, как упустят какого-нибудь
очень опасного преступника.
     Дон Мартин тоже выходит из машины, но спускаться явно не собирается. Он
облокачивается на полуоткрытую дверцу, поправляет кепку.
     Нас всех только что знатно вываляли в грязи.
     -- Вы же тут были, Амбрустер, -- Маллен стоит уже прямо передо мной. --
Как все происходило ? Что он говорил ?
     Франсуаз осторожно высвобождает  свою ногу из моей руки, опускает ее на
испещренную  мелкими камешками глину. Я  поворачиваюсь, мои брови  хмурятся.
Инспектор суетится, шумит, что-то говорит, размахивает руками.
     Он все портит.
     Я  расслабленно пожимаю  плечами.  Какая  теперь  разница,  что  именно
говорил доктор Бано  ?  В нескольких словах  я описываю  инспектору  то, что
имело несчастье  случиться.  Маллен слушает внимательно,  еще  немного, и он
вытащит из внутреннего кармана свой полицейский блокнот и начнет фиксировать
мои показания.
     Дону Мартину все это неинтересно, он и не пытается прислушиваться.
     Мы  поднимаемся  с  Малленом  на  холм. Я  показываю  инспектору  кран,
конвейер  для удаления  грунта.  Он  смотрит  вниз, потом вдаль,  туда,  где
исчезает линия  конвейера. На  мгновение  мне  кажется, что  сейчас  он  сам
спрыгнет  вниз,  на  медленно  проплывающие  мимо кучи  глины,  желая  лично
повторить путь пропавшего груза.
     Я возвращаюсь к  машине, он остается, что-то  изучая  и рассматривая. Я
задираю голову.
     -- Я  хочу  домой, --  говорю я. -- Дон, мы  заберем твою машину. Потом
поднимете нашу на дорогу, проследи, как тут будут идти дела.
     Дон  не  возражает,  он вообще никогда не возражает  против работы. Ему
слишком хорошо за нее платят.
     Франсуаз изящно соскальзывает с капота. В этом нет  необходимости, но я
подаю ей обе  руки, чтобы помочь. Я делаю это в пику  инспектору. Ее длинные
изящные  пальцы  стали влажными. Я начинаю взбираться вверх по откосу. Сзади
меня нагоняет Маллен.
     -- Вы не можете уехать, -- говорит он. -- Именно сейчас мы его поймаем.
     -- Перекрыто только  одиннадцать  дорог из восемнадцати, -- флегматично
бросает Дон Мартин. -- Грузовики ехали по шести, и мы еще не знаем, по каким
именно.
     -- Теперь  посты  стоят  на всех  выездах с  этой  чертовой стройки, --
возражает Маллен, но он сам прекрасно понимает, что все это бессмысленно.
     Я устал, мне  хочется сесть и несколько минут посидеть  молча. А Маллен
все продолжает и продолжает говорить:
     --  Я  не понимаю  вашего  отношения к  происходящему,  Амбрустер. Этот
человек скрылся, он может уйти от нас  и увезти все то, что вы ему передали.
Если бы вы рассказали мне все ...
     Старая песня. Я не в силах ничего ему об®яснить, я и не собираюсь. Я-то
знаю, что необходимо сейчас делать.
     Ничего.
     --  Продолжайте розыск по всему  городу, -- говорю я, чтобы хоть что-то
сказать Маллену.
     Мне не хочется еще больше расстраивать инспектора.
     -- Аэропорты, набережная, не мне вас учить. Еще увидимся.
     Я закрываю дверцу, Дон отходит от машины. Пусть теперь ведет Френки.
     Она  садится  на сиденье  рядом со мной,  я начинаю ерзать  по сиденью.
Маллен меня раздражает.
     -- Что ты собираешься делать сейчас? -- осторожно спрашивает она.
     Машина трогается с места, разворачивается. Долговязая фигура инспектора
и плотная высокая Дона Мартина остаются позади.
     --  Я приму ванну, -- отвечаю я.  -- Советую и тебе. А то моя красавица
совсем запылилась.
     Она  смотрит на меня с подозрением, не зная, как понимать мои слова. Уж
не стану ли я ругать ее за прежнюю самоуверенность?
     -- Я дал Маллену тридцать-сорок  минут, чтобы найти пустой грузовик, --
говорю я.
     Мне  нравится  медленно произносить  слова, смежив  веки, и  никуда  не
глядя.
     -- Доктору Бано я дам час. После этого мы покончим с этой  историей раз
и навсегда.
     Все-таки  я  не  удерживаюсь,  чтобы  приоткрыть глаза  и посмотреть на
реакцию Франсуаз. Она удивлена, и это доставляет мне удовольствие.
     -- И как ты собираешься это провернуть? -- спрашивает она.
     Провернуть. Какой лексикон. А ведь именно Френки всегда упрекает меня в
том, что я не люблю читать классические книги.
     Я устраиваюсь поудобнее и поясняю.
     -- Всего  лишь сделаю  несколько звонков. Сперва Уесли  Рендаллу. Потом
мистеру  Медисону.  Под  конец поболтаю немного  с  Аделлой Сью. Этого будет
достаточно.
     -- Ты уверен?
     Франсуаз не  любит  Аделлу Сью.  Я не собираюсь  отвечать ей. Несколько
часов назад я был уверен, что нас ждет  неудача. Так и  произошло. Теперь  я
твердо знаю, что нахожусь на верном пути.
     Это очевидно,  и расскажи  я все Франсуаз, она тоже  была  бы уверена в
успехе.
     Но  если  раскрывать перед  девушкой  все карты,  она  не  будет  тобой
восхищаться.

        18

     Мягкое, удобное  кресло, я смотрю  на часы. Я уже сделал  все, что было
необходимо сделать, и теперь некуда спешить. Приятно ощущать свежесть чистой
рубашки, а также то, что в воздухе не носятся мелкие частички пыли.
     Я донельзя доволен собой,  и это вызывает  возмущение  у всех, кто меня
окружает.
     В самом  деле, отчего такая самоуверенность? Почему я расселся здесь, в
своем кабинете, и  делаю задумчивый вид  --  именно  вид,  поскольку  в моей
голове нет ни одной, сколь бы то ни было стоящей мысли.
     Разве менее часа назад я не  провалил одно из  самых  важных поручений,
которые когда-либо получал? Разве человек, уже убивший несколько ни в чем не
повинных  людей,  не  продолжает разгуливать  на  свободе?  Разве  священные
реликвии, веками бывшие достоянием древней императорской династии, не попали
в чужие руки и разве шансы вернуть их не уменьшаются с каждой минутой?
     Разве  не должен я сейчас,  высунув от усердия длинный  розовый, как  у
муравьеда,  язык, бегать по всему Лос-Анджелесу, расспрашивая на каждом углу
торговцев  арахисом  и  жареной картошкой? Почему я  не  сижу  на  телефоне,
обзванивая своих многочисленных информаторов?
     Проклятье, почему я вообще ничего не делаю?
     Эти и многие  другие  вопросы, -- которые,  впрочем,  не отличались  ни
оригинальностью, ни разнообразием, -- не преминули обрушить  на меня как мой
неизбывный клиент  Джейсон  Картер,  так  и  совсем  обезумевший от  бремени
свалившейся на него ответственности инспектор Маллен.
     Полицейский обрывал мой сотовый телефон. Сперва  он звонил почти каждые
пять  минут, считая своим  долгом  держать  меня  в  курсе происходящего. Он
живописал мне  малейшие детали своего неудачного расследования, в частности,
подробно рассказал, сколько  машин участвовало  в той  знаменитой  пробке, и
какие,  по  мнению экспертов,  шансы  на  то, что  она  была  спровоцирована
искусственно.
     Но мало-помалу в блестящую  от жары голову Маллена начало закрадываться
подозрение,  что  я вовсе не горю желанием  узнавать  самые свежие новости о
продвижении  расследования. Говоря откровенно  --  мне вообще  было  на  них
наплевать.
     Инспектор обиделся, расстроился и возмутился. Он прочитал мне длиннющую
отповедь об ответственности, чувстве долга и том, какое отношение необходимо
испытывать к собственной работе.
     Потом он перестал звонить вообще, и связался со мной только после того,
как одному офицеру из дорожной полиции посчастливилось найти  грузовик вроде
тех, что  использовали при строительстве муниципальной  больницы --  найти в
том месте, где ему быть не полагалось.
     Нечего  и говорить, что  единственным уловом Маллена, который инспектор
смог  извлечь  из  грузовика,  были несколько фунтов глины  и  других пород,
которые он мне безуспешно порывался подробно перечислить.
     Но я  не обращал  никакого внимания  на  его рассказы, чем  еще  больше
доводил несчастного инспектора.
     Но как  я мог об®яснить ему, что все бесполезно? Сотни хорошо обученных
полицейских и десятки людей Дона Мартина в настоящий момент шныряли по  всем
закоулкам  Лос-Анджелеса,  пытаясь   отыскать  хотя   бы   мельчайшие  следы
пребывания доктора Бано, хотя бы то место,  где  он вдохнул воздух несколько
часов назад.
     Присоединись я к их усилиям -- что бы это изменило? Да ничего.
     Потом  заявился  Джейсон  Картер.  Он стал  у  окна, долго  смотрел  на
раскинувшийся перед его взором сад, после чего его нижняя челюсть сама собой
отвалилась вниз, и он разразился огромной речью.
     Слова банкира были куда  менее эмоциональны, нежели речь инспектора, и,
к его стыду, далеко не столько красочны. Слушать его было довольно скучно --
но я не мог  винить за  это Картера. Он привык  мутно фонтанировать  нудными
длинными  речами  о  процентах  и  кредитах  на   скучных  совещаниях  своих
директоров  и  акционеров,  а  у  Маллена  был богатый  опыт по части  крика
ругательств в мегафон.
     Джейсон Картер приподнимался на носки, закладывал руки за спину, и тоже
говорил  мне  об  ответственности,  утраченном  доверии, нарушенном слове  и
обязательствах.  Он  даже  предпринял  попытку  пустить  слезу  относительно
прерванной  цепи  или  чего-то в  этом  роде,  но  запутался  в  собственных
словоизлияниях, и так и не смог сложить свои мысли в связное предложение.
     Я дремал, полузакрыв глаза.
     Джейсону Картеру  я  тоже  не  мог  ничего об®яснить.  Скажи я ему, что
сейчас не время заниматься его  делом,  что необходимо дать доктору Бано еще
хотя  бы полчаса, дабы  тот перестал  прятаться и заметать следы, что только
после  того,  как наш  противник  уверует в собственную  безопасность, можно
пытаться нанести ему следующий удар -- он не стал бы меня слушать.
     Маллена я отключал, раз®единяя связь, что же касается Джейсона Картера,
то, послушав его словоизвержение несколько  минут, я просто встал и вышел из
кабинета.
     Сперва банкир  не  понял,  что именно я собираюсь делать.  Впоследствии
Гарда рассказала  мне, что еще минут десять  он  стоял у окна с таким видом,
будто вот-вот я войду  и положу к его ногам не только пропавшие реликвии, но
и  Великого  Могола,   корону  королевы   Англии  и   плюшевого  Винни-Пуха,
подаренного потомками Милна его американским почитателям.
     Гарда также смотрела на меня с некоторой  опаской, так как не понимала,
что происходит и опасалась, как бы ей не пришлось искать  новой работы после
того, как Маллен  меня арестует и уведет  в тюрьму;  но, видя,  что Франсуаз
остается спокойной, наша секретарша убеждала себя, что все идет хорошо.
     Отдельного  разговора  заслуживает  отношение  Франсуаз  к  сложившейся
ситуации.  Памятуя  о  своих  словах  относительно  того,  что  я  наверняка
справлюсь с  любыми  сложностями, она не могла  и никогда бы не стала теперь
теребить меня на манер всех остальных, требуя немедленных действий.
     С другой стороны, мое благодушное  спокойствие ставило Франсуаз в тупик
и заставляло всерьез задуматься о моей вменяемости.
     Решив  предпринять  осторожную  попытку  проверить  осмысленность  моих
реакций -- это произошло как раз  в тот  момент, когда я вышел из душа, и не
мог дать ей достойного отпора -- она подошла по мне, взяла за  руку  и мягко
спросила:
     -- Майкл, чем я могу тебе помочь в том, что ты делаешь?
     Учитывая, что в тот момент я ничего не собирался делать, я буркнул:
     -- Можешь помассировать мне плечи.
     В серых глазах моей партнерши появилось выражение упрека. Я был уверен,
она  сделала  это нарочно  --  обычно  по ее  глазам нельзя прочесть чувств,
которые она испытывает.
     --  Ты  уверен   в  том,  что   делаешь,  Майкл?  --  спросила   она  с
несвойственной ей ангельской кротостью.
     -- Конечно,  да, -- буркнул я, стараясь  дать  понять, что не собираюсь
больше разговаривать на эту тему.
     В  самом  деле, как я мог быть в чем-то уверен?  Инспектор Маллен и Дон
Мартин раскинули частую сеть  из своих лучших агентов по всему Лос-Анджелесу
и его окрестностям -- а окрестности Города Ангелов превышают его собственные
размеры раза в три, если не в пять. Что мог я сделать -- один человек, когда
в дело вмешалась огромная армия?
     Я  мог  только вспомнить  все, что мне известно о докторе Бано, понять,
как он думает, что чувствует и какие мысли  приходят к нему  по утрам, когда
он чистит  зубы. Я разговаривал с  этим человеком всего  три раза, и из трех
этих бесед только одна велась лицом к лицу. Поэтому мне было сложно.
     Однако  почему-то  я  был  уверен,  что  понял  Бано.  Закрыв  глаза  и
расслабившись, я мог представить себе, что я -- это о