н так себя
повести?  Разве может мужчина стерпеть подобное обращение? Я бы хотел знать,
кто этот человек и кем он сюда прислан.
     - Я  дворянин,  -  отвечал  тот, - и пришел сюда получить по чеку вот с
этого господина деньги, а он отказывается платить.
     - Видите  ли,  -  весьма благоразумно заметил на это констебль, - такие
дела  меня  не  касаются,  я ведь не мировой судья, чтобы выслушивать тяжбы,
решите  это  как-нибудь уж между собой, но рукам воли не давайте, вот все, о
чем  я  прошу. А вам, сэр, - обратился он к нему, - я бы посоветовал, раз уж
вы  убедились,  что  по чеку вам не заплатят и ваше дело будет решать закон,
сейчас ни на чем не настаивать, а спокойно удалиться.
     Но  тот еще долго кипятился и кричал, что чек подписан моей собственной
женой,  на  что я сердито возражал, что он подписан шлюхой; он было полез на
меня  с  кулаками,  требуя,  чтобы  я не смел при нем так говорить, однако я
заявил  ему,  что  в  ближайшее время собираюсь публично назвать ее шлюхой и
ославить;  так  мы  препирались  примерно  с  полчаса, я осмелел, потому что
констебль  был  рядом,  и  я  не  сомневался,  что  он не допустит до драки,
которую сам я затевать не собирался. Наконец я от него все-таки избавился.
     Я  был  крайне  раздосадован  этой неприятной встречей особенно потому,
что  обнаружилось, где я живу, а я-то надеялся, что надежно укрылся; словом,
назавтра  я  решил  съехать  и  весь день до самого вечера оставался дома, а
вечером вышел, чтобы уже никогда туда не возвращаться.
     Выйдя  на Грейс-Черч-стрит, я заметил, что за мной, опираясь на костыли
и  подпрыгивая,  следует  человек  с  обмотанной  ногой.  Он попросил у меня
фартинг,  но я не собирался ему подавать, и он шел, пока мы не поравнялись с
каким-то  двором,  тут  я  ему  бросил на ходу: "Нет у меня ничего, отстань,
пожалуйста!" В ответ он сшиб меня на землю своими костылями.
     Я  был  оглушен ударом и не знаю, что произошло со мной после, но когда
очнулся,  то обнаружил, что сильно изранен, нос оказался расплющен, одно ухо
почти  оторвано,  и  у  виска  глубокая  рана  от шпаги, а на теле еще одна,
ножевая, правда, несерьезная.
     Кто,  кроме  калеки,  ударившего меня костылями, так разукрасил меня, я
не  знал,  как не знаю и поныне, но изувечили меня основательно, и, видно, я
долго  лежал  на  земле,  истекая  кровью,  пока  не пришел в себя и, собрав
последние  силы, не позвал на помощь; собрались люди и на руках отнесли меня
на  мою  квартиру,  где я пролежал более двух месяцев, прежде чем поправился
настолько,  что  опять  мог  выходить на улицу, но у меня были все основания
ожидать,  что  кто-нибудь  из  этих  мошенников  подстережет  меня и, улучив
момент, повторит избиение, которому я уже раз подвергся.
     Страх  не  давал  мне  покою,  и, желая обеспечить себе безопасность, я
решил  переправиться  во  Францию  или  домой,  как я называл Виргинию, и не
встречаться  больше  с этими злодеями и убийцами, - ведь каждый мой выход из
дому  был  сопряжен  с  опасностью  для  жизни.  И  если в тот раз, желая не
попадаться  никому  на  глаза,  я  вышел  из  дому  ночью,  то  теперь, дабы
избегнуть  нападения,  я выходил только днем и, как правило, в сопровождении
одного-двух слуг в качестве телохранителей.
     Однако  я  должен  отдать  должное и моей жене, которая, услышав о том,
что  со  мною  стряслось,  написала  мне письмо, в котором обращалась ко мне
более  любезно,  чем  можно  было  от  нее ожидать, выражая свое глубочайшее
сожаление  по  поводу того, как со мною расправились, тем более что, как она
понимала,  тут  отчасти  был  виноват  ее  чек  на  мое имя; она писала, что
надеется,  даже  при самом плохом отношении к ней, я не допущу такой ужасной
мысли,  будто  это  было сделано с ее ведома или согласия или, того хуже, по
ее  прямому или косвенному приказу, что она ненавидит такие вещи и заявляет,
имей  она  хоть  малейшее  представление  или хотя бы предположение, кто эти
негодяи,  она бы выдала их мне; она сообщила мне имя человека, которому дала
чек,  и  его  адрес  и предоставила мне выяснить, кто же все-таки заходил ко
мне  с  ее  чеком,  и  передать его в руки правосудия, чтобы его наказали со
всею строгостью закона.
     Я  был  так  тронут  добротой  моей  жены, что, признаюсь честно, приди
вслед  за этим она сама ко мне, чтобы меня проведать, я бы непременно принял
ее  назад,  однако  она  удовольствовалась  еще  одним  вежливым  письмом, в
котором  просила  меня  сообщать  ей  как  можно  чаще  о моем самочувствии,
добавив,  что  для нее будет высшей радостью узнать о моем выздоровлении и о
том, что виновника всех злодеяний уже вздернули в Тайберне.
     По  некоторым  словам  в  письме  я  понял,  что  она  сожалеет о нашем
разговоре  и  что  ее  уважение  ко  мне остается неизменным, однако никаких
поползновений  вернуться  она  не  выказывала;  кроме  того,  она  выдвинула
несколько  доводов,  дабы  побудить  меня  оплачивать ее чеки, указывая, что
принесла  мне  большое  приданое  и  осталась ныне без средств, что весьма и
весьма тяжело.
     На  это  письмо  я  ответил ей, хотя на первое не отвечал, я рассказал,
как  со  мною  разделались, написал, что вполне удовлетворен ее сообщением о
непричастности  к  этой  истории,  не в ее характере было бы обойтись так со
мною,  то  есть с человеком, который не причинил ей никакого зла, никогда не
оскорблял  ее,  не  давал  повода  к  разрыву  и  не  выражал  желания с нею
расстаться;  что же касается ее чеков, то ей хорошо известно, до чего довела
меня  ее  расточительность,  в  какие  расходы  ввергла  и  как истощила мои
денежные  запасы,  ведь  если  бы так шло и дальше, я был бы просто разорен;
менее  чем  за  три  года  она  успела  истратить больше, чем принесла мне в
приданое,  и  никак не хотела отказаться от шикарной жизни и вести себя чуть
скромней,  сколько  я ни просил ее об этом, ни умолял, уверяя, что мне не по
карману  такие огромные расходы, и предпочла лучше разрушить семью и уйти от
меня,   чем   соразмерять   свои  желания,  хотя  я  никогда  не  действовал
принуждением,  а  только  просьбами и серьезными, трезвыми доводами, никогда
не  скрывая  от  нее,  как  обстоят  мои  дела, чтобы она убедилась, что нам
грозит  нищета,  и  тем  не менее, если теперь она заберет назад свой чек, я
пришлю  ей  эти тридцать фунтов, указанные в чеке, и, насколько позволят мне
мои  средства,  не  оставлю  ее  в  нужде,  если  она согласится держаться в
надлежащих  пределах.  Я  также дал ей понять, что имею подробные сведения о
ее  дурном  поведении, о том, что она водит компанию с бесчестным человеком,
имя  которого  я  ей  назвал,  но,  несмотря на подобные слухи, мне очень не
хотелось  бы  этому верить, а потому, чтобы пресечь все толки и восстановить
ее  репутацию,  я готов принять ее обратно и обещаю забыть прошлое, если она
откажется  от чрезмерных запросов, согласится жить скромнее в соответствии с
моим  положением  и  будет  относиться  ко  мне с такой же добротой и нежной
любовью,  какие  я всегда ей выказывал и впредь буду выказывать; если же мое
предложение  не  будет  принято,  я решил, что дольше не останусь здесь, где
потерпел  столько  разочарований,  и вернусь на родину, где спокойно проведу
остаток дней моих, удалившись от шума света.
     Она  отвечала  не  совсем  так,  как я ожидал: хотя она и поблагодарила
меня  за  тридцать фунтов, однако настаивала на своей полной невиновности и,
прямо  не  отказываясь  вернуться  ко  мне, тем не менее не дала и согласия,
короче,   почти   или   даже   совсем   обошла  эту  тему,  однако  выражала
настоятельное  требование  вознаградить ее за все оскорбления, нанесенные ее
доброму имени и тому подобное.
     Поначалу  это меня было удивило, так как я полагал, что любая женщина в
ее  обстоятельствах  рада  будет  положить  конец  всем  своим несчастьям, а
заодно  избавиться  от  заслуженных  упреков путем примирения, в особенности
же,  учитывая,  что  в  то  время  она  едва сводила концы с концами. Однако
существовала  особая  причина, препятствовавшая ее возвращению, на которую в
письме  она  не  могла  сослаться,  но  то  была  весьма  веская причина, не
позволявшая  ей  согласиться на предложение, коему в ином случае она была бы
только  рада,  а  все  заключалось опять-таки в том, что она попала в дурную
компанию  и,  предавшись  распутству,  ждала  теперь  ребенка,  оттого  и не
рискнула принять мое предложение.
     Однако,  как  я  уже  упоминал, она и не отказалась прямо, рассчитывая,
как  я  понял  впоследствии, отложить наши переговоры на то время, когда она
избавится  от своей тяжкой ноши, как она это называла, и, получив избавление
в  тайном  месте,  сможет  дать  согласие.  Но я решил, что с меня хватит, я
слишком  хорошо  был осведомлен обо всех ее делах, чтобы она могла скрыть их
от  меня,  разве  что  она  успела  бы уехать до того, как ее фигура слишком
заметно  изменилась,  но так как она не уехала, я подробнейшим образом знал,
когда,  где  и  кого она родила, и на этом мое желание вернуть ее кончилось,
хотя  она  и писала мне несколько раз покаянные письма, в которых признавала
свою  вину и просила простить ее, но мне все это было уже не по душе, я даже
думать  о  ней не хотел и потому продолжал дело о разводе, который, наконец,
и получил, как уже упоминалось выше.
     Обстоятельства  сложились  так,  что я решил, о чем сообщал вам, уехать
во  Францию, после того как получу из Виргинии мое имущество; так я и сделал
и  в...  году  отправился  в Дюнкерк; здесь я очутился в обществе нескольких
ирландских  офицеров  из диллонского полка, которые слово за слово уговорили
меня  вступить  в  армию,  и  с  помощью генерал-лейтенанта ***, ирландца по
происхождению,  и некоторой суммы денег я получил в одном из его полков роту
и тем самым вступил в армию.
     Я  был  до  крайности доволен новым моим положением и частенько говорил
сам  себе,  что  вот  добился  наконец того, для чего был рожден, так как до
сего времени мне еще не доводилось вести жизнь истинного дворянина.
     Мой  полк  вскоре  после  того,  как  я  вступил в него, получил приказ
двинуться  в  Италию;  одним  из  самых  замечательных  сражений, в коих мне
довелось  принимать  участие,  была атака на Кремону в герцогстве Миланском,
куда  под  прикрытием  ночи  были  предательски  впущены войска австрийского
императора,   которые,   воспользовавшись  общей  растерянностью,  захватили
большую  часть  города,  повергнув  этим  в  изумление  маршала,  герцога де
Вильруа;  они  взяли  его  в плен, когда он вышел из своей ставки, и разбили
наголову  несколько  французских  отрядов,  оставленных  охранять  крепость.
Однако,  когда  они  уже  считали,  что победа у них в руках, на них смело и
решительно  напали  два  ирландских полка, стоявших на улице, ведущей к реке
По  и  таким образом владевших ключами от речных ворот города - от Ворот По,
через  которые  для  императорской армии должно было прибыть подкрепление; в
отчаянной  схватке  немцы  упустили из рук свою победу и, не сумев пробиться
через  наши ряды к своим, были вынуждены снова оставить город, к вящей славе
не  только  наших  ирландских  полков, но и всей ирландской нации, за что мы
получили благодарность от самого короля Франции.
     В  этой  битве  я  впервые  с  радостью  узнал,  что  низкая трусость и
малодушие,  какие  я  проявил  тогда дома, когда тот наглец налетел на меня,
желая  получить  по  чеку тридцать фунтов, вовсе мне несвойственны; попробуй
он  сейчас напасть на меня, и я, пусть беззащитный и безоружный, бросился бы
в  драку, как лев, и стер бы его в порошок, да ведь люди сами не знают себя,
пока  не  выпадет  им  испытание,  а  смелость тоже приходит со временем и с
жизненным опытом.
     Филипп  де Комин рассказывает, что, прославившись в битве при Монтлери,
граф  де  Шарлуа, который до того питал полнейшее отвращение к войне, просто
ненавидел  ее  и  все,  что с нею связано, совершенно переменился. С тех пор
армия  заменила  ему  возлюбленную,  а  тяготы  войны  сделались его главной
усладой.  Сравнение это для меня слишком лестное, но и со мной все случилось
точно  так:  после  сражения  меня  принялись  превозносить за отвагу, так и
говорилось  -  боевая отвага, и я вообразил себя храбрецом, - был ли я им на
самом  деле или нет, не мне судить, но взыгравшая гордость заставила меня им
стать.  Мало  того,  кто-то  отправил  ко  двору  особое  донесение, будто в
спасении  города  и  его  жителей  я  сыграл немаловажную роль, ибо совершал
чудеса,  обороняя  Ворота  По  и приняв на себя командование после того, как
был  убит  подполковник, командовавший нашими частями; получив такой рапорт,
король  прислал  для  оглашения  бумагу, в которой благодарил меня за верную
службу  и производил в подполковники, а следом гонец доставил и сам приказ о
присуждении мне звания подполковника в *** полку.
     Еще  до  этого  я  не  раз  попадал в перестрелки и участвовал в мелких
стычках,  так  что  успел заслужить славу хорошего офицера, однако случалось
мне  выполнять  и  особые  задания,  которые  доставляли  мне  кое-что более
ценное, а именно - звонкую монету, и немало.
     Наш  полк был отправлен из Франции в Италию морем, сели мы на корабли в
Тулоне,  а  высадились  в  Савоне,  что  находится  на  территории  Генуи, и
отправились  оттуда  маршем  в  герцогство  Миланское.  В  первом же городе,
который   нам   приказали   захватить   -  то  была  Алессандрия,  -  жители
сопротивлялись  с  такой неистовой яростью, что выбили из города почти целый
гарнизон,  который  насчитывал  восемьсот  человек:  собственно  французов и
солдат, находящихся на службе у Франции.
     Я  и  со  мною  восемь  моих  солдат  и  слуга  стояли  в  доме  одного
горожанина,  расположенном  у  самого порта; я вызвал моих людей на короткий
совет,  и  мы  решили  любой  ценой  защищать  этот  дом, пока не получим от
командира  полка  приказа  об  отступлении; получив приказ и убедившись, что
наши  солдаты под ожесточенным натиском горожан сдают свои позиции на улицах
города,  я выставил за дверь хозяев дома и засел в нем, как в крепости, взяв
командование  на  себя, а поскольку дом этот примыкал к городским воротам, я
принял  решение  защищать  его  до  последнего, тем паче что отступление нам
было обеспечено, так как порт находился рядом.


     Очистив  дом  от его обитателей, мы не постеснялись набить наши карманы
всем,  что  ни  попадало  под  руку,  иными словами, растащить все, что было
можно,  причем мне достался кабинет хозяина дома, откуда я унес деньгами и в
слитках  примерно  двести  пистолей,  не  считая прочих ценных вещей. Принцу
Водмону,  тогдашнему правителю герцогства Миланского, была направлена жалоба
на   наше   мародерство,   но  поскольку  враждебный  прием,  оказанный  нам
горожанами,  расходился  не  только  с  его  приказом, но вообще с политикой
принца,  который  в  то  время поддерживал интересы короля Филиппа, горожане
остались  ни  с  чем,  мало того, разграбь мы весь город, ничего бы нам и за
это  не  было,  ибо  правитель  получил  приказ  впустить  наш полк в город,
поэтому   сопротивление,  оказанное  нам,  можно  было  счесть  за  открытое
восстание,  и  тем  не  менее нам было приказано не стрелять в горожан, если
только  не  случится  в этом острая необходимость, и мы предпочли отступить,
однако  вслед  за  этим  имели  столкновение  с отрядом отчаянных храбрецов,
которые  пожелали  отнять  у нас ни более ни менее, как два бастиона и порт.
Сначала  их силы втрое превышали наши, потому что к горожанам присоединилось
семь  рот  регулярных  войск,  что  составляло свыше тысячи шестисот солдат,
помимо  отряда  ополчения,  таким  образом,  их было намного больше, ибо нас
всего-то  оказалось  около  восьмисот, к тому же они еще владели крепостью и
несколькими  батареями,  так  что мы бы не справились с ними, даже если бы и
атаковали  их.  Однако  дня через три-четыре им пришлось все-таки уступить и
под натиском наших солдат сдать крепость.
     После  этого  мы сидели без дела на своих квартирах восемь месяцев, так
как  отстояв  для  короля  Филиппа  герцогство Миланское и получив временную
передышку,  принцу ничего не оставалось, как ждать вспомогательных полков из
Франции,  а когда они пришли, он растянул свои войска, чтобы сдержать натиск
сторонников  империи,  которые  готовились  вторгнуться  в Италию с огромной
армией,  и  занял  для  этого  Мантую и другие города вокруг вплоть до озера
Гарда и реки Адидже.
     В  Мантуе  мы  задержались,  а затем наши полки были выведены оттуда по
приказу  графа  де  Тесс  (впоследствии  маршала  Франции),  чтобы слиться с
французской  армией к моменту прибытия на место герцога Вандомского, который
был  назначен главнокомандующим. Тут и началась жестокая кампания 1701 года,
в   которой   нашим  противником  был  принц  Евгений  Савойский  с  армией,
насчитывавшей   сорок  тысяч  немцев,  все  старых,  опытных  вояк,  и  хотя
французская  армия  по  численности  превышала  вражескую  на  двадцать пять
тысяч,  однако ей приходилось нести оборону и выставлять защиту во множестве
пунктов  одновременно,  к  тому  же точно не было известно, где именно принц
Савойский,  командовавший  императорскими  войсками,  нас  атакует,  поэтому
французы   были   вынуждены   разбиться   на   подразделения,   причем  одно
подразделение  от  другого  было  расположено  так далеко, что немцы успешно
осуществляли  свой  план  наступления,  о  чем  история тех лет рассказывает
много обстоятельнее.
     Я  принимал участие в битве при Карпи в июле 1701 года, в которой немцы
разбили  нас  наголову,  так  что  мы  вынуждены  были оставить наш лагерь и
уступить  принцу  всю  реку  Адидже; наш полк понес некоторые потери, однако
врагу  после нас осталось немного, и мосье Катина, под чьим командованием мы
в  то  время  находились, на другой же день построил нас в боевом порядке на
виду  у  немцев  и  бросил  им вызов, однако те не желали двигаться с места,
хотя  мы два дня подряд вызывали их на сражение, и, овладев переправой через
Адидже,  поскольку  нам пришлось покинуть Риволи, который оказался нам тогда
не нужен, считали свое дело сделанным.
     Убедившись,  что  они  уклоняются  от решающего сражения, наши генералы
стали   теснить   их   на  местах,  заставляя  сражаться  за  каждый  клочок
захваченной  земли, пока наконец в сентябре мы не атаковали их в укрепленном
городе  Кьяри;  мы  прорвались в самый центр их лагеря, где учинили поистине
страшное  побоище,  однако,  уж не знаю, то ли по ошибке наших генералов, то
ли  потому,  что  приказания плохо выполнялись, но только нормандская и наша
ирландская  бригады,  которые так отважно завладели вражескими укреплениями,
не  получили  обещанной  поддержки,  были  вынуждены  поэтому отражать атаки
целой  немецкой  армии и в конце концов оставили завоеванные позиции, понеся
при  этом известный урон; однако мы все-таки получили в подмогу мощный отряд
кавалерии,  и  враг  вскоре  был отбит и отброшен назад в свой лагерь. Немцы
хвастали,  что  одержали  над нами великую победу, и в самом деле оказав нам
отпор  уже после того, как нам удалось захватить их лагерь, они получили над
нами  преимущество,  однако  если  бы  мосье  де Тесс пришел нам на помощь с
двенадцатью  тысячами  пехоты вовремя, как, по словам старины Катина, должен
был  сделать,  минувшее  сражение  положило бы конец войне, и принцу Евгению
оставалось  бы  только  бежать назад в Германию, причем гораздо быстрее, чем
он спешил сюда, в противном случае мы бы перехватили его по дороге.
     И  тем  не  менее  судьба  рассудила  иначе, и немцы на протяжении всей
кампании  продолжали  идти  вперед,  продвигаясь  с позиции на позицию, пока
окончательно не выбили нас из герцогства Миланского.
     В   последний   период   кампании  мы  вели  уже  только  местные  бои;
легкомыс