сбросить Радуба в зиявшую под его ногами бездну.
     К счастью для Радуба, Зяблик, держа оба пистолета в  одной руке, не мог
стрелять  и  вынужден  был действовать  саблей. Он  ударил ею Радуба.  Сабля
рассекла плечо Радуба, но рана спасла его.
     Безоружный, и  тем не  менее  полный сил, Радуб, презрев удар, который,
впрочем, не тронул кости, напрягся всем телом и впрыгнул в бойницу, выпустив
из рук прутья решетки.
     Теперь  он очутился лицом к лицу с  Зябликом, который отбросил саблю  и
схватил в каждую руку по пистолету.
     Зяблик  почти в  упор целился с  колен  в  Радуба, но  ослабевшая  рука
задрожала, и он не успел спустить курок.
     Радуб воспользовался этой передышкой и громко захохотал.
     --  А  ну-ка, мордоворот, --  закричал он,  -- уж не думаешь ли ты меня
своим бифштексом запугать?.. А здорово, ей-богу, тебе личико освежевали.
     Зяблик молча продолжал целиться.
     Радуб не унимался.
     -- Не обессудь, но наша картечь тебе малость рыло подпортила. Бедный ты
парень,  гляди, как  Беллона  всю  морду  тебе  поцарапала. А  ну,  стреляй,
голубчик, стреляй скорее.
     Раздался выстрел,  пуля просвистела  у самого  виска Радуба и  оторвала
пол-уха. Зяблик поднял другую руку с пистолетом, но Радуб не дал ему времени
прицелиться.
     -- И  так уж я без  уха остался,  -- закричал он.  -- Ты меня  два раза
ранил. Теперь мой черед.
     И он  бросился  на  врага,  подбил  снизу  его  руку, так что  пистолет
выстрелил в воздух, затем схватил вандейца за разбитую челюсть.
     Зяблик взвыл от боли и потерял сознание.
     Радуб перешагнул через бесчувственное тело, валявшееся поперек бойницы.
     -- А теперь потрудись выслушать мой ультиматум, -- произнес он, -- и не
смей шелохнуться. Лежи здесь  червяк-злыдень. Сам понимаешь,  нет мне сейчас
времени  с  тобой возиться. Ползай себе по  земле сколько твоей душе угодно,
мои сапоги тебе компанию составят.  А лучше умирай, вот  это будет дело. Сам
скоро поймешь,  что твой  поп  тебе  глупостей  наобещал. Лети,  мужичок,  в
райские кущи.
     И он спрыгнул с бойницы на пол.
     -- Ни черта не видно, -- буркнул он.
     Зяблик  судорожно   забился  и  взревел  в  предсмертных  муках.  Радуб
обернулся.
     --  Сделай  милость, помолчи, гражданин холоп. Я больше в твои дела  не
мешаюсь. Презираю тебя и даже добивать не стану. Иди ты к чорту.
     Он в раздумье поскреб затылок, глядя на Зяблика.
     -- Что же мне теперь делать? Все это хорошо, но я остался без оружия. А
мог целых два раза выстрелить. Ты  меня  обездолил,  скотина! А тут  еще дым
этот, так глаза и ест.
     Он случайно коснулся раненого уха и воскликнул: "Ой!"
     Потом снова заговорил:
     -- Ну, что, легче тебе от того, что ты конфисковал у меня  ухо?  Хорошо
еще, что  все прочее цело, ухо -- пустяки,  -- так, только для украшения. Да
еще плечо мне повредил, да это ничего. Помирай, мужичок; я тебя прощаю.
     Он  прислушался.  Из  залы доносился страшный гул.  Бой  достиг высшего
накала.
     --  Там  внизу  дело  идет на  лад.  Смотри  ты, все  еще  кричат:  "Да
здравствует король!" Хоть и подыхают, а благородно.
     Нога  его задела за саблю, которую отбросил  Зяблик. Радуб поднял  ее с
земли и обратился к вандейцу, который уже не шевелился, да и вряд ли был еще
жив:
     -- Видишь  ли, лесовик, для того дела, что  я задумал,  сабля мне  ни к
чему. А беру я ее только  потому, что она мой старый друг. Вот пистолеты мне
нужны  были. Чтобы тебя,  дикаря, черти подрали. Что же  мне теперь  делать?
Куда я теперь гожусь?
     Он  стал  пробираться через  залу,  стараясь хоть  что-то разглядеть  в
темноте. Вдруг возле колонны, посреди  комнаты, он заметил  длинный стол, на
столе что-то тускло  поблескивало. Радуб протянул руку.  Он нащупал  пищали,
пистолеты,  карабины, целый склад оружия,  разложенного в  строгом  порядке;
казалось,  оно только  ждало руки бойца; это осажденные припасли себе оружие
для второй фазы битвы. Словом, целый арсенал.
     -- Гляди-ка, какое богатство! -- воскликнул Радуб.
     И он бросился к оружию, не веря своим глазам.
     Теперь он стал поистине грозен.
     Рядом со столом, нагруженным  оружием, Радуб увидел  широко распахнутую
дверь, ведущую  на  лестницу, которая соединяла этажи  башни. Радуб отбросил
саблю, схватил в каждую руку по двуствольному  пистолету и выстрелил наудачу
вниз, в пролет винтовой лестницы, потом  взял  мушкетон  и выстрелил,  затем
схватил  пищаль,  заряженную  крупной дробью, и  тоже выстрелил.  Выстрел из
пищали, выпускавший  сразу пятнадцать свинцовых шариков, походил по звуку на
залп картечи.
     Тогда  Радуб, передохнув, оглушительным голосом крикнул  в  пролет: "Да
здравствует Париж!"
     И,  схватив вторую пищаль, еще  более крупного  калибра, чем первая, он
наставил ее дулом на лестницу и стал ждать.
     В  нижней зале  началось неописуемое смятение.  Одна  минута внезапного
удивления может погубить сопротивляющихся.
     Две пули из трех залпов  попали в  цель; одна убила старшего из братьев
Деревянные Копья, другая сразила Узара, иначе господина де Келена.
     -- Они наверху! -- воскликнул маркиз.
     Этот  возглас решил судьбу редюита: защитники его,  как стая испуганных
птиц, бросились к винтовой лестнице. Маркиз подгонял отступающих.
     -- Скорее, скорее,  -- говорил он. -- Сейчас бегство  и есть проявление
мужества. Подымемся на третий этаж! Там мы снова дадим бой!
     Он покинул баррикаду последним.
     Этот отважный поступок спас его от гибели.
     Радуб, засевший на лестнице второго этажа,  поджидал отступающих, держа
палец  на  курке  пищали.  Вандейцы,  первыми   появившиеся  из-за  поворота
лестницы, были сражены его пулями насмерть. Если бы в их  числе был  маркиз,
он  не  миновал бы  той  же  участи.  Но  прежде чем  Радуб  успел  схватить
заряженный мушкетон, уцелевшие вандейцы поднялись на третий этаж, а  за ними
неторопливо проследовал Лантенак. Вандейцы решили, что  в зале второго этажа
засел  неприятель, и потому,  не останавливаясь,  пробрались прямо на третий
этаж,  в зеркальную. Здесь была железная дверь, здесь  был пропитанный серой
шнур, здесь предстояло погибнуть или сдаться на милость победителя.
     Говэн,  не меньше, чем вандейцы, удивленный выстрелами на лестнице,  не
знал, чему  приписать эту неожиданную подмогу,  но он не  стал  доискиваться
причины; воспользовавшись  благоприятной минутой, он  во главе своих  солдат
перескочил  через  редюит и бросился за вандейцами  к лестнице,  подгоняя их
вверх ударами шпаги.
     На втором этаже он обнаружил Радуба.
     Радуб отдал Говэну честь и сказал:
     -- Сию секунду, командир. Это я наделал здесь переполоху. Вспомнил, как
было в Доле. И повторил ваш тогдашний маневр. Зажал, так сказать, неприятеля
меж двух огней.
     -- Что ж, ученик способный, -- ответил, улыбаясь, Говэн.
     Когда человек долгое время пробыл в неосвещенном  помещении,  глаза его
постепенно   привыкают   к   темноте   и   приобретают   совиную   зоркость;
приглядевшись, Говэн заметил, что Радуб весь залит кровью.
     -- Да ты ранен, друг! -- воскликнул он.
     --  Пустяки,  командир,  не стоит обращать  внимания.  Велика важность,
одним  ухом  больше,  одним  меньше.  Правда,  меня  и  саблей  хватили,  да
наплевать, -- так, царапина. Волков бояться -- в лес не ходить. Впрочем, тут
не одна только моя кровь.
     В зале  второго этажа, отбитой Радубом у  неприятеля, устроили короткий
привал. Принесли фонарь. Симурдэн подошел к Говэну. Они стали  совещаться. И
правда, было,  что  обсудить. Нападающие так и не раскрыли тайны осажденных,
не подозревали, что у вандейцев совсем мало боевых припасов; не знали они  и
того, что запасы пороха у врага  приходят  к концу; зала третьего этажа была
последним оплотом осажденных; но нападающие могли предполагать, что лестница
заминирована.
     Одно было верно -- враг теперь не ускользнет из их рук. Уцелевшие в бою
были как бы заперты в зеркальной. Лантенак попался в мышеловку.
     Эта  уверенность  позволяла   устроить  передышку  и  на  досуге  найти
наилучшее  решение. И без  того уже ряды республиканцев поредели. Надо  было
действовать так, чтобы не понести лишних потерь в этой последней схватке.
     Решительный  приступ был сопряжен  с  немалым риском. Враг встретит  их
ожесточенным огнем.
     Наступило затишье.  Осаждающие,  завладев двумя нижними этажами, ждали,
когда  командир  даст сигнал  к бою.  Говэн и Симурдэн держали совет.  Радуб
молча присутствовал при обсуждении.
     Но вот он снова стал навытяжку и робко окликнул:
     -- Командир!
     -- Что тебе, Радуб?
     -- Заслужил я хоть небольшую награду?
     -- Конечно, заслужил. Проси чего хочешь.
     -- Прошу разрешения идти первым.
     Отказать ему было невозможно. Да он и не стал бы дожидаться разрешения.


     XI
     Обреченные

     Пока в  зале второго этажа шло совещание, на  третьем  спешно возводили
баррикаду. Если  успех есть исступление,  то поражение есть  бешенство. Двум
этажам башни  предстояло  схватиться в  отчаянном  поединке. Мысль о близкой
победе пьянит.  Второй  этаж  был  окрылен надеждой,  которую  следовало  бы
признать самой могучей силой,  движущей человеком, если  бы не  существовало
отчаяния.
     На третьем этаже царило отчаяние.
     Отчаяние холодное, спокойное, мрачное.
     Добравшись  до залы  третьего этажа -- до последнего  своего прибежища,
дальше  которого отступать было некуда, осажденные  первым  делом загородили
вход. Просто запереть двери было бы бесполезно, куда разумнее представлялось
преградить   лестницу.  В   подобных  случаях  любая  преграда,  позволяющая
осажденным видеть противника и сражаться, куда надежнее закрытой двери.
     Факел, прикрепленный Иманусом к стене, возле  пропитанного серой  шнура
освещал лица вандейцев.
     В зале третьего этажа стоял огромный, тяжелый дубовый сундук,  в каких,
до изобретения более удобных шкафов, наши предки хранили одежду и белье.
     Осажденные подтащили сундук к  лестнице и поставили его стоймя на самой
верхней  ступеньке. Размером он  пришелся  как раз  по проему двери и плотно
закупорил  вход. Между  сундуком  и сводом осталось только узкое  отверстие,
через  которое  с  трудом  мог  протиснуться  человек,  что  давало  в  руки
осажденным огромное преимущество, позволяя им разить одного  наступающего за
другим. Да и сомнительно было,  чтобы кто-нибудь отважился пробраться сквозь
эту щель.
     Забаррикадировав дверь, осажденные получили небольшую отсрочку.
     Пересчитали бойцов.
     Из  девятнадцати человек  осталось  лишь семеро, в том числе Иманус. За
исключением Имануса и маркиза, все остальные были ранены.
     Впрочем,  все пятеро раненых чувствовали себя вполне пригодными владеть
оружием, ибо в  пылу  битвы любая  рана, если только она  не  смертельна, не
мешает бойцу двигаться и действовать; то  были Шатенэ, он  же Роби, Гинуазо,
Уанар Золотая Ветка, Любовника и Гран-Франкер. Все прочие погибли.
     Боевые  припасы  иссякли.  Пороховницы  опустели.   Вандейцы  сосчитали
оставшиеся пули. Сколько они, семеро, могут сделать выстрелов? Четыре.
     Пришла  минута,  когда осталось  только одно -- пасть  в бою.  Они были
прижаты к краю зияющей, ужасной бездны. К самому ее краю.
     Тем  временем  штурм  возобновился, на  этот  раз  его  вели  не  столь
стремительно, зато  более уверенно. Слышно  было, как осаждающие, поднимаясь
по лестнице, тщательно выстукивают прикладами каждую ступеньку.
     Бежать некуда. Через  библиотеку?  Но  на  плоскогорье стоят заряженные
пушки и уже зажжены фитили. Через верхние залы? Но куда? Все ходы выходят на
крышу. Правда, оттуда можно броситься вниз с вершины башни.
     Семь  уцелевших из этого легендарного отряда понимали, что они попались
в западню, откуда нет выхода, что они заключены  среди толстых стен, которые
охраняют, но и выдают их с головой врагу. Их еще не взяли в плен, однако они
уже были пленниками.
     Маркиз произнес громовым голосом:
     -- Друзья мои, все кончено.
     И, помолчав, добавил:
     -- Гран-Франкер снова становится аббатом Тюрмо.
     Семеро вандейцев,  перебирая  четки,  преклонили  колена.  Все  слышнее
становился стук прикладов по ступенькам лестницы.
     Гран-Франкер с залитым кровью лицом, так как  пуля сорвала ему с черепа
лоскут кожи, поднял  правую  руку,  в которой он  держал  распятие.  Маркиз,
скептик в глубине души, тоже опустился на колени.
     -- Пусть каждый из вас, -- начал Гран-Франкер, -- вслух  исповедуется в
грехах своих. Маркиз, начинайте.
     Маркиз произнес:
     -- Убивал.
     -- Убивал, -- промолвил Уанар.
     -- Убивал, -- промолвил Гинуазо.
     -- Убивал, -- промолвил Любовника.
     -- Убивал, -- промолвил Шатенэ.
     -- Убивал, -- промолвил Иманус.
     И Гран-Франкер возгласил:
     -- Во имя отца и сына и святого духа, отпускаю вам грехи ваши; мир вам.
     -- Аминь, -- ответило хором семь голосов.
     Маркиз поднялся с колен.
     -- А теперь, -- сказал он, -- умрем.
     -- И убьем, -- добавил Иманус.
     Приклады уже били по сундуку, загораживающему вход.
     -- Обратитесь помыслами к богу,  -- сказал священник. --  Отныне земные
заботы для вас уже не существуют.
     -- Да, -- подхватил маркиз, -- мы в могиле.
     Вандейцы  склонили  головы и  стали  бить себя в  грудь. Лишь маркиз да
священник не склонили  головы. Все глаза были опущены долу, священник творил
молитву,  крестьяне творили  молитву, маркиз был погружен в раздумье. Сундук
зловеще гудел, словно под ударами топора.
     В эту минуту чей-то сильный голос внезапно прокричал из темноты:
     -- Я ведь вам говорил, ваша светлость!
     Все в изумлении обернулись.
     В стене вдруг открылось отверстие.
     Камень, искусно пригнанный к  соседним камням, но не скрепленный с ними
и  вращающийся  на двух  стержнях,  повернулся  вокруг  своей  оси на  манер
турникета и открыл лазейку  в стене. Камень свободно ходил в обе  стороны, и
за ним шли налево и  направо два коридора, оба хоть  и узкие, но достаточные
для прохода по  одному. В  отверстие  виднелись ступеньки винтовой лестницы.
Из-за камня выглядывало чье-то лицо.
     Маркиз узнал Гальмало.


     XII
     Спаситель

     -- Это ты, Гальмало?
     --  Я,  ваша светлость.  Как видите, камни иной  раз все-таки вертятся;
этим  путем  можно  бежать. Я  пришел во-время,  но торопитесь. Через десять
минут вы будете уже в чаще леса.
     -- Велико милосердие божье, -- сказал священник.
     -- Бегите, ваша светлость, -- прокричали все разом.
     -- Сначала вы, -- ответил маркиз.
     -- Вы пойдете первым, ваша светлость, -- сказал аббат Тюрмо.
     -- Последним.
     И маркиз произнес сурово:
     -- Борьба великодушия здесь неуместна.  У нас для этого нет времени. Вы
ранены.  Приказываю  вам  жить  и  уйти  немедля.  Спешите   воспользоваться
лазейкой. Спасибо, Гальмало.
     --  Стало быть, нам  приходится  расстаться,  маркиз? --  спросил аббат
Тюрмо.
     -- Добравшись донизу, мы, конечно, расстанемся. Бежать  нужно всегда по
одному.
     -- А вы, ваша светлость, изволите назначить место встречи?
     -- Да. На лужайке в лесу, около камня Говэнов. Знаете, где он?
     -- Знаем.
     --  Я завтра буду там.  Ровно в полдень. Всем, кто может передвигаться,
быть на месте.
     -- Будем.
     -- И мы снова начнем войну, -- сказал маркиз.
     Однако Гальмало,  который стоял, опершись  на вращающийся камень, вдруг
заметил, что он больше не движется. Отверстие теперь не закрывалось.
     --  Торопитесь,  ваша светлость, -- повторил Гальмало. -- Камень что-то
не подается. Открыть-то проход я открыл, а вот закрыть не могу.
     И в самом деле, камень, который простоял неподвижно долгие годы, словно
застыл  на  месте.  Повернуть  его  обратно хоть  на дюйм не  представлялось
возможным.
     -- Ваша светлость, -- продолжал Гальмало, -- я надеялся закрыть проход,
и синие, ворвавшись сюда, не обнаружили бы в зале ни души; пусть бы поломали
себе  голову, куда вы делись, уж не  с дымом ли  через трубу вылетели? А он,
гляди, упирается. Теперь враг заметит открытое отверстие и  бросится за нами
в погоню. Поэтому мешкать не годится. Скорее сюда.
     Иманус положил руку на плечо Гальмало.
     --  Сколько  времени, приятель,  потребуется, чтобы  пройти  через  эту
лазейку и очутиться в лесу в полной безопасности?
     -- Тяжело раненных нет? -- осведомился Гальмало.
     Ему хором ответили:
     -- Нет.
     -- В таком случае четверти часа хватит.
     --  Значит,  -- продолжал Иманус,  --  если  враг  не придет  сюда  еще
четверть часа?..
     -- Пусть тогда гонится за нами, -- все равно не догонит.
     --  Но,  -- возразил  маркиз, --  они ворвутся сюда  через  пять минут.
Старый сундук не такая уж  страшная  для  них помеха.  Достаточно нескольких
ударов прикладом. Четверть часа! А кто их задержит на эти четверть часа?..
     -- Я, -- сказал Иманус.
     -- Ты, Гуж-ле-Брюан?
     --  Да,  я, ваша  светлость.  Послушайте  меня.  Из шести человек  пять
раненых. А у меня даже царапины нет.
     -- И у меня нет.
     --  Вы вождь, ваша светлость.  А я солдат.  Вождь и солдат не одно и то
же.
     -- Знаю, у каждого из нас свой долг.
     -- Нет, ваша светлость, у нас с вами, то есть у меня и у вас, один долг
-- спасти вас.
     Иманус повернулся к товарищам.
     -- Друзья, сейчас важно одно -- преградить путь врагу и по  возможности
задержать преследование.  Слушайте меня. Я в полной  силе, я  не  потерял ни
капли  крови, я не  ранен,  и поэтому выстою  дольше, чем  кто-либо  другой.
Уходите все. Оставьте мне все оружие. Не беспокойтесь, я сумею пустить его в
дело.   Обещаю  задержать  неприятеля  на  добрые  полчаса.  Сколько  у  нас
заряженных пистолетов?
     -- Четыре.
     -- Клади их все сюда, на пол.
     Вандейцы повиновались.
     -- Вот  и  хорошо. Я  остаюсь. И  окажу им достойную  встречу. А теперь
бегите скорее.
     В чрезвычайных  обстоятельствах слова благодарности  неуместны. Беглецы
едва успели пожать Иманусу руку.
     -- До скорого свидания, -- сказал маркиз.
     -- Нет, ваша светлость. Надеюсь, что  свиданье наше не скоро состоится:
я здесь сложу голову.
     Пропустив  вперед раненых,  беглецы  поочередно  вошли в  проход.  Пока
передние  спускались, маркиз вынул из кармана карандаш  и  написал несколько
слов   на   вращающемся,   отныне,   увы,  неподвижном  камне,   закрывавшем
спасительный проход.
     -- Уходите, ваша светлость, вы последний остались, -- сказал Гальмало.
     С этими словами Гальмало начал спускаться по лестнице.
     Маркиз последовал за ним.
     Иманус остался один.


     XIII
     Палач

     Четыре заряженных  пистолета вандейцы положили прямо на каменные плиты,
ибо в зеркальной не было паркета. Иманус взял из них два, по одному в каждую
руку.
     Затем  он  встал  сбоку от двери, ведущей на лестницу,  загороженную  и
полускрытую сундуком.
     Нападающие, очевидно, боялись какого-то подвоха  со стороны  врага, они
ждали взрыва, который может принести нежданную гибель в решительную минуту и
победителю и  побежденному. Насколько первый  натиск прошел бурно, настолько
последний штурм был обдуманным и осторожным. Солдаты Говэна не могли, а быть
может,  и не хотели, разрушить сразу баррикаду; они разбили  прикладами  дно
сундука, изрешетили крышку штыками и через эти пробоины пытались заглянуть в
залу.
     Свет фонарей, освещавших лестницу, пробивался сквозь эти дыры.
     Иманус заметил,  что к отверстию в днище сундука припал чей-то глаз. Он
приставил  пистолет  прямо  к  дыре  и  нажал  курок.  Раздался  выстрел,  и
торжествующий  Иманус  услыхал страшный  вопль.  Пуля,  пройдя  через  глаз,
пробила  череп  солдата,  глядевшего  в  щель, и  он  свалился  навзничь  на
ступеньки лестницы.
     Наступающие  в двух местах осторожно  расширили отверстие между