ой  старший  брат назвал  тебя  -  "изящная
брюнетка"!
     - Действительно, это все просто смешно...
     - Вот и поговори с тобой, давай хоть целоваться станем. Ну, не злись, я
весь день хотел тебя поцеловать, мне просто бывает неприятно,  когда все над
тобой смеются...  Ты так легко  подставляешься! А мне это неприятно. - А мне
все  равно.  Хотя,  наверно, если  бы я  была  мужчиной, то  постаралась  бы
защитить  девушку, которую мне захотелось бы  поцеловать. Я бы не позволила,
чтобы кто-то смеялся над ней при мне. Да, я бы ее защитила!
     -  Мне противно, когда ты говоришь, что хотела бы быть  мужчиной! Ты бы
была  тряпкой, а не мужчиной! Защитить!  Чтобы и надо мной  все смеялись? Уж
такого  ты  от  меня не  проси. Мне слишком дорого  далось мое  место, чтобы
вставать вровень с тобой. Нет, я  ничего такого не имел в виду, не  плачь...
Иногда все обстоятельства против тебя, и иногда ты не властен...
     - Ты будто оправдываешься  передо  мной, Саша? Успокойся, я  знаю,  что
никогда ты мне не будешь ни защитой, ни опорой. Почему-то я очень хорошо это
знаю, поэтому между  нами ничего и  не может быть,  это  ты  верно подметил.
Столбик, он хоть и  гораздо слабее тебя, но когда-то он хотя бы  попытается,
если,  конечно,  решится...  Не  смейся!  Ведь  ты  гораздо  сильнее  любого
Столбика, но ведь и ты, даже любя сильнее в тысячу раз...
     - Замолчи! Ракушка права - ты дура!
     - Значит, горячо... Значит, я попала почти в точку!
     -  Прекрати! Отстань, я ничего  не хочу  слушать, я ухожу домой, закрой
дверь. Подожди, дай я тебя поцелую...
     - Нет, с меня на сегодня хватит, иди-ка ты домой, Саша.  Мне уроки надо
учить, а после тебя только выть хочется.
     ***
     Это  было рабство.  Выгнав  Иванова,  Варя на следующий  день торопливо
собирала учебники, чтобы пойти  с ним  домой, а  он садистски оттягивал свой
выход из школы. Но как только она переставала следовать за ним, он являлся к
ней домой  со  странными поцелуями, от которых веяло  смертью, но и  без них
Варя  уже  не  могла.  Конечно,  она  показала ему  свои  стихи.  Безнадежно
проиграв, она цеплялась за любую соломинку, чтобы понравиться ему,  чтобы на
миг испытать хотя бы иллюзию победы. И, конечно, он язвительно посмеялся над
Варькиными стихами. А она все равно показывала ему их. Но, после того как он
назвал одно из ее стихотворений  "мистической чушью", она навсегда перестала
записывать рифмованные строчки. Правда, он долго раздумывал над последним ее
стихотворением с закрытыми глазами, тер виски, Варя уже стала надеяться, что
он скажет  что-то идущее от сердца, от  души, но  он отбросил ее тетрадку, и
она больше никогда к ней не прикасалась.

     Сквозь туман и мерцанье огня
     В этот мир я с надеждой стремлюсь,
     Может кто-то и вспомнит меня,
     Если только я здесь появлюсь?

     Без меня там промчались века,
     Но не стану я прежним, доколь,
     Не увижу опять облака,
     А душа не почувствует боль.

     Я развею давнишнюю грусть
     И прижмусь к мягкой морде коня,
     Я вернусь, я, конечно, вернусь,
     Вспоминали ль вы, люди, меня?

x x x
     -  Варь,  я  тебя  хотел   спросить,  с  чего  это  ты  так  здорово  в
вычислительной технике стала  разбираться? У тебя книжка какая-то появилась?
Дай почитать.
     - Если  бы я  такую  книжку имела, я  бы шесть двоек не получила. Где я
только книжки не искала... Во сне я все решения увидела.
     - Так... Вровень с великими, значит? Врешь!
     -  Не  веришь?  Да я уже  с  высотки  кидаться задумала,  и тут -  бац!
Приснилось! Там принцип один на все задачки, как одну решил, так остальные -
семечки!
     - Это я уже понял. А ты и тригонометрию во сне  видишь? Ты все уроки во
сне выполняешь? Или еще чем-нибудь занимаешься  там? Про любовь и дружбу сны
смотришь?
     - Нет... Хотя лучше бы про любовь. Вот хорошо, Саша, что ты сам об этом
заговорил. Я, как  тебя  увидела, то  поняла, что очень давно  тебя знаю.  А
знать-то раньше я  тебя не  могла,  ты ведь в  девятой школе учился?  Вот, я
вообще никого из девятой школы не  знаю. Думала, думала, а потом догадалась,
что я тебя во сне видела давно!
     - Варь, тебя в пионерах учили, что врать - не есть хорошо?
     -  Саш, меня это так терзало! Весь восьмой класс! А потом я  вспомнила,
что два лета назад я видела странный сон, когда была у бабушки на хуторе. Не
то,  чтобы  я  видела  именно тебя,  но там  было такое  очень  неприятное и
страшное место... Ты там был! Это ты! Я тебя узнала!
     - Слушай, а как ты в математический класс попала?
     - Да у нашей завучихи протек унитаз, я же тебе рассказывала.
     - Я не об этом.  Мне почему-то неприятен этот разговор,  словно ты меня
пытаешься обвинить  в чем-то, а  в чем конкретно - не  понимаю. Но вот давай
все-таки  разберем ситуацию логически,  мы ведь, Варь,  с  тобой математики,
хоть  и  санитарно-технические... Ты  утверждаешь,  что  какое-то неприятное
место в  твоем сне касалось меня, но меня самого ты во сне не видела, так? А
до этого сна ты вообще  никогда меня не  видела, так? Элементарная логика-то
должна быть, а? Как ты условия задач-то записываешь?
     - Что ты кричишь  на  меня?  Я видела сон, там  сидел  такой парень лет
шестнадцати в  подземелье и  последнее  письмо  кому-то  писал  палочкой  на
досочке.  Мне было очень  страшно, но так хотелось узнать что к чему. А  как
тебя увидела, так поняла, что ты это все знаешь, и можешь мне рассказать. Но
мне тоже неприятно почему-то об этом говорить  с тобой, хотя я ни в чем тебя
не обвиняю.
     - А больше ты ничего нее видела? Нет?  Тогда  и ответ -  нет!  Ничем не
могу  помочь, извините,  барышня.  Единственное,  что  могу  посоветовать  -
лечение током, два пальца в розетку - и бац!
     - Какой еще рецептик  пропишете,  товарищ врач?  Может мне  для полного
выздоровления еще и яду принять? Змеиного, например.
     - Змея подколодная!
     - А что это мы так заволновались-то? Что  это  мы  по комнате забегали?
Был ты там! Был! Если бы не был, то у тебя бы нос не побледнел.
     - Тебя действительно математике и  вообще всем наукам, в основе которых
лежит здравый смысл, только за унитаз и можно взяться учить.
     -  А теперь,  дружок,  целоваться будешь с унитазом! Чтобы  духу твоего
здесь не было!

     Они в  очередной раз  поссорились навсегда. Но, как только Иванов ушел,
Варе стало так жалко его, себя... всех! Поэтому на  следующий день она опять
ждала его после уроков, твердо решив, не заикаться больше в разговорах с ним
ни о  змеином яде,  ни о снах.  Но почему-то больше ни о чем разговаривать с
ним  не хотелось. Странно, после последнего разговора ее  сердце умирало  от
жалости  к  нему,  но  только пока  его  не было  рядом,  а  как  только  он
приближался к ней, его сковывало холодом отчуждения.

x x x
     Перед самыми летними каникулами в девятом классе Варя попросила Сашу, к
сдержанной радости двух ее  воинов, никогда больше  не приходить  к ней. Она
чувствовала,  что  подошла  очень  близко  к  разгадке  их отношений,  своей
привязанности к нему, что за всем  этим стоит  что-то очень  плохое, гораздо
более страшное, чем неразделенная любовь. Ведь в лучшем случае, все разгадки
приносят пустоту, а в худшем - боль и разочарование.

     НАСЛЕДНИКИ

     Все лето Варя  и  Сережа торговали  на базаре. Мама  сложила  и свои, и
папины  отпускные  в  то лето сразу на сберкнижку  на  черный  день.  "Чтобы
соблазна  не  было", - как  она  объяснила  домашним.  А поскольку небольшой
соблазн все-таки  оставался  на счет  того, чтобы  просто пожрать или в кино
сходить, купить бензин для машины и еще чего  по мелочи, то ходили они в  то
лето  на базар,  как  на работу. Мама  сказала, что  это  гораздо лучше, чем
кататься на вокзал на трамвае. Но они тайком ездили и на вокзал,  потому что
Варе нравилось бежать  за проходящими  поездами  и кричать: "А вот  огурчики
соленые!" От этого веяло  чем-то родным, и на минуту  даже казалось, что это
она  не  на  опостылевшем  Урале, а с теткой  на  станции  Лихая, куда та ее
сколько раз взять обещала, да так и не взяла.  Мамины соленья, которыми была
завалена яма на огороде,  лучше всего шли на  вокзале. Варвара твердо решила
по  осени вычистить  яму, но там всего так много собралось!  С  морковью она
только  к  августу управилась, когда  народ уже  молодую  морковку  принялся
продавать. С прибылей Варьке сшили на заказ форменное платье, которое ей так
шло,  словно   его   ей  выдали  в  польском   Красном  Кресте.  А  еще  она
признакомилась на рынке  со старухой, которая из-под  полы продавала  всякую
одежу.  Серега торговался с ней до хрипоты, а Варьке  было совестно, поэтому
брат  называл  ее "деревня".  Он  ей у  старухи и сапоги зимние купил, и две
кофточки,  а  переплатил  сущие  копейки.  В  июле, когда  на  рынке был,  в
общем-то, мертвый сезон, они ненадолго съездили всей семьей  в дом отдыха на
машине как белые люди, спасибо клубнике и луковому перу.
     Почистить   яму   Варька   позвала  Клевкина,   но   полностью   в  нем
разочаровалась.  Кроме Клевкина  Варя взяла с  собой свою  кошку,  чтобы  та
отдохнула на  свежем  воздухе.  Вначале  он  сорвался с  подгнивших ступенек
деревянной лестницы прямо в яму и  разбил  там  очки. Потом  он уронил в яму
кошку, и она чуть не выцарапала ему последние глаза при спасении из  тьмы. А
потом он решил  у соседей  сорвать красные  яблочки, хотя Варя  ему положила
полную авоську  паданки  осенней  полосатой.  Соседская  собака порвала  ему
штаны. Бегая  по  меже,  они  с собакой  подавили  свежие  Варькины  посадки
чеснока. Яму они, правда, вычистили. Но Клевкин почему-то с угрозой пообещал
ей, что никогда этого не забудет.
     В десятом классе  родители поставили  перед Варварой вопрос о комсомоле
ребром. Пришлось писать заявление и готовиться ко вступлению в ряды. У них в
классе осталось только трое неохваченных: Варька, Иванов и придурок Клевкин.
Одно это и то,  что комсоргом класса с самого  начала бессменно была Марина,
навевало на Варвару нестерпимую скуку еще до  начала изучения  Устава ВЛКСМ.
Без  этого  комсомольского членства  невозможно было  мало-мальски заполнить
даже анкету абитуриента  в институт.  Одним словом,  с комсомолом ее здорово
припекло.
     Принимали в комсомол в два этапа: в классе и в школьном комитете ВЛКСМ.
Вызывали еще и в райком ВЛКСМ, но уже просто для галочки: о жизни поговорить
или  о  чилийской хунте,  в  зависимости  от того, какое будет  настроение у
главного комсомольского секретаря. Туда-то сходить можно было бы, отчего  же
не  сходить,  если  у Лариски  там  сестра  секретаршей  работала.  А  вот в
классе...

x x x
     - Ну, что ты можешь сказать о политическом завещании Ленина Всесоюзному
Коммунистическому  Союзу Молодежи? Повнятней, Клевкин! - командирским  тоном
потребовала Марина.
     Иванов и  Варя  молчали,  они чувствовали, что  Марина  оставила их  на
закуску. Действия они свои не согласовали, каждый решил быть только за себя,
поэтому Марине не составило бы  труда разбить их  по одиночке.  Они втроем в
рядок  стояли  у доски, как  на рынке. Вот  только огородины с ними не было,
потому   как   в  комсомол  они   решили   продаться  сами.   Маринка   была
покупательницей придирчивой, на зуб  пробуя выставленный товар.  И что-то их
невольный  соратник с первым вопросом  явно  затормозил. Он потел, смотрел в
окно, переминался с ноги на ногу, пытаясь  хоть что-нибудь выдавить из себя.
Если бы его попросили для комсомола интеграл взять  или, на худой конец, яму
почистить... Марина подошла к нему вплотную, поэтому Варька ничего  не могла
подсказать мученику идеи.
     -  Ленин...   он  завещал...  он  это...  завещал  все...  он  нам  все
завещал...- занудно тянул он под пристальным взглядом комсомольской богини.
     -  Отстань  от него!  Ленин нам  все  завещал!  Мне и  Клевкину,  -  не
выдержала  Варька.  Она бы,  конечно, промолчала,  но  уже  была не  в силах
терпеть тонкий Маринин садизм по отношению к безобидному классному  шуту. Но
после  нехорошего,  аполитичного  хохота  класса  Варька  поняла,  что   им,
наследникам, на  этот раз  в  комсомол  не пройти. Понял это и Иванов.  И по
тому, как  он  весь  собрался,  Варька  решила,  что  он задумал  немедленно
отмежеваться от  них, чтобы вступить в  ВЛКСМ  прямо  по их  трупам.  Зря он
списал  Варьку со  счетов столь  откровенно.  Он  уже  высокомерно улыбнулся
одними уголками губ, и только было приготовился что-то уместно ввернуть, как
Варька дернула за рукав Клевкина: "Давай, отрывайся  на последок! Все одно -
пролетели".
     - При чем тут политическое завещание, Марина?  Как же Ленин умер, когда
он всегда с нами, он  живой! Ты в окно выгляни!  -  резво вступил в полемику
Клевкин, которому, как пролетариату, было уже нечего терять.
     Напротив  их школы находилось  здание райисполкома,  на фасаде которого
висел транспарант - "Ленин с нами! И будет  жить вечно!" Марина вначале даже
опешила, но тут же шутливо его  пожурила: "Он, конечно, живой, но уже отошел
от активной  политической борьбы, которую и завещал комсомолу. Как-то ты все
слишком  буквально   воспринимаешь,  Клевкин!"  Сказала  она  все  с  этаким
хохотком, выставляя их полными идиотами.
     - По Клевкину, я думаю,  вопрос ясен.  У нас в первичной  комсомольской
организации ненормальные и без него имеются, - мимоходом  кинула она камешек
в огород мрачного Анатолия. - А вот  с Варей...  Это  что же  у тебя за язык
такой?  Как он у тебя  на  такое поворачивается? Что  ты  думаешь  по  этому
поводу, Иванов?
     В тот  день  Толик  отработал Варькино участие в обсуждении его половых
аномалий на все  сто!  Он вступил  в  комсомол еще  в старой школе  и  после
некоторых событий совершенно не воспринимал Марину в роли комсорга класса. И
когда оппортунист Иванов опять уже было  раскрыл рот, чтобы дать разъяснение
по поводу Варькиного толкования политического завещания  вождя пролетариата,
Анатоль вдруг на  весь класс истошно завопил: "Я боюсь,  мамочка!  Я  боюсь!
Дедушка Ленин умер, но он - живой, и он так любит маленьких детей!"
     На бурное комсомольское собрание в десятом классе, посвященное приему в
комсомол  трех  новых  членов  с выкриками политических  лозунгов,  хохотом,
распечатыванием заклеенных  на  зиму окон и пением Интернационала уже  сорок
минут   собиралась  ворваться  завуч   по  воспитательной  работе   Аделаида
Матвеевна.  Их  классная, Зоя Алексеевна,  поехала  навестить мужа в  армию,
просила приглядывать за детьми.  Завуч просто была  в замешательстве, как-то
надо  было  это  кончать.  Но  она  останавливала  себя  и  спрашивала  свой
внутренний голос, будет ли все это педагогично? Она всегда советовалась сама
с собой,  потому что  иногда и посоветоваться-то  было не с кем.  Внутренний
голос у  нее был очень осторожный, он и на этот раз тихо  напомнил ей о том,
что в данном  классе учатся дети партийных работников, которым вечером детки
доложат,  что  она,  Аделаида  Матвеевна,  помешала  им  вести  политическую
дискуссию.  Вдруг  дверь  в  коридор  распахнулась,  и  из  класса  вылетела
растрепанная Марина.  Она тут же повернулась  и принялась  дергать за  ручку
двери, которая быстро  захлопнулась за ней и, видно,  хорошо  придерживалась
изнутри.  Внутренний   голос  взорвался   негодованием,  Аделаида  Матвеевна
подскочила к  Марине  помогать тянуть  за ручку. Неожиданно  дверь в  классе
отпустили, и завуч с Мариной покатились по полу...
     Когда Аделаида Матвеевна, поправив  юбку, вошла впереди Марины в класс,
в нее уперся грязный палец Клевкина. Он стоял в позе Наполеона, не  глядя на
нее, в бумажной треуголке и с рукой, заложенной за борт форменного пиджачка.
     - Политическая проститутка! - фальцетом выкрикнул он.
     -  Это  что тут  за...  диспут?  Что это такое?  -  срывающимся голосом
просипела Аделаида Матвеевна.
     Клевкин  молчал,  зачарованно  глядя ей в  рот.  После  раскрепощенного
выражения  политических  пристрастий  на всех как столбняк  напал. В коридор
Марину выпихнули несколько ошалевших от свободы девчонок во главе с Ларисой,
а  дверь  держал,  конечно, Толик. Но сейчас Марина,  выглядывая из-за спины
Аделаиды  Матвеевны,  мстительно смотрела  только на  Варьку.  Все  молчали,
молчала и Марина, она вновь воцарилась здесь и спешить ей было некуда.
     Если  бы  она  не приземлилась в  коридоре, она сразу же  доложила  все
учительнице.  Но  испытанное  унижение,  заставляло  ее  выдерживать  паузу.
Прыгали  по партам  и  раскидывали портфели практически  все, даже Марина во
время  пребывания   в  классе  жестоко  отлупила  Толика  скатанным  рулоном
наглядных материалов по синусам и косинусам, из которых, собственно, Клевкин
и  свернул несколько треуголок. Кроме него в треуголках стояли еще  четверо.
На  доске  аккуратным девичьим подчерком было  написано: "21  января  - День
памяти  Ленина   и  День  рождения  Ткачевой.  Пора  проводить  исторические
параллели. Поделим историческое наследство!"
     - Кто писал? Как вы до такого додумались? - прошипела Аделаида.
     -  У  Вас, Аделаида  Матвеевна,  в день рождения "Ленин  в  Октябре"  и
"Сердце матери" по телику  не  показывают! А у  меня - из года  в  год! Я не
виновата,  что  такая  революционная   получилась,  -  отчаянно  проговорила
запыхавшаяся Варька.
     -  Ты что такое говоришь? Да я тебя... Я вас  всех по стенке расставлю!
Немедленно очистить доску!
     - Сами  нам  внушаете,  что  мы - наследники  завоеваний  Октября,  а в
активную  политическую  борьбу не допускаете!  Наше поколение  должно жить в
коммунизме! И будет, раз должно! -  обратилась Варя к народу,  сжав в правом
кулаке чей-то  вязаный берет. Класс одобрительно загудел. Аделаида Матвеевна
поняла, что помимо своей воли, становится участницей  стихийного митинга  на
весьма  скользкую  тему. И  тут  совершенно некстати  Иванов  нагло заметил:
"Верно! И в обкоме партии люди сидят!" Что  он  конкретно имел в виду, завуч
не поняла, но вдруг вспомнила, что у двух  идиотов, один из которых сидел на
подоконнике в треуголке, папы действительно сидят в обкоме. Это была трудная
ситуация и  трудный выбор. Надо было обязательно кого-то наказать, например,
Иванова,  у  которого  отца  совсем  не  было.  У  Вариного  папы  партийная
организация  в управлении  была  второй по численности в  районе и первой по
соцсоревнованию.  А  у  комсорга Марины папа был  простым инженером, а  мама
учительницей литературы.  Что она вообще  за комсорг, если  ее  с собрания в
коридор вышвыривают?
     - Нельзя  так  горячиться,  молодые  люди! - примиряющим  мудрым  тоном
сказала  завуч. -  Что подумают  о нашей школе на  улице, если  вы, стоя  на
окнах, поете революционные  песни? Окна закрыть и опечатать! Почему тематика
диспута  не согласована с комитетом комсомола? Что значит - возник стихийно?
Почему в других классах  никто не возникает?  Не ожидала от  тебя, Марина...
Где  у тебя  план собрания,  где список  участвующих в прениях? Хотите  петь
песни - ради Бога! Согласуйте время и пожалуйте в  актовый зал! Мы подшефных
старых большевиков пригласим, с ними и споете.
     - Да у нас с Зоей Алексеевной все  хорошо проходит, Вы не волнуйтесь! А
Марина  совсем не виновата! С этими мальчиками всегда так, у них возбуждение
из  инертной  массы в революционеры  неожиданно  происходит, как у колхозных
коров при осеменении. Заранее не угадать, - грудью встала за враз  сомлевшую
Марью Варвара.
     -  Вот  что, на  сегодня достаточно. Марина,  давай завершай  собрание.
Голосуйте  -  и по  домам!  Быстро,  при  мне. Марина,  глядя  в пол, устало
спросила:  "Кто  за то,  чтобы..."  Лес рук она считать не стала, подошла  к
своей парте, собрала портфель и первая вышла из класса.
     Только  на улице  Варя  попыталась осмыслить происшедшее.  Она была  на
волосок, на одно неловкое движение от полного поражения. Как же она дошла до
та