упателей, а? Деньги этого бедного мальчугана ничем не
хуже  денег  самого лорд-мэра! Да ежели б бедняки не покупали старую одежду,
что  стало  бы тогда с нашей торговлей? - И, повернувшись ко мне, сказала: -
Входи,  входи,  малыш,  если тебе приглянулась какая вещь, бери, не бойся, а
на  него  внимания не обращай. Какой славный парнишка, правда?" - обратилась
она  тут  к  другой женщине, которая в это время подошла к ней. "Пожалуй", -
ответила  та. "И такой хорошенький, - продолжала она, - если бы его умыть да
одеть  получше,  он  бы  и  за дворянского сынка сошел, почему и нет, чем он
хуже,  ежели б только приодеть его. Поди сюда, милый, скажи, что тебе надо?"
До  чего ж мне понравилось, когда она сказала про меня - дворянский сынок, я
тут  же  вспомнил  мое происхождение, но потом, когда она заметила, что я не
мыт и одет в лохмотья, я не удержался и пустил слезу.
     Она  настойчиво спрашивала, приглянулось ли мне что-нибудь из вещей, на
что  я  ответил  "нет",  потому  что  вся  одежда,  какую  я там видел, была
чересчур  велика для меня. "Подожди, малыш, - сказала она, - есть у меня две
вещички,  они  как  раз  тебе  подойдут, и обе тебе понравятся, право слово,
во-первых,  вот эта шапчонка, смотри, - говорит она, кидая ее мне, - я отдаю
ее  тебе  даром. А еще пара добротных теплых штанов, ручаюсь, - говорит она,
-  они  тебе  будут  впору,  они  такие крепкие и совсем целые! К тому же, -
говорит  она,  -  если  у  тебя вдруг заведутся деньги и ты не будешь знать,
куда  их  девать, у них, смотри, прекрасные карманы, - говорит она, - и даже
вот  кармашек  для часов, куда можешь прятать золотые монеты или часы, когда
ты их купишь".
     Сердце  у  меня  так  и  подпрыгнуло  от  несказанной радости при одной
мысли,  что  у  меня теперь будет место, где держать деньги, и больше мне не
придется  прятать  их  в дупле; я готов был прямо-таки выхватить штаны у нее
из  рук,  удивляясь только, как это мне раньше не пришло в голову, что можно
купить  пару штанов с карманом, куда можно положить деньги, а не таскаться с
ними,  держа  то  в  руке, то в башмаке, как мне пришлось эти два дня; одним
словом,  я  заплатил  ей  за  штаны два шиллинга и зашел во двор при церкви,
чтобы  переодеться,  спрятал  в  карман  мои  денежки  и  почувствовал  себя
довольным  и  счастливым, словно принц, получивший новую карету, запряженную
шестерней;  я  поблагодарил  добрую  женщину  также и за шапку и сказал, что
приду  опять,  как только раздобуду денег, чтобы купить себе еще что-нибудь;
и с этим я ушел.
     Конечно,  я  был  всего  лишь  мальчишкой,  но с той минуты, как у меня
завелся  карман,  а  в  нем деньги, я почувствовал себя настоящим мужчиной и
первым   делом   отправился   искать   моего  друга,  благодаря  которому  я
разбогател;  и  тут  я  напугался  до  смерти,  услышав, что его отправили в
Брайдуэлл.  Я  ни  о чем не стал расспрашивать, я и так знал, что это за тот
самый  бумажник  и  что  я  и  сам  могу  туда угодить; на память мне пришла
история  с  моим  бедным  братом Капитаном Джеком, неужели и меня подвергнут
такой  же  жестокой  порке?  И  я так был напуган, что просто не знал, что и
делать.
     Однако  вечером  я  его  встретил,  он  действительно попал в Брайдуэлл
из-за  того  самого  дела,  но  его  уже  выпустили.  А  случилось  все так:
поскольку   накануне   в   помещении  таможни  счастье  улыбнулось  ему,  он
отправился  туда  снова  и,  когда очутился в Длинном зале, высматривая себе
поживу,  некий  человек  схватил его и тут же позвал чиновника, сидевшего за
столом.  "Вот,  -  сказал  он, - это и есть молодой мошенник, который, как я
вам  говорил,  околачивался  здесь, когда у того господина пропал бумажник с
векселями  на  имя  ювелира.  Ручаюсь,  это он украл их!" Тут же их окружила
толпа,  и  все наперебой стали обвинять его в краже; однако он был стреляный
воробей,  и одними угрозами без доказательств признание вытянуть из него все
равно  не  удалось бы, потому как он знал, что улик против него никаких нет,
даже  денег  в  кармане,  кроме  одного  шестипенсовика  и  каких-то  жалких
фартингов.
     Ему  угрожали, волокли куда-то, кричали, чуть не сорвали с него одежду,
наконец  досмотрщики обыскали его, но все с тем же успехом, ничего у него не
нашли;  он  сказал,  что прохаживался по залу таможни просто из любопытства,
как  в  этот  раз, так и раньше, и признался, что уже бывал тут, а поскольку
никаких  фактов,  связанных  с  пропажей  бумажника,  против  него  не было,
задержать  его  они  не  могли;  и  все  же они разыграли, будто ведут его в
Брайдуэлл,  и  дотащили до самых ворот, пытаясь выудить у него признание, но
он  ни в чем не признался, так что права на заключение его в тюрьму у них не
было,  и они не посмели повести его туда; все равно его там бы не приняли, я
так  думаю,  даже  если  бы  они  и  повели,  так  как у них не было никаких
законных оснований, чтобы засадить его за решетку.
     И  вот  убедившись, что от него ничего не добьешься, они пригласили его
в  пивную  и  там  сказали  ему,  что  в  бумажнике были ценные бумаги и что
мелкому  жулику  они  будут все равно без пользы, тогда как для господина, у
которого  их  украли, это огромный урон, и якобы господин этот в присутствии
человека,  принявшего  его за вора, пообещал таможенному чиновнику, что даст
тридцать  фунтов  тому,  кто их вернет, и, кто бы то ни оказался, обещает не
причинять ему никакого вреда.
     Когда  я  встретился  с моим другом, он только что вырвался из их лап и
тут  же  рассказал мне эту историю. "Все равно, - сказал он, - я ни в чем не
признался,  потому  и  ушел  от  них  чист  как стеклышко". - "Это хорошо, -
говорю  я,  -  а  что  же  ты собираешься делать с бумажником и с векселями,
разве  ты  не  вернешь  векселя несчастному господину?" - "Ну нет, - говорит
он,  - векселя векселями, но я им не доверяю". Тут я подумал, хотя и был еще
совсем  мал,  какая,  однако  ж, досада владеть такими ценными бумагами и не
иметь  возможности  их  использовать;  про себя я решил, что хозяин векселей
все  равно  уже  потерял  свои деньги, и все-таки мне казалось диким, что он
теряет  целое богатство только потому, что мой друг держит у себя его бумаги
безо  всякой  выгоды  для  себя. Помню, что я размышлял об этом без конца, и
хотя  я  и  не  очень-то  разбирался в таких делах, все же у меня это крепко
засело  в мозгу, и я нет-нет да повторял ему, - пусть, мол, вернет господину
его  бумаги:  "Ну,  пожалуйста,  очень прошу!" И так приставал с этим "очень
прошу"  и  "пожалуйста",  пока  наконец  не  расплакался, а он спросил, что,
разве  я  хочу,  чтобы  его  поймали  с  поличным  и отправили в Брайдуэлл и
высекли,  как моего брата Капитана Джека? А я отвечал: нет, конечно, не хочу
я,  чтобы  его  пороли, я хочу только, чтобы он отдал тому господину бумаги,
потому  что  ему  они без пользы, а господина это может загубить. И опять за
свое:  "Очень  прошу,  отдай  их,  пожалуйста". Но он оборвал меня: "Нет, ты
лучше  скажи, - сказал он, - как я их отдам ему? Кто посмеет отнести их? Сам
я  не  посмею,  и  думать  нечего,  потому  что  они меня задержат и позовут
ювелира,  чтобы  он  сказал, знает ли он меня или нет; а ведь я-то получил у
него  те  деньги,  вот  вам и доказательство кражи, и меня повесят, ты разве
хочешь, чтобы меня повесили, Джек?"
     Тут  я прикусил язык, потому, когда он спросил: "Ты разве хочешь, чтобы
меня  повесили,  Джек?"  -  крыть  мне  было нечем; однако на другой день он
подзывает  меня  к  себе  и  говорит:  "Полковник  Джек,  -  говорит он, - я
все-таки  придумал,  как  сделать,  чтобы  тот  господин  получил назад свои
бумаги,  а  мы  бы  с  тобой разжились на этом деньжатами, только, чур, и ты
поступишь  со  мной  так  же  честно,  как я с тобой". - "Клянусь, Уилл (так
звали  его),  -  говорю  я,  -  в честности моей не сомневайся, я что хочешь
сделаю, только чтобы он получил назад свои бумаги".
     "Так  вот,  - говорит он, - мне сказали, что он пообещал в таможне дать
без  всяких  лишних  вопросов  и разговоров тридцать фунтов тому, кто вернет
ему  бумаги.  Ты,  стало  быть, идешь в Длинный зал, эдакий бедный, невинный
мальчуган,  да  такой  ты  и  есть,  на  это и расчет, и обращаешься прямо к
таможенному  чиновнику.  Ты говоришь ему, что, если господин готов выполнить
свое  обещание,  ты  берешься  сказать ему, у кого бумаги, и, если они будут
хорошо  обращаться  с  тобой  и  сдержат  свое  слово,  ты  обещаешь достать
бумажник с векселями и принести им".
     Я  сказал,  что  пойду  с  великим  удовольствием. "Только вот что еще,
Полковник  Джек,  -  сказал  он,  - а вдруг все же они тебя схватят и станут
угрожать  плетьми? Ты меня тогда не выдашь?" - "Нет, - говорю я, - не выдам,
даже  если  они  запорют  меня до смерти". - "Ну смотри, - говорит он, - вот
бумажник,  и  можешь идти". И он мне дал подробные указания, как действовать
и  что  говорить, но бумажник я с собой не взял, - а что, если они обманут и
схватят  меня,  рассчитывая,  что  бумажник при мне, и таким образом поймают
меня  с  поличным,  поэтому  бумажник я оставил у Уилла и на следующее утро,
как  условились,  отправился  в  таможню;  какие  указания были мне даны, вы
узнаете  из дальнейшего, так что пересказывать их здесь я не стану, чтобы не
повторяться;  задача  эта  была и впрямь слишком трудной для мальчишки вроде
меня, не только юному по годам, но и совсем неопытному в воровстве.
     Две  мысли засели у меня в голове, укрепляя мою решимость. Первая: этот
человек  должен получить назад свои бумаги, ибо мне казалось ужасным, что он
потеряет  такие  деньги,  а я считал, что он непременно их потеряет, если мы
не  вернем  ему  векселя.  Вторая: что бы со мной ни случилось, я никогда не
выдам  моего  друга  и  учителя  Уилла.  Вооруженный  двумя  такими залогами
честности,  -  собственно, честность меня тут и заботила, - сердцем мужчина,
но разумом еще дитя, я вступил на другое утро в Длинный зал таможни.
     Когда  я  прибыл  на  место  происшествия,  я увидел того же чиновника,
сидевшего  там  же, что и в прошлый раз, и вообразил, что он так сидит с тех
самых  пор;  впрочем,  мне  было все равно, я подошел к его столу и встал по
другую  сторону перегородки; она была очень высокая, примерно мне по плечо -
ведь роста я был небольшого.
     Пока  я  там  стоял,  проходящие мимо толкали меня, и тот чиновник, что
сидел за перегородкой, стал ко мне приглядываться, наконец он крикнул:
     - Что  здесь  делает  этот мальчишка? Уходи-ка лучше, бездельник! Не из
тех  ли  ты негодяев, что украли в понедельник у одного господина бумажник с
векселями?  -  И,  обращая  свой рассказ к господину, которому он подписывал
бумаги,  продолжал:  -  Был  тут  в понедельник мистер... как его... и такая
беда с ним приключилась, не слышали часом?
     - Нет, ничего не слыхал, - ответил тот.
     - Да-а,  он  стоял  вот здесь как раз, где вы сейчас, - говорит он, - и
чтобы  заполнить  таможенную  декларацию,  вынул  свой бумажник и положил на
стол  рядом  с  собой,  как  сам потом рассказывал, но пока он тянулся через
стол к чернильнице, чтобы обмакнуть перо, кто-то стащил его.
     - Подумать только! - воскликнул слушатель. - А были в нем векселя?
     - В  том-то  и  дело, - говорит чиновник, - в нем был счет сэра Стивена
Ивенса  на  триста  фунтов  и  еще  один вексель на имя ювелира, примерно на
двенадцать  фунтов,  да  это  бы  еще  ничего,  но  там было два иностранных
акцептованных  векселя  на  крупную  сумму,  не  знаю в точности какую, один
французский  вексель,  кажется,  на тысячу двести крон, и тот господин очень
убивался из-за них.
     - Но кто же мог украсть? - спрашивает его собеседник.
     - Никто  не  знает,  -  говорит  чиновник.  -  Правда,  один  из  наших
надзирателей  говорит,  что  видел  в  зале двух жуликоватых подростков, вон
вроде  того.  -  Он  указал  на  меня.  -  Они  болтались тут, а потом вдруг
исчезли, оба сразу.
     - Ах,  мошенники!  И  зачем?  Что им делать с такими векселями? Они ими
все  равно  не  смогут воспользоваться; надеюсь, тот господин пошел и тут же
сделал заявление, чтобы задержать выплату?
     - Конечно,  -  сказал  чиновник.  -  Но жулики оказались проворнее, они
опередили  его  с  векселем  на меньшую сумму в двенадцать с чем-то фунтов и
получили  по  нему деньги, остальная выплата, само собой, приостановлена, но
потерять столько денег, потерпеть такой убыток, неслыханно!
     - Что  ж,  тогда  он  должен объявить поощрительное вознаграждение тем,
кто  их  прикарманил  и  теперь  вернет  их  ему. Уверяю вас, они будут даже
счастливы вернуть их.
     - Он  вывесил  на  дверях  таможни объявление, что даст за них тридцать
фунтов.
     - Да-а,  только  он  должен  был  прибавить, что обещает не задерживать
того, кто принесет векселя, и не причинять ему неприятностей.
     - И  это  он сделал, - говорит чиновник, - но, боюсь, они не решатся из
страха, что он не сдержит своего слова.
     - Пожалуй,  это  резонно,  он  может  нарушить  свое  слово,  хотя и не
следовало  бы,  иначе  ни один жулик больше не рискнет вернуть краденое. Это
была бы дурная услуга всем, кто пострадает после него.
     - Смею думать, это его не очень-то беспокоит.
     В  таком  духе они продолжали свою беседу, а потом заговорили о другом;
я  слышал  все,  но  долго не знал, как мне поступить; наконец я увидел, что
господин  отошел  от стола, и бросился за ним следом, в надежде заговорить и
сразу  все  ему  выложить,  однако  он  быстро  прошел  в комнату, смежную с
длинным  залом, где было полно людей, из нее - в другую, и, когда я собрался
последовать  за  ним, привратник не впустил меня, сказав, что туда нельзя; я
вернулся  и  долго  бродил по залу неподалеку от стола, за которым сидел тот
чиновник;  я  слонялся  вокруг,  пока часы не пробили двенадцать и зал начал
понемногу  пустеть; чиновник что-то писал, перед ним уже не было ни души, не
то  что  утром,  тогда  я  подошел  поближе и опять остановился у самого его
стола; он оторвался от бумаг, поднял на меня глаза и сказал:
     - Все  утро  ты  тут  околачиваешься,  бездельник,  чего тебе надо? Ох,
боюсь, на уме у тебя что-то недоброе.
     - Нет, что вы, сэр, - говорю я.
     - Что  ж,  хорошо,  коли нет, - говорит он. - А какое у тебя может быть
дело в таможне, ты ведь не купец.
     - Мне надо с вами поговорить, - говорю я.
     - Со мной? - говорит он. - А что ты хочешь сказать мне?
     - Кое-что,  -  говорю я, - только, если вы мне за это ничего плохого не
сделаете.
     - Плохого? А что плохого я могу тебе сделать, а? - спросил он ласково.
     - Вправду не сделаете, сэр? - говорю я.
     - Право  же,  мальчуган! Ничего плохого я тебе не сделаю. Ну, так о чем
речь? Ты что-нибудь знаешь про бумажник того господина?
     Я  ответил,  но  так  тихо,  что  он  не расслышал, тогда он пересел на
соседнее  место,  открыл  дверцу  в  перегородке  и  подозвал меня к себе; я
вошел.
     Он опять спросил, знаю ли я что-нибудь о бумажнике.
     Я таким же тихим голосом ответил, что нас могут услышать.
     Тогда он, понизив голос почти до шепота, еще раз спросил о бумажнике.
     Я  ответил  ему,  что,  по-моему, кое-что знаю о нем, только у меня его
нет  и  в  этом  деле  я посторонний, а что находятся бумаги у одного парня,
который  хотел  их  сжечь  и  сжег  бы, если бы не я, и что вот только что я
услышал,  будто бы тот господин рад получить их назад и даст за них, то есть
за те бумаги, много денег.
     - Да,  да,  я  говорил  это,  -  сказал  чиновник,  - и если ты сможешь
вернуть  их,  он тебя щедро вознаградит, не меньше тридцати фунтов даст, как
обещал.
     - И  еще  вы  сказали,  сэр,  другому  господину,  вот только сейчас, -
говорю я, - что он ничего худого не сделает тому, кто их принесет.
     Чиновник. Нет, нет, тебе и вправду ничего не грозит, могу ручаться.
     Мальчик. А другим из-за меня не попадет?
     Чиновник. Нет, тебя даже не спросят, кто они такие и как их зовут.
     Мальчик.  Ведь  я  просто  нищий,  и  я  всей душой хотел бы, чтобы тот
господин  получил  назад свои бумаги, и клянусь, я сам не брал их и нет их у
меня сейчас.
     Чиновник. Ну скажи, а как же этот господин тогда их получит?
     Мальчик. Если я сумею их достать, я принесу их вам завтра утром.
     Чиновник. А сегодня вечером нельзя?
     Мальчик. Постараюсь, только где я вас найду?
     Чиновник. Приходи ко мне домой, мальчуган.
     Мальчик. А где вы живете, я не знаю.
     Чиновник. Пойдем сейчас со мной, и я тебе покажу.
     Он  повел  меня  на  Тауэр-стрит,  показал свой дом и назначил прийти к
пяти часам вечера, что я, само собой, сделал, прихватив и бумажник.
     Когда  я  пришел,  чиновник  спросил  меня,  принес ли я книжку, как он
выразился.
     - Какая же это книжка? - сказал я.
     - Неважно, пусть бумажник, это все равно, - говорит он.
     - Помните,  -  сказал  я,  -  вы  обещали  не трогать меня. - И я начал
всхлипывать.
     - Тебе  нечего  бояться, малыш, - говорит он, - я не трону тебя, бедный
мальчик! Никто тебя не тронет.
     - Тогда вот он, - сказал я и вытащил бумажник.
     Тут  он  пригласил еще одного господина, судя по всему, владельца этого
бумажника, и спросил, тот ли это бумажник, и господин ответил: "Да".
     И спросил меня, все ли векселя там.
     Я  ответил,  что  как  будто одного не хватает, но думаю, что остальные
целы.
     - А почему ты так думаешь? - спросил он.
     - Потому  что  я слышал, как один малый, который, по-моему, и украл их,
говорил, что они чересчур крупные, чтобы ему путаться с ними.
     Тогда господин, чьи были бумаги, говорит:
     - А где этот малый?
     Но чиновник вмешался и сказал:
     - Нет,  нет,  вы не должны спрашивать его об этом, я дал слово, что ему
не придется об этом говорить.
     - Ну  что  же,  дитя,  -  говорит  тот,  -  а  позволишь ты нам открыть
бумажник, чтобы посмотреть, там ли бумаги.
     - Открывайте, - говорю я.
     Тогда чиновник спрашивает его:
     - А сколько там было векселей?
     - Всего  три,  -  говорит он, - не считая расписки на двенадцать фунтов
десять  шиллингов.  Один  счет  сэра  Стивена  Ивенса на триста фунтов и два
иностранных векселя.
     - Так,  значит, если все они в бумажнике, мальчик получит свои тридцать
фунтов, не так ли?
     - Да,  -  отвечает господин, - он их непременно получит. - И, обращаясь
ко мне, говорит: - Подойди ко мне, дитя, позволь мне открыть бумажник.
     Я  отдал  ему  бумажник,  он  открыл его и увидел там все три векселя и
другие  бумаги,  в  целости  и  сохранности,  не  смятые  и  не порванные, и
признал, что все в порядке.
     Тут чиновник и говорит:
     - Я поручился мальчику за вознаграждение.
     - Но  позвольте,  -  говорит  господин,  -  ведь  жулики  уже  получили
двенадцать  фунтов  десять  шиллингов,  пусть  считают  это  частью тридцати
фунтов.
     По  мне,  и  на  это можно было согласиться без разговоров, но чиновник
держал мою сторону.
     - Нет,  -  сказал  он,  -  вы  уже  знали, что двенадцать фунтов десять
шиллингов  получены,  когда  назначили за остальные векселя тридцать фунтов,
объявили  это  через  глашатого  и вывесили объявление на двери таможни, и я
обещал мальчику сегодня утром тридцать фунтов.
     Они  долго  спорили, и я даже думал, они, чего доброго, еще поссорятся.
Но  они  наконец  сторговались,  и  чиновник  дал  мне  двадцать пять фунтов
золотыми  гинеями;  а потом велел мне протянуть руку и, пересчитав деньги на
моей  ладони,  спросил  меня,  все  ли  верно,  а я сказал, что не знаю, но,
должно быть, верно.
     - Как, - говорит он, - разве ты сам не можешь пересчитать?
     Я  сказал,  что  не могу, что в жизни своей не видал столько денег и не
умею их считать.
     - Да что ты, - говорит он, - неужели ты не знаешь, что это гинеи?
     - Знаю, - говорю я, - только не знаю, сколько это - гинея.