едметов подобного
рода,  руководствоваться  только  правилами  строгой добродетели и чести, то
полагаю,   что  для  человека,  преступившего  законы  своей  страны  и  тем
обрекшего  себя на праведный суд государя, который в милосердии своем вернул
ему  жизнь,  долг  чести  состоит  в  том,  чтобы  до конца дней своих верно
служить  государю;  в  ином  же  случае  человек  этот  свершит вероломство,
безвозвратно  преступит  законы  чести  и долга и никогда не будет прощен ни
богом,  ни  людьми.  Я  надеюсь,  что это отступление, которое я написал как
беглое  напоминание  о  законах  чести, от рождения вложенных в душу каждого
воина  и  добропорядочного  человека,  одобрят  все  непредубежденные  люди,
понимающие, что значит честь.
     Но  вернемся к моим делам. Жена моя уехала, а с ней, казалось, покинули
меня  удача  и  везение  в делах, и мне, мнившему, что все невзгоды остались
позади, пришлось изведать еще одно несчастье.
     Как  я  уже рассказывал, мой шлюп вернулся, но во Флоридском заливе его
настигли  подлые  пираты; они сначала захватили его, а потом, обнаружив, что
груз  целиком  состоит из съестных припасов, в которых они всегда испытывают
нужду,  перетащили  все  добро  к  себе,  кроме, как я говорил, примерно ста
мешков  солода,  с  которым  они  и  впрямь не знали, как обращаться. Но что
много  хуже,  -  они  взяли  в  плен  весь экипаж, за исключением капитана и
одного  юнги,  оставленных на борту, чтобы довести судно до острова Антигуа,
куда, как заявил капитан, оно направлялось.
     Однако,  к  несказанной радости моей, они не тронули самой ценной части
груза,  а  именно  -  пакета  с письмами из Англии, благодаря которым передо
мной  открылась возможность вернуться к жене и навсегда, как я твердо решил,
остаться на своих плантациях.
     С  этой  целью я немедля сел в шлюп, погрузил в него все свои пожитки и
решил  плыть  прямо  к  берегам  Виргинии.  Мой  капитан при противном ветре
привел  судно  к  Флоридскому  проливу менее чем за двое суток, но здесь нас
настиг  яростный  шторм  и  отнес к берегу Флориды так близко, что мы дважды
наскочили  на  мель, и если бы это повторилось в третий раз, судно неизбежно
потерпело  бы  крушение.  Через  день  или два, когда шторм немного утих, мы
пустились  в  путь,  но вскоре обнаружили, что встречный ветер, мешающий нам
войти  в  залив,  столь  силен, а волны столь высоки, что долго нам здесь не
продержаться;  поэтому мы были вынуждены уйти в открытое море и искать выход
на  свой  страх  и  риск.  В  таком  бедственном  состоянии мы на пятый день
подошли  к  берегу,  но  обнаружили,  что  это  мыс  в северо-западной части
острова  Куба.  Нам  нужно было непременно найти убежище у берега, однако мы
не  бросили  якорь,  то  есть не вошли во владения короля Испании. Все же на
следующее  утро  нас окружило пять испанских баркасов, или шлюпов, у них они
называются  barcos  longos*,  до  отказа  набитых  людьми; испанцы тотчас же
взяли  наше  судно  на  абордаж и вынудили нас бросить якорь в Гаване, самом
крупном в этой части света порту, принадлежащем испанцам.
     ______________
     * Длинные лодки (исп.).

     Они  немедленно захватили наш шлюп, а следовательно, как поймет всякий,
кто  знает  нравы  испанцев,  особенно  здешних,  разграбили его, всех наших
отправили   в   острог,  а  что  касается  меня  и  капитана,  то  нас,  как
преступников,  потащили  к alcalde major, главному алькальду, то есть к мэру
города.
     Поскольку  в  Италии  мне пришлось служить под командованием испанского
короля,  я  прекрасно  говорил  по-испански,  что  на  этот  раз  мне весьма
пригодилось,  ибо я столь искусно доказал, как несправедливо они обошлись со
мной,  что губернатор, или как там он называется, открыто признал, что им не
следовало  задерживать  меня, раз они видели, что я нахожусь в открытом море
и  иду  своим  путем,  никому  не  причиняя  вреда, не пришвартовываясь и не
выказывая   намерения   сойти   на   берег  во  владения  его  католического
величества, пока не попал туда как пленник.
     Такой  поступок  со  стороны губернатора был проявлением великой ко мне
милости,  однако я быстро уловил, что значительно труднее будет заставить их
удовлетворить  мои  законные требования, а уж на возмещение убытков нечего и
надеяться.  Мне  объявили,  что  я  должен буду ждать возможности доложить о
происшедшем  вице-королю  Мексики  и  получить  от  него  ответ, как со мною
поступить.
     Мне  нетрудно  было  угадать,  к  чему  все  это  клонится,  -  судно и
имущество,   по  принятому  здесь  обычаю,  будут  конфискованы,  а  решение
вице-короля  Мексики  касательно  моей  особы на самом деле зависит от того,
как ему представит положение вещей здешний коррехидор, то есть судья.
     Но  я  не  располагал  ничем,  кроме  испытанного,  хоть  и немудреного
средства,  называемого терпением, а его у меня было достаточно, да к тому же
я  вовсе не считал причиненный мне ущерб таким значительным, каким изобразил
его  перед ними. Больше всего я боялся, что они арестуют меня и приговорят к
пожизненному  заключению,  а  то  и  сошлют  меня на рудники в Перу. Они уже
поступили  так  со  многими  и объявили, что впредь будут ссылать туда всех,
кто  высадится  в  их владениях, пусть даже самые тяжкие бедствия будут тому
причиной.   Именно   поэтому   некоторые,   кого   обстоятельства  вынуждали
высадиться  здесь,  вступали  в  бой  с испанцами, предпочитая лучше продать
свою жизнь подороже, чем попасть к ним в руки.
     Мне,  однако,  был оказан более любезный прием, главным образом потому,
что,  повторяю,  я  хорошо  знал испанский и сумел расписать, как сражался в
Италии  за  интересы  его  католического  величества;  к  счастью,  у меня в
кармане  оказалось  подписанное  королем  Франции  назначение  на  должность
подполковника  в  Ирландском  полку,  где было упомянуто, что указанный полк
входит  в  состав французской армии, находящейся в Италии в распоряжении его
католического величества.
     Я  не  преминул отозваться с похвалой о доблести и личной храбрости его
католического  величества,  присущих  ему  вообще,  но  особо  проявленных в
сражениях,  в  коих  его  величество,  к  слову сказать, никогда не принимал
участия;  однако я уловил, что имею дело с людьми несведущими, поэтому можно
было  нести  любую околесицу, лишь бы в ней воздавалась хвала королю Испании
и   превозносилась   испанская   кавалерия,  которая,  видит  бог,  не  была
представлена  в  армии  ни  единым  полком,  во  всяком  случае, когда я там
находился.
     Подобный  образ  действий  обеспечил  мне свободу передвижения, правда,
под  честное  слово,  что  я не буду делать попыток скрыться; в виде большой
милости  мне  выдали  двести  пиастров  на  пропитание,  пока  в  Мексике не
закончатся  переговоры  о  моих делах; что же до матросов, то их содержали в
тюрьме на казенный счет.
     Наконец,  после многократных просьб и длительного, в течение нескольких
месяцев,  ожидания,  мне  выпало  счастье  узнать,  что  мое  судно  и  груз
конфискуются,   а  горемычных  матросов  надлежащим  образом  отправляют  на
рудники.  Однако  их  мне  удалось  вызволить из беды и договориться, что их
доставят  на  остров  Антигуа  при условии, что будет уплачен выкуп в триста
пиастров;   меня  же  оставляют  заложником  до  выплаты  двухсот  пиастров,
которыми  меня  ссудили,  и  еще пятисот пиастров - в качестве выкупа за мою
особу,   причем  только  в  том  случае,  если  упомянутое  выше  решение  о
конфискации будет утверждено в Мехико вице-королем.
     Что  говорить,  условия  были  тяжкие, но я вынужден был им покориться.
Поскольку  я  в действительности располагал значительно большими средствами,
меня  все  это  не  очень  беспокоило;  трудность  заключалась  в том, что я
понятия  не  имел,  как  вступить  в  переписку с моими друзьями, живущими в
разных  странах,  и получить необходимые товары или деньги, чтобы произвести
расчет  в  соответствии  с  уговором.  Испанцы столь ревностно стерегли свои
порты,  что  под  страхом  захвата  и  конфискации  всего имущества, как это
произошло  со мной, судам всех стран было запрещено не только приставать, но
даже приближаться к берегу.
     С  этой трудностью я обратился к коррехидору, пытаясь доказать ему, что
он  поставил  нас  в  невыносимое положение, которое противоречит принятым в
отношениях  между  странами  обычаям:  ведь  если  человека  берут  в плен в
Алжире,  то  ему  разрешают направить своим близким просьбу об уплате выкупа
за  него,  а  посланца,  доставившего  выкуп, как лицо официальное, свободно
пропускают  туда и обратно; когда подобный порядок не соблюдается, договор о
выкупе  невольника заключен быть не может, если же он все-таки подписан, его
нельзя осуществить.
     Затем  я  перевел разговор на мои дела и спросил, каким образом я смогу
получить  известие  о том, что сумма, необходимая для выкупа моих матросов и
меня   самого,   уже   собрана,  если,  допустим,  это  произойдет  в  срок,
оговоренный  соглашением.  Как  же  доставить мне это сообщение, если лицам,
которые  возьмут  это  на  себя,  а  затем осмелятся привезти деньги, грозит
арест  и  конфискация  имущества,  как это случилось со мной, да к тому же у
них могут отнять и самый выкуп.
     Хотя  претензия  моя  была  столь  справедлива,  что оспаривать ее было
невозможно,  испанец  все  же  увильнул  от  прямого  ответа и заявил, что в
подобных    случаях    они    не    располагают   полномочиями   действовать
самостоятельно,  что  королевские законы, запрещающие допускать чужеземцев в
американские  владения его католического величества, чрезвычайно суровы и их
нельзя  нарушить ни на йоту без assiento, то есть особого решения Consulado,
как  именуется  у  них  торговая палата в Севилье, или приказа за подписью и
печатью вице-короля Мексики.
     "Да  неужто,  сеньор коррехидор, - воскликнул я с некоторой горячностью
и  вроде бы в изумлении, - неужто вы не вправе подписать разрешение на въезд
сюда  поверенного  или  гонца,  посланного  одним  из  губернаторов владений
короля  Великобритании  в  этих  краях  и  прибывающего  к вам под белым или
парламентерским  флагом,  чтобы  вести  переговоры с правителем здешних мест
или  с  другим  лицом,  уполномоченным королем, по поводу таких дел, которые
губернатор  считает  нужным  подвергнуть  обсуждению?  Право, - добавил я, -
если   вы   не  располагаете  такими  полномочиями,  значит,  вы  не  можете
действовать   в   согласии   с   правилами,  принятыми  в  отношениях  между
государствами".
     Он  с  озадаченным видом покачал головой, но все же промолвил, что нет,
даже  этого  он  сделать  не  может. Тут в разговор вмешался один из здешних
военных  комендантов  и  стал  возражать ему, и между ними завязался горячий
спор;   один   настаивал   на   том,  что  эта  статья  их  закона  страдает
несовершенствами,  а другой доказывал, что они обязаны соблюдать этот закон,
в   противном   же  случае  на  них  падет  ответственность  за  прискорбные
последствия.
     "Но  послушайте,  -  обратился офицер к коррехидору, - вот вы задержали
этого  англичанина как заложника до получения выкупа за матросов, которых вы
отпустили;  предположим,  он  сообщает  вам,  что в том или другом месте уже
приготовлены  необходимые  деньги,  каким  образом  можно их сюда доставить?
Ведь  любого,  кто пожелает привезти их, вы возьмете в плен. Что ему делать?
Как  может  он быть уверен, что ему вернут свободу, когда вы получите выкуп?
И  почему  он  должен  так  доверять  вам, чтобы вручить вам деньги, все еще
оставаясь у вас в плену?"
     Доводы  его были столь убедительны, что коррехидор совершенно потерялся
и  лишь  повторял,  что  так  гласит  закон,  от  буквы которого он не смеет
отступить,   и  остается  лишь  один  выход  -  вновь  послать  нарочного  к
вице-королю Мексики.
     Тогда  комендант  любезно уведомил меня, что своей властью даст пропуск
на  въезд  всякому,  кто доставит деньги, а также разрешит стоянку судна, на
котором  прибудет  посланец,  и  обеспечит  ему благополучный отъезд, если я
поручусь,  что он не привезет ни европейских, ни каких-либо других товаров и
не  сойдет  на  берег  без  его  особого  на то разрешения, а также если он,
комендант,  тем  временем не получит от начальства противоположных указаний,
хотя  и  в  этом  случае  посланцы  будут иметь возможность беспрепятственно
вернуться домой, охраняемые белым флагом.
     В  знак  признательности  за его добросердечие я почтительно поклонился
коменданту,  а  затем  обратился к нему со смиренной просьбой разрешить моим
матросам  отправиться  в  путь  в  нашем шлюпе на том условии, что стоимость
судна  будет  сейчас определена, а они, вернувшись в нем обратно, привезут с
собой наличные деньги и либо выкупят его, либо оставят здесь.
     Тогда  он  осведомился,  в  какую  страну  я  пошлю их за столь крупной
суммой  денег  и  могу  ли  я  поручиться, что оплата будет произведена, но,
узнав,  что  им  придется  плыть  всего  лишь  до Виргинии, он, по-видимому,
совершенно  успокоился,  и,  чтобы  ублажить коррехидора, который все еще не
шел  на  уступки,  продолжая  с  истинно  испанским упорством придерживаться
буквы  закона,  вышеупомянутый  комендант обратился ко мне с такими словами:
"Сеньор,  -  сказал он, - я помогу вам избежать трудностей в этом деле, если
вы  примете  мое  предложение,  -  пусть  ваши  матросы  берут  этот  шлюп с
условием,  что  вы  останетесь  у  меня  заложником  до  его  возвращения, и
считаться  он  будет  не  вашим, хотя после уплаты денег он вновь перейдет в
ваше   владение,   и   что  с  матросами  отправятся  двое  моих  людей,  за
благополучное  возвращение  которых  вы должны поручиться честным словом; на
обратном  пути  шлюп  пойдет  под  флагом  его  католического  величества  и
пристанет  к  нашему  берегу  под  видом судна, приписанного к порту Гавана,
причем  капитаном  будет  один из испанцев, скрывающийся под именем, которое
он сам изберет".
     С  этим  предложением  коррехидор тотчас же согласился, заявив, что оно
не  противоречит  королевскому  указу,  но подчеркнул при этом, что на борту
шлюпа  не  должно  быть европейских товаров. Я выразил желание придать этому
условию  несколько  иной  вид, указав, что запрещается выгружать европейские
товары  на  берег.  Целых два дня спорили они о том, следует ли указать, что
европейских  товаров  не должно быть на судне или что их нельзя выгружать на
берег.  Однако  мне  удалось  намекнуть,  что я вовсе не собираюсь торговать
здесь,  но  нельзя же мне запретить привезти сюда для некоего лица небольшой
подарок  в  знак  благодарности  за оказанную мне милость. После того как я,
весьма  уместно,  сделал этот намек, дело пошло на лад, и вскоре они сошлись
на  том,  что  после  уплаты  выкупа  за меня и за судно я по справедливости
должен  иметь  право  вести  торговлю  с  любой  страной вне владений короля
Испании,  чтобы  возместить  понесенные мною потери; поэтому было бы жестоко
принудить  моих  матросов вернуться на порожнем судне и проделать такой путь
понапрасну,  еще  больше  отягчив пережитые нами невзгоды, а понеже на землю
владений  его  католического  величества  никакие товары выгружены не будут,
что,  собственно,  они  и  должны  были  обеспечить,  все  остальное  их  не
касается.
     Теперь  я  начал  прикидывать,  как бы умнее повести себя дальше в этой
злополучной  истории, и смекнул, что деньги помогут мне не только выпутаться
из  нее,  но  и придать ей совсем иной оборот. Посему я отправил в путь свой
шлюп  под  испанским  флагом,  дав  ему  название  "Нуэстра  Сеньора  де  ля
Валь-де-Грас"  и  назначив  капитаном  сеньора  Хиральдо де Несма, одного из
двух ранее упомянутых испанцев.
     Я  отослал  с  судном  письма  жене  и  моему  главному управляющему, в
которых  дал  указания, какой груз следует отправить сюда: я велел погрузить
на  шлюп  двести  бочек  муки  и  пятьдесят  бочек  гороха,  а  также, чтобы
претворить  в  жизнь  другие мои намерения, я распорядился уложить сто тюков
всякого  рода  европейских  товаров, причем не только из тех, что хранятся у
меня  в  кладовых,  но  и  из  запасов  других хозяев, которые, как мне было
известно, полностью нам доверяют.
     Я   приказал  упаковать  в  эти  тюки  все  самые  роскошные  и  ценные
английские  ткани,  которые  есть в наличии или могут быть приобретены, будь
то  полотно,  шерсть  или шелк; более грубую материю, из тех, что в Виргинии
идет  на одежду слугам и невольникам, я велел оставить на месте. Не прошло и
семи  недель,  как  шлюп  вернулся;  в  ожидании  его я каждый день исправно
выходил  на  отмель  и  первым заметил судно еще далеко в море, узнав его по
парусам, а затем уже более явственно - по поднятым сигналам.
     Шлюп  с  развевающимся  на  корме  испанским  флагом  подошел  ближе и,
выполняя  приказ,  стал  на  рейде  и бросил якорь. Я же, заметив его еще за
несколько  часов  до этого, сразу пошел к коменданту, сообщил ему, что судно
приближается,  и  выразил  надежду,  что  его  превосходительство, как я его
именовал,  окажет  мне честь лично подняться на борт судна, чтобы убедиться,
как  точно  выполняются  его  приказания.  Однако  он  отклонил мою просьбу,
сославшись  на  то, что не имеет права покинуть остров, ибо он тогда нарушил
бы  долг  службы  и  лишился бы ее, а стать вновь комендантом крепости можно
лишь по особому распоряжению короля.
     Тогда   я   попросил  разрешить  мне  взойти  на  корабль,  на  это  он
согласился,  и  я доставил на берег золото на всю ту сумму, которую обязался
уплатить  как  выкуп  за  моих матросов, меня самого и за судно; а поскольку
мне  было  дозволено  сойти на берег в другом месте, комендант направил туда
своего  сына  с  шестью  солдатами,  чтобы  встретить  и  сопроводить меня с
деньгами  в  крепость,  которой  он  командовал и где жил. Деньги я увязал в
тюки  так,  чтобы  они  походили  на  тяжелые узлы с серебряными монетами, и
поручил  нести  их  двум матросам с моего шлюпа, приказав согнуться под этим
грузом  для того, чтобы скрыть, что они легче, чем кажутся, ведь часть монет
я   заменил   тремя   свертками  товаров,  которые  я  намеревался  подарить
коменданту.
     Когда  деньги  внесли  в  дом  и положили на стол, комендант велел всем
удалиться,  а  я  дал каждому солдату по пиастру на выпивку, за что они были
мне  весьма благодарны, да и комендант, видимо, тоже был этим доволен. Затем
я  учтиво спросил его, угодно ли ему получить деньги, но он сказал, что нет,
он  возьмет их только в присутствии коррехидора и других чиновных лиц; тогда
я  попросил  у  его  превосходительства,  как  я  его  именовал,  разрешения
развязать  свертки  с  вещами,  чтобы удостоиться чести отблагодарить его, в
меру моих возможностей, за оказанные мне благодеяния.
     Нет,  сказал  он,  сюда нельзя привозить ничего, кроме денег, но если я
привез  что-нибудь  для личного пользования, то он не станет любопытствовать
и я могу поступать, как пожелаю.
     Тогда  я  сам  пошел в комнату, где лежали тюки, заперся там, вынул все
вещи  и  разложил  их  покрасивее.  В  тюках было пять небольших свертков, в
которых находилось следующее:
     1,  2.  20  ярдов  отличного английского тонкого сукна, из коих 5 ярдов
черного  и  5  ярдов малинового были в одном свертке, а остальное - красивой
пестрой расцветки - во втором.
     3. 30 элей тонкого голландского полотна.
     4. 18 ярдов прекрасного английского парчового шелка.
     5. Штука черного колчестерского сукна.
     Я  положил все отрезы в ряд, и, несмотря на его притворные возражения и
отказы,  мне удалось втолковать коменданту, что это привезено ему в подарок.
Он  много  раз  обежал  комнату,  поглядывая  на  вещи, и наконец согласился
принять  подношение,  в знак чего швырнул на них свою шляпу, которую до того
держал  под  мышкой,  и  чопорно мне