и я поблагодарил его,
однако  заметил,  что  дело это слишком серьезное и чревато последствиями, и
шутки,  какие  он  только  что себе позволил, здесь неуместны; чего доброго,
какой-нибудь  случайный  прохожий  по  неведению  может  схватить  меня, как
настоящего  преступника,  тогда  как  никакого  отношения я к этому не имею,
кроме  знакомства  с  главарем, словом, я могу влипнуть в историю ни за что;
во  всяком случае, люди обвинят меня в связи с этой шайкой, неважно, так это
на  самом  деле  или нет, и одно обвинение уже очернит меня, хотя я ни в чем
не замешан.
     Он  согласился  со  мной  и  сказал,  что  пошутил,  так  уж, по старой
привычке.  "Ладно,  Полковник,  -  говорит  он,  - шутки в сторону, раз дело
такое  серьезное  и опасное, только советую тебе не водить больше компанию с
этими ребятами".
     Я  поблагодарил  его и ушел в самых расстроенных чувствах, не зная, что
мне  делать  с  самим  собой  и  с моим неправедно нажитым богатством; и вот
побрел  я  в  раздумье, один, моей знакомой дорогой через Мурфилдс в сторону
Степни;  тут  стал я прикидывать, что же предпринять, и мне пришло в голову,
что  раз  этот  голубчик  спрятал  свою  добычу на моем чердаке, а его, чего
доброго,  схватили, то он может во всем признаться и направить полицию прямо
ко  мне  за  награбленным,  они  обнаружат его добро, и тогда я пропал, меня
арестуют  как сообщника, хотя я понятия не имел об этом деле и не принимал в
нем участия.
     Пока  я  так  размышлял,  находясь  в  полной  растерянности,  я  вдруг
услышал,  что  кто-то  меня  окликает; оглядываюсь и вижу Уилла, бегущего ко
мне.  Сперва  я не знал, что и подумать, однако приободрился, увидев, что он
один; я остановился в ожидании и, когда он подошел ко мне, спросил:
     - Как дела, Уилл?
     - Дела?  -  говорит  Уилл.  - Такие, брат, дела, что пропал я. Ты когда
был у себя дома?
     - Я  уже  видел,  что  ты  там  оставил,  -  сказал я, - но что все это
значит? Откуда ты это взял? На этом ты и попался?
     - Эх,  -  говорит  Уилл,  -  на всем вместе. Полиция ищет меня, и, коли
сцапает,  мне  крышка, потому как Джорджа отправили в тюрьму, и, спасая свою
шкуру, он выдал меня и остальных.
     - Почему  же крышка? - спрашиваю я. - Почему тебе крышка, если сцапают?
Что же с тобой сделают, а?
     - Что  сделают?  - говорит он. - Да повесят, вот что. Даже если гвардия
короля  и недосчитается через это одного из своих солдат, все равно повесят,
это так же верно, как то, что я стою сейчас перед тобой жив-здоров.
     Я сильно перетрухнул и спрашиваю:
     - А как же ты собираешься выпутываться?
     - Не  знаю, - говорит он. - Уехал бы за границу, если бы знал как, но я
не  сведущ  в  таких  делах  и  даже не знаю, как за это взяться. Хоть бы ты
посоветовал  мне,  Джек,  - говорит он, - ну, скажи, куда мне податься? Я бы
хотел куда-нибудь за море.
     - Значит,  думаешь  уехать,  - говорю я. - А что будешь делать со своим
добром,  которое  спрятал  у  меня  на чердаке? Там ему оставаться нельзя, -
говорю  я,  -  потому  что,  если меня сцапают и выяснится, что это те самые
деньги, мне крышка.
     - Плевать  я хотел на это добро, - говорит Уилл. - Хочешь, забирай его,
когда  я  смоюсь,  и  делай  с  ним, что угодно. А я должен бежать и брать с
собой его не могу.
     - Не  нужно  мне  его, - говорю я ему. - Я лучше схожу за ним и принесу
тебе,  -  говорю  я.  -  А  я с ним связываться не хочу. Да там еще столовое
серебро,  куда  мне  его-то  девать? - говорю я. - Куда бы я с ним ни пошел,
меня тут же задержат.
     - Насчет  серебра,  -  говорит  Уилл, - его бы я живо пристроил, да вот
только  не  должны  меня  видеть  среди  старых моих друзей; на меня ведь уж
донесли,  так что любой теперь выдаст. Но, если хочешь, я скажу, куда пойти,
чтобы  сбыть  его, вопросов там задавать не станут, только скажи им заветное
словцо, какое я тебе открою.
     И  он  сказал  мне  пароль  и  направил  к  ростовщику,  что  жил возле
Суконного  ряда;  а  пароль  был  такой - "Чистой Тауэрской пробы"; наставив
меня, Уилл сказал:
     - Я  уверен,  Полковник  Джек,  что ты меня не выдашь, и я тебе обещаю,
если  меня  схватят  и решат повесить, я твоего имени им не открою; сейчас я
пойду  в  один  кабак, который называется Кабачок-на-Бромли-возле-Дуги, мы с
тобой  там  не  раз  бывали,  -  говорит  он, - там я отсижусь до темноты, а
позднее  переберусь  ближе  к  городу и проведу ночь под стогом сена - место
тоже  нам с тобой известное; если ты не успеешь обделать дело и застать меня
там, я вернусь к Дуге.
     Я  пошел  домой,  взял  драгоценный товар и отправился с ним в Суконный
ряд;  услышав  заветное:  "Чистой  Тауэрской  пробы",  они  без  лишних слов
забрали  у  меня  все  серебро,  взвесили  его  и  заплатили  из расчета два
шиллинга  за унцию; с этим я ушел и поспешил на встречу, но было уже слишком
поздно,  чтобы  застать  его  в  первом месте, поэтому я пошел прямо к стогу
сена, где и нашел его крепко спящим.
     Вручив  ему  его богатство, размеров которого я в точности не знал, так
как  не  считал  эти  деньги,  я  вернулся  к себе на квартиру уже затемно и
совершенно  измученный.  Я  сразу  лег  спать,  однако,  несмотря на ужасную
усталость,  долго не мог заснуть, а если и спал, то очень неспокойно; только
я  заснул  по-настоящему,  как  тут  же  проснулся от стука в дверь, такого,
словно  ее  хотели  вышибить,  и  от  криков: "Эй, люди, вставайте, откройте
констеблю, мы пришли за вашим жильцом с чердака".
     Я  до  смерти  перепугался и сел на постели, но, когда совсем очухался,
все  было  тихо,  только  два  ночных  сторожа стучали своими колотушками по
дверям,  -  значит,  три  часа  уже пробило и приближалось дождливое утро. Я
понял,  что  это  был  сон,  и,  счастливый, снова лег, но вскоре меня опять
разбудил  тот  же  шум  и  те  же  слова.  На  этот раз я проснулся быстрее,
соскочил  с  кровати  и,  подбежав  к окну, обнаружил, что прошел еще только
час,  так  как сторожа выстукивали "четыре", после чего все быстро стихло; я
снова улегся и остаток ночи проспал уже спокойно.
     Большого  значения  таким  пустякам,  как этот сон, я не придавал, да и
вообще  до  самого последнего времени в сны я не верил. Поднявшись на другое
утро  и выйдя из дому с твердым намерением повидать моего дружка Уилла, кого
бы,  вы думали, я повстречал? Бывшего моего братца Капитана Джека, вот кого.
Увидев меня, он прямиком подходит ко мне и говорит:
     - Слыхал новости?
     - Нет, ничего не слыхал, - говорю я. - Какие такие новости?
     - Твоего  закадычного друга и учителя сегодня утром забрали и отправили
в Ньюгет.
     - Не может быть! - говорю я. - Сегодня утром?
     - Да,  -  говорит он, - сегодня утром, в четыре часа. Ему хотят пришить
ограбление  с  убийством  где-то в районе Брентфорда. Дело дрянь, потому как
один  из их шайки, чтобы спасти свою шкуру, выдал его и согласился выступать
свидетелем, так что ты поразмысли, - говорит Капитан, - что тебе делать.
     - А  что  мне  делать?  -  говорю  я. - Что ты, собственно, хочешь этим
сказать?
     - Ну,  ну,  Полковник,  -  говорит он, - только не злись, тебе же лучше
знать,  угрожает  тебе  что  или  нет.  Нет,  так  тем лучше, только я-то не
сомневаюсь, что ты был с ними.
     - Да не был я, - говорю я, - слово даю, не был.
     - Что  ж,  -  говорит  он, - коли в этот раз не был, то был в другой, а
это все одно.
     - Да  не  был  я,  - повторяю, - ты ошибаешься, я в их шайке не состою,
они птицы более высокого полета.
     Поговорив  так  еще  немножко,  мы расстались, и Капитан Джек ушел; но,
уходя,  он  покачал  головой,  и я заметил, что он озабочен сильнее, чем мне
показалось  вначале;  он  и  в  самом  деле  был  необычайно  встревожен,  и
тревожила его именно моя судьба, а почему, вы еще узнаете, и очень скоро.
     Я  сильно  перетрухнул, услыша, что Уилл в Ньюгетской тюрьме, и знай я,
куда  скрыться,  пустился  бы  без оглядки, а там - давай бог ноги; колени у
меня  подгибались, я вздрагивал от малейшего шороха, словом, весь этот вечер
и  последующую  за  ним ночь я находился в самом плачевном состоянии; я ни о
чем  не  мог  думать,  кроме  тюрьмы  и  виселицы;  вот  повесят меня - и по
заслугам,  говорил  я  себе, хотя бы даже за то, что отобрал у бедной старой
нянюшки двадцать два шиллинга.
     Первая  мысль,  какая возникла в моем смятенном разуме, была о деньгах:
они  лежали  в  карманном  компасе,  который я всюду таскал с собой; там уже
набралось,  как  вы,  может  быть,  помните,  по  последним  подсчетам более
шестидесяти  фунтов,  поскольку  я  ничего не тратил и, куда их девать, я не
знал.  Наконец  мне  пришло  в  голову,  что  я  мог  бы  отнести  их  моему
покровителю,  чиновнику из таможни, если сумею разыскать его и он согласится
оставить   на  хранение  еще  и  эти  деньги;  единственная  трудность  была
придумать  правдоподобную  историю,  чтобы  он  не  удивился,  откуда у меня
взялась такая сумма.
     Однако  тут пришла на помощь смекалка: в одном из наших тайных притонов
хранилось  платье  на  случай,  если  кому-нибудь  из шайки потребовалось бы
вдруг  изменить  свой  облик.  Там  была  зеленая ливрея, украшенная красным
галуном  и  на красной подкладке, шляпа, окантованная тесьмой, пара башмаков
и  кнут.  Я  пошел  и  переоделся  в  ливрею,  а  потом  отправился  к моему
покровителю  домой  на  Тауэр-стрит,  где и нашел его в добром здравии и все
таким же истинным джентльменом, как прежде.
     Я  встретился с ним в самых дверях, и он с удивлением поглядел на меня;
я  несколько  раз  ему  поклонился,  зажав  шляпу  под мышкой, он, повторяю,
воззрился на меня и, так и не узнав, спросил:
     - У вас ко мне разговор, молодой человек?
     Я ответил:
     - Да,  сэр.  Вижу, ваша милость (я уже успел выучиться хорошим манерам)
не узнает меня. Ведь я тот бедный мальчик Джек.
     Он внимательно вглядывается в меня и, наконец вспомнив, говорит:
     - Неужели  Полковник  Джек!  Где  же  ты пропадал столько времени? Уже,
верно, лет пять-шесть мы не виделись.
     - Разрешите вам заметить, больше шести лет, ваша милость, - говорю я.
     - Где же ты все это время был? - спрашивает он.
     - Я находился в деревне, сэр, - говорю я, - в услужении.
     - А  знаешь,  Полковник  Джек,  -  говорит  он,  -  выходит,  ты  очень
терпеливый  кредитор.  Но  по  какой  же, интересно, причине ты так долго не
приходил  за  деньгами  или  хотя  бы  за  процентами?  Чего доброго, ты так
разбогатеешь  с  одних  процентов,  что  скоро  не будешь знать, куда девать
деньги.
     На это я ничего не ответил, а снова ему поклонился.
     - Так  идем же, Полковник Джек, - говорит он, - войдем в дом, и я отдам
тебе твои деньги и проценты в придачу.
     Я  склонился  в  низком  поклоне  и  сказал,  что  пришел  к нему не за
деньгами,  что  сменил  за  это  время одно-два хороших места и в деньгах не
нуждаюсь.
     - Скажи, Полковник Джек, - говорит он, - а у кого ты служишь?
     - У  сэра Джонатана Локсэма, сэр, - говорю я, - в Сомерсетшире, к вашим
услугам,  сэр.  -  Такое  имя  я  действительно  слыхал, но знать не знал ни
самого господина, ни тех мест.
     - Ну так что, Джек, - говорит он опять, - хочешь забрать свои деньги?
     - О  нет,  ваша милость, - говорю я, - с вашего позволения, сэр, у меня
хорошее место, сэр.
     - А чего ты хочешь, с моего позволения? Деньги твои тебя ждут.
     - Ах нет, не надо, сэр, - говорю я, - у меня хорошее место.
     - Тогда о чем же ты, Джек? Я что-то не пойму.
     - Если  позволите,  сэр,  мой  старый  господин,  сэр,  отец Джонатана,
завещал мне перед смертью тридцать фунтов и траурное платье, и...
     - Ты  хочешь, стало быть, сказать, Джек, что принес мне новые деньги? -
Наконец он стал понимать, к чему я клоню.
     - Да,  сэр, - говорю я, - если ваша милость любезно согласится взять их
и  положить  вместе  с  теми,  да  я  тут  еще  откладывал  кое-что из моего
жалованья.
     - Я  же  сказал,  Джек,  -  говорит  он,  -  что ты скоро разбогатеешь.
Сколько же тебе удалось отложить? Давай посмотрим.
     Короче  говоря,  я  выложил  все  свои  деньги, и он с удовольствием их
принял,  дав  мне  расписку,  с  учетом  процентов,  на  всю  сумму, которая
составляла теперь девяносто четыре фунта, а именно:

     25 ф. - первый вклад
     9 ф. - проценты за шесть лет
     60 ф. - вновь принесенные деньги
     Итого: 94 фунта

     Я  ушел  от  него  премного  довольный,  отвешивая поклон за поклоном и
расшаркиваясь,  потом  немедля  отправился переодеться в мое старое платье и
решил  надолго  покинуть  Лондон, чтобы глаза мои на него не глядели. Однако
на  другое  утро  меня  ждал  сюрприз:  переходя  Розмэри-Лейн  в том месте,
которое  называется  Лоскутным  рядом,  я  услыхал,  как кто-то позвал меня:
"Джек!"  Перед  этим  было  сказано еще что-то, только я не расслышал что. Я
оглянулся  и  увидел трех мужчин, приближавшихся ко мне с решительным видом,
а  за  ними констебля. Я в полном замешательстве бросился бежать, но один из
них  поймал меня и держал крепко, пока остальные не окружили нас; я спросил,
что  они от меня хотят и что я такого сделал. Они ответили, что это не место
для  подобных  разговоров,  однако  показали  мне  приказ  о взятии меня под
стражу  и  предложили  прочитать  его,  заметив,  что  остальное  мне станет
известно, когда я предстану перед судом, и велели поторапливаться.
     Я  взял  приказ,  но,  к  великому  моему огорчению, ничего не узнал из
него,  так  как  не  умел читать, пришлось просить их прочитать его мне; они
прочли,  что  им  предписывается  схватить  известного  вора, одного из трех
Джеков  с  Лоскутного  ряда, обвиняемого под присягой в том, что он принимал
участие  в знаменитом ночном ограблении со взломом и в убийстве, совершенном
так-то и так-то, в таком-то месте, такого-то числа.
     Я  все  отрицал  и  говорил,  что ничего об этом деле не знаю, - но все
было  напрасно,  их  это  не  касается,  сказали они, спорить будешь в суде,
сказали  они,  там  тебе представят показания, данные под присягой, и тогда,
может быть, ты перестанешь отпираться.
     Мне  оставалось только терпеливо ждать, сердце мое разрывалось от ужаса
и  чувства  вины,  под  их  тяжестью  я  готов  был умереть тут же в дороге,
поскольку  отчетливо  сознавал  свою  долю  участия  в  первом  деле, хотя к
последнему  никакого  касательства  не  имел. Я ни минуты не сомневался, что
меня   отправят   в   Ньюгет,   а   значит,  обязательно  повесят;  по  моим
представлениям,  эти  два события - отправка в Ньюгетскую тюрьму, а потом на
виселицу - всегда следуют одно за другим.
     Однако  прежде,  чем дошло до этого дело, со мной произошла неожиданная
история,  и  случилась  она, когда я предстал перед судьей. Меня доставили в
суд,  констебль  ввел меня в зал, и судья спросил, как меня зовут. "Впрочем,
обождите,  молодой  человек,  - сказал он, - прежде чем спрашивать ваше имя,
справедливости  ради, я должен сказать вам, что вы не обязаны отвечать, пока
не  вызовут  ваших обвинителей". И, обращаясь к констеблю, попросил показать
приказ об аресте.
     - Значит,  так,  -  говорит  судья,  -  вы  привели сюда этого молодого
человека  на  основании  этого  приказа,  а является ли этот молодой человек
именно тем лицом, какое здесь указано?
     Констебль. Надеюсь, так, ваша честь, если позволите.
     Судья. Надеюсь? А почему вы не говорите, что уверены?
     Констебль.  С вашего разрешения, ваша честь, я не уверен. Люди сказали,
когда я брал его.
     Судья.  Это  необычный  приказ,  он  предписывает  арестовать  молодого
человека,  известного под именем Джек, фамилия отсутствует, сказано только -
по  кличке Капитан Джек или что-то в этом роде. Так как же, молодой человек,
Капитан Джек - это ваше имя или ваша кличка?
     Тут  я  смекнул,  что  эти  люди вовсе не знали меня, когда забирали, и
констебль  арестовал  меня понаслышке, поэтому я набрался храбрости и сказал
судье,   что,  по  моему  мнению,  вопрос,  как  меня  зовут,  несвоевремен,
поскольку,  как  бы  меня  ни  звали, сначала надо установить, в чем состоит
обвинение.
     Судья  улыбнулся.  "Верно,  молодой  человек, - сказал он, - совершенно
верно,  я  согласен, что, если они забрали вас, не зная, кого забирают, и не
могут  представить  вашего  обвинителя,  значит,  они  совершили  ошибку, за
которую понесут наказание".
     Тут  я сказал судье, что надеюсь, я могу не называть своего имени, пока
в  суд  не явится мой обвинитель, а тогда, что ж, я своего имени скрывать не
стану.
     "Вполне  справедливо,  -  сказал  его  честь и, поворотившись к страже,
спросил:  -  Господин констебль, уверены ли вы, что это тот человек, который
значится  в  приказе  об аресте? Если нет, вы должны послать за обвинителем,
со  слов  которого  под  присягой  составлен  этот  приказ  об аресте". Было
потрачено  много  слов, чтобы доказать, что я именно тот, кто нужен, о чем и
сам прекрасно знаю, и должен назвать свое имя.
     Я  же  настаивал  на  несправедливости  этого  требования, говорил, что
нельзя  заставить  признать  себя виновным, если ты невиновен; судья тоже не
скупился  на  слова,  объясняя,  что не может принуждать меня к этому, разве
что  я  признаюсь  добровольно.  "Сами  видите, - сказал судья, - он слишком
хорошо  разбирается  в деле и не даст себя провести". Словом, после часового
препирательства  с  ними  перед лицом его чести, когда мне пришлось отвечать
на  нападки  всех  четверых,  судья  наконец  объявил  им,  что  они  должны
представить  суду обвинителя, иначе он будет вынужден освободить меня из-под
стражи.
     Мне  это придало смелости, и я еще энергичнее продолжал отстаивать свои
права.  Наконец обвинитель был доставлен прямо из тюрьмы как был в кандалах,
и  до  чего  же я обрадовался, когда увидел его и убедился, что знать его не
знаю  и что он не из тех двоих мошенников, с которыми я находился в ту ночь,
когда мы ограбили бедную старушку.
     Узника ввели в зал и посадили прямо против меня.
     - Знаете вы этого молодого человека? - спрашивает его судья.
     - Нет, сэр, - отвечает колодник, - в жизни своей не видел его.
     - Хм,  -  говорит  судья, - разве вы не предъявляли обвинения человеку,
известному  под  именем  Джек,  или  Капитан  Джек,  принимавшему  участие в
ограблении и убийстве, за которое вы сами взяты под стражу?
     Узник. С вашего разрешения, да, ваша честь, - говорит узник.
     Судья. Это тот человек или не тот?
     Узник. Не тот, сэр, этого я никогда раньше не видел.
     - Прекрасно,  господин  констебль,  - говорит судья, - что же мы теперь
должны делать?
     - Я  крайне  удивлен,  -  говорит  констебль,  -  я  находился  в одном
заведении,  которое  так  и  называется  Заведение,  когда  молодой  человек
проходил  мимо,  и эти люди закричали: "Вон Джек, вон он, ваш голубчик", - и
побежали за ним, чтобы задержать его.
     - Так,  - говорит судья, - имеют эти люди что-нибудь сказать ему? Могут
они доказать, что он и есть нужное лицо?
     Один  сказал  "нет",  другой  тоже  сказал  "нет",  короче, все сказали
"нет".
     - Ну  так  что  же  теперь делать? - говорит судья. - Молодого человека
следует   из-под   стражи   освободить,  но  должен  вам  сказать,  господин
констебль,  и  вы,  господа,  потрудившиеся  привести его сюда, что он может
доставить  вам  серьезные неприятности, если сочтет нужным взыскать с вас за
вашу  прыть. Однако, по чести говоря, молодой человек, - говорит судья, - вы
все  же не очень пострадали, и констебль, хотя и был неправ, поступил так не
по  злому  умыслу,  а из верности своему служебному долгу, так что, я думаю,
вы можете предать забвению случившееся.
     На   это  я  ответил  его  чести,  что  готов  по  его  совету  предать
случившееся   забвению,   однако  хотел  бы,  чтобы  констебль  и  остальные
потрудились  вернуться  со