шие за ней
днем  и ночью молчаливой  невидимой свитой, не то, чтобы мешали ей, без  них
она  бы  уже  и  не  смогла,  но  не  с  программой партии, а с ними  теперь
приходилось сверять свои мысли и поступки, и даже слова, произносимые вслух.
Иногда, Варьке  так надо было  бы  промолчать, ей это уже хорошо  разъяснили
шефы-комсомольцы. Но, зная, что за ее спиной понимающе усмехнется узкоглазый
воин с  длинными черными волосами, она, сжав зубы, кидалась в бой. Почему-то
этим двум она постоянно должна была доказывать свое право на  то,  чтобы они
покорно следовали за ней повсюду.
     Даже математику, в душе Варька отдавала себе в этом отчет, она прилежно
учила  не  столько  для  своего  светлого  будущего,  в  котором  именно  за
математику  дают  хлеб с  маслом,  как ее  ежедневно  уверял  папа, а  чтобы
поразить своей  необыкновенной  ученостью желтолицых. Особенно того, который
был, по ее понятиям, старшим. Он после каждой задачи по геометрии восхищенно
кланялся ей в пояс. Хотя она вроде бы смутно помнила, что и на хор в седьмом
классе они вроде  бы за ней  уже ходили, но  вот раньше...  Где же  они были
раньше? О таких вещах Леньке не напишешь, да  и  сказать-то было некому. Что
же  ей делать  с тоскующим  непонятно по  чему Ленькой и  этими,  взявшимися
неизвестно  откуда, чужими мужиками? Потом  она все  же взяла себя в  руки и
ответила Леньке  большим добрым письмом,  в котором  объяснила свое молчание
чрезвычайной  загруженностью учебой. Бедный Ленька! От него полетели одно за
другим несуразные короткие письма, в которых он все сожалел, что  писать ему
не  о  чем.  А  ей тогда о  чем?  Но  Варвара все  же  нашлась,  она  решила
использовать  эту  переписку, чтобы со спокойной душой отсылать  Леньке свои
настоящие сочинения по  литературе, которые нельзя было сдавать учительнице,
а дома было держать опасно из-за мамы, желавшей дочери только добра.

     А ОНИ НЕ ПРОСТО ДУРАКИ, ОНИ ОПАСНЫЕ ДУРАКИ...

     Самыми неприятными, пожалуй, были для Вари  уроки  военной  подготовки,
где детям рассказывали о новых способах уничтожения людей. В переменку после
гражданской обороны она бегала в  туалет, протирала виски  холодной водой  и
дыхательными  упражнениями пыталась  остановить подкатывающую рвоту. До чего
же додумались теперь люди! До чего они дошли в своем диком страхе, алчности,
ненависти.  В  прежние  времена  при убийстве старались не затрагивать чужой
души.  Правда, существовал обычай сжигать заживо самых  ненавистных  врагов,
как в Европе жгли колдунов и ведьм, но при этом под ноги жертве всегда клали
сырые ветви, чтобы она могла задохнуться.
     Ничего  у человека нет, кроме его Души. Как же  можно посягнуть на  это
единственное  достояние,  лишить последней надежды на мир и  прощение? И кто
может  поднять руку на такое, если  только  посягая,  накапливая в себе  это
желание,  в  первую  очередь,  разрушаешь  свою  Душу! Пожилой преподаватель
военного   дела  совершенно  спокойно  рассказывал  о   каких-то  химических
препаратах, что превращают человека в полного идиота. И,  слушая его, Варька
понимала, что  человеческая Душа  не могла бы  остаться невредимой  в  пекле
атомной бомбардировки.  Она думала, что  именно эти  уроки  понравятся  двум
призрачным воинам, но напрасно. Они лишь сидели, зажав ладонями уши и плотно
закрыв глаза. Весь урок  они только молились нараспев  каким-то Богам, давно
покинувшим людей.  И однажды Варя поняла, что, в сущности, учитель, сам того
не  ведая,  рассказывает детям  запретные  знания, которые раньше передавали
друг другу изустно лишь верховные жрецы самых кровожадных идолов.
     Что же понимали нынешние люди в войне? Ведь такая война  становилась не
доблестью,  не поединком со  смертью, а  постыдным  убийством.  Нет,  она не
видела никакого смысла в таких завоеваниях. Для нее война имела практический
смысл,  прежде всего,  в  разрешении  споров,  в выяснении  противоречий,  в
покорении  народов,  в  богатой добыче,  наконец... Но  тихое подлое  ночное
убийство врага до несмышленышей-младенцев?! Что можно  доказать мертвецу?  А
какой   смысл  вообще   уничтожать   государства  атомными   бомбами,   если
"победитель" никогда уже не сможет воспользоваться плодами такой войны?
     И  в  какой-то миг  Варька  вдруг осознала себя  тем  самым  желтолицым
воином, который так часто снился ей с самого  детства. Все продолжается, все
повторяется,  все приходит  вновь... Но такому оружию  не  место под  Луной!
Последняя  война, в которой участвовал тот  желтолицый  узкоглазый  человек,
имела  самым  страшным  оружием  зазубренный  меч,  что просто  выдирал  все
внутренности врага.  После  него  не выживали,  хотя  он не убивал сразу,  а
только  уродовал  и причинял  нестерпимые страдания. Им  не надо было  долго
учиться  владеть,   направить   его  мог   и  новобранец.  Настоящие   воины
пользовались  им крайне редко -  он был маломаневренным  и тяжелым. Этот меч
больше подходил для труса или мясника.
     Так  вот почему  с детства ее  так влекли военные рассказы.  В  прошлых
временах ее Душа неоднократно возрождалась Воином. Иногда ей казалось, что в
ней  до  сих пор  звучит неповторимый, ни с чем  не сравнимый  гул битвы,  в
котором сливались грозные призывы  к  богам, вопли  раненых,  удары  оружия.
Поэтому ее удивляло, что войны новейшего времени прошли без нее. Желтолицый,
которым она когда-то была, мог себе позволить многое. Например, построить на
родине холм из засоленных ушей и носов покоренных врагов. Но это были носы и
уши воинов,  обезглавленных на поле битвы, перед смертью испытавших вместе с
ним высокий экстаз.
     Желтолицый не сомневался, что если бы он сложил свою голову, то и враги
поступили бы с ним так  же.  Пусть!  На то она и  война!  Военрук  вовсе  не
готовил  их к войне, он подготавливал их к бойне.  Причем, никому из них  не
было ведомо в качестве кого они попадут туда -  мясниками или серой скотиной
войны. Варя смотрела, как мальчики разбирают автомат - черного смертоносного
кузнечика, и  думала,  что  ведь  у  каждого  из  них  в  жизни  обязательно
приключится  своя  война,  где победителем окажется  только  тот, кто сумеет
спасти  свою  Душу.  И  никому из  них  не  поможет это  оружие, которое они
увлеченно  рассматривали.  Чтобы  оружие  служило тебе,  оно должно стать за
долгие  годы воинской школы твоим продолжением.  А то оружие,  что предлагал
военрук, имело собственный скрытный характер. Нет, такое оружие не позволило
бы владеть собой, оно было предназначено не для укрепления, а для  покорения
воли  маленького мужчины. Она вспоминала  тот последний меч, что  был вложен
оруженосцами  в погребальный  челн желтолицего  воина.  Он был произведением
кузнечного искусства, из  двух видов стали,  с золотой  накладкой у рукояти,
легкий, обоюдоострый.  Как хорошо,  оказывается, она  помнила мягкую теплоту
согревшейся в руке стали! И иногда, когда Варька особенно злилась, ее правая
рука,  помимо ее воли,  повторяла то обволакивающее, кошачье движение мечом,
которым так славился когда-то желтолицый... Нет, она решительно не понимала,
почему люди, открывшие для себя удивительные тайны природы, использовали их,
в  основном,   лишь   для  создания  оружия,  страшного  своей  всеядностью,
равнодушием, слепотой. Оружие  - для труса в кустах, не  знающего, что такое
война,  понимающего  под  этим  словом  только убийство. Раньше  война  была
тяжелым,  но интересным, захватывающим делом.  Ненависть ведет тебя по следу
врага,  ты  ешь, пьешь  в  походе свою  ненависть,  ты лелеешь  ее как жену!
Ненависть дает  тебе  силы для последнего рывка, для  взмаха  клинка  во всю
душу! Как можно отказаться от последнего взгляда глаза в глаза своего врага?
Нет, своих врагов она не хотела бы так убивать, как это рассказывал военрук.
В  конце концов, надо уметь выбрать врага по себе. А если  ты способен  лишь
отравы  в реки  налить, то  может быть тебе и  не воевать?  Может быть такой
гнили  лучше сразу сдаться? И жить сытой спокойной жизнью раба  или торговца
рабами? И что же может дать тебе механическая смертоносная игрушка в битве с
жизнью, где любому из нас придется-таки  прорубать дорогу себе мечом? Нельзя
допускать в мир такую войну, где ты  даже не знаешь своих врагов,  не можешь
их встретить,  как подобает воину. У тебя в  твоей  войне всегда должно быть
время на достойное выполнение  всех ритуалов ухода при поражении... Дай и ты
проигравшему воину время проститься  с близкими, поднять и  выпить последнюю
чашу...
     "Ты просто становишься  идиотом или пламенем свечи", -  в ужасе шептала
она и давилась рвотой.

     ПОСЛЕДНЯЯ ДРАКА И ПЕРВОЕ ПИВО

     Как-то Варя  забежала в обед  из школы перед факультативными занятиями.
Тут же раздался  телефонный звонок. Звонил  ее  брат Сережа,  который в  тот
день, вместе с четвертыми классами из разных школ, пошел в театр. Мама  дала
ему деньги на пирожинку и сок, и он, одевая наглаженные Варькой брючки, весь
сиял от счастья.  Сейчас в его голосе слышались  слезы, он простонал глухо в
трубку: " Варя-а-а...".
     - Сережа, ты откуда звонишь?
     - Из театра... Варя, приди, побей их!
     - Сережа! Что случилось?
     - Мальчиков всех в туалете бьют и деньги отнимают.  Мне губу разбили до
мяса и все до копейки отняли...
     - Сколько их?
     - Трое, они такие как ты - большие. А я и идти-то домой не могу, сикать
хочу-у...
     Варя не могла больше слушать эти тихие всхлипы, от которых у нее  сразу
застучала  кровь  в  висках.  Сережку  простудили  в  садике,  у   него  был
хронический цистит,  и ему надо было  ходить в  туалет  очень часто. Она уже
давно не  дралась, потому что поняла, что своих сверстников -  парней ей уже
не победить, они стремительно обгоняли ее в силе и ловкости. Ей тогда уже не
хватало  разворота плеч,  тяжести  в  прямом  ударе.  Ее  фигура,  так  рано
сформировавшаяся,  практически не  изменилась, после  операции  по  удалению
аппендикса Варя уже не росла.
     Сейчас она лихорадочно искала солдатский ремень отца. Найдя, она первым
делом торопливо проверила пряжку. Все было на месте,  ее хитрая приспособа с
крючком  -  тоже. Ну, выносите, вороные! Ожидая сестру  и отслеживая  выход,
Сережа размышлял о том, как все раньше было просто в его жизни. Когда он был
маленький, Варя водила его в женский туалет. Она сама  проверяла кабинку,  а
потом запускала его туда и караулила. А как только он подрос,  так  взрослые
тетеньки стали их из туалета прогонять. Варе было очень неудобно ждать его у
мужского туалета,  а он мог там встретиться  с любой опасностью. Что  же ему
делать, если он никак не может не писать через каждые час-два?
     Контролерша попыталась остановить ее на входе, но тут же отшатнулась от
бешенного Варькиного взгляда и шипения сквозь зубы: "Я  тебе глотку вырву!".
В холле ее ждал Сережа,  с его разбитой губы  кровь накапала прямо на  белую
трикотажную  водолазку, вещь  была  испорчена  безвозвратно.  Нос у  Сережки
распух, в глазах стояли слезы. Варя достала ремень, из-за  вскипавшего в ней
гнева, она не смогла сразу попасть рукой в подготовленную дома петлю.
     - Где здесь мужской туалет?
     -  Вот  там,  Варя!  Они  все  еще там  стоят  и  курят,  Мохначева  из
параллельного класса тоже побили! И Курочкина!
     Варя  влетела   в   туалет  и   сразу   увидела  этих   троих.  Сережка
предусмотрительно  остался  за  дверью.  Он  вообще  не  мог  смотреть,  как
мордуется  его  сестра.  Он  только зажмурился,  когда  услышал знакомый  по
дворовым  дракам   свист  Варькиного  ремня   и  ее  змеиный  голосок:  "Ну,
здравствуйте,  с-суки!".  Драка  длилась  недолго,  Варя  вышла из  туалета,
потирая  костяшки пальцев и правую щеку. Из приоткрытой  двери туалета  было
слышно, что там  кто-то тихонько  скулил.  Молча они  отправились  к выходу,
контролерша  при этом торопливо  повернулась  к ним задом. Варя шла еще  вся
разгоряченная дракой, костяшки пальцев саднило. Сережа едва поспевал за  ней
с гордой, мстительной улыбкой.
     Вдруг Варьку поразила одна мысль, она остановилась, как вкопанная.
     - Сережа! Сколько мама дала тебе денег с собой?
     - Сорок копеек.
     - Что же ты сделал со мной, гаденыш! Я ведь у них
     шестнадцать рублей отняла! Меня ведь посадить могут!
     Ну, почему она, выворачивая  карманы этих  подонков, не  подумала своей
головой,  что  не  могла  мама дать столько  денег ее брату-молокососу! Варе
сразу стало очень плохо, нести эти деньги домой она не могла. Они  проходили
мимо  ресторана  "Центральный", самого шикарного  заведения у  них в городе.
Теперь ей было на все плевать.
     - Серега, пошли в ресторан! Дома все равно есть нечего.
     - Варь, нас же не пустят!
     - Это вечером только взрослых пускают. И вообще нас сейчас с деньгами и
солдатским ремнем  везде пустят!  Если куражиться,  так куражиться на полную
катушку!
     Но когда  они  завалились мимо  обомлевшего  швейцара в  зал с матовыми
шарами  настенных  светильников  и  тяжелыми   гардинами  на  окнах,  Варька
почувствовала, что начинает потихоньку терять весь свой кураж.
     - Трудный выдался денек? - неожиданно раздался за их спиной насмешливый
мужской голос.
     Варя  обернулась и увидела  официанта,  приятного молодого мужчину  лет
тридцати.  Он  был  по  вечернему роскошно  одет. Это был  человек из совсем
другой жизни,  до которой  Варькины родители так и не сподобились. Он глядел
ей прямо в глаза, при этом одна его бровь красиво изогнулась, на его улыбку,
спрятанную в ухоженные усы, невозможно было не ответить.
     - Нам надо бы пообедать. Деньги у нас есть.
     - Понято! Но вам бы и умыться не помешало бы, а?
     - А тут можно умыться?
     - Господи, да тут все можно! Зеркала бить не будете?
     - Нет...
     - Ну, пошли!
     Официант проводил  их  до большой курилки с зеркалами,  умывальниками и
диванами.  Варя аккуратно вымыла  брату лицо,  он  морщился  и стонал  из-за
разбитой  губы. Когда она,  наконец, глянула на себя  в зеркало, то увидела,
что сбоку, на скуле у нее тоже приличная ссадина. Кое-как она привела себя в
порядок.  Когда  они  вышли, то стол для них  был  уже  накрыт.  Посетителей
практически не было, развалясь в креслах в зале сидели  несколько официанток
или поварих с  двумя мужиками. Они с интересом, изучающе осматривали Варю  и
Сережу. Брат не знал, как здесь держаться,  и  шепотом спрашивал Варю, какую
вилку  ему брать.  Чтобы  разрядить  обстановку  Варя  громко,  на  весь зал
сказала:  "Официант!  Будьте  добры, подойдите к нам!".  Вальяжной  походкой
роскошный мужчина с нагловатой улыбкой подошел к их столику.
     - Семь рубликов, милая моя!
     - Что же Вы нам пивка не подали? Из холодных закусок  у вас - рыба, а в
фойе висит запрещение только на водку до пяти  вечера,  что  же у вас и пива
нет?
     - Девочка,  все ведь нормально, а? Тебя  никто отсюда  не  выставил, не
взирая   на  ваши   подбитые   физиономии  и  явное  несовершеннолетие,  так
нагличать-то зачем?
     - А что они все пялятся на нас? У меня брат кушать стесняется!
     - Один момент! А ну-ка, все вон из зала! Дети кушать стесняются!
     Полные, ярко  накрашенные  женщины и  два пожилых мужчины, посмеиваясь,
лениво поднялись и скрылись в кухне.
     - Спасибо! Может присядете с нами?
     - Отчего же не присесть с молодой и богатой?
     Серега,  успокоившись,  полностью  занялся  едой.  Официант,  по-женски
подперев  щеку, улыбаясь  смотрел как Варька  руками с разбитыми  костяшками
пальцев ест курицу.
     - Салфеточка рядом.
     - Ага! А что у вас на сладкое?
     - Обычно -- я. А ты пиво-то пила когда-нибудь?
     - Не-а! Это я так.
     - Хочешь попробовать? Я угощаю.
     - А оно вкусное?
     - Кому как...
     - Попробовать можно!
     - Несу!
     Он  принес  два   высоких  стеклянных   запотевших  бокала  с  янтарной
жидкостью, поставив один перед Варей,  а другой - себе. Она тут же принялась
пить,  но он остановил  ее: "Сначала  чуть-чуть  рыбки или  кусочек  черного
хлебца  с солью!". Ловко  нацепив  на  вилку ломтик  филе  с  блюда  рыбного
ассорти,  он  поднес  его прямо к Варькиному рту.  Варя засмеялась, но взяла
ртом у  него  эту  рыбу и, пережевывая  ее,  стала запивать  пивом.  Это он,
конечно, специально сделал, чтобы показать ей, какая она еще  маленькая, что
ее  нужно с ложечки кормить! Вкус  пива она  как-то  не сразу почувствовала,
голова только становилась тяжелее. Мужчина начал под столом ласкать Варькину
коленку, ей стало совсем смешно и легко на душе.
     - Медленно откуси горбушу и во рту ее  подержи, дай подтаять. Вот  так!
Тебе родители деньги дают,  чтобы ты брата по ресторанам водила? Осторожнее,
не торопись! Видишь, поперхнулась!
     - Ой, у  меня  такие  это  деньги, что  вот из-за  этого придурка  меня
посадить могут. Отрываюсь напоследок!
     И Варя, пережевывая  рыбку,  запивая ее  пивом,  рассказала  все  этому
незнакомому мужику. Он не стал ни смеяться, ни ругать ее. Перестав почему-то
кормить  ее  рыбой  и  гладить  колени, он  занялся своим  пивом и какими-то
невеселыми мыслями.
     -  Не переживай! Я этих  ребят знаю, так что на  этом  дело закроем. Но
впредь, девочка, держись от них и от ресторанов подальше.
     - А Вы, почему от ресторанов подальше не держитесь?
     - Почему,  почему...  Живу  я здесь!  Но  ты,  надеюсь,  уже достаточно
взрослая,  чтобы  сообразить,  что я и  ты - две большие разницы? Ну, хорош,
друзья!  Доедайте и  выметайтесь!  Нам еще  зал  к вечеру  готовить. Пиво-то
понравилось, смуглянка?
     - Ага! Вот деньги за обед. А можно мне еще сюда к Вам прийти?
     - Нет, не обижайся! Вот когда вырастешь - вспомни меня, а, главное, мои
слова: "Я тебя пожалел!", - шепотом добавил он и опять улыбнулся, глядя Варе
в глаза.
     Обратно они ехали,  конечно, на  такси,  в  котором  Серега  заснул  от
излишней  сытости  и  переживаний,  склонив  голову  на  Варькино  плечо. На
оставшиеся деньги  Варя купила в  магазине  хлеба,  молока и  какую-то  рыбу
холодного копчения. Нарезав ее тонкими ломтиками, она медленно, не торопясь,
задумчиво ела ее с вилки.

     ВЕСЕННИЙ СМОТР

     Весной  весь  новый  класс Варьки  подвергся  тщательному  медицинскому
осмотру.  Мальчики - на предмет будущей воинской пригодности, а девочки - по
поводу всем понятно чего. Хотя их школу проверяли  только  для проформы, для
порядка.  Бывали,  конечно, разные  там  единичные случаи по  городу,  когда
старшеклассницы вдруг рожали детей неизвестно от  чего,  но это  происходило
только в педагогически запущенных школах на окраине, так там и от педикулеза
никак избавиться не могли.
     Межсезонье,  переход  от теплого  времени года  к холодному и  наоборот
создавали для Варьки  множество проблем. Во что одеться? Мама считала, что у
Вари  все  есть,  она  воспринимала  эти  проблемы  со своей  точки  зрения,
сформированной в военном  детстве, когда у нее на все девичьи  возрасты было
три платья  из крашеной  бязи. По ее  мнению, Варя была  одета гораздо лучше
эвакуированных девочек-полячек, поэтому ей и  беспокоиться было не о чем.  А
когда Варька заикалась об обуви и  колготках, которые  ее мама сама-то так и
не  научилась  носить,  то  вместо  конкретного   ответа  слышала  радостные
воспоминания о том, как мама училась в школе  в первую  смену, а  ее брат во
вторую,  а  валенками  они  менялись   на   бегу  посреди  замерзшей  улицы.
Приходилось шевелить мозгами самой, хорошо, что бабушка научила ее вязать на
спицах, крючком,  на  коклюшках.  Пряжу можно было выпросить у сестры  отца,
державшей пуховых  коз,  но только  тетя, имевшая  большое  хозяйство, очень
долго собиралась с ответами и  посылками. Как  раз перед  той весной  Варька
нашла   в   темной  комнате  старую   Валькину   клетчатую  куртку,  которую
предприимчивая Валентина  сшила  из  прибалтийского  пледа.  Валькин  старый
гардероб  стал  краеугольной основой складывающегося  стиля.