уже все-все знаю, - храбро ответила Варька.
     -  Оно  и  видно  по твоему  любопытному  курносому носу.  Беги  домой,
Варенька, вон какая на улице темнотища.

     Они разговаривали про жизнь, Варе особо было рассказать нечего, и она с
удовольствием слушала Виктора.
     -  Я все думаю,  что ты  за человечек,  Варюш? Рисунки у тебя  какие-то
странные, но очень интересные. Люди по небу летят, не парят, как у Филонова,
а  летят с  какой-то  целью. Потом,  детали некоторые  схвачены очень четко,
резко,  хотя  совершенно  детская,  неумелая  рука.  Вот  коня  ты  вылепила
замечательно! Я просил тебя нарисовать - ты не смогла, а вылепила так, будто
именно рука твоя его знает на ощупь.
     -  Да,  а сам  моего коня совету  дружины отдал!  Они  на него идиота в
буденовке посадили и Дворцу пионеров подарили!
     -  Варя, но нельзя же было не отдать!  Ты же и так не на очень, скажем,
хорошем  счету. А  сейчас  твоя фамилия куда-то  там,  в дружине  этой вашей
занесена,  благодарность тебе дали.  Я,  Варенок, хотел, чтобы к  тебе иначе
относились, чтобы увидели какой ты чудный ребенок, а ты разобиделась.
     -  Ой,  да, знаешь  куда  мне  их благодарность... Они  все равно  меня
ненавидят. Классная придирается все время. Сейчас только с лозунгами этими в
покое  оставила. А я с флагом отряда хотела идти, меня даже ребята  выбрали,
так она сказала, что я - недостойная. Сама-то!
     Виктор громко захохотал и лукаво посмотрел на Варю: " Варь, а ведь  она
права!  Ты бы  очень странно смотрелась впереди  вашего пионэрского отряда с
флагом в руках. Ты очень похожа на второгодницу".
     - Я хорошо учусь, просто мне все время ставят одни четверки!
     - Ты меня не понимаешь, ты выглядишь несколько старше других, взрослее.
     - Потому что я умная?
     - Нет, потому что ты уже почти сложилась вся, расцвела.
     -  А...  Бабушка  говорит, что  это  наша  южная кровь, она,  например,
армянка.
     - Ну, и зачем красивой девушке ходить с флагами? Ты держись от всех них
подальше. А коня твоего  мне самому жалко. Вот  я лицо твое никак поймать не
могу, и глаза твои мне не даются. Они вообще-то какие у тебя? То зеленые, то
карие...
     - Что?
     -  Пытаюсь  тебя  рисовать  по  памяти,  не  получается.   Лицо   очень
изменчивое.  Варь,  тут учительницы про тебя говорили, что ты какие-то стихи
смешные пишешь. Может прочтешь?
     Варя неловко засмеялась, а потом прочла:

     Какое совершенство человек!
     Продуман он до родинки на коже,
     До блеска глаз, до очертанья век,
     До любопытства, что нас вечно гложет!
     Отчаивайся, радуйся, ликуй!
     Равняйся и с героем, и с Богами!
     Железо горячо - его и куй,
     И двери смело открывай ногами.
     Дерзай, твори, докапывайся, верь!
     Люби и не люби, воюй с врагами!
     И вот сама нам отворится дверь,
     Чтоб стать для нас последними вратами...

     - Варь, ты это сама написала?- потрясенно спросил Виктор.
     - Ага, я недавно на сборе отряда читала. Думала, что всем понравится, а
классная сказала, что если я еще раз двери  ногой открою, то закрою головой.
И что  у меня рифмы на неприличные слова похожи. А одна дура у  нас о Ленине
читала, так ее на городской конкурс отправили.
     - Варенька, ты на них зла не держи! Ты свое думай, делай,  пиши. Как же
трудно тебе будет, девочка! Что мне делать с тобой? Вали-ка ты домой! Поздно
уже.

     Виктор  всегда  приносил  ей  что-нибудь  вкусное:  конфеты,  яблоки  и
продававшиеся у них в городе большие венгерские персики в красивых бумажках.
Он стал подолгу на нее глядеть каким-то странным неподвижным взглядом. Варя,
полагая, что это ему  нужно для того, что  бы уловить ее  лицо.  С серьезной
миной она поворачивалась перед ним и застывала в выгодной,  как  она думала,
для ее внешности позе, изо всех сил помогая его творчеству. Виктор при  этом
смеялся,   закрыв  лицо   ладонями.  А  как-то   они  долго  потешались  над
малограмотными текстами лозунгов директрисы, и Виктор глянул на нее так, как
иногда смотрел физрук, которого Варя очень боялась. Ей стало не по себе.
     -  Варь, я вот хочу спросить тебя как художник художника, ты целоваться
умеешь?
     -  Не  знаю...  Как  в кино, что  ли?  Меня же на такие фильмы  еще  не
пускают, а дома у нас телик не работает.
     - Иди сюда, - шепотом позвал ее Виктор.
     Варя  с интересом подошла  к нему и хотела сесть  на соседний  стул, но
Виктор притянул ее за руку к себе и посадил к себе на колени. Он мягко обнял
ее и стал  одними  губами  прикасаться  к ее  волосам,  шее,  щекам. У  Вари
лихорадочно забилось сердце и перехватило дыхание в горле.
     - Ты знаешь, что очень красивая? Тебе это уже говорили, маленькая моя?
     - Не-а, все говорят, что я наоборот страшная!
     Виктор немного отстранился от нее и, облокотившись рукой на стол, опять
рассмеялся.
     -  Варь, ты, конечно, очень бываешь страшная, особенно когда дерешься в
туалете солдатским  ремнем! Ну, сколько можно быть таким ребенком-то? Ведь у
тебя уже грудь такая, что все встает!
     - Чего встает?
     - Ничего! Ты сиди тихо, ротик приоткрой и смотри прямо мне в глаза...
     Варька в точности исполнила его наставления, поэтому ей было совершенно
непонятно, почему он вдруг,  в приступе смеха, сполз со стула, выронив ее, и
покатился по полу.

     Целоваться  он ее все-таки научил.  Варя  теперь целыми днями сидела на
уроках неподвижно, тихо, словно  оглушенная,  и все время  молчала.  Учителя
поражались  резкой  положительной  перемене в ней и  поздравляли  Виктора  с
педагогической  победой. Он почему-то не радовался  вместе  с ними, глядя на
коллег больными виноватыми глазами. У них  несколько притормозились лозунги,
потому что теперь  они каждый вечер истязали друг друга медленными глубокими
поцелуями.
     Однажды Виктор  показал ей свою работу, которую ему надо было сдавать в
его  институте.  На  ней была  изображена совершенно  голая красивая смуглая
женщина, она лежала в какой-то странной комнате, стены которой были завешены
яркими  мазками  картин, на  убогой  смятой  постели.  Но  от  ее  тела  шло
устойчивое мягкое  тепло,  которое согревало достаточно  дикую обстановку, в
которой она разлеглась. Варе было смутно  знакомо ее лицо. Она  переспросила
Виктора: "Это что, я?".
     - Да, немного подрастешь и будешь совсем ты.
     - А это где я лежу?
     - У меня, в общежитии.
     - У тебя там столько картин! О море?
     - Нет, о тебе.
     - Вить, а ты когда меня к себе поведешь картины смотреть?
     - Ты, Варюша, что думаешь, что я подонок совсем что ли?
     Ничего такого Варя о Викторе не думала, она думала  только, что  у него
очень  много в  общежитии ирисок, которые он  приносил ей в  карманах своего
пиджака.  И целоваться там с ним можно будет, не опасаясь, что к ним завалит
физичка.  Пока она  с удовольствием  жевала мягкие  ириски, Виктор Павлович,
развязав ее  пионерский галстук,  губами ласкал ей шею и  затылок. Сидеть  у
него на коленях  Варьке было неудобно, жестко, но он ее не отпускал. Плакаты
у них теперь шли плохо, без огонька.
     -  Вот закончишь школу, Варя,- с непонятной ей  тоской шептал ей Виктор
прямо  в уши, отчего Варя заливалась  смехом и ежилась, -  мы в тот  же день
пойдем ко  мне, я там  тебе такую  картину нарисую!  Я тебе за все,  дурочка
маленькая,  отплачу! -  заражаясь  ее  весельем, заканчивал  он  с  приятным
грудным смехом.
     Глядя  в  сгустившиеся сумерки за  окном, он отсылал  ее  домой  и один
оставался  писать  лозунги.  Иногда,  поднимая на  нее странные  потемневшие
глаза, он  просил: "Варь,  ты ко мне больше не приходи!",  но, видя,  как  у
Варьки сразу  же  закипают  слезы,  с отчаянием разрешал ей прийти завтра. А
когда у них бывало по вечерам пионерское мероприятие и в  его каморку нельзя
было  пройти  незамеченной, то  Варька  кралась  под лесенку,  где  технички
хранили свой инвентарь, и целовалась с Виктором там.

     Конечно, долго так продолжаться не могло. Их застукали. Донесла строгая
пожилая уборщица.  Варвару вызвала  к себе завуч  Клара  Семеновна,  которую
боялась  даже  Зоя Павловна. Клара проработала  до  ранней, для  учительской
профессии,  пенсии в колонии для несовершеннолетних  преступников,  а потом,
переехав жить к дочери, устроилась к ним в школу.
     - Варя, -  мягко и  доверительно  сказала  Клара Семеновна. Скажи  мне,
девочка, он с тебя штаны снимал?
     - Нет, Клара Семеновна, не снимал, - оторопела Варя.
     - Варвара, говори! - повышая голос, в котором уже звенел металл, давила
на нее Клара.
     - Да не снимал он штанов! Мы только лозунги писали!
     - Вспомни лучше сейчас! Потом поздно будет!
     - Клара Семеновна, у  меня дырка на штанах!  Я ее зашиваю, а она  опять
расходится  за  день. Мне  к фельдшерице-то  нашей  живот от  чесотки ходить
показывать стыдно, не то что перед Виктором Павловичем их снимать!
     -  Ты  мне сейчас  все  расскажешь!  Я тебя  ссучиться заставлю! Говори
сейчас же! -  вдруг страшно  зашипела  на нее  Клара Семеновна, -  Ты с  ним
спала?
     Испуганная, уже ни в  чем не уверенная Варя  пожала  плечами и сказала:
"Нет, не спали мы с ним, вроде... Не помню я уже!" Клара Семеновна отпустила
ее, хохотнув: "Иди, дура! Видать, не врешь! Если бы с таким мужиком спала бы
- вспомнила!".

     Вечером, выполняя  уроки, Варя услышала свист и тихий удар камешка в ее
окно.  Она выглянула и под фонарем во дворе увидела Виктора. На цыпочках она
выскользнула из квартиры, ее ухода никто  не  заметил,  потому что у  Вальки
собрались сокурсники и очень  громко смеялись чему-то. Мама увлеченно читала
новый    детектив,   принесенный    ей    продавщицей   книжного   магазина,
протезировавшейся у нее, папа еще не пришел с работы, а Сережка был где-то у
соседей.  Только  она  завернула  за  угол  дома, как оказалась  в  объятиях
Виктора.  Лицо у него  было влажное и  соленое.  Они ушли к соседнему дому и
сели на заметенную снегом скамейку.
     - Варюша! Девочка моя! Тебя в школе не мучили?
     - Да не!  Клара только  вызывала, ссучиться  просила. А  ты  мне ириски
принес?
     -  Принес. Слушай, если ты  столько  будешь есть ирисок, испортишь свою
обалденную фигуру.
     Варе было наплевать на фигуру, она твердо решила, что когда она станет,
наконец, взрослой, то будет питаться исключительно  ирисками. Супы там, каши
пусть другие едят!
     -  Варя, уезжаю я, меня из  института выгнали. Если бы ты только знала,
как тяжело уезжать от тебя!
     - Вить, а куда же ты поедешь? Ну, все, теперь мне ирисок не видать, мне
их не дают, у меня от них дырки в зубьях, - обреченно проговорила Варя.
     - Бедная,  бедная Варвара!- грустно смеясь сказал Виктор, -  В зубьях у
нее дырки, ирисок ей не дают, да еще и ссучиться просят!
     -  Вить,  а  ты  меня  с  собой  возьмешь?-  спросила  Варька,  радуясь
неожиданно пришедшей ей в голову мысли. Она была готова поехать куда угодно,
лишь бы  не ходить больше в школу. А родителям можно потом написать,  у  них
есть Сережка,  она им уже не нужна. Виктор  застонал и  обхватил руками свою
кудлатую   без   шапки  голову,   потер  лицо  руками  и  посмотрел  на  нее
повлажневшими глазами.
     -  Нет, Варя, не возьму. Я сам еще не знаю, где устроюсь. Я  потом тебе
письмо напишу с адресом, если  не забудешь  меня, ответишь.  Ну, ладно, беги
домой, а  то  мне для  полного счастья не  хватало еще  с  твоими родителями
объясняться.
     Варя отложила ириски  на скамейку и в последний раз обняла и поцеловала
Виктора так, как он учил ее всю  осень. Она не  могла себе  представить, как
она теперь  будет  ходить  в школу, зная, что  он уже не будет ее ждать  под
лесенкой  между швабрами  и ведрами. Зайдя  в подъезд, Варя  сообразила, что
если  она  сейчас явится  домой с пакетом ирисок, то  у  нее опять  начнутся
всякие неприятности. После телефонного  звонка  Клары мама сбегала в школу и
провела затем с Варькой  беседу о половом воспитании,  больно побив веником.
Потом она заплакала  и  взяла с Вари честное слово  немедленно сообщать  ей,
если кто-то еще будет ее целовать.
     Ящик для  газет  у  них открывался и гвоздиком,  газеты Валька вынимала
только  вечером. Поэтому  утром, по дороге  в школу, Варя  могла  бы  тайком
захватить пакет.  Она  спрятала  ириски в  ящик, и  мысль, что ей их  хватит
теперь надолго, немного утешила ее. А утром она ирисок  в ящике для газет не
обнаружила  кто-то вынул  их  до нее. Она не подумала о том, что  в дырочках
внизу дверки  видно, что ящик не пустой. По этой причине Варя пришла в школу
вся  зареванная. Но  размышления  об обещанном Виктором письме  позволили ей
примириться с трагедией. Девочки у них в классе получали настоящие письма от
мальчиков, с которыми  познакомились в  пионерском лагере.  Кроме  того,  им
часто писали и одноклассники. Варе никто еще ничего  такого не писал. Только
однажды  ей  пришло  письмо  без  подписи  с  просьбой  прислать  по  десяти
перечисленным ниже адресам по рублю. После этого ей должно было прийти целых
сто рублей. Десяти рублей для  переписки у Варьки, конечно, не было, но  она
долго  еще мечтала, что же она купит на такую огромную сумму  -  сто рублей!
Варя ждала  писем от Виктора, даже начала сочинять  ему  ответ.  Писать  ей,
правда,  было  особо нечего, в школе у них было  все как  обычно, просто  ее
отсадили от мальчиков, и она  теперь сидела одна  у окна. Лозунги  ей теперь
тоже писать  не доверяли, а пришедшая  после  Виктора  учительница рисования
презрительно морщилась на ее  рисунки и  ставила  четверки. Но  поставленных
Виктором  пятерок было так  много,  что за  четверть у нее  все равно  вышла
пятерка.  Писем  все  не  было, и  Варя  начала  потихоньку  забывать своего
морского художника.

     Весной от ее  родителей съезжала Валька. Она закончила институт, и папа
сделал  две   теплотрассы,  чтобы  только  Вальке  дали  маленькую  комнатку
гостиничного типа. Он говорил, что уже не  может терпеть  эту прошмандовку у
себя  в доме, иначе Варвара вырастет такой же. Валька радостно перетаскивала
вещи, которых, за годы ее учебы, у  них накопилось очень много, перебирала и
выкидывала  старые  конспекты,  записи.  Варя  выносила  к  мусорной  машине
наполненные Валькиной  писаниной ведра.  Варя любила ходить к мусорке. Шофер
машины, мрачный неразговорчивый мужчина  с  совковой  лопатой,  утрамбовывал
мусор  и  нажимал  какой-то  рычаг. Весь выкинутый  их домом отброс  начинал
шевелиться, ползти вверх и смешно сплющиваться.
     И как-то, глазея на это захватывающее  зрелище, Варя увидела, что среди
выкинутых  ею бумажек наверху лежит исписанный  явно рукой Виктора листочек.
Она  уже  не  могла  его  достать  и,  только  подпрыгнув,  успела прочесть:
"...евочка моя сладка...".  Она пришла домой и  попыталась порыться у мамы и
Вальки в бумагах. Но конверта с адресом не  нашла. Спрашивать у них было без
толку, Валька бы еще  и побила. Она весь день проревела, сообразив, наконец,
что даже не знает фамилии человека, с которым целовалась и была готова пойти
к нему  в  общежитие. А  в  школе - только  заикнись о нем,  сразу  к  Кларе
ссучиваться потянут. Виктор навсегда растворился где-то в дальних краях.  Но
после него на Варьку всегда, когда она слышала партийные лозунги, накатывало
устойчивое желание целоваться.

     СЛАВА БОГУ, ОПЯТЬ ХУТОР

     Летом Варьку с братом опять отправили на хутор. Варя топала на  подушке
из утиного пуха и чувствовала, что наконец-то добралась до дома. Сережка уже
давно сопел  рядом.  Бабушка и  мама тихо говорили у керосинки о  ней.  Мама
давала Настасье Федоровне  последние  наставления  насчет  нее,  а  бабушка,
вырастившая и выдавшая замуж троих дочерей, снисходительно им внимала.
     -  Потом, представляете, мне их  завуч говорит, что  она с этим мужиком
целуется взасос под лесенкой в школе.
     - Ленка, у нас ведь  девку не по метрике замуж отдают, а  по статям. Ты
хоть видела, какой у нее стан?- одобрительно шептала бабушка.
     - Настасья Федоровна, так ведь не с мальчишкой целовалась-то, мужику-то
тому под тридцать!
     - Знающий  мужик  попался, что тут скажешь.  Ты ему спасибо  скажи, что
девку сберег. Ты об нем бы подумала, какого ему было от такой уползать? Нет,
Ленка,  если ты  девку  нашей  породы будешь с мужиками картинки  отправлять
рисовать,  так и не думай ее  до  возраста  додержать - непременно в  подоле
принесет! Ты сама  нынче  видела, что на базу творилось,  как  вы заехали  -
кавалеры все углы обоссали!
     - Мама! Я Вас прошу последить за  ней, ей ведь двенадцать лет! Ей еще в
институт, потом в аспирантуру, она у нас еще может профессором станет.
     - Это  вы с Толькой,  сволочи, задумали Варьке  так  жизнь  испоганить?
Варька  -  наша  хуторская девка, мне церковно-приходской школы  по  маковку
хватило!  К ней уже Петька-тракторист сегодня свататься приезжал, я уж  тебе
не говорила, а у  него подворье - залюбуешься!  Там  такая семья  работящая,
такой народ достойный, почтительный!
     - Мама! Умоляю, пусть  она отсюда девочкой приедет! У нее совсем другая
судьба,  мы  с Толей  уже  все  решили.  То,  что  Вы  говорите,  это  такая
отсталость! Варе - за  тракториста выходить! Еще хоть за художника, куда  ни
шло!
     - Дураки,  я  вижу,  вы  обои с Толькой! Как просишь,  так и сделаю. Но
учти, в Ткачах, кроме  блядства, и  кое-что другое всегда было.  А вот ежели
это ее найдет, тут моей помощи не жди! Ничего сделать не смогу!
     -  Это  Вы  о чем?  А-а...,- презрительно  махнула рукой  мама, -  Толя
говорил глупости какие-то  насчет колдовства и порхания на метле. Смешно все
это!
     - Ну,  коли тебе смешно,  то не  обессудь! Я бы тому художнику в  ножки
поклонилась, если  бы  он ее  под лесенкой  взял. А теперь смотри: Варька  -
девкой осталась, у ней уже седая прядь обозначилась, ведь не выгор на это на
волосьях -  седина! Она - старшая дочка у вас!  И глаза  у ней, тебе, Ленка,
этого  не поймать, - ведьмачьи. Она им  сейчас  - в самый раз! Вот  и сиди с
такой, жди пока кто из них в гости не явился. Да я бы такую сегодня  же бы к
Петьке взамуж отправила! Ведь они потом в миру уже по-людски не живут! Ты же
сама говоришь, что ее и так в школе  без конца  шпыняют! Точно кто-нибудь из
этих уже по ее душу на помеле сидит! А вы ее, партейные, даже не покрестили!
     - Я  считаю,  что все  это выдумки. Вам тут без телевизора жить скучно,
вот вы все и придумываете сказки!
     - Ладно, керосин уже выгорает, спать  ложись.  Сказки! А  тебе  Толик о
своем дедушке Кузьке не рассказывал? Ну-ну, сказки...
     Уже   сквозь  сон   Варька   размышляла,   умеет  ли  Петька-тракторист
целоваться?  А потом к ней подсела бабушка  плакала  о  чем-то,  гладила  по
голове и шептала: "Бедная ты пацанка, несчастное ты дите!". Варька совсем не
понимала ее жалости, она  привыкла  во всем соглашаться с  мамой,  мама  все
всегда знала даже лучше папы.  Это действительно смешно - Петька!  Виктор...
Витенька...Вик...


     ВАРЬКА СТАНОВИТСЯ ЧУЧЕЛОМ ОГОРОДНЫМ

     От этого вечера остались у Вари воспоминания о рухнувшей патриархальной
надежности  их  хуторского  уклада,  возникшие  сомнения  в  котором  посеял
неожиданный  приезд неизвестных  ей до сих  пор родственников. Ее приняли  в
круг несуетной хуторской жизни, хотя она была уже иным, некрещеным городским
дитем. Ее жизнь интересовала и  волновала старух на скамейках, они подзывали
и расспрашивали ее. И  она была горда этим, потому что до  нее их никогда не
трогала жизнь за пределами двух соседних хуторов и  станицы,  к  которой они
были издавна приписаны. Значит, она становилась своей. Ей так нравилось это,
так  хотелось  быть  именно здесь  своей!  Тихая размеренная жизнь со звоном
струи  молока  о  подойник,  с утренними блинами,  разговорами  за  вечерей,
огромными закатами южного солнца, укатывающегося в ближайшую балку!
     Все  перевернулось, когда поздно вечером  в заснувшую