рной студенткой. Шумное,
озорное население их общежития смотрело сквозь нее, ее уже  воспринимали  по
другую сторону баррикад - как одну из преподавательниц, для которых она тоже
пока  не стала своей. Бабушка Настя сказала бы об этом: "От ворон отстала, а
к павам не пристала!"

     ВОСТОК - ДЕЛО ТОНКОЕ!

     Ее  шеф  брал тогда в  аспирантуру  много  учеников  из среднеазиатских
регионов: казахов, киргизов, узбеков.  Никто  их не брал, а он  в этом видел
свой  гражданский  долг. Они очень плохо  говорили по-русски.  Их  надо было
как-то   понимать,   когда   они   привозили   пробы   грунтов,   результаты
экспериментов, статьи, написанные, по их разумению, на русском языке. На  их
кафедре  в то  время работало много евреев и немцев, почти все преподаватели
неплохо  знали немецкий  и  английский.  Что-то  слышали  об  этих  языках и
азиатские  аспиранты шефа. Поэтому обсуждение научных  проблем  проходило на
кафедре иногда  на каком-то морском жаргоне,  с усиленной жестикуляцией всех
его участников. Варвара, в силу некоторых своих способностей, понимала и без
слов этих неглупых, в данной ситуации глубоко  несчастных людей, стремящихся
получить  заветную  степень  кандидата наук  любой  ценой.  Поэтому ее часто
приглашали на такого рода дискуссии в качестве толмача.
     Она  жила полнейшим  изгоем.  Совершенная,  абсолютная, полная  свобода
всегда  тяготит молодость,  поскольку это все-таки  довольно стадный  период
жизни. И она была даже рада, когда приезжали все эти киргизы. Перед отъездом
к своим верблюдам, они обязательно звали  ее к  себе на плов. Водку они тоже
пили  неплохо.  Варя  не умела тогда  еще  с  легким  кряканьем опрокидывать
стакан, как позже научилась на  кафедре,  поэтому  ей вполне хватало на весь
вечер одной рюмки, и ею она насасывалась до полного опьянения.
     Плов - жирный, с золотой верхней корочкой, почтительно выкладываемой ей
на  блюдо,  был замечательный.  Они говорили с ней  на своем  языке, старясь
понять то, что она отвечала им  на русском. Но общению это как-то не мешало.
Никогда  ее  не  приглашал  кто-то  один  из  них.  Пусть  это  была, за  ее
исключением, мужская,  но  всегда многочисленная компания. Они  рассказывали
смешные  случаи из  своей  жизни  в  России,  потешались  друг  над  другом,
повествуя о своих похождениях по ресторанам и приключениях с женщинами. Варя
хорошо воспринимала  их азиатский юмор, видела смешную сторону  именно с  их
узкоглазой  точки  зрения.  Ей  нравилось  и  их  уважительное   ухаживание,
нравилось  ловить на  себе  быстрые  ласковые  взгляды, но никто из  них  не
переступал  установленной ею черты доступности,  не проявлял  настойчивости.
Они до слез  смеялись  над размерами калыма у них на  родине,  рассматривали
разные  аспекты  проблемы  такого  выкупа  от половых  до уголовно-правовых.
Особенно рассмешило Варю то,  что девушки с высшим  образованием подлежали в
Азии  значительной  уценке.  То есть она, по их  меркам,  стоила  бы  вообще
какой-то пустяк. Но, насмеявшись вдоволь, высокий широкоплечий узбек, взяв в
руки ее ладонь, тихо сказал, на удивление  понятно: "Ты стоишь всей жизни!".
После ужина они степенно гуляли по  кольцевой бетонной трассе, проложенной в
лесу. Конечно, эти периодические  интернациональные  дефилирования Варвары с
несколькими   узкоглазыми,   счастливо  улыбающимися  после  сытного   плова
субъектами,  были  замечены.  Они способствовали  возникновению  в  изустном
творчестве  масс несколько иных версий об их совместном времяпрепровождении.
Только потом до Вариных ушей дошла ее новая кликуха - "Звезда гарема".

     ДРУЖБА ПО ГРАФИКУ

     В    их    общежитии    на    первом    этаже     проживала     коммуна
аспирантов-математиков. Все  они  были намного ее  старше.  Но когда  она из
вежливости  расспрашивала их о  детках, о  семье, они  уверяли,  что либо  в
разводе, либо собираются разводиться. Хотя уж ей-то они могли бы и не  врать
о  нестабильности своего семейного  счастья. С двумя  из них,  Александром и
Андреем,   она   сдавала  кандидатский   минимум   по  марксистско-ленинской
философии. Попивая холодное пиво из Варькиного холодильника, они гоготали до
двух  ночи, готовясь экзаменоваться. Варя  хохотала  вместе  с ними,  но  ее
несколько тяготило, что  ее  ночи теперь были заняты  не чем нибудь иным,  а
марксистско-ленинской философией.  В сумерках в ее  крошечной комнатке  было
совершенно  негде  повернуться.  Кроме  двух  дюжих  аспирантов  тут  же  на
холодильнике  и подоконнике  откровенно скучали  два  призрачных азиата.  На
узкоглазой  физиономии старшего из них читалось непомерное изумление. Раньше
он очень интересовался литературой, заглядывая  в Варькины  книжки  из-за ее
плеча.  Он даже иногда давал ей понять, какие книги он считает полезными для
нее, а какие - не стоящими внимания. Но теперешнее ее чтение вызывало у него
сложные чувства. С одной стороны, вместо того, чтобы сквозь ночь мчаться над
мрачными  соснами к чужим грезам и снам,  они были вынуждены теперь сидеть с
Варькой над книжками. А с  другой стороны, он никак  не мог  сообразить, для
чего  же  были  написаны  такие книжки?  Он еще мог  представить  себе,  что
огромный том мифов Древней Греции, взятый Варькой из дому, для чего-то может
быть ей  полезен, хотя все, что  там написано - вранье. Ведь всем  известно,
что никакого  Посейдона в океане нет,  там живет огромный морской  змей, чьи
движения и рождают волны, несущие  смерть. Пусть, даже эти лживые мифы можно
было  перетерпеть.  Но  все-таки  для  чего же  написаны  такие  книги,  как
"Материализм и эмпириокритицизм"?
     А потом математики вдруг стали приходить к Варьке по одному. Они как-то
поочередно заболевали, а  может  просто  завели более содержательную  личную
жизнь вдали от  покинутых семейств. Но отряд их, в этом случае,  старался не
замечать потери  бойца, и на распорядок  их занятий это не влияло: музыка на
всю  мощь,  кипа первоисточников и  составных частей  марксизма,  ернический
разбор вопросов и  лошадиное ржание  почти  до  утра. Днем  они отсыпались в
своих конурах, а к вечеру добывали новые книжки о партии.
     Экзамен  Варя  сдала  на  пятерку.  Она  вообще хорошо  сдавала пожилым
мужчинам.  Да и  марксистский  философ ей попался что  надо! У нее  принимал
экзамен сам заведующий  этой самой кафедры. Он не был немцем,  но  два  года
преподавал  на университетской  кафедре в  Калининграде, где  когда-то читал
лекции Кант, поэтому он весь пропитался немецким духом. А Варька в последнюю
ночь перед  экзаменом  как  раз имела долгую беседу  с Эммануилом.  Призраки
убедили ее, что это будет  полезно.  При ответе  на билет она  незаметно для
себя  почему-то  свела  всю   марксистско-ленинскую  философию  к   вопросу,
волновавшему  ее  не меньше Канта: достаточно ли человеку звездного неба над
головой  и  нравственного  закона  внутри?  Они  долго  спорили   взахлеб  с
экзаменатором, поскольку положительный ответ на этот вопрос делал совершенно
бессмысленным марксистский раздел философии, а отрицательный - всю философию
сводил  в куриную гузку, как  сказала  бы  ее  бабушка. В результате  бывший
наместник Канта даже отметил в приказе по институту ее замечательный ответ.
     А  ее  боевые соратники  экзамен провалили, их оставили на осень, но  и
тогда они с трудом сдали его только на трояк. Варя искренне сочувствовала их
провалу,  но  после  экзамена  они  к  ней  не  заходили, наверно, за что-то
обиделись. Осенью, приехав после каникул,  Варя от  добрых  людей узнала  об
истинной, по  мнению Александра и  Андрея, причине их провала с  философией.
Оказывается,  виновата в  этом была  она.  У них,  оказывается,  был  с  ней
безудержный, не сковываемый никакими условностями, секс.
     Эти два  философствующих  математика даже  повесили у себя в коммуне на
стенке  график,  кому  и  когда  к  ней  ходить  "заниматься". Поэтому  они,
демонстрируя  всему  общежитию  особую близость  с  ней, и  стали  приходить
поочередно, то бишь, по графику. Она, конечно, растратила на себя их мужские
силы, проявила некоторый  сексуальный  вампиризм. Поэтому  ей-то было хорошо
сдавать после этого, а они с трудом смогли восстановить силы только к осени.
Ну, и с билетами им  тоже  не повезло, в отличие от  нее.  И о Канте  с ними
беседовать не стали, потому что у них титек нету.
     ***
     Варе  было  очень  плохо.  Она  пребывала в полной  растерянности.  Эти
взрослые  мужчины,  опустошая ее холодильник,  никогда ничего ей не  дарили,
даже цветка, она  не слышала  от  них ни одного  комплимента.  Они  даже  не
пытались  подступиться к  ней. Но  почему-то  они  повесили  график,  следуя
которому, у  них и происходил этот самый воображаемый секс. Они самозабвенно
врали друг другу, но при  этом  даже  не  сказали ей  ни  одного  интимного,
ласкового слова! Они даже  не попробовали ее совратить! А вдруг бы  она,  до
полоумия   доведенная   марксистско-ленинской   философией,  и  кинулась  бы
кому-нибудь из  них на  шею? Ну, и что,  что они женатые, ведь не померли же
еще, как говорили  у  них на хуторе. Это что  же  будет,  если все,  кто  ее
захочет, просто скажут себе и окружающим: "Я с  ней уже переспал!",  и  этим
полностью  удовлетворятся? Что  же это  за  кошмар-то, Господи! Аспирантская
коммуна математиков вела преимущественно ночной образ жизни. На стене  одной
из комнат, которые они занимали  в блоке, висела обычная школьная доска. Они
до глубокой  ночи  исписывали  ее  формулами,  что-то  преувеличенно  громко
доказывая  друг другу. Варя сидела невидимая в углу  со  своими неразлучными
призрачными спутниками среди обычного общежитского мужского бардака с голыми
бабами  на стенах и  тумбочках,  составленных одна на другую. Она  ждала  их
поздних чаепитий, когда они начинали говорить о ней.
     - Ну,  что, Сань, опять по  графику будете наверх  таскаться? Ты  у нас
прирожденный  математик,  тебе  даже вашу шведскую семью  с  Андре надо было
изобразить графически, дискретно. А чего уж она вас до утра-то не оставляла?
Или у нее тоже какой график там был? Опять поползете назад среди ночи?
     -  Вы лучше расскажите, как пролетали-то, кайф хоть  поймали?  Я не про
экзамены говорю, - под общий хохот вступал другой.
     -  Они, понимаешь, под секс философскую базу подводили, а секс - стихия
чувств,  здесь  логики и  системы  нет.  Понятия  несовместимы.  Вот у них и
получилась стихийная философия!
     -  Да  нет, у них  там было сложное уравнение регрессии,  а в  качестве
отклика они ошибочно приняли не свою, а ее оценку за философию!
     Варя ждала, и те, кого она искренне считала своими  друзьями, начинали,
потупясь,  с  наигранной   скромностью,  а   затем,  перебивая  друг  друга,
повествовать как  это  все  у них  происходило.  Смакуя, они описывали самые
извращенные позы и какие-то совершенно неведомые ей приемы. У них на хуторе,
наверно,  никто  и  не  слыхал  про  такое.  Даже  у  азиатов  от  некоторых
подробностей  неестественно  округлялись глаза. Варя и  не подозревала,  как
много  она потеряла в  общении с математиками. Наслушавшись вдоволь о  своих
несостоявшихся развлечениях,  она покидала эти мужские вечеринки, на которые
приходила не званая и  невидимая. Она внимательно следила за  реакцией своих
косоглазых, но те тоже, похоже, были обескуражены не меньше ее. Они вылетали
в открытую  форточку и до полного изнеможения носились над  сумрачным лесом.
Она просто  не знала, что же теперь ей делать. Ей казалось, что  все, с  кем
она с  таким трудом здесь познакомится, тут же скажут другим, что  они с ней
просто спят  и  повесят  графики  на  стенку.  Создавая  собственные  сны  и
повелевая чужими, она вдруг с ужасом поняла, как просто можно объяснить  все
в ее жизни с житейской  точки  зрения. Она  впервые испугалась  приземленной
развязности  чужого  разума,  что,  словно кованая  узда,  рванул ее,  желая
намертво привязать к земле. Не стоило допускать эти чужие, полные бессильной
похоти мечты так близко к собственной душе...
     На какое-то время Варя даже  почувствовала свою душу как нечто цельное,
большое, но настолько беззащитное,  что ее вполне может убить неумное гадкое
слово. И вот тогда с  ней впервые заговорил младший из призраков. А старший,
взяв ее за руку, ободряюще похлопал по спине.
     - Ты выросла, девочка! Мы помнили твою душу иной. Ты вытащила нас, двух
отступников, из  тьмы забвения. Мы не живем, проходим  сквозь  жизнь, но  мы
благодарны тебе,  мы  любим тебя!  Не тоскуй понапрасну.  Почему-то теперь в
мире смешаны воедино  все  сословия, а это неправильно. Чернь, сколько ее не
учи  философии, всегда  останется чернью. Трусливой чернью,  которая  боится
поднять  на  тебя глаза и лишь шепчет по углам  о том,  что ей недоступно. В
тебе душа воина, и тебе нужен воин или никто.  Если бы я был  живым, то весь
мир бы сложил к  твоим ногам! Это невозможно,  мне уже никогда  не  совпасть
своей мужской жизнью с твоим девичеством, человеческое  время уходит быстро.
Прости нас за все, наша вина перед тобой безмерна,  но в том, что происходит
с тобой сейчас, ни нашей, ни твоей вины нет!

     О ТОМ, ЧЕМ ОНИ ЗАНИМАЛИСЬ НЕСКОЛЬКО РАНЬШЕ

     Они сидели втроем. Она никогда не воспринимала их всерьез, твердо зная,
что никому нельзя об этом сказать, и что это все не  по правде. Но они знали
о  ней  все,  им  и  говорить-то было  ничего не нужно. И,  похоже, это были
единственные   мужики,  на  которых  она  могла  положиться.   Варя  впервые
внимательно вгляделась в них, так долго сопровождавших ее. Оба были, похоже,
по земным меркам намного старше  ее. Тому, кто выглядел помоложе, было около
35-40 лет, точнее по его узкоглазой физиономии она  определить не могла. Его
она помнила плохо, а  вот того, что был постарше, - даже слишком хорошо. Она
даже  припоминала  его  имя, но язык,  на  котором они  говорили тогда,  был
слишком чужд сегодняшнему. Поэтому Варя переиначила  его для себя, отныне он
обрел другое имя, и навсегда стал для нее Исайкой.
     Втроем они размышляли о  ее жизни, сравнивали  с той, в которой они все
трое  были живыми людьми, воинами. Почему так изменился мир?  В их времена с
детства, с рождения человек  знал свое место,  предназначение,  которому  он
верно  следовал  всю жизнь. В их времена нового бесполого  коммунистического
человека не  воспитывали. Их воспитывали мужчинами, воинами. И в этом смысле
никакого  различия между  дворцами  и хижинами у  них  не  было.  В  хижинах
воспитывали  мужчину  и пахаря.  Как  воспитывали женщин, она,  конечно,  не
помнила, но женщины получались просто замечательные! И города здесь какие-то
странные, созданные  только для гранитных идолов и проезда с работы до дому.
Они  хоть знают, для чего строились  людьми города?  Похоже, что они об этом
забыли. А  вот она и ее воины помнили, какое это счастье - ворваться в город
после долгих  скитаний  без очага.  Уж  они-то там  все эти социалистические
обязательства  за одну ночь перевыполняли! Странная  жизнь наступила, что ни
говори. Они  ко всему относились в  свое  время совсем иначе,  чем  нынешние
математики,  к  любви и ночному  делу,  конечно,  тоже. Уж они  графиков  не
чертили. Исайка частенько приводил в шатры и таких сопливых,  которые вообще
с трудом понимали, чего от них  хотят. Но каждой удавалось это  растолковать
так, что они сами бежали  потом за обозом, а по ночам с молчаливым упорством
лезли под их воловьи пологи.
     И  у них тоже были в  те времена какие-то,  на их взгляд, чисто мужские
фантазии, которые почему-то были совершенно забыты этими, пишущими  по ночам
сложные   формулы,   живыми   мужчинами.  Например,   ей   припоминалось   о
существовании некого струнного женского квартета. Молодые красивые женщины с
удивительным мастерством исполняли сложные старинные баллады. Их они брали в
каждый  поход.  Ни  одного  вечера  не  обходилось  без  маленьких  домашних
концертов с  последующими  поэтическими оргиями.  Они знали, что эти женщины
пойдут за ними и в огонь, и в воду. Так и было во все времена.
     Они  искренне  любили и  своих  жен,  в  которых  ценили, прежде всего,
образованность.  Теперь мужчина отворачивался от  умной женщины,  брал какую
попроще,  предпочитая проходные варианты. Но ведь  именно такие  жены, какие
были у них,  могли сами создать чудо любви.  Они умели не только поддержать,
утешить в трудную минуту, но они украшали свою речь древней притчей, стихами
давно ушедшего  поэта,  изречением  мудреца.  А в  момент  поражения,  краха
надежд,  который мог  настигнуть каждого воина, такая жена просила, чтобы он
убил вначале ее, а только потом себя. Как можно было отказаться от такой? От
желания покорить ее на своем ложе?
     Для  того  чтобы   взять  такую  женщину,  надо  было   знать  сложные,
проникнутые  самой  изысканной  эротикой, церемониалы.  Да,  это было не  на
каждый день, но их жены обиженными  не были. Нет, они, в свое время, не пели
о любви, они пели о  походах, о жизни, о верности, о давно минувших грустных
историях. Но они делали, творили свою любовь каждую ночь. А сейчас люди,  не
стесняясь, пели в каждой слагаемой ими песне о том, что в их время обсуждали
только в вдвоем у дрожащего пламени масляного светильника. Но где же в жизни
была эта их воспетая любовь?

     НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

     - Ябс!  Вставай! Вставай,  говорю, негодяй!  Вы зачем  его так напоили?
Ведь выборы же сегодня, кого-то там  в Верховный Совет выбираем! О, Господи!
Вставай,  подонок,  -   теребила  Варя  бесчувственного  Ябса.   Возле   нее
сочувственно  перетаптывались  с ноги на  ногу  Копылов  и Шикльгрубер, тоже
студенты ее группы, жившие с Ябсом в одной комнате.
     По доброй немецкой традиции в день выборов все кураторы групп вместе со
старостами должны были явиться на избирательный участок до двенадцати  часов
дня  и выполнить свой гражданский долг. Ябс  был вообще-то старше Варвары на
год, он держал с ней несколько  покровительственную  дистанцию, прикрывая ее
на всех  институтских  мероприятиях,  куда она неизменно  опаздывала. Он уже
показал   себя   великолепным  организатором   и  стопроцентным  арийцем  на
ноябрьской демонстрации, она так была в нем уверена! И вдруг - нате!
     -  Вчера, Варвара Анатольевна,  день автодорожника был. Вот мы и выпили
немножко...-  заискивающим  тоном  произнес  Копылов.  При этом  на  Варвару
потянуло таким амбре, что впору было закусывать.
     - И Ябс? Он тоже налакался вместе с вами?
     - А что он, не человек, что ли? - обиделся Копылов.
     - У него глубоко личные причины, у него папа - автодорожник.
     Его теперь надо из чайника полить, мы всегда его из чайника поливаем, -
подсказал Шикльгрубер.
     -  Вот что. Вы  идите, Копылов, поднимайте  остальных. Если  все сейчас
проголосуем в течение получаса, то я вам в буфете пиво куплю.
     - Там не бывает.
     - Это для тебя, Копылов, не бывает! Барменом-то наш студент работает. А
для преподавателя инженерной геологии у студента-заочника все бывает. А если
чего не окажется, так он живым из моей каменоломни не выйдет!
     -  Это мы мигом,  Варвара Анатольевна!  Сейчас  мы в момент эту  доярку
изберем, Вы не переживайте! На пиво с бодуна все пойдут! Не обманите только,
- сказал приободрившийся Копылов, натягивая вязаную кофту.
     - Шикльгрубер, тащи чайник!
     - Есть!
     Ябс  от воды  зафыркал, приоткрыл  было  глаза, но их  тут  же затянула
какая-то пленка, как у дохлой курицы, и он снова уронил голову на подушку.
     -  Шикльгрубер,  немедленно  снимите  эту  гадость, - указала  Варя  на
плакат,  написанный  готическим  шрифтом,  висевший у старосты  в  изголовье
кровати: "Каждый Ябс любит шнапс!"
     - И это тоже снимите! -  несколько поколебавшись, сказала Варя о  ярком
журнальном развороте, приколотом  к  двери. На нем  совершенно  голый  немец
прижимал к себе щуплую голенькую немочку, а немецкая надпись  гласила: "Оhne
Angst!" Парень был