ский канал, не встретив, однако,
подходящей  добычи;  наконец  мы увидели какой-то парусник, он оказался тоже
французским  и занимался тем же, что наш пират. От него мы узнали (поскольку
в  Англии  разнесся  слух,  что  какие-то  французские корсары бороздят зону
промера),  что  из  Плимута  вышли  три  военных  английских  корабля, чтобы
крейсировать  вдоль  Канала,  и  что мы наверняка с ними столкнемся. Получив
такое  известие,  французский  капитан,  малый отчаянно смелый, не привыкший
уклоняться  от  опасности,  берет  курс  норд-ост  в сторону пролива Святого
Георга  и на широте 48o с половиной, на свою же беду, встречается с большим,
хорошо  оснащенным  английским судном, возвращавшимся с Ямайки. Дело было на
заре  ясного  утра,  матрос  закричал  с  гротмарса:  "Виден парус!" Я очень
надеялся,  что  это  окажется  английский  военный  корабль,  и  по  гонке и
поспешным  приготовлениям  к  сражению, какие тут же начались, заключил, что
так  оно  и есть, а потому, желая посмотреть на него, я покинул свой гамак -
отдельной  каюты  у меня не было. Однако вскоре я обнаружил, что расчеты мои
оказались  неверными,  чужой  корабль  находился  по  другую  сторону,  ибо,
направляясь  на  север  к  берегам Ирландии, он лежал теперь от нас по борту
слева;  когда  я  перебрался  туда,  я увидел, что наши паруса уже подняты и
наполнены  ветром,  то  есть  погоня  началась  и  мы развиваем максимальную
скорость;  также я заметил, что и они увидели нас и поняли, кто мы такие, и,
стремясь  уйти  от  нас, помчались на всех парусах в сторону Ирландии, чтобы
найти там укрытие.
     Было  очевидно,  что  наш  капер  шел  много быстрее ихнего, по крайней
мере,  вдвое, и ближе к вечеру мы настигли его; сумей он сохранять дистанцию
еще  хотя  бы  шесть  часов, он успел бы войти в устье Лимерика или в другом
месте  приблизиться  к  берегу,  и  тогда мы не рискнули бы напасть на него;
итак,  мы настигли его, и капитан их, увидя, что другого выхода нет, проявил
отвагу,  сам  приказал  остановиться  и  приготовиться к бою. Судно его было
тридцатипушечное,  однако  оно  имело слишком глубокую осадку, так как между
деками  находилось  много  товара,  и  матросы  не могли привести в действие
батарею  нижней  палубы,  к  тому  же  волны били изрядно высоко; наконец им
все-таки  удалось открыть порты и дать залп из трех бортовых орудий. Но хуже
оказалось   другое:   их   судно,   будучи  слишком  перегружено,  двигалось
неповоротливо,  и  французы,  подскочив  сбоку,  открыли по его борту прямой
огонь  и  сразу  приготовились  повторить  его. Однако англичане занимали не
худшую  позицию,  да  и  матросы  их  были на редкость проворны, так что, не
теряя  времени, они нам тут же крепко отплатили. Я видел, что еще при первом
залпе  французы  понесли  большие потери, а при следующем им пришлось и того
хуже,  потому что, хотя английское судно и не было столь же маневренным, как
французское,  оно  было  крупнее  и  надежней, и когда мы (то есть французы)
снова  напали  на них, англичане бесстрашно ринулись на нас и, развернувшись
поперек  наших  клюзов, намертво принайтовались к нам. Вот тут-то английский
капитан  и  пустил  в  ход  батарею  нижней  палубы,  учинив  нам  настоящее
избиение,  от  которого,  если  б  оно  продлилось еще, корсарам пришлось бы
совсем  плохо,  однако французы во главе со своим капитаном, возникавшим тут
и  там  со  шпагою  в  руках, с поистине замечательным проворством и отвагой
быстро   взялись   за   дело,   отцепились  от  английского  судна,  баграми
оттолкнулись  от  него  и открыли сплошной оружейный огонь, так что никто из
англичан  не  смел показаться на своей палубе. Повторяю, освободившись таким
путем,  мы  стали  борт  о  борт  с англичанином и продолжительным обстрелом
вывели  его  из  строя,  сбив  начисто его бизань-мачту и булинь-шпринтов, а
кроме  того,  и  это  было самое худшее, убили английского капитана, поэтому
после  окончания  сражения,  которое  длилось  всю  ночь  (оно происходило в
полной тьме) и часть следующего дня, англичане вынуждены были сдаться.
     Французский   капитан   вежливо   предложил  мне  спуститься  на  время
перестрелки  в трюм; как я понял, он сделал это не из одной вежливости, а не
желая,  чтобы я оставался на палубе, возможно, он боялся, что я воспользуюсь
случаем  и  причиню  им какую-нибудь неприятность, хотя, честно говоря, я не
представлял,  чего  бы  я  мог  такого  сделать.  Поэтому  я  с  готовностью
спустился  вниз,  ибо  вовсе не хотел, чтобы меня убили, да еще кто - мои же
соотечественники,  поэтому  я отправился вниз и просидел все это время рядом
с  хирургом.  Таким  образом  мне  представилась  возможность наблюдать, как
после  первого  бортового  залпа, произведенного англичанами, вниз к хирургу
принесли  семь  раненых  матросов, а вслед за ними еще тридцать три. Следует
добавить,  что  после  того,  как  англичане сначала встали нам наперерез, а
затем  нам удалось от них отцепиться, вниз принесли еще одиннадцать раненых,
так  что  всего  французы  насчитывали  пятьдесят одного раненого и примерно
двадцать  два  убитых,  а  англичане  - восемнадцать убитых и раненых, в том
числе капитана.
     Однако  французский капитан был в полном восторге от полученной добычи,
ибо  на  захваченном  корабле  имелось несметное богатство - он вез на своем
борту  много  серебра,  и, после того как матросам разрешено было разграбить
там  кают-компанию,  откуда  они немало унесли, английский помощник капитана
предложил  капитану  капера,  при  условии,  что  тот  вернет  ему  свободу,
показать  только  ему,  без  свидетелей,  где  лежат  спрятанные шесть тысяч
пиастров.  Капитан  согласился на сделку и скрепил обещание отпустить его на
свободу,  как только они высадятся на берег, своей подписью. И той же ночью,
когда  часть  команды  ушла,  как  говорится, на боковую, а другая встала на
вахту,  наш  капитан  и  помощник  капитана  с  трофейного судна отправились
вдвоем  и  без  труда  нашли деньги, лежавшие в специально сделанном для них
тайнике.  Капитан  решил,  пусть  они  там  и остаются лежать до прибытия на
место,  а  на  месте  он  самолично  препроводил  их  на  берег,  так что ни
владельцы  капера,  ни его команда ничего из этих денег не получили, что, со
стороны  капитана,  между  прочим, было мошенничеством. Правда, находка эта,
собственно,  являлась выкупом помощника капитана за свободу, которую капитан
вернул  ему точно, как обещал, дав в придачу двести пиастров, с которыми тот
вернулся в Англию, возместив этим свои убытки.
     Захватив   такой  трофей,  капитан  помышлял  лишь  об  одном,  как  бы
благополучно  вернуться  с  ним  во  Францию,  поскольку  того,  что было на
захваченном  судне,  с лихвой хватило бы на всю команду вместе с владельцами
капера.  Перечень  находившегося  на  нем  груза, согласно записям капитана,
копию которых мне удалось снять, сводился к следующему:

     260 больших бочек сахару
     187 бочонков сахару
     176 баррелей индиго
     28 бочонков пимиенто
     42 мешка ваты
     80 центнеров слоновой кости
     60 бочонков рома
     18 000 пиастров, помимо спрятанных 6000
     Несколько  тюков  с  лекарственными  растениями, черепашьими панцирями,
разными  сладостями в виде цукатов, шоколада и прочим весьма ценным товаром,
в том числе лимонным соком.

     Для  английских  купцов  то  была  великая  потеря и знатная добыча для
пиратов,  захвативших  ее, но поскольку она была захвачена, как говорится, в
открытом  бою  и  в  честном  сражении,  протеста  не последовало, да и надо
отдать должное, они храбро за нее сражались.
     Прежде  капитан  не  отваживался  встречаться  с  английскими  военными
судами,  он и теперь сохранял осторожность, так как, захватив ценную добычу,
он  не  хотел, коли это от него зависело, снова потерять ее, поэтому он взял
курс  на  юг  и держался этого курса так долго, что я было подумал, не решил
ли  он  идти  прямиком  на  свою  родину в Марсель. Однако, достигнув широты
примерно  45o  3',  он  повел  судно  на восток, вошел в Бискайский залив, а
оттуда  доставил  нас  всех  в  устье  реки  Бордо, где при известии, что он
прибыл   с  таким  трофеем,  владельцы  судна,  то  есть  хозяева  капитана,
собрались  на  берег,  чтобы  встретить  его, и устроили на месте совет, что
делать  с  захваченным  кораблем.  Само  собой,  деньги  и  часть товара они
получили,  а  оба  корабля  спустя  какое-то время уже бороздили океан возле
берегов  залива Сен-Мало, где, воспользовавшись тем, что там же крейсировали
французские  военные  корабли,  они  вызвались  конвоировать  их  до  самого
Уэссана.
     Именно  здесь,  как  я  уже  говорил,  капитан  наградил  и отпустил на
свободу  английского  помощника капитана, который направился оттуда морем до
Дьеппа,  а  потом,  получив паспорт, в котором значились Фландрия - Остенде,
прямо  в  Англию.  Как  видно, капитан спешил посадить англичанина на судно,
чтобы тот не открыл и другим тайну, какую открыл самому капитану.
     Итак,  я  очутился во Франции, в городе Бордо, и в одно прекрасное утро
капитан  спросил  меня,  что  я намерен предпринять. Сначала я его не понял,
тогда  он  объяснил,  что  у  меня  есть  выбор:  или  меня передадут в руки
государства  в  качестве  английского  пленника,  а значит, отправят в город
Динан  в  Бретани,  или  я  должен  придумать  способ, чтобы меня включили в
список  на обмен пленными, однако могу и просто внести за себя выкуп. Сперва
он назначил мне сумму выкупа в триста крон.
     Я  не  знал,  как  поступить, и попросил дать мне время, чтобы отослать
письмо  в  Англию  моим  друзьям,  которым отправил из Виргинии ценный груз,
однако  опасался, что вдруг он тоже может попасть в руки подобного пирата, а
ежели  так,  мое будущее туманно. Он охотно согласился подождать, я отправил
по  почте  письмо  и,  к  моей радости, получил ответ, что судно, на котором
сначала  плыл  я  сам,  было  отбито  англичанами и отправлено в Портсмут: я
боялся,  что  это известие заставит моего нового господина строже обращаться
со  мной и, чего доброго, еще покажется ему оскорбительным, однако он ничего
не  сказал  мне по этому поводу, хотя, как выяснилось впоследствии, уже знал
об этом.
     Тем  не  менее  для  меня это известие явилось поддержкой и помогло мне
даже  больше,  чем простая возможность заплатить выкуп капитану, так как мой
лондонский  агент,  узнав,  что  я  остался  жив  и нахожусь в Бордо, тут же
прислал  мне  аккредитив  на  имя  одного  английского  негоцианта  в Бордо,
которым  я  мог  в  любое  время  воспользоваться. Получив его, я отправился
сразу  к этому негоцианту, чтобы он его засвидетельствовал, и он сказал мне,
что  я  могу  взять  по  нему  денег,  сколько мне будет надо. Теперь у меня
имелся  друг,  не  то  что  прежде,  когда я был новичком в этих местах и не
знал,  что  предпринять,  и  этому  другу  я  мог рассказать о своих делах и
попросить  у  него  совета.  Как  только  я  описал  ему  мое  положение, он
воскликнул:
     - Постойте,  коли  такое  дело,  я,  быть  может,  сумею  найти  способ
освободить вас без выкупа.
     Как  выяснилось,  одно  судно,  возвращавшееся  в  Мартиники  домой  во
Францию,  потерпело  поражение возле мыса Финистерре от английского военного
корабля,  и  в  Плимут  доставлен  пленником  некий  купец, севший на него в
Ла-Рошели.  Друзья  этого  человека  забросали  всех просьбами: учитывая его
бедность,  из-за  которой он не мог заплатить за себя выкуп, обменять его на
другого  пленного.  Мой  новый  друг  намекнул  мне об этом и посоветовал не
спешить  с выплатой денег капитану, а сделать вид, что из Англии все еще нет
вестей. Так я и поступил, пока капитан не стал проявлять нетерпение.
     Некоторое  время  спустя капитан заявил мне, что я веду с ним нечестную
игру,  что я заставил его ждать выкупа и поэтому он хорошо со мной обращался
и  даже вошел в расходы, чтобы помочь мне, а я держу его в неопределенности;
короче  говоря,  если  я  не  вручу ему деньги, он через десять дней отошлет
меня  в  Динан,  где  я  стану пленником короля, пока меня на кого-нибудь не
обменяют.  Мой друг негоциант подсказал мне выход, и по его совету я ответил
капитану,  что  очень  тронут  его  учтивостью  и огорчен, что ему не с кого
будет  получить  все, что он потратил на меня, тем не менее я обнаружил, что
друзья  меня  забыли,  и я просто не знаю, как поступить, а потому, не желая
больше  вводить  его в заблуждение, я вынужден согласиться на то, чтобы меня
отправили  в  Динан или куда он еще сочтет нужным, однако, если мне случится
когда-нибудь  вырваться  на  свободу  и  вернуться  в  Англию,  я не премину
возместить  ему  все  расходы на мое содержание; в общем, я расписал ему мое
положение  в  самых  черных  красках.  Он только покачал головой и ничего не
сказал,   а   на  другой  день  включил  меня  в  список  пленных  англичан,
предоставляемых  по предписанию местных властей в распоряжение короля с тем,
чтобы отправить их в Бретань.
     Таким  образом я уже вышел из-под власти капитана, и негоциант вместе с
двумя  другими  купцами,  которые  были  хорошо  знакомы  с  тем купцом, что
содержался  пленником  в  Плимуте,  тут  же отправились к властям и добились
разрешения  на  обмен;  причем  мой  друг еще дал поручительство, чтобы меня
непременно  отпустили,  на  случай если того купца почему-либо задержат. Мне
тотчас вернули свободу, и мы отправились к нему домой.
     Вот  как мы обвели капитана вокруг пальца и не заплатили выкупа, однако
мой  друг  пошел  к  нему  и  сообщил,  что  по приказу местных властей меня
обменяли  на  другого  пленного,  а также уплатил ему все расходы, какие тот
счел  нужным  определить  за  мое  содержание.  Тут  уж капитану не пришлось
возражать или требовать хоть какого выкупа.
     На  борту французского судна я совершил оттуда путешествие в Дюнкерк и,
вместо  документа об обмене пленными, выданного мне в Бордо, получил паспорт
на въезд в испанские Нидерланды, куда мне и надо было.
     И  вот  в апреле... года я отправился в Гент, откуда наши армии как раз
готовились  выступить  в  поход. У меня не было предубеждения против военной
службы,  только я полагал, что я поднялся уже выше этого и должен стремиться
к  иной  жизни, ибо, по моему мнению, в поход может отправляться только тот,
кому  нельзя  оставаться  у  себя  на  родине,  и  все же я решил хоть одним
глазком  взглянуть  на военные действия. Для этого я свел знакомство с одним
английским  офицером,  квартировавшим в Генте, и сообщил ему свое намерение,
на  что  он  предложил  мне  идти  с  ним,  обещав свое покровительство, как
волонтеру,   с  тем  чтобы  я  расположился  в  его  ставке,  жил,  как  мне
вздумается, а буду носить оружие или нет, это как сочту нужным.
     Кампания   оказалась  не  из  трудных,  и  мне  посчастливилось  близко
наблюдать  несение военной службы, не подвергая себя особому риску. Решающих
битв  мне,  конечно,  увидеть  не  пришлось, так как в эту кампанию сражений
вообще  было  не так уж много; результатов кампании для той и другой стороны
я  не  знал,  и поскольку в спорах на эту тему не участвовал, то мысли мои и
не  были  обременены  всем этим. Королем Англии стал принц Оранский, так что
все  английские  войска  были на его стороне, и мне пришлось услышать немало
ругательств  и  проклятий  в  адрес  короля  Вильгельма;  что  же до военных
успехов,  я  сам  не  раз  видел, как французы побеждали наших, и полк моего
нового  приятеля был окружен в одной деревушке, где он квартировал. Не знаю,
из-за  чего  было  сражение, но все в результате попали в плен; мне повезло,
что  я не считался на службе и не принадлежал к командному составу, а посему
отправился  в  тот  самый  день  оглядеть окрестности; это было моим любимым
занятием  -  осматривать  укрепленные  города  и  любоваться  их прекрасными
фортификациями,  и  пока  я  развлекался  таким образом, я счастливо избежал
случая попасть в плен к французам.
     Вернувшись,  я  обнаружил,  что  город  захвачен  врагом,  но  я не был
солдатом,  и  они  меня  не  тронули,  а  так  как  в  кармане  у меня лежал
французский  паспорт,  они  разрешили  мне проследовать в Ньюпорт, откуда на
пакетботе  я  отплыл в Англию, но только вместо Дувра приплыл в Диль. Погода
заставила  нас  встать  на  рейде  Даунс,  на  том и окончилась моя короткая
кампания и вторая моя попытка приобщиться к военной службе.
     По  прибытии  в  Лондон  я был прекрасно принят моим другом, которому я
препоручил  все  мое  состояние,  и нашел, что дела мои сложились как нельзя
более  удачно,  так как весь мой товар, о котором говорилось выше, посланный
в  его  распоряжение  на  разных судах, благополучно прибыл к нему, а, кроме
того,  мои  управляющие  в  разное время погрузили на суда еще четыреста кип
табака,  то  есть  весь  урожай  с моих плантаций, полученный за время моего
пребывания  за  границей, и отправили его в мое отсутствие моему лондонскому
агенту.  Таким  образом,  на  руках  у  моих  агентов оказалось более тысячи
фунтов, да еще оставалось непроданных двести кип табака.
     Отныне  у  меня  не  было  иной  заботы, кроме как скрываться от друзей
моего  детства,  однако  это не составляло никакого труда, ибо они давно уже
потеряли  меня  из  виду,  да  и  я, со своей стороны, тоже давно потерял их
след.  Мой  Капитан,  который  уплыл  вместе  со мной, вернее, увлек меня за
собой,  по  сведениям,  собранным  мною, долго скитался по свету, вернулся в
Лондон,  снова занялся своим излюбленным ремеслом, которое не мог забыть, и,
став  знаменитым  разбойником, после четырнадцати лет на редкость изощренных
и  удачливых грабежей, подробное описание коих (как я уже говорил) составили
бы  восхитительную  историю,  кончил  свой  век на виселице. Другой мой брат
Джек,  которого  я звал Майором, избрал тот же порочный путь, однако, будучи
от   природы   человеком   более   благородным   и   великодушным,  совершал
преступления  менее  вопиющие  и  действовал  так  умело, что каждый раз ему
удавалось  вовремя  улизнуть,  пока  он все-таки не угодил в Ньюгет, где его
заковали  в  кандалы и, без сомнения, отправили бы туда же, куда и Капитана,
если  бы  он  не  был  столь  ловким мошенником, которого никакая тюрьма, ни
кандалы  не  могли  удержать.  И  вот еще с двумя узниками ему удалось сбить
кандалы  и  буквально  пройти сквозь стены тюрьмы, так что однажды ночью они
оказались  уже  за  ее  пределами  и,  совершив побег, сумели перебраться во
Францию,  где  он продолжал заниматься тем же делом, причем так успешно, что
прославился  под  именем  Антони  и  вместе  еще  с  тремя своими коллегами,
которых  он обучил, что называется, воровать по-английски, то есть никого не
калеча  и  не  убивая,  словом, не прибегая к насилию, удостоился чести быть
колесованным на Гревской площади в Париже.
     Мне  удалось  разузнать про них все подробности и получить полный отчет
об  их  судьбе  от  их же дружков, которым посчастливилось избежать подобной
участи,   причем  я  сумел  заполучить  все  сведения,  не  дав  им  никакой
возможности догадаться, кто я такой и зачем мне это нужно знать.
     Итак,  ныне я достиг вершины благополучия; в самом деле, обстоятельства
мои  сложились наилучшим образом, ибо, проявив с самого начала бережливость,
я  постепенно  увеличил  мое  состояние, хотя и жил довольно широко. Так или
иначе,   за   мной   установилась   репутация   весьма   почтенного   купца,
разбогатевшего  в  Виргинии,  а  поскольку  я  часто  оформлял  разным лицам
поставки,  о  коих они просили меня в своих письмах, то, повторяю, за мной и
утвердилась слава процветающего купца.
     Жил  я  один,  снимал  квартиру,  и хотя я приобрел известность, тем не
менее  в  моих  частных корреспонденциях я все еще подписывался просто Джек,
однако  французы,  среди  которых  я  (как  уже говорил ранее) прожил что-т