так красив, что она сама бы  с удовольствием  прижалась к
нему без всякого страха. - Умеют же  там  разлагаться со вкусом, в проклятом
феэрге, - тоскливо произнесла она.
     - Умеют...- понимающе поддакнул Шикльгрубер, снимая плакат.
     Оставалось  последнее средство, о котором ей  рассказали  более опытные
группенфюреры.  Варя  набрала  в легкие  побольше воздуха и заорала страшным
немецким голосом: "Штейн ауф! Швайн!  Шнеллер! Их  циле фон нумер драй! Айн,
цвай..." На нумер драй Ябс уже качался на ногах.
     - Помогите ему одеться, Шикльгрубер.  Я жду вас внизу  через пятнадцать
минут.
     - Есть!

x x x
     К пиву у заочника нашелся  вяленый лещ. Дурак дураком, а, похоже, тянул
на крепкую четверку. Бутылки с "Жигулевским"  ребята попрятали  за пазухи  и
направились,  было,  к общежитию,  но  Ябс отстраненно, но  твердо произнес:
"Ферботтен!"  В общежитии  действительно  было  запрещено распитие  спиртных
напитков, и  все разочарованно  застыли  на месте.  Бесполезно  было  что-то
доказывать Ябсу.
     - Слушай, а как ты-то напился до такой степени, если там - ферботтен?
     - Я же о Вас, Варвара Анатольевна, думаю!
     -  Спасибо тебе,  Ябс! Но объясни  мне  свое утреннее состояние! Как ты
умудрился напиться  при  дежурном  преподавателе,  ведь  у  вас по  субботам
дежурят, комнаты обходят...
     - Повод был.
     - Нет, повод всегда найдется, я о другом спрашиваю.
     - Есть место.
     - Веди!
     Не доходя до вахты, Ябс круто свернул влево, и они гуськом спустились в
подвал  общежития. Немцы  там устроили  что-то  вроде спортивной комнаты  со
штангами, списанными матами и скамейками. К потолку помещения были подвешены
отвратительные толстые  трубы.  Резко  пахло  канализацией,  тускло  светила
лампочка  без  плафона. Они  расположились  на  матах,  а  Ябс закрыл  дверь
изнутри.  Варя тут чувствовала себя  совсем  неловко, но, выпив пива, как-то
отошла. По крайней мере, здесь стояло устойчивое влажное тепло. В комнатах у
них было холодно, а  обогревательные приборы тоже были ферботтен. Правда, по
ночам, когда все проверяющие спали, они вывешивали на стены голые спирали от
электроплиток. Они были, конечно, опасны,  но отлично нагревали комнату. Это
называлось  -  "устроить  Ташкент". Ябс даже сделал такой Ташкент из  старой
электроплитки и для Вари. А сейчас  он молча  чистил Варьке леща,  аккуратно
складывая шкурки на расстеленную бумажку.
     Областной  город,  где они все теперь  учились, лежал на  великом  пути
переселения народов  в уральские лагеря, и  пятая графа  личных дел поражала
своим  национальным  многоцветьем.  Кроме  немцев  в  группе  учились  поляк
Пшебершевский,  мадьяр Януш и Ламе - рыжий прыщеватый парень с французскими,
как он утверждал, корнями. Грузинов и  всяких там украинцев с белорусами она
не считала, они  хорошо говорили по-русски. А вот два узбека, принятые шефом
из чувства интернационального долга, вызывали у нее особое беспокойство.
     Во-первых,  они практически не говорили по-русски, а во-вторых, они тут
же попали  в  кабальное подчинение  к узбекским аспирантам шефа. Варя не раз
видела, как они мыли у  тех в комнате полы и выносили мусор. Впрочем, узбеки
жестами намекали, что с удовольствием вымоют полы и у нее в каморке, но Варя
отказалась.
     Отец   Ябса   действительно  был   простым   немецким   автодорожником,
проложившим  под лагерной  охраной  не один километр северных трасс области.
Наверно,  с  таким  трудом на благо родины у папы  Ябса  было связано  много
неприятных  моментов.  Поэтому  Варя  к Ябсу  больше  не приставала  на счет
утреннего прокола. Раз Ябс сказал, что повод был, значит - был.
     Рядом с ней пристроился щупленький юркий Шикльгрубер, преданно глядя ей
в  глаза. Она давно с ним хотела поговорить  и после второй  бутылки решила,
что более подходящего момента трудно себе представить.
     - Шикльгрубер, мне уже дважды про вашу фамилию намекали. Сменили бы  вы
ее, а?
     - Да я и сам думал, Варвара  Анатольевна,  но  ведь у нас в  семье  все
Шикльгруберы, и все достойные, порядочные люди. Никто ничего такого вовсе не
делал. А вот я  вдруг ее сменю, и вдруг меня наши Шикльгруберы не поймут? Да
и кем я стану? Петровым? А так, меня все немцы уважают.
     - Что  у  вас,  немцев, за пристрастие такое к таким вот,  с позволения
сказать,  фамилиям?  Позор  ведь  с  вами,   немцами,  один.  На  факультете
авиадвигателей  -  Борман  с Гессом  учатся,  Геринг  на  электротехнический
факультет пошел... Их  кураторы  на  каждом  партсобрании за этих  эсэсовцев
краснеют!  - Да  я не  немец,  я  - еврей. - Ну, Шикльгрубер... Ну,  это уже
чересчур! Конечно, если вам это так нравится... Нет, тем более не понимаю...

     НОВАЯ ВЕСНА

     В работе,  в  неизменных  насущных дневных  заботах  наступала еще одна
весна. Варя постарела  еще  на год по людскому подсчету. Возле  нее время от
времени появлялись какие-то молодые люди, которые  не нравились ни ей, ни ее
привычной  свите. Ей  так хотелось  вот  так же,  как эти веселые студентки,
возвращаться автобусом  из города, кокетничая и  перекликаясь  со  знакомыми
парнишками.  Поэтому иногда она приближала к  себе заведомо непроходные  для
нее варианты, те, что изредка подворачивались ей под руку. Хуже было то, что
ее  незадачливые  поклонники,  обуреваемые  наилучшими  чувствами,  пытались
чему-то  учить,   как-то  дотянуть  до  общепринятых  стандартов  совершенно
несуразную, нестандартную девушку. И Варька  вместо непринужденной пикировки
была  вынуждена  в  чем-то оправдываться  перед  ними,  а в  завершении этих
отношений и откровенно  огрызаться. А что бы они, бедные, делали, размышляла
Варвара о  своих знакомых, живя  в других  временах, со  своми стандартами в
голове?  Они бы, сердешные, не  смогли с  ними до ветру сходить  без  тяжких
последствий  для  себя! Оптимизма  эти  истории  ей не прибавляли. Ей  стало
казаться, что  она  никогда  не  встретит человека  по  себе. Постепенно она
уверилась в этой мысли, свыклась с ней.
     На кафедре работала лаборанткой одинокая женщина сорока с  лишним  лет.
Они с Варькой часто пили чай вместе, вместе ходили мыть посуду  после этого.
И однажды, на обычные девичье нытье Варьки на тему: "Жениха все нет...", эта
женщина спокойно и  цинично сказала  ей: "Ну,  не  выйдешь ты  замуж. Не  ты
первая и, боюсь, не последняя. Заведешь собачку, это все равно, что ребенок,
и будешь жить с ней. У меня вот две  собачки - так милое дело! Никакой мужик
тебя не полюбит так, как собачка!" Варя на  миг взглянула  на сложившийся  у
них  тандем со стороны  и  ужаснулась. Две  смиренно  и  достойно  стареющие
женщины,  и второй только собачки  не хватает.  Она  перестала  пить  чай  в
лаборатории и осталась совсем одна.
     Эх, как  понятна была бы жизнь, если  бы она осталась на хуторе! Каждое
утро ее будили бы простые, но очень важные дела, и весь день бы  лежал перед
ней, как  взрезанный арбуз. Никто и не позволил бы ей там слоняться без дела
по жизни в полном одиночестве, ее бы  там давно  в драчку оприходовали,  как
уверяла ее  когда-то бабушка. А здесь она чувствовала себя никому ненужной и
до крайности неуместной. Ошалев от механики грунтов, вечерами  Варя садилась
за вязание  и,  с притухнувшей за долгие годы  болью,  вспоминала  такие  же
вечерние  посиделки с  бабушкой.  Рукоделие служило ей не только отдыхом, но
приносило и ощутимую пользу.  Даже Ябс только и смог присвистнуть, когда она
появилась на еженедельной политинформации в сарафане  с вывязанными узорами,
отдаленно напоминавшими те, какими когда-то украшали свои изделия женщины их
хутора.
     И каждую ночь Варя звала кого-то из темноты, плакала и  стенала о своем
одиночестве.  Два призрака,  неразлучно  сидевшие  возле  нее на  корточках,
только сочувственно покачивали головами. Она уже не летала. Тяжкая грусть не
давала  ей  взлететь. А может жизнь смеется над ней? Или готовит  к чему-то?
Почему  до  всего,  что естественно  и  просто  дается  другим,  так  трудно
дотягивается  ее  рука,  чтобы  прикоснувшись,  ощутив,  тут  же   выпустить
сотканную ею трепетную материю желания.
     Желание... Мало желать, надо творить атмосферу чуда, взбивать ее в пену
своей  страстью и нетерпением, ведь только  из пены рождается любовь. Как же
она завидовала великим юродивым любви из прочитанных ею давным-давно книжек!
Но любовь никак  не укладывалась  рядом с той тяжелой ношей,  которую Варька
взвалила на себя когда-то в детстве теплой южной ночью.
     Хотела Варька того, или нет, но слова призрака все же запали в ее душу.
О, теперь-то она знала, искать в скитаниях по чужим снам! Ей нужен был мир у
ног! Чужой мир у  ее  ног. Может, за века люди забыли, как это делается? Ну,
как же этому  научить? Да и чего, казалось  бы  проще: вот - мир, а вот  ее,
Варькины ноги...
     Мир вокруг Варьки был чудесен! К  весне по  обочинам кольцевой  дороги,
которой  Варя ходила на кафедру, распускались пушистые нежные подснежники. А
еще она любила выходить в лес часов в пять  утра,  в  это время спали все. И
весь  мир  с  щебечущими  птахами  принадлежал ей. Никто  не сложил его к ее
ногам, мир сам ложился ей под ноги. И она была рада  ему, раскрывая  ему всю
свою душу.
     Весна!  Ее  душа,  наконец,  излечилась  от  горечи  своих  бесконечных
поражений.  Наверно, Варя понемногу  становилась женщиной. Раз уж ничего она
не смогла добиться во всеоружии, то решила положиться на волю победившего ее
случая...  И  Варька  стала  летать.   Вновь  они  втроем  путешествовали  в
призрачной ткани видений и снов,  к  неописуемой радости ее азиатов, которые
только в чужих снах обретали жизненную силу.

     КНЯГИНЮШКА МЕДОВАЯ

     В  апреле  общежитие  засыпало  поздно.   Студенты  все  хихикали,  все
перекликались у  Вари под окнами. Сны,  в которых она бывала, были наполнены
любовным  бредом.  Казалось,  что  сама  природа  за  стенами  многоэтажного
общежития диктует эти сладкие  весенние  грезы.  А  Варьке казалось,  что на
макушке у  нее нахлобучена шапка-невидимка.  Никто  ее не  видит,  никто  не
замечает. И лишь однажды  ее заставило усомниться в этом чье-то  настойчивое
видение, властно позвавшее в ночь.

     Она неслась  над  землей  в теплой  весенней ночи.  От  земли шел  пар,
повсюду  ровными радостными языками горели  костры, снопы  искр взвивались в
темное звездное небо. Сама земная красота вызывала какое-то тянущее ожидание
и   томление.  Варя   увидела   бегущие   внизу   фигуры  обнаженных  людей,
пронзительный бабий визг и идущие, казалось, от самой  земли женские вздохи,
странного возбуждающего ритма: "А - ах! А - ах!".
     Она встала  посреди  поляны  обнаженная,  с  распущенной  гривой  своих
темно-каштановых,  слегка вьющихся  волос  и с любопытством  вглядывалась  в
развертывающуюся  перед  ней,  никогда  ранее  не  виданную   картину.  Варя
раздумывала,  не  побежать  ли и ей со стайкой смеющихся голых женщин, легко
дававшихся  в  руки  мужчин,  подхватывавших  их  и   тащивших  в  укромные,
подготовленные с вечера  места. Костры,  освещавшие покрытый  яркой ласковой
зеленью  луг,  удивительно  украшали это возбуждавшее ее ночное действо.  От
самой земли  доходили до нее  ритмичные  волны весенней  жажды.  Вдруг  Варю
развернул  к себе  за плечи красивый светловолосый мужчина,  показавшийся ей
огромным в  неверных  отблесках пламени. Как  все вокруг, он был  совершенно
голый, на его мощном торсе она увидела свежие, едва затянувшиеся следы. Варя
хорошо  знала эти боевые отметины меча. Он, не  прижимая ее к себе, молча, с
улыбкой рассматривал ее  всю. Рванувшие было к ней другие мужчины, тут  же с
опаской отступили.
     Воин  медленно провел ребром ладони по  ее груди, животу и бедрам рукой
так, что все ее тело выгнулось от жгучего, вырвавшегося на волю  желания. Он
нежно  подхватил ее под  колени,  и Варя, закрыв глаза,  в  истоме  склонила
голову ему на плечо. Он бережно нес ее к голым  еще кустам тальника,  где  в
прикрытой со всех сторон ложбинке была расстелена у него мягкая овечья шкура
с  не ободранной мездрой.  "Любушка моя, княгинюшка! Откуда же  ты такая?" -
нежно шептал он ей, лаская ее  тело, которое уже сотрясала мелкая внутренняя
дрожь.  Помимо Вариного сознания ее ноги сами собой раскинулись,  и она  вся
раскрылась ему навстречу.
     Вдруг  безмятежную сладость весенней ночи прорезал дикий женский  крик:
"Татары! Ой, мамоньки,  татары!". Ее мужчина  со стоном  оторвался от  нее и
глянул поверх ее головы затуманенным желанием взглядом. Он  тот час же  весь
напрягся, собрался  в комок. С улыбкой он  отвел ее руки,  вцепившиеся ему в
плечи,  и сказал: "Обожди немного, ладушка, обожди! Полежи  здесь, я  приду,
приду, я только тебя хочу, медовая  моя!". Он с  криком  рванулся на поле, и
Варя,  с  тоской провожая  его  взглядом, с  ужасом увидела двух желтомордых
негодяев, голыми стоявших спина к спине посереди луга.
     Мужики с медвежьими воплями выхватывали  тлевшие колья из кострищ и  от
души дубасили по желтым телам ее спутников. Долго им было не продержаться, у
Исайки, получившего удар лесины  по шее, уже беспомощно болталась голова, он
должен  был  поворачиваться всем  торсом, открывая тем  самым спину  второго
мерзавца. Надо было скорее уходить.

     Варя рыдала на своей одинокой  постели в  общежитской  комнатушке.  Эти
двое на ее вытертом стареньком коврике,  на полу поочередно массировали друг
другу вздувшиеся ушибы,  переломов у них, к счастью,  не было.  Все тело  ее
внизу живота разрывалось от боли.
     -  Подонки! Что же вы  за  подонки!  - плакала Варя, - где я его теперь
найду? Я ведь даже не знаю, в чьем сне оказалась
     Внезапно ее пронзила мучительной ревностью мысль,  что  какая-нибудь из
тех женщин, что подняли панику на поляне, уже непременно заняла  ее место на
овечьей шкуре.
     - Я вас убью! Я вас сама убью, медленно, по частям! Вы, что, не могли в
кустах посидеть до рассвета, гады узкоглазые?
     Воины  виновато смотрели на нее  разбитыми, заплывшими  лицами. Наконец
тот, который  иногда говорил с ней, тихо ответил: "Мы не могли! Мы так давно
не видели таких  красивых  женщин!"  И  два  избитых  идиота  с  восхищением
зацокали языками.

     ПЛАНИРЕН, ПЛАНИРЕН УНД НОХ МАЛЬ ПЛАНИРЕН!

     Утром Варя предстала перед светлыми германскими глазами своего шефа. Он
брезгливо рассматривал ее записи.
     - Ты что-то вообще перестала работать,  Варя! Как можно работать не  по
плану? Тебя вообще сейчас куда-то не в ту сторону кинуло! Ведь у нас с тобой
четко разработанный, утвержденный план! Вот защитишь диссертацию и делай ты,
что хочешь, хоть романы пиши! Я две недели не смогу  с тобой  встретиться, я
не знаю  теперь,  что ты мне принесешь в мае. Страницы опять  не прошиты, не
пронумерованы... Ну, с какой стати тебя в  реологию-то потянуло? Ну, не было
ведь этого в плане!
     Варя  тихо виновато вздыхала, потупив свои зеленые  глаза. Ее шеф никак
не  мог  остановиться.  Ее  отступление  от  плана  он, пусть  даже  здорово
обрусевший немец, рассматривал как предательство.
     - Вот мне  сейчас к  майской демонстрации пятьсот флагов надо готовить,
транспаранты,  колонну  праздничную, у  меня голова - как сельсовет! А ты на
утвержденный на кафедре план наплевала!
     -  Да-а,  раньше  май на  Руси не флагами  встречали, - совсем некстати
брякнула  Варя, - раньше его отмечали  по ночам,  открытым сочетанием полов!
Рождаемость повышали - неимоверно! Бегали  друг за другом голыми, без всяких
флагов!
     -  Ну,  ты,  Варвара,  даешь!  - краснея  с  макушки до  мощной  шеи  в
воротничке белой рубашки, произнес оторопевший шеф.
     - А чего Вы, Адольф Александрович, так смотрите! Я в Большой  Советской
энциклопедии прочитала! - не моргнув глазом, привычно соврала Варя.
     - Знаешь, - задумчиво сказал  шеф,  - я  на будущий год,  в сентябре  в
аспирантуру молодых  мужиков  возьму, неженатых.  Вот с ними  и бегай хоть с
флагами, хоть без флагов! А все лето, миленькая, давай-ка паши по плану! Как
положено!
     ***
     - Немедленно принесите план мероприятий и политинформаций прикрепленной
группы! Я вижу, что группа болтается сама по себе, раз такое происходит!
     -  Да что происходит-то?  За  что  меня опять вызывают?  Я-то ничего не
делала!
     - Вот именно! Но Вы должны были знать, что за каждый проступок студента
Вашей группы будете отвечать персонально - Вы!
     Декан  автодорожного  факультета завелся  не на шутку.  Сколько  раз он
просил,  чтобы аспирантов  кураторами  ему не  спускали,  сколько раз!  Нет,
выставят  такую вот, которая думает, что  ему неизвестно, как  она студентов
пивом спаивает... Что делать?
     - Что они натворили-то? Вы хоть скажите...
     Все  дело было  в  автобусах  и военке.  Автобусное сообщение комплекса
институтских строений в лесном  массиве  с городом было достаточно терпимым.
Но военная  кафедра,  располагавшаяся  здесь же, проводила занятия  со всеми
факультетами  строго  по вторникам  и  четвергам. Военным,  наверно,  просто
нравилось работать только  два дня  в  неделю.  С другой  стороны, несколько
немецких   военоначальников   этой   кафедры  страстно  любили   собрать  на
институтском  плацу  огромную  колышущуюся толпу  в форме  защитного  цвета.
Студенты были обязаны присутствовать на  этих занятиях только в  форме, что,
например,  совершенно  не  требовали в  институте, где раньше училась  Варя.
Пребывание в военной форме, выполнение разных военных команд и поручений так
способствовали   подъему   воинского   духа,  что   после   военки  автобусы
штурмовались по всем правилам военного  искусства. Гражданские лица при этом
опасливо  жались  в  сторонке. По  вторникам  и  четвергам их  дорога  домой
оказывалась особенно длинной.  Но никакой  автобус не мог долго  выдерживать
штурм и натиск диких военизированных орд, поэтому, усугубляя общее положение
дел, автобусный парк намеренно сокращал в эти дни количество машин на линии.
     Желая  как-то поправить  положение,  руководство  военной кафедры  одно
время требовало, чтобы кураторы групп встречали своих  подопечных с  военных
занятий  и  головой  отвечали  за  сохранность  государственного   имущества
автобусного  парка  города.  Варя  как-то раз  попробовала  выполнить  такое
распоряжение. Но на нее  вынеслась дикая визжащая толпа ошалевших от военной
дисциплины молодых людей  в одинаковой  форме,  и  лица  у  всех  тоже  были
совершенно одинаковые. Она  успела прижаться к толстой вентиляционной трубе,
иначе они бы ее просто стоптали. Поиск Ябса в  этой грязно-зеленой массе был
чисто военной утопией...
     Декан, устало  растирая  виски, рассказал  ей, что  студенты ее  группы
после военки устроили  столкновение  двух  автобусов.  Один  придержал двери
переполненного  первого  автобуса,  чтобы  его  дружок  успел  повиснуть  на
подножке. Водитель был вынужден притормозить, а в это время в  него влепился
второй автобус,  лавируя  от выскочившего на  дорогу еще  одного  Варькиного
студента. По чистой случайности все  остались  живы, потому что дуракам, как
известно,  везет.  В  этих  случаях,  по  установившейся  немецкой традиции,
вначале  били  куратора,  а  уже потом отдавали в  его  безраздельную власть
провинившуюся  группу.   Порядок  после  таких  мер   устанавливался   самый
замечательный.  Вот если бы Варька была штатным преподавателем, или  хотя бы
членом партии, то весь комплекс ответных действий был бы на лицо, что делать
с этой конкретной Варькой?  И что писать в ответ на угрозу автобусного парка
вообще больше не присылать машины в дни войны?
     Варька попыталась  блефануть, что это,  конечно  же, были вовсе  не  ее
студенты. Как  они  их различили-то в  форме,  если она  сама их в  форме не
узнает?  Но декан обреченно выложил  ей пачку объяснительных, составленных в
дежурной части собственноручно  идиотом  Пшебершевским, удерживавшим  первый
автобус ради скотины Януша,