р,  как  Хлодвиг
король.
     В шкафах библиотеки хранилось изрядное количество книг. Один из увражей
был известен во  всем христианском мире. Мы имеем  в виду древний фолиант in
quarto  с эстампами,  на  чьем  заглавном листе  крупными  буквами значилось
"Святой  Варфоломей",  а  ниже:  "От  святого  Варфоломея  евангелие,  коему
предпослан  трактат  христианского философа Пантения,  разъясняющий  вопрос,
следует  ли  почитать сие  евангелие  апокрифическим  и  есть  ли  основания
признавать тождество святого Варфоломея с Нафанаилом". Эта книга, признанная
единственным сохранившимся экземпляром, лежала на  отдельном пюпитре посреди
библиотеки. Еще в минувшем веке посмотреть ее съезжались любопытствующие.


     7
     Чердак

     Чердак, построенный  по  образцу  библиотеки, то есть вытянутый, следуя
форме моста, в  сущности был образован  двумя  скатами  крыши.  Это обширное
помещение  было  завалено  сеном и  соломой  и освещалось  шестью  окошками.
Единственным его украшением  являлась  высеченная  на  двери фигура  святого
Варнавы и ниже надпись:
     "Barnabus sanctus falcem jubet ire per herbam". [Святой Варнава повелел
серпу жать траву (лат.)]
     Итак,  высокая,  просторная  шестиэтажная башня с пробитыми  там  и сям
бойницами  -- единственным своим входом и выходом --  имела  железную дверь,
сообщавшуюся  с  замком,   стоявшим   на  мосту,  который  в  свою   очередь
заканчивался подъемным мостом;  позади башни  лес;  перед  ней  плоскогорье,
покрытое вереском, край которого возвышался над мостом,  но  был ниже  самой
башни;  под  мостом  между  башней и  плоскогорьем  глубокий,  узкий,  густо
поросший кустарником овраг, зимой -- грозный поток, весной -- просто ручеек,
каменистый ров -- летом, -- вот каким был Тур-Говэн, в просторечии Тург.


     X
     Заложники

     Миновал июль, шел  август месяц, по всей Франции пронеслось героическое
и грозное дыхание, две  тени промелькнули на горизонте -- Марат с кинжалом в
боку  и  обезглавленная  Шарлотта  Корде;  гроза  все нарастала.  А  Вандея,
проигравшая большую войну, исподтишка вела малую, еще более опасную, как  мы
уже   говорили;   теперь   война  превратилась   в   непрерывное   сражение,
раздробленное  на  мелкие  лесные  стычки;  великая,  читай   роялистская  и
католическая, армия начала  терпеть поражение за поражением;  вся  майнцская
армия особым  декретом  была  переброшена в  Вандею; восемь  тысяч вандейцев
погибли  под  Ансени;  вандейцев  оттеснили от  Нанта,  выбили  из  Монтэгю,
вышвырнули из Туара, прогнали из Нуармутье, опрокинули под  Шолле, у Мортани
и  Сомюра,  они очистили  Партенэ,  оставили Клиссон,  отошли  от  Шатийона,
потеряли знамя в бою при Сент-Илере; они были разбиты наголову под Порником,
Саблем, Фонтенэ,  Дуэ,  Шато-д'О, Пон-де-Сэ;  они  потерпели  поражение  под
Люсоном,  отступили от Шатеньерэ,  в беспорядке  отхлынули  от  Рош-сюр-Ион;
однако  они  угрожали  Ла  Рошели,  а  в  водах  Гернсея  бросил  якорь  под
командованием Крэга английский флот, экипаж которого, состоявший из отборных
морских  офицеров-французов  и многочисленных английских полков, ожидал  для
высадки лишь сигнала от маркиза де Лантенака.  Высадка могла вновь  принести
победу роялистским мятежникам.  Питт был злоумышленником у  кормила  власти;
предательство  является  частью  политики,  как  кинжал -- частью рыцарского
вооружения. Питт поражал кинжалом нашу страну и предавал свою; позорить свое
отечество  -- значит предавать  его; при нем и под  его  руководством Англия
вела  пуническую  войну.  Она шпионила,  мошенничала,  лгала. Браконьерство,
подлог -- она не брезговала ничем. Она опускалась до самых низких проявлений
ненависти. Она скупала во Франции сало,  дошедшее до пяти франков за фунт. В
Лилле у одного англичанина нашли письмо от Приджера, агента Питта в  Вандее,
гласившее:  "В  деньгах  можете  не стесняться. Надеемся, что убийства будут
совершаться с осторожностью. Старайтесь  привлечь  для этой цели  переодетых
священников и женщин. Перешлите шестьдесят тысяч  ливров в  Руан и пятьдесят
тысяч в  Кан". Письмо это Барер первого  августа огласил в Конвенте. В ответ
на эти коварные  действия воспоследовали кровавые расправы Паррена, а  затем
жестокие меры Каррье. Республиканцы Меца и республиканцы Юга просили,  чтобы
их отправили на усмирение мятежа. Особым декретом было сформировано двадцать
четыре  саперные полка,  получившие  приказ жечь изгороди  и  плетни по всей
лесной  Бретани. Напряжение  достигло  предела.  Война прекращалась в  одном
пункте, чтобы тут же возгореться в другом. "Никого  не миловать!  Пленных не
брать!" -- таков был наказ с обеих сторон. История полнилась ужасным мраком.
     Этим августом замок Тург был осажден.
     Однажды  вечером,  когда  замерцали  первые  звезды,  в  тишине  летних
сумерек, не  нарушаемой  ни  шорохом  листвы,  ни  шелестом  трав,  внезапно
раздался пронзительный звук трубы. Он шел с вышки башни.
     Трубе ответил рожок, звук которого шел снизу, с равнины.
     На вышке стоял вооруженный человек; внизу, под сенью леса, расположился
целый лагерь.
     В сумерках  можно  было  еще  различить, как вокруг Тур-Говэна движутся
какие-то черные тени. Это кишел бивуак. В лесу под деревьями и среди вереска
на плоскогорье там и сям загорались огоньки, и эти беспорядочно разбросанные
сверкающие  точки прорезали темноту,  словно земля, не  желая уступить небу,
решила одновременно с ним засиять звездами. Зловещие звезды войны! Бивуак со
стороны  плоскогорья  спускался до самой  равнины, а со стороны  леса уходил
вглубь чащи. Тург был окружен со всех сторон.
     Самые размеры бивуака свидетельствовали о многочисленности осаждающих.
     Лагерь  тесно опоясал крепость и со  стороны  башни подходил вплотную к
скале, а со стороны моста -- вплотную к оврагу.
     Во второй раз послышалась труба, а за ней вторично -- рожок.
     Труба спрашивала, рожок отвечал.
     Голосом трубы башня обращалась к лагерю: "Можно ли с вами говорить?", и
лагерь голосом рожка отвечал: "Да".
     В те времена Конвент не  рассматривал вандейских мятежников как воюющую
сторону,  и  специальным  декретом  было  запрещено  обмениваться с  лагерем
"разбойников"  парламентариями;  поэтому  при   переговорах  с  противником,
допускаемых  в  обычной  войне  и  запрещенных  в  войне гражданской,  обеим
сторонам приходилось всячески  изощряться. По  этой причине и начался диалог
между  трубой-деревенщиной и  военным рожком.  Первый  сигнал явился  как бы
вступлением  к дальнейшим переговорам, второй в упор ставил  вопрос: "Хотите
нас  слушать?" Если бы на второй зов трубы рожок промолчал,  это означало бы
отказ;  если  рожок  ответил,  следовательно  он соглашался.  Это  означало:
начинается краткое перемирие.
     Рожок ответил  на второй зов трубы; человек, стоявший на  вышке  башни,
заговорил:
     --  Люди,  вы, что  слушаете меня  сейчас, я Гуж-ле-Брюан,  по прозвищу
"Синебой", ибо я уложил немало ваших, прозванный также "Иманусом", ибо я еще
убью их вдесятеро больше, чем убил до  сего дня; во  время атаки Гранвиля вы
ударом сабли отрубили мне указательный палец, лежавший на курке, в Лавале вы
гильотинировали  моего  отца,  мать и мою сестру Жаклину,  а ей  было  всего
восемнадцать лет от роду. Вот кто я таков.
     Я говорю с  вами  от  имени  маркиза  Говэна де  Лантенака, виконта  де
Фонтенэ, бретонского принца, хозяина Семилесья и моего господина.
     Так  знайте же, что прежде  чем запереться  в  этой  башне, которую  вы
осадили,  маркиз  возложил военное  командование на шестерых  вождей,  своих
помощников: Дельеру  он  доверил  всю  округу  между Брестской  и  Эрнейской
дорогой;  Третону  --  местность  между  Роэ  и  Лавалем;  Жакэ,  именуемому
"Железной  Пятой",  --  опушку  Верхне-Мэнского  леса;  Голье,  по  прозвищу
"Большой Пьер", -- Шато-Гонтье; Леконту -- Краон; Фужерский лес -- господину
Дюбуа-Ги;  и Майенн -- господину Рошамбо; так что можете взять эту крепость,
ничего вы этим  не выиграете. Если  даже  нашему маркизу  суждено погибнуть,
Вандея -- господа нашего и короля -- не погибнет.
     Говорю я все это, чтобы  вас предупредить. Маркиз де Лантенак находится
здесь, рядом со мной.  Я лишь  уста,  передающие его  речь. Люди, осаждающие
нас, не шумите.
     Слушайте и разумейте.
     Помните, что война, которую вы ведете против нас, неправая война. Мы --
здешние жители, и мы деремся честно, мы --  люди простые и чистые сердцем, и
воля  божья для нас, что  божья роса  для травинки.  Это вы, это  республика
напала на нас; она пришла сюда мутить наши села, жечь наши дома и наши нивы,
разбивать картечью наши фермы; это из-за вас наши жены и дети вынуждены были
босые бежать в леса, когда еще пела зимняя малиновка.
     Вы, люди,  пришедшие сюда и слушающие мои слова, вы преследовали  нас в
лесу; вы осадили нас в этой башне; вы перебили или рассеяли наших союзников;
у вас есть пушки; вы пополнили  свой  отряд гарнизонами Мортэна,  Барантона,
Тейеля,  Ландиви,  Эврана,  Тэнтениака и  Витре,  а  это  значит,  что  вас,
нападающих,  четыре  тысячи  пятьсот  человек,  нас же,  защищающихся, всего
девятнадцать.
     Но у нас  достаточно пуль и пороха и хватит продовольствия. Вам удалось
подвести мину и взорвать часть нашей скалы и часть стены.
     Внизу башни образовалась  брешь, и вы можете даже ворваться  через нее,
хотя башня все еще стоит крепко и сводом своим надежно прикрывает брешь.
     Теперь вы готовитесь к штурму.
     А мы,  и первый среди нас --  его светлость  маркиз, бретонский принц и
светский приор аббатства  Лантенакской божьей матери,  где ежедневно  служат
обедню, как установлено было еще королевой Жанной,  а затем и  все остальные
защитники  башни,  в числе  их  господин  аббат  Тюрмо, именуемый  в  войске
Гран-Франкер; мой соратник Гинуазо -- командир Зеленого лагеря, мой соратник
Зяблик  --  командир  Овсяного  лагеря,  мой  соратник  Мюзетт --  начальник
Муравьиного лагеря, и я, простой мужик, уроженец местечка Дан, где протекает
ручей Мориандр, -- мы желаем объявить вам следующее.
     Люди, стоящие под башней, слушайте меня.
     В наших руках находятся трое пленников, иначе говоря  трое детей. Детей
этих  усыновил один из ваших батальонов,  и потому они ваши.  Мы  предлагаем
выдать вам этих детей.
     Но вот на каких условиях.
     Дайте нам выйти из башни.
     Если  вы  ответите отказом, -- слушайте  меня хорошенько,  вам остается
одно  из двух: напасть на нас либо со стороны леса  через  брешь, либо через
мост со  стороны плоскогорья. В замке, стоящем на мосту, три этажа: в нижнем
этаже я, Иманус, тот, кто говорит с вами, самолично припас шесть бочек смолы
и  сто снопов сухого  вереска,  в третьем этаже  сложена  солома,  в среднем
имеются  книги и  бумаги;  железная дверь, которая соединяет замок с башней,
заперта,  и  ключ от нее находится  у его светлости маркиза де  Лантенака; я
собственноручно   пробил  под  дверью   дыру  и  протянул  через  нее  шнур,
пропитанный серой, один конец которого опущен в бочку со смолой, а другой --
здесь с этой стороны  двери, то есть в башне; от меня зависит поджечь  его в
любую  минуту. Если вы  откажетесь выпустить нас на волю,  мы поместим троих
детей  во втором  этаже  замка между тем  этажом,  куда проходит пропитанный
серой шнур  и  стоят  бочки со смолой, и  чердаком, где  сложена  солома,  а
железную  дверь я запру  своими руками. Если  вы пойдете штурмом  со стороны
моста -- вы сами подожжете замок; если вы нападете на нас со стороны леса --
подожжем замок мы; если вы нападете на нас сразу и через мост и через пролом
-- значит, подожжем мы с вами одновременно. И дети в любом случае погибнут.
     А теперь решайте: согласны вы на наши условия или нет.
     Если согласны -- мы уйдем.
     Если отказываетесь -- дети умрут.
     Я кончил.
     Человек, говоривший с вышки, замолк.
     Чей-то голос крикнул снизу:
     -- Мы не согласны.
     Голос прозвучал сурово и резко. Другой голос, менее суровый,  но  столь
же твердый, добавил:
     -- Даю вам двадцать четыре часа на размышление,-- сдавайтесь без всяких
условий.
     Воцарилось молчание, затем тот же голос произнес:
     -- Завтра, в этот же час, если вы не сдадитесь, мы начнем штурм.
     А первый голос добавил:
     -- Но уж тогда никакой пощады!
     На этот устрашающий возглас  ответили с башни.  При ярком сиянии  звезд
стоящие внизу увидели, как между двух бойниц склонилась чья-то фигура, и все
узнали  грозного  маркиза  де  Лантенака, а маркиз  пристально  рассматривал
бивуак, как бы ища кого-то взором, и вдруг воскликнул:
     -- Ага, да это ты, иерей!
     -- Да, это я, злодей! -- ответил снизу суровый голос.


     XI
     По-древнему грозный

     Суровый голос действительно принадлежал  Симурдэну; голос  более юный и
не столь властный принадлежал Говэну.
     Маркиз де Лантенак не ошибся, окликнув Симурдэна.
     В  короткий  срок  в этом краю,  залитом  кровью гражданской войны, имя
Симурдэна, как мы говорили, приобрело грозную  славу; пожалуй, редко, на чью
долю выпадает столь страшная известность; о нем говорили: "В Париже Марат, в
Лионе  Шалье, в Вандее  Симурдэн".  Всеобщее  уважение, которым  пользовался
раньше  Симурдэн, обернулось  теперь всеобщим порицанием; таково  неизбежное
следствие снятия  с себя  духовного сана. Симурдэн внушал ужас. Люди мрачные
--  обычно несчастливцы;  их  осуждают  за  их поступки,  но если кто-нибудь
заглянул бы  им в душу, то,  быть может, и отпустил  такому человеку все его
грехи. Непонятый Ликург  покажется Тиберием.  Так или иначе, два человека --
маркиз де Лантенак и аббат Симурдэн --  весили одинаково на весах ненависти;
проклятия, которые обрушивали роялисты на голову Симурдэна,  являлись как бы
противовесом той  брани, которой республиканцы осыпали Лантенака. Каждого из
них  в  противостоящем  лагере  почитали  чудовищем;  именно в силу  этого и
произошел знаменательнейший факт -- в то время как Приер Марнский оценивал в
Гранвиле голову Лантенака, Шаретт в Нуармутье оценивал голову Симурдэна.
     Признаемся,  что эти  два  человека --  маркиз и  священник  --  были в
каком-то отношении как бы одним существом. Бронзовая маска гражданской войны
двулика --  одной  своей  стороной она обращена  к  прошлому,  другой  --  к
будущему, но оба лика ее в равной степени трагичны.  Лантенак  был первым, а
Симурдэн  -- вторым ликом; но горькая  усмешка Лантенака  была скрыта ночной
мглой, а на роковом челе Симурдэна лежал отблеск встающей зари.
     Тем временем осажденные в Турге получили отсрочку.
     Благодаря  вмешательству  Говэна  условились  о  передышке на  двадцать
четыре часа.
     Впрочем,  Иманус и впрямь был хорошо осведомлен; благодаря  настойчивым
требованиям  Симурдэна  Говэн имел  под  ружьем  четыре  с  половиной тысячи
человек: частично солдат национальной гвардии, частично из линейных  полков;
с  этим  отрядом он  окружил Лантенака  в Турге и мог выставить против  него
двенадцать  орудий:  шесть  со  стороны башни, на  опушке  леса, и  шесть на
плоскогорье, против замка. Кроме того,  осаждавшие подвели  мину, и в нижней
части башни образовалась после взрыва брешь.
     Итак, с  окончанием  суточной  передышки  штурм  должен  был начаться в
описываемой ниже обстановке.
     На плоскогорье и в лесу имелось четыре тысячи пятьсот человек.
     В башне -- девятнадцать.
     Имена  этих девятнадцати  осажденных  история сохранила в  списках лиц,
объявленных вне закона. Нам, возможно, придется еще встретиться с ними.
     Когда Говэна поставили во главе четырех с  половиной тысяч  человек  --
почти  целой армии,  -- Симурдэн  решил добиться  для  своего  питомца  чина
генерал-адъютанта.  Но  Говэн  отказался;   он  заявил:   "Сначала  захватим
Лантенака, а там посмотрим. Пока же у меня еще нет достаточно заслуг".
     Впрочем,  руководство  крупными  воинскими  соединениями при  небольших
чинах  было  вполне  в  духе  республиканских  нравов.  Позже  Бонапарт  был
одновременно  командиром   артиллерийского   эскадрона   и   генерал-аншефом
Итальянской армии.
     Странная  судьба выпала  на долю  Тур-Говэна;  один  Говэн шел  на  нее
штурмом, другой Говэн ее защищал. Поэтому нападающие действовали с известной
осторожностью, чего нельзя было сказать  об осажденных, так как  не в натуре
господина  де Лантенака было щадить кого-либо и что-либо; кроме того, прожив
всю жизнь в Версале, он не  питал никакого пристрастия к Тургу, да и вряд ли
помнил свое родное гнездо. Он укрылся в Турге просто  потому, что поблизости
не оказалось  более подходящего  убежища,  но  не моргнув глазом  он мог  бы
разрушить его до основания. Говэн  же относился  к родным  местам с  большей
почтительностью.
     Наиболее уязвимым местом крепости  был мост; но в  библиотеке,  которая
помещалась в  замке,  хранились  все  семейные архивы;  если начать штурм со
стороны моста, неизбежен пожар, а Говэну казалось, что сжечь семейные архивы
все равно, что убить своих  предков.  Тург  был фамильным замком Говэнов; из
этой башни  управлялись все  их бретонские  лены, точно так же как все  лены
Франции  управлялись  из Луврской  башни; все семейные  воспоминания  Говэна
связывались с Тургом, да и сам  он родился тут; хитросплетения судеб привели
Говэна  к  взрастившей  его  башне,  и  теперь  ему,  взрослому,  предстояло
штурмовать эти чтимые стены, под сенью которых он играл ребенком. Неужели он
святотатственно подымет на  нее руку, предаст огню? Может быть,  там, в углу
чердака или библиотеки, еще стоит его колыбелька. Порой размышления -- те же
чувства.  Видя  перед  собой  старинное  семейное  гнездо,  Говэн  испытывал
волнение.  Поэтому-то  он  решил  пощадить  мост. Он  ограничился  тем,  что
приказал  зорко  охранять  все входы и  выходы,  дабы  ни один беглец не мог
проскользнуть  незамеченным, а также держать мост под  угрозой обстрела; для
штурма же он  избрал  противоположную сторону. По его  приказу под основание
башни и подвели мину.
     Симурдэн   не  препятствовал  действиям  Говэна,  но  упрекал  себя  за
слабость, ибо  его суровое сердце не испытывало ни  малейшего умиления перед
стариной, и он был  так же  не склонен щадить здания, как и людей.  Пощадить
замок  --  это уже начало  милосердия.  А милосердие  было  слабой  стороной
Говэна;  Симурдэн не спускал  глаз  со  своего питомца и  старался  удержать
Говэна на  этом пагубном, по  мнению Симурдэна, пути.  Но и  сам  он  не мог
глядеть  на Тург без какого-то внутреннего трепета, хотя  гневно корил себя;
сердце его невольно смягчалось при виде библиотеки, где еще хранились книги,
которые  по его  указанию  прочел  маленький  Говэн;  он был  священником  в
соседнем селении  Паринье; сам  он, Симурдэн, жил на верхнем этаже замка;  в
этих комнатах,  поставив  между колен  крошку  Говэна,  слушал  он, как  тот
складывает  слога;  здесь, меж  этих  древних  стен, у  него на  глазах  его
возлюбленный ученик,  чадо  его души,  становился взрослым человеком,  здесь
зрел  его разум. Неужели же придется разрушить и сжечь эту  библиотеку, этот
замок, эти  стены, видевшие не раз, как он благословлял отрока  Говэна? И он
пощадил их. Пощадил скрепя сердце.
     Он  не возражал против плана Говэна  -- повести штурм со  стороны леса.
Тург как  бы делился на две части: варварскую -- башню и  цивилизованную  --
библиотеку. И Симурдэн согласился с тем, что Говэн нанесет удар лишь по этой
варварской части.
     Итак,  осажденная одним Говэном и защищаемая другим  Говэном, старинная
крепость  в  самый  разгар  французской  революции   возвращалась  к   своим
феодальным привычкам. Вся  история  средних веков повествует о войнах  между
родичами; Этеоклы и Полиники не только  греки,  но также и готы, а Гамлет  в
Эльсиноре совершил то же, что совершил Орест в Аргосе.


     XII
     Надежда па спасение

     Всю ночь обе стороны неуто