армацевтическое оборудование,  выглядело все  весьма  эстетично и достойно,
особенно на его финской кухне. Они опять,  шутки ради,  поторговались  из-за
процентов,   Рашид   попытался  было   что-нибудь  с  нее   снять,  но  Варя
предупредила, что тогда включит счетчик, и  два часика затикают. Уговор есть
уговор, и  Рашид  четко взвесил двенадцать процентов.  Варя  не думала,  что
готовить  качественную  отраву так  долго. Фуросемид, щедро опрокинутый ею в
рот в качестве демонстрации его безобидности, делал  с  ней кошмарные  вещи.
Мочевой пузырь дергало острыми спазмами, но, преодолевая мучительные позывы,
она внимательно следила  за тем, как Рашид кипятил и процеживал эту гадость.
Он  догадывался о ее затруднении и выполнял  все нарочито медленно. Наконец,
одноразовые  шприцы  были  тщательно  упакованы  в пакетики с  позолоченными
монограммами, а затем в общий легкий сверток. Рашид был известной фирмой!
     Варя выхватила у  него сверток и прямо с ним  помчалась в  туалет. Сидя
там,  она  услышала  зуммер,  и  единственное  слово,  сказанное  Рашидом  в
телефонную трубку: "Да!".  Она вышла из туалета бледная,  ей было плохо. Она
спросила: "Ты обо мне говорил? Меня  выследили?". Рашид ответил: "Успокойся,
звонил курьер, сейчас придет за пакетом".
     Когда раздался условленный  звонок в дверь, Варя  спряталась за косяком
двери, и следила, как Рашид отдал  кому-то в  руки  взятый у  нее пакет.  Он
закрыл  дверь и, обернувшись  к  ней,  посмеиваясь, сказал: "Варь,  тебе все
равно в течение двух часов до дома не доехать -  обсикаешься! Не знаю, стоит
ли на тебя сейчас коньяк переводить?".
     Варя пошла в его  спальню и, скинув  на кресло одежду, молча легла в не
заправленную постель. Рашиду  снимать  было  особо нечего, поэтому он тут же
оказался рядом. Он был выше Вари на голову, а после армии он вернулся мощным
тренированным мужиком. Первый раз он взял ее очень больно, молча и быстро. У
нее все ныло, пульсировало, от  боли она не могла сдержать коротких горловых
всхлипов. Но  она честно  отрабатывала  двенадцать  процентов  и всем  телом
отвечала на его лихорадочный, нервный ритм. Когда  он,  наконец-то, ушел  из
нее,  Варе  стало легче  дышать.  Вдруг  ее  пронзила острая жалость к этому
человеку, только что  мучившему  ее. И она  со спокойной нежностью погладила
его плечи, уткнувшуюся к ней в плечо голову и тихонько прошептала: "Какой же
ты дурак, Рашид, бедный, бедный дурак!".
     - Пойдем в ванну, Варя, передохни, - осевшим голосом сказал Рашид.
     Там он стал  ласкать  ее под прохладным душем.  Ей, как всегда от воды,
стало легче. Она просто оживала от тоненьких струек, бивших в кожу. Но Рашид
уже заторопился, стал тянуть ее из ванны, он уже опять хотел ее. На этот раз
он довольно долго,  весьма  умело  ее готовил.  В  нем  уже  не было желания
сделать ей больно, он уже не насиловал. Может быть, в других обстоятельствах
у них бы что-то и получилось, но сейчас у нее все не  то было внутри. Она не
понимала, как это она может здесь лежать, когда ее  муж и ребенок, умирая от
страха,  сидят  дома.  Даже  собаку они  не  выгуливали,  и  она  гадила  на
синтетическом коврике в туалете.
     Ее удивило и даже несколько покоробило то, что Рашид стал вдруг шептать
ей ласковые слова. Вот этого ей сейчас совсем было не нужно.

     Два  часа истекли, и Рашид, лежа голым в постели, ловил ее руку и мешал
одеваться.
     -  Ты  знаешь,  я  никогда не  думал, что  у  тебя такая нежная, просто
шелковая кожа, ни одного волоска, только пушок, как у абрикоса.
     - Правильно, вы  ведь все уверены,  что у меня кожа, как у носорога! Ты
не видел, куда я скинула свои колготки?
     -  Возьми  в верхнем  ящике трюмо, там  несколько пачек безразмерных. У
тебя все такое теплое, удобное, ласковое.
     -  Теперь  уже ненадолго. Скоро  все  будет  холодное,  безразличное  и
вывернутое наизнанку!
     - Ты с Сашкой спала?
     - Что? А, впрочем, да, спала.
     - Дурак он, все имел, "Рено" купил только-только. Тебя имел, так какого
черта?!
     - Знаешь, ему все время снилась война.
     - Ну, и что? Мне вот тоже все время снится, что мне горло перерезают. Я
крикнуть не могу, на  помощь позвать, а режут в Афгане вот так, - показал он
на своем горле, - часто снится.

     Пока Варя подкрашивалась, Рашид, начал понимать,  что  женщина, которую
он бы хотел  оставить себе, уходит навсегда. Он мучительно  размышлял - дать
ей свой  ТТ или нет. Но  строевая дисциплина и  осторожность взяли верх  над
ласковыми абрикосами, он  решил, что и так сделал для нее вполне достаточно.
Варя,  с  надеждой слушавшая эти мысли, с  внезапной оторопью поняла, что он
при этом имел в виду постель, свое мужское мастерство.
     Он вышел запереть за ней дверь совершенно голый. Прижав ее к  стене, он
глубоко,  по-хозяйски  поцеловал, съев  всю  тщательно  уложенную помаду,  и
прошептал ей в ухо слова, ударившие ее, как пощечина: "Останься живой!".

     Дома  ее  встретил измученный ожиданием  и тревогой за нее  муж.  Дочь,
довольная, что опять не пошла в школу, сидела у телевизора. Они еще не знали
про Барановского.
     - Варь, я с ума сходил тут! Ты была-то где?
     - В п...де! - честно призналась Варька.
     Тогда Алексей, впервые за всю их совместную жизнь, от души врезал ей по
физиономии. Варвара  восприняла это  как  должное. За  ужином Варя успокоила
мужа, соврав, что видела  Хомченко, что тот не причастен к  убийству Сашки и
его семьи, что им бояться  совершенно нечего. Поужинав,  они спокойно  легли
спать.

x x x
     Они долго  вдвоем выбирали и  проверяли  оружие. Ничего хорошего они не
ждали.  Варька  с  недоумением  смотрела,  как  Исайка  принялся  точить два
огромных  тесака  с  багровыми  ржавыми  подтеками по  лезвиям.  Он  знаками
объяснил, что без тесаков им  там долго не  продержаться. Но Варя  полагала,
что и  с тесаками быть там они смогут очень недолго. Надев кожаные латы, они
еще некоторое время не решались выйти в путь. Исайка, закрыв глаза, молился.
Радиоактивные  маяки  для  них  уже зажглись. Им пахнуло в  лицо  горячечное
дыхание   чужих  грез.  Даже  перед  входом   Исайку  всего  передернуло  от
нестерпимой боли. В ушах стоял почти непрерывный звон.  Само время сжималось
вокруг  них, но они все-таки  шагнули, наконец, туда, откуда, быть может, не
было пути назад...

x x x
     Не зови войну, не надо. Она сама тебя найдет. Ты ешь, пьешь
     с ее стола, поднимаешь тосты с кровавым рубиновым вином за то,
     чтобы вечно не иссякало в людях это неутолимое желание оборвать
     жизнь себе подобного. Но война слепа и всеядна. Она найдет и тебя
     по запаху крови. Она ворвется к тебе в сумерках с жутким гортанным
     криком, с ржавым тесаком, расплескивая твою жизнь и мозги по стенам.
     И никакие стены ее не удержат, потому что в тебе она слышит
     неумолкающий, алчный зов смерти...

x x x
     Хому и его  пятерых  братков обнаружили утром.  Милиционеры,  глядя  на
изуродованные цепями  лица, запекшиеся мозги на  стенах и рубленные страшные
раны, нанесенные так и не найденным тесаком, от комментариев воздерживались.
Допрос вахтера, вертевшего в руках бесполезный теперь мобильник, практически
ничего для  следствия не дал. Тридцатилетний растерявшийся  качок в  строгом
английском костюме только  тупо  повторял: "Все быстро случилось, быстро все
произошло... Не знаю, что это было, но  это очень быстро было...  Я добежать
даже не успел... А я быстро бегаю..." Почему он вызвал милицию только утром,
объяснить  он не мог, очевидно, и в самом деле  бегал он очень быстро. Потом
вдруг, видно опасаясь, что  ему  не поверят, он  все-таки  добавил,  что  из
кабинета  Хомы  он вроде бы слышал, как  баба  кричала. И вроде бы это  была
Сашкина  бухгалтерша,  которую,  между  ими,  мальчиками  говоря, Хома давно
кончить  хотел. Ну,  конечно, в  абстрактном смысле... А эта  дура  сразу  в
дежурку  побежала,  а там  ей  пригрозили  в психушку  упечь, так она  сразу
успокоилась... Да нет, она не так, чтобы вопила, а вроде бы кричала что-то о
кораблях в море...
     Но  бухгалтер  Варвара Анатольевна мирно спала до самого  утра  в своей
квартире, вернувшись, домой около семи вечера в несколько расстроенном виде,
что словоохотливо  подтвердили соседи  с нижнего этажа, которых  эта  стерва
дважды заливала, размораживая свой американский холодильник. Никакого тесака
у нее в квартире, конечно, сроду не имелось. Поэтому показания  вахтера даже
не подшили к делу, решив, что он, как и Хома, наширялся с вечера.
     Дело закрыли за  полной  недоказанностью и нераскрытостью. Но  в городе
оставался еще  Хомкин бездокументный,  бесхозный караван с оружием. За  него
началась  настоящая война.  Кто  воевал за груз, кто за Сашку, кто за Хомку.
Разметывало самые крепко сбитые  банды. Власти предпочитали  не вмешиваться,
предоставляя  бойцам выяснить свои отношения без третьей стороны. Взрывались
машины, ночью и днем раздавались автоматные очереди. Братки били друг  друга
профессионально  и  идейно,   как   их  учила  КПСС  и  завещали  все  вожди
пролетариата. Всем сразу стало  наплевать  на такую мелкоту как Варя и ейный
муж.
     В  последних  рядах погиб и Рашид, его  прикончили  именно так, как ему
снилось, по-афгански. Из их  шараги практически  никого не осталось в живых,
кроме Мишки, который и сейчас возит блядей новым хозяевам.

     ПОЕДЕМ ЗА МОРЕ, МОЙ БРАТ!

     Их совместные путешествия  по  чужим душам и  снам,  похоже,  подошли к
концу. Ее  воин  погибал,  душа его  медленно разлагалась,  свечение  гасло.
Раньше у него была только едва заметная  седина, а теперь в  его черных, как
смоль, волосах  появились яркие седые пряди.  Под глазами набрякли  огромные
желтые мешки. Силы, казалось, совершенно покинули это мощное тело. Варя даже
удивилась, каким  легким он стал.  Он еще  жил. В  молчании,  он внимательно
следил заплывшими щелками глаз за ней, за тем, как она старается уложить его
поудобнее.  Иногда  он порывался ей  что-то сказать, но  не  мог.  Ему мешал
какой-то комок в  горле,  и он только  влажными  глазами  глядел  в багровое
безмолвное небо.
     Варя пыталась брать его в свои полеты, взваливая себе на спину,  но это
уже  не помогало. Она не  знала,  чем  еще  можно  было  ему помочь. Он  уже
становился  невидим  днем, не  мог ее сопровождать. И только  теряя его, она
поняла как этот пожилой, видавший виды мужчина за ее спиной был нужен ей все
эти  двадцать лет.  Каждую  ночь она сидела  у  его изголовья и слушала  его
молчание. Она вспоминала их прошлые походы  и  размышляла о  нынешней, более
чем  странной встрече.  Думали  ли они когда-то, что  вместе будут  жить так
далеко от их прежней родины, что вместе будут нести удивительное бремя Дара.
     У каждого из нас есть свой Дар.  Разглядеть его,  не потерять,  служить
ему - многим ли это  дано? Но  Дар Памяти, нетленный во временах, наш  общий
Дар! Мы  будем  великим Племенем, если останемся верны нашей Памяти, если не
унизимся до бессмысленной лжи  самим себе. Ведь надо только  помнить о  том,
кто ты и откуда, и тогда будет видна в тумане Времен наша нетореная тропка в
Будущее...
     Время - вечный путник, неутомимый труженик. Оно  все расставит по своим
местам.  Только  Время  может   показать  человеку  тщетность  его   усилий,
неразумность его поступков,  казавшихся  ему  верхом хитроумия. Только Время
возвысит безвестные  подвиги Души своих верных трубадуров. Их имена и судьбы
утонут в его темных  водах, но волны пощадят, с легким шелестом  отступят от
того, что незыблемо с начала Времен, что составляет нашу Память.
     - Знаешь, если бы он не смеялся мне в лицо, я бы его пощадил, - донесся
до нее тихий шелест, неясный вздох.
     Ну, что ж, пусть так. Время сравняет и героя, и правителя, и  скромного
пахаря,  утирающего пот. Время всему назовет его имя и  точно выставит  свою
цену. Не ставь себя выше Времени, мы только его слуги, его неразумные  дети.
Слушай в груди его пульсирующий ритм: "Это - было, и это - было!".
     -  Ты слышишь меня,  Обезьяна? Это я убил твоего внука,  я довел твоего
единственного сына и твою жену до самосожжения!
     - Что? Это ты? Ты молчал... все время молчал... все время был  рядом...
Зачем же я... Ты же в душу мне врос!
     - Я не мог  сказать это тебе. Ты сам вытянул наши души из коконов, хотя
и чудом спасся  тогда.  Что я мог сказать ребенку, девочке? Потом - девушке,
которая грустит днем и  летает над соснами ночью?  Невеселая  у  тебя теперь
жизнь, странная. Но мне было хорошо здесь с тобой, даже лучше, чем раньше. А
теперь я умираю,  навсегда. Помнишь, мы пели: "Сгорая, как звезда ночная,  я
прочерчу мой путь земной!".
     - Ты лжешь, ты не мог так поступить со мной! Скажи мне, что ты солгал!
     Варя плакала, обхватив голову и раскачиваясь всем телом.  Она со стыдом
вспоминала свое  прежнее предсмертное унижение, мольбу  умирающего  о клятве
верности. Значит, все было напрасно! Сильному не нужна верность,  ему вполне
достаточно  страха, но больному  и  умирающему...  А  они  столько  пережили
вместе,  как можно было это предать? Она схватила  худую  прозрачную  ладонь
воина,  поднесла к  самым глазам - так и есть!  Резкий перелом линии жизни и
подъем ее через четкую метку предателя. Все напрасно, все труды прахом...
     -  Знаешь, тот, что стал твоей дочерью, первый предал тебя. Ты не  вини
его, старшие в роду настояли. Он очень  любит тебя, поверь. Я убил его, всех
убил! Была большая битва, два холма из голов! Перед сражением были нехорошие
знамения. Меня  предупреждали:  "Не  ходи! Тебе дороги не  будет!".  Я тогда
подумал  о тебе,  ты ведь когда-то  говорил  нам, что дорогу  надо прорубать
мечом, поэтому  я  не  послушал предсказателей.  Мы  шли с  нашими  родовыми
стягами, в твоих цветах. Мы шли  против всех! И мы победили! Только знамения
те были правильными, я после той битвы навсегда потерял себя, я предал тебя,
предал  все,  что  так  любил всю жизнь.  Я  стал  думать так:  "Если я могу
побеждать всех,  как  Обезьяна, отчего же  мне не стать правителем, как стал
он?".
     Знаешь, та  победа затмила мой разум. Твой сын уже  повзрослел,  но ему
было далеко  до тебя, он никогда бы не стал таким как ты! Я запер их в замке
с  его матерью. Я  думал,  что они сдадутся,  признают  меня, склонят головы
передо мной, а они подожгли замок ночью, сгорели там сами. Потом мне доносят
-  идет слух, что  внук  Обезьяны жив, он, дескать, был  вынесен  слугами из
огня. Я стал его искать, мне даже было интересно взглянуть на него.
     - Ну, что, взглянул?
     -  Не злись, это ты жил без памяти, а я, в коконе, помнил  все и каждый
миг! Его смех так и не  смолкал для  меня  целую вечность! Понимаешь, он был
маленький, но очень гордый. Примерно твоего возраста,  когда ты вновь позвал
нас. Он издевался  надо мной, смеялся мне в  лицо, я рассвирепел и убил его.
Задушил.  Мертвый, он сразу же  стал хрупким,  тоненьким.  Совсем маленьким.
Его, пока прятали от меня, видно, очень плохо кормили.
     - Что же мне делать с тобой, отступник?
     - Убей! Я не хочу ничего помнить, я хочу умереть по-настоящему. Но  мне
жаль  расставаться с  тобой, я  ведь и тогда очень любил тебя, Обезьяна!  Он
приподнялся  на  локтях, оголил свою худую  шею для удара, и запел старинную
песню,  сложенную  задолго до  их  прошлого рождения.  Они  пели  ее,  когда
собирались плыть за море на большую разбойную войну.

     Твое молчание, мой брат,
     В согласье я приму.
     Кто возвращается назад,
     Пожнет одну войну.

     Зачем нам воевать с собой?
     Давай, закатим пир!
     И рядом с голубой горой
     Откроем новый мир.

     Поедем за море, мой брат,
     Я парус подниму!
     Кто возвращается назад,
     Пожнет одну войну...

     Душа ее исходила болью. Что же тогда изменилось в людях с тех  пор? Так
же любят, так же,  любя, предают. Все эти  годы  он верно служил ей, столько
раз рисковал ради нее, зная, что рискует последним - душой. Что же ей делать
с этим варваром? Как же ей поступить с этой простой, как удар клинка, душой?
Если  бы можно было повернуть  время! Но  даже Богам  это  не под  силу, оно
возникло раньше их. Наконец, после долгих раздумий она приняла решение.
     В конце концов,  она ведь -  женщина, значит, любой измученной душе она
может дать еще один шанс, еще одно воплощение. И в этом ее Дар...
     Она внимательно посмотрела  на  сгиб правой кисти руки.  Черт, еще одна
девка!
     - Слушай, ты, упырь, хочешь бабой родиться?

x x x
     Через девять  месяцев  Варя родила  вторую дочку с раскосенькими узкими
глазенками и черными слипшимися волосами


     Ижевск