ней? Ведь
это бы значило запороть его насмерть, то есть поставить на нем крест.
     Джек.  Если  вы  позволите  мне  высказать предположение, сэр, думаю, я
знаю,  в  чем  меня  обвиняют:  вашей  чести доложили, что я слишком мягок с
неграми  и  с  прочими  невольниками,  что,  хотя  они  заслуживают сурового
обращения,  принятого  в этой стране, я и вполовину недодаю им, и посему они
небрежны в своей работе, что ваша плантация в плохих руках и тому подобное.
     Господин. Что ж, вы угадали, продолжайте.
     Джек.  Первую  часть  обвинения  я признаю, однако последнее отвергаю и
убедительно прошу вашу честь провести доскональное расследование дела.
     Господин.  Если  все  так, как вы говорите, я был бы только рад узнать,
что  первая часть обвинения справедлива. Меня бы чрезвычайно порадовало, что
мои  интересы  не забыты и никакой опасности не подвергаются, но что с этими
несчастными  в  то  же  время  обращаются  более  человечно,  ибо жестокость
противна  моей  натуре,  а  необходимость  проявлять  ее всегда омрачала мне
жизнь и мешала спокойно наслаждаться моими богатствами.
     Джек.  Честно  признаюсь  вам,  сэр,  поначалу  я просто не в силах был
заставить   себя   выполнять   эту  ужасную  работу.  Волен  ли  я,  который
только-только  избавился  от  страха  и  еще  вчера сам был несчастным голым
рабом  и  завтра  могу снова им стать, волен ли я спокойно пустить в ход вот
это?  - С этими словами я показал господину кнут, который мне вручили, вводя
меня  в  новую должность. - И сим ужасным орудием должен был я терзать плоть
моих  же  собратьев-невольников,  ближних моих? Нет, сэр, даже когда мне это
было  совершенно  необходимо по обязанности, то и тогда я не мог прибегать к
кнуту  без  содрогания.  Прошу  великодушно  простить меня за такую слабость
моей  натуры!  Я  могу  быть  у  вас  управляющим, но совершенно не гожусь в
экзекуторы, поскольку сам на себе испытал жестокость наказания.
     Господин.  Ну  хорошо,  а  что  тогда  будет  с  моими делами? И как же
справиться  с  чудовищным  упрямством  этих  самых негров, которыми, как мне
толкуют,  управлять  иным  способом  не  представляется  возможным?  Как  же
заставить их хорошенько работать и не позволять им дерзить и бунтовать?
     Джек.  Вот  теперь,  сэр,  я  подхожу  к главному пункту моей защиты, и
надеюсь,  ваша  честь  соблаговолит  пригласить  сюда  моих  обвинителей или
возьмет  на  себя  труд  тщательнейшим  образом  осмотреть  плантацию, чтобы
убедиться  самому или позволить другим показать вам, находится ли что-нибудь
в  запущении,  страдают  ли  в чем интересы вашего дела и не распустились ли
ваши  негры  и  другие  невольники при новом управляющем. Если же, напротив,
мне  удалось  счастливо  разгадать  секрет,  как сохранять полный порядок на
плантации,  понуждать  всех  работать  усердно  и  быстро и при этом держать
негров  в  благоговейном страхе, подавив их врожденные инстинкты и обеспечив
вашей  семье  мир  и  безопасность  не  грубыми  методами,  но мягкостью, не
пытками  и  бесчеловечной  жестокостью,  но  с  помощью умеренных наказаний,
воспитывая  в  них почтение к строгому порядку, а не ужас перед невыносимыми
муками, надеюсь, тогда ваша честь не поставит мне это в вину?
     Господин.  Нет,  что  вы, тогда я назову вас лучшим управляющим, какого
мне   случалось   нанимать.   Однако  как  же  это  согласуется  с  жестоким
приговором,  какой  вы  вынесли  тому несчастному, которому предстоит восемь
порок за четыре дня?
     Джек.  Прекрасно  согласуется, сэр. Во-первых, сэр, он сейчас пребывает
в  ожидании ужасного наказания, с которым по строгости не сравнится ни одно,
знакомое  прежде  неграм.  Этого  парня, с вашего разрешения, я хотел завтра
освободить,  избавив от наказания кнутом, но разъяснив ему, как я это обычно
делаю,  всю  тяжесть  его  проступка, чтобы он тем выше оценил проявленное к
нему  милосердие.  Если  это  скорее  послужит  его  исправлению,  чем самая
жестокая порка, тогда вы, полагаю, признаете, что я выиграл?
     Господин. А если нет? Ведь эти люди не знают чувства благодарности.
     Джек.   Только  потому,  сэр,  что  их  никогда  не  прощали.  Уж  коли
провинился, помилования не жди! За что же им испытывать благодарность?
     Господин.   Вы,  конечно,  правы,  кто  не  встречал  милосердия,  тому
неведомо и чувство долга.
     Джек.  А  кроме  того,  сэр,  когда  их  и прощают, что случается очень
редко,  им  ведь  не  говорят,  почему их прощают, никому не придет в голову
внушить  им чувство благодарности, разъяснить, какое благодеяние им оказали,
и  почему  они  должны быть за это перед кем-то в долгу, и какая им от этого
польза.
     Господин.  А  вы  думаете такое обращение с ними поможет? Произведет на
них  должное впечатление? Вы-то, может, и убеждены, что так, но сами знаете,
это ведь противоречит взглядам, принятым в нашей стране.
     Джек.  Бывают  же  общие  заблуждения  и  ошибки даже в государственном
правлении, вот это одна из таких ошибок.
     Господин.  А  сами  вы  испробовали новый метод? Вы не можете говорить,
что это ошибка, пока не подвергли его испытанию и не доказали свою правоту.
     Джек.  Вся  плантация - доказательство моей правоты. Этот малый никогда
бы  не  натворил  ничего  подобного, если бы ром не ударил ему в голову и не
лишил  его  рассудка,  так что, по правде говоря, единственное преступление,
за  которое  его  следовало  бы  проучить,  заключается  в том, что он украл
бутылку  рома  и весь его до капли выпил. Подобно Ною, он не ведал силы его,
и,  когда  ром  ударил  ему в голову, он словно обезумел, впал в бешенство и
ярость, за что его скорее следует пожалеть, чем наказывать.
     Господин.  Вы  правы,  безусловно,  правы! И вам цены не будет, если вы
сумеете  на  практике  доказать  верность  ваших убеждений. Мне бы хотелось,
чтобы  вы  испытали их на каком-нибудь одном негре, сделав из него наглядный
пример. Я готов дать на этот опыт пятьсот фунтов.
     Джек.  Мне  ничего  не  надо, сэр, кроме вашего одобрения, и, пользуясь
вашей  благосклонностью,  я  докажу это на примере одного из ваших негров, и
вся плантация признает мои взгляды.
     Господин.  Если  вам  это удастся, вы очень порадуете мое сердце. И даю
вам  обещание,  что не только верну вам свободу, но и помогу обеспечить ваше
будущее.
     В ответ я низко поклонился ему и поведал следующую историю:
     - На  вашей  плантации,  сэр, есть негр, который был невольником еще до
того,  как  я  попал сюда. Однажды он провинился, последствия сего проступка
были  невелики,  но они могли быть много серьезней, если бы с ним поступили,
как  это  принято. Я же приказал доставить его на обычное место наказаний и,
чтобы  проучить, велел привязать за большие пальцы рук, кроме того, я сказал
ему, что его высекут со всей жестокостью, да еще посыплют солью.
     Таким  образом,  устрашив  его сообщением о предстоящей ужасной пытке и
убедившись,  что  он  уже достаточно чувствует свое унижение, я вошел в дом,
отдав  приказ,  чтобы его отвязали и вывели на экзекуцию. После того как ему
обнажили  спину  и  привязали  его,  а  потом дважды вытянули кнутом, причем
очень  крепко, я прервал наказание. "Стойте, - сказал я двум слугам, которые
взялись  уже было обрабатывать беднягу, - подождите, дайте мне с ним сначала
потолковать".
     Его  отпустили,  и  я начал беседовать с ним, описал ему, сколько добра
сделали  ему  вы,  его  большой  господин*,  напомнил, что вы никогда его не
обижали,  обращались с ним мягко, что ни разу за много лет он не подвергался
такому  наказанию,  хотя  за ним и водились кое-какие грехи, что он позволил
себе  вопиющий  проступок,  украв  бутылку  рома  и напившись пьяным** еще с
двумя  неграми,  отчего всеми тремя овладело безумие и они совершили насилие
над  двумя  негритянками,  у  которых  были  мужья,  служившие  у  нашего же
господина,  только  на  другой  плантации,  и  еще  натворили  много  всяких
непотребных дел, за что я и назначил ему это наказание.
     ______________
     *  Так  обычно  называют  владельца  плантации,  во всяком случае, наши
негры  называли его так, поскольку он был видным человеком в стране и владел
тремя или четырьмя крупными плантациями.
     **  Напиться пьяным для негра все равно, что сойти с ума, потому что от
рома   они   впадают  в  полное  безумие  и  способны  тогда  учинить  любое
безобразие.

     Он  кивал  головой  и  знаками  показывал, что "оччэн выноваты", как он
произносил  это,  и тогда я его спросил, как он поступит и что скажет, ежели
я  уговорю  большого  господина его простить. "Я вот намерен пойти попросить
за  тебя", - сказал я ему. Он ответил мне, что готов лечь на землю и пусть я
убью  его.  "Моя  всю  жызн будет для тэбе бегать, туда-сюда ходыть, носыть,
все  доставать",  -  сказал он. Это был как раз тот случай, которого я ждал,
чтобы  проверить,  свойственны  ли  неграм,  наряду с движениями души, какие
испытывают  все  разумные существа, и порывы великодушия, то есть те порывы,
в которых обычно выражает себя благодарность и без которых она немыслима.
     - Меня  очень порадовало начало вашей истории, - сказал мои господин, -
надеюсь, вам удалось выполнить, что вы задумали.
     - Да,  сэр,  -  ответил  я,  - и, возможно, я зашел даже дальше, чем вы
предполагаете  или сочли бы возможным в данном случае. Однако я не был столь
тщеславен,  чтобы извлечь из этого пользу лишь для себя. "Нет, нет, - сказал
я  ему,  -  я вовсе не прошу, чтобы ты бегал и делал все для меня, ты должен
стараться  для своего большого господина, потому что от него одного зависит,
простить  тебя  или  не  прощать.  Ведь  ты  оскорбил  именно его. Скажи мне
теперь,  будешь  ты  ему  благодарен,  станешь  ты  для  него бегать, ходить
туда-сюда,  носить  и  доставать все до конца своей жизни, как ты обещал это
мне?"
     "Ну  да, конэчн, - сказал он, - и многа-многа делать для тэбе (он никак
не хотел отступиться от своего), толко ты просить его за мэна".
     Я  полностью отверг обещанную мне благодарность и, как мне диктовал мой
долг,  направил  ее  в  ваш  адрес,  объяснив ему, что, как мне известно, вы
человек  "очэн добры, очэн жалостлив", и я постараюсь убедить вас. Я сказал,
что  поеду сейчас к вам, и до моего возвращения его пороть не будут. "Только
вот  что,  Мухат  (так звали негра), - сказал я, - мне говорили, когда я шел
сюда,  что  с  вами,  неграми,  нельзя  обращаться по-доброму, что, когда мы
жалеем  вас  и не бьем кнутом, вы смеетесь над нами и ведете себя еще хуже".
Он  очень  серьезно  посмотрел  на  меня  и  ответил: "О нэт, этого нэт, это
надсмотрщик  говорыт,  что  так,  но  этого  нэт,  верит  мнэ". Вот весь наш
разговор:
     Джек.  А  почему  же  тогда  они так говорят? Уж наверное, они всех вас
испытали.
     Негр.  Нэт,  нэт,  они  нас  нэ  испытал,  они толко говорил так, но нэ
испытал.
     Джек. Они все так говорят, я сам слышал.
     Негр.  Моя  говорил  вам  правда, нэт у них жалост, они бьют нас болно,
очэн болно, и никогда не прощает. Зачэм тогда говорит, мы нэ будем лучше?
     Джек. Неужели они никогда не прощают?
     Негр.  Господын, мой правда говорит, они ныкогда нэ прощает, они всегда
бьют  кнутом,  стэгают,  бьют  с  ног,  они злой. Негр будэт хороши чэловек,
будэт много лучше работать, но они нэ знают жалост.
     Джек. Неужели они никогда не жалеют вас?
     Негр.  Нэ, ныкогда, ныкогда, толко бьют, толко болно бьют, много болно,
чем свой кон, много болно, чем собака.
     Джек. Ну, а если бы негров жалели, они стали бы лучше?
     Негр.  Да,  да,  негр  много лучше, если пожалет. Когда они бьют, бьют,
негр  силно  кричит,  силно  ненавидит,  убьет, если найдет ружо. Толко надо
жалэт,  негр  скажет  болшой  спасибо  и  будэт  любит  работат, много будэт
работат, пуст надсмотрщик будэт добр толко.
     Джек.  А  вот  говорят  же,  что  вы будете лишь надсмехаться и скалить
зубы, если вас пожалеть.
     Негр.  Вот!  Пуст  говорят  так,  когда  покажут жалост. Оны ныкогда нэ
показал жалост, мой ныкогда нэ видел их жалост, сколко жыву на свэт.
     - Так  вот,  сэр,  - прервал я свой рассказ, - смею доложить, что, если
он  говорил правду, ваши надсмотрщики действуют против вашего желания. Как я
успел  заметить,  вы  полны сострадания к этим несчастным, я убедился в этом
хотя  бы  на  примере  со  мной. Понимая, что для вас дороже работа, которая
делается  добровольно, а не из страха, и что вы предпочитаете обходиться без
кровавых  наказания.  Посмотрим,  сумеешь ли ты на них повлиять". Мухатом, а
как, вы сейчас услышите.
     Господин.  В жизни ни с чем подобным не сталкивался, с тех пор как стал
плантатором,  а  тому уже более сорока лет. Я в восторге от вашего рассказа,
продолжайте, я с нетерпением жду благоприятного конца.
     Джек.  Уверен,  сэр, что концом вы будете так же довольны, как началом,
ибо  он  во всем оправдал мои ожидания, надеюсь, и ваши он тоже удовлетворит
и  покажет вам, с какой преданностью вам могли бы служить, если бы вы только
захотели, потому как в настоящее время вам так не служат, уверяю вас.
     Господин.   Конечно,   служат  из-под  палки,  только  в  страхе  перед
наказанием,   а   потому   безо   всякого  воодушевления,  что  мне  глубоко
ненавистно. Если бы я знал, как добиться иного!
     Джек.  Не  составляет  никакого труда, сэр, доказать вам, что вам могут
служить  из  лучших  побуждений,  а  соответственно  и  работа будет лучше и
принесет вам больше радости, я беру на себя смелость убедить вас в этом.
     Господин. Что ж, продолжайте свою историю.
     Джек.  Побеседовав  с  ним,  я заявил: "Посмотрим, Мухат, как ты будешь
дальше  вести  себя,  если я уговорю нашего большого господина простить тебя
на этот раз".
     Негр. Ну да, вы увидит, вы много увидит, много увидит.
     Тогда  я  велел  подать  мне  коня  и  покинул  его,  я сделал вид, что
поскакал  к  вам  на соседнюю плантацию, потому что мне якобы сказали, будто
вы  там.  Пробыв  там  часа  четыре-пять,  я  вернулся  и  опять повел с ним
разговор.  Я  сообщил  ему, что видался с вами, что вы уже осведомлены о его
проступке,  очень  сердитесь  и  решили  сурово  проучить  его  в  назидание
остальным  неграм  на плантации, но что я рассказал вам, как он раскаивается
и  обещает  исправиться,  если  вы  его  простите,  и что в конце концов мне
удалось  уговорить  вас.  Но  вы  слышали  также, будто, если оказать неграм
милость,  они  посчитают  это  лишь шуткой или издевательством, однако я все
передал  вам,  что он говорил о себе, а также о прочих неграх, и сказал, что
это  неправильное  мнение  и  что  белые  люди  берутся судить о них, толком
ничего  не  зная,  потому  они  ведь  негров никогда не прощали, стало быть,
никогда  не  проверяли, как те в таком случае поступят. И вот я уговорил вас
оказать  милость  и простить его, а этим самым попытать, имеет ли доброта ту
же  силу, что жестокость. "Так что теперь, Мухат, - сказал я, - ты свободен,
постарайся  же,  чтобы  наш  большой  господин  убедился,  что я говорил ему
правду".  С  этим  я  приказал  развязать его, дал ему глотнуть рому из моей
собственной карманной фляги и еще велел накормить его.
     Когда  негра  освободили,  он приблизился ко мне и, упав передо мной на
колени,  обхватил мои ноги, потом, биясь головой о землю, зарыдал, заплакал,
как  провинившееся  дитя,  не  в  силах  вымолвить ни слова. Он долго не мог
успокоиться,  и  мне  самому  пришлось поднимать его с земли, но он никак не
хотел,  и я сам заплакал так же горько, как он, потому что просто не в силах
был  лицезреть  этого  несчастного,  упавшего  ниц  передо мной, который еще
вчера  был таким же невольником, как он. Наконец, спустя, наверное, четверть
часа,  я  заставил его подняться, и тогда он сказал: "Мой хорошо знает добры
болшой   господын,   вы   тоже  мой  очэн  добры  господын.  Нэ  будэт  негр
нэблагодарэн, мой готов умэр за вас, вы очэн много добрый ко мнэ".
     После  этого  я  отпустил его и велел идти к жене - он был женат - и не
работать  в этот день, но, когда он собрался уходить, я снова подозвал его к
себе и сказал ему:
     "Вот  видишь,  Мухат, - сказал я, - белый человек может пожалеть негра!
И  теперь  ты  должен  рассказать  всем неграм, что о них говорят, будто они
слушаются  только  кнута и, если с ними мягко обращаться, они делаются хуже,
а  не  лучше,  потому-то  белые  люди  не  жалеют и не прощают их. Ты должен
убедить  негров, что с ними много лучше будут обращаться и будут проявлять к
ним  снисходительность,  если  они  сами  выкажут  благодарность  за  доброе
обхождение   точно  так  же,  как  выказывают  покорность  после  наказания.
Посмотрим, сумеешь ли ты на них повлиять".
     "Мой  пойдет,  мой  пойдет,  -  отвечал он, - мой много говорит им, они
много  доволны  будут,  как  и  мой,  и будут много работать, захотят, чтобы
болшой господын жалел их".
     Господин.   Ну   хорошо,   а   какое   есть   у  вас  свидетельство  их
благодарности? Вы заметили в них какие-нибудь перемены?
     Джек.  К  этому  я  как раз и подхожу, сэр. Примерно месяц спустя после
этого  я  устроил  так,  что  по  плантации  прошел  слух, будто бы я сильно
рассердил   большого  господина  и  за  это  меня  прогнали  с  плантации  и
приговорили  повесить.  Ваша  честь,  наверное,  помнит, что некоторое время
назад  вы  посылали  меня  по  вашим  личным  делам в Патаксент-Ривер, где я
пробыл  двенадцать  дней?  Я  распространил  такой  слух среди негров, чтобы
посмотреть, как они это примут.
     Господин. Вот оно что! Чтобы проверить, как поступит Мухат?
     Джек.  Да,  сэр.  И  я  сделал настоящее открытие. Сначала бедный малый
просто  не  поверил  этому,  однако,  видя,  что  меня долго нет, он пошел к
главному  управляющему  и  встал  у  его  дверей, не говоря ни слова, словно
какой-нибудь  десятилетний  дурачок.  Через  некоторое  время  вышел старший
надсмотрщик;  увидев  негра,  он сначала ничего не сказал, подумал, что того
зачем-нибудь  прислали,  однако,  пройдя  мимо него раза два-три, он обратил
внимание  на  то,  что  негр стоит все так же неподвижно, в той же позе и на
том  же  самом  месте,  и  когда  он  в последний раз проходил мимо него, он
остановился  и  спросил:  "Чего тебе? Почему ты так долго стоишь здесь, тебе
что, делать нечего?"
     "Мой хочет говорит, мой должен много сказат", - отвечал тот.
     Надсмотрщик   подумал,   что   сейчас  он  узнает  какой-то  секрет,  и
согласился его выслушать. "Ну, что ты хочешь сказать мне?" - спросил он.
     "Мой   говорит,  -  сказал  тот,  -  очэн  прошу  говорит,  где  другой
господын?"
     Надсмотрщик  подумал,  что  негр  спрашивает  большого  господина. "Про
какого  другого  господина ты спрашиваешь? - говорит управляющий. - О чем ты
хочешь  говорить  с большим господином? Тебе нельзя с ним говорить. Разве ты
не можешь мне сказать, какое у тебя дело?"
     "Нэт,  нэт,  мой нэ говорит болшой господын, другой господын", - сказал
Мухат.
     "С кем, с Полковником?" - спрашивает управляющий.
     "Да, да, с Полковнык", - говорит тот.
     "А  разве  ты  не знаешь, что его завтра собираются повесить, - говорит
управляющий, - за то, что он рассердил большого господина?"*
     ______________
     *  Управляющий  уже  разгадал,  в  чем  дело, и сказал ему так нарочно,
чтобы проверить, что он сделает.

     "Да,  да,  -  сказал  Мухат,  - мой знал, мой знал, мой нэ говорил, мой
должен сказать".
     "О чем ты должен сказать?" - спросил управляющий.
     "О,  мой  знает,  он сэрдил болшой господын". И с этими словами он упал
перед управляющим на колени.
     "Так  чего  тебе  надо?  - спросил управляющий. - Я же сказал тебе, что
его повесят".
     "Нэт,  нэт,  -  вскричал  он,  -  нэ вешат этот господын, мой на колены
просыт болшой господын".
     "Ты  на  коленях  будешь  просить за него?* Неужели ты думаешь, большой
господин  послушает