только что
ушел. Когда Марта спросила,  где  аббат  Фожа,  причетник  ответил,  что  он
исповедует в часовне св. Аврелии. Только тогда она вспомнила, что  это  была
пятница, и тихо сказала, что ей некогда ждать. Но проходя на  обратном  пути
мимо часовни св. Аврелии, она подумала, что аббат, быть может, видел  ее.  В
действительности же она внезапно почувствовала какую-то непонятную слабость.
Она присела возле часовни, прислонившись к решетке. И так и осталась сидеть.
     Небо было покрыто  серыми  тучами,  и  церковь  мало-помалу  охватывали
сумерки. В боковых приделах, уже  погруженных  во  мрак,  мерцали  лампадки,
поблескивали позолоченные  ножки  паникадил,  серебряная  риза  на  изваянии
мадонны;  бледный  луч,  пронизав  середину  храма,   медленно   угасал   на
полированном дубе скамеек и кресел. Никогда еще Марта не  испытывала  такого
чувства изнеможения,  как  в  этот  раз;  ноги  у  нее  подкашивались,  руки
отяжелели так, что она не в состоянии была держать их на весу и  сложила  на
коленях. Ею овладела  странная  сонливость:  она  продолжала  все  видеть  и
слышать, но в каком-то приятно смягченном виде.  Легкий  шум,  проносившийся
под сводами, падение  стула,  шаги  запоздалой  богомолки  звучали  для  нее
музыкальной мелодией, проникавшей в самую  душу,  между  тем  как  последние
отблески дня и тени, заволакивавшие колонны подобно темным чехлам,  казались
ей нежнейшими переливами шелковой  ткани;  и  от  этого  она  погружалась  в
пленительную истому,  в  которой  как  бы  растворялось  и  умирало  все  ее
существо. Затем все вокруг нее вдруг погасло.  Она  испытала  миг  какого-то
несказанного блаженства.
     Раздавшийся около нее голос вывел ее из этого экстаза.
     - Мне очень жаль, - произнес аббат Фожа. - Я вас видел, но  мне  нельзя
было уйти...
     Тут она будто внезапно проснулась. Она посмотрела  на  него.  Он  стоял
перед ней в стихаре,  среди  полусвета  угасавшего  дня.  Последняя  из  его
исповедниц ушла, и опустевшая церковь торжественно погружалась во мрак.
     - Вы хотели о чем-то со мной поговорить? - спросил он. Она сделала  над
собой усилие, стараясь вспомнить.
     - Да, - прошептала она, - но я уже забыла... Ах да, вспомнила:  это  по
поводу фасада; госпожа де Кондамен находит его  чересчур  убогим.  Лучше  бы
поставить две колонны вместо этой голой и незаметной двери. Хорошо  было  бы
еще сделать стрельчатую арку с цветными стеклами. Это было бы  действительно
красиво... Вы меня поняли, не правда ли?
     Скрестив руки на своем стихаре, он пристально и властно смотрел на нее,
склонив к ней свое строгое лицо; а она продолжала сидеть, не имея сил встать
на ноги, и лепетала какие-то слова, как будто кто-то усыпил ее волю и она не
в состоянии была стряхнуть с себя этот странный, необычный сон.
     - Правда,  это  будет  лишний  расход...  Можно  было  бы  ограничиться
колоннами из мягкого камня с какой-нибудь несложной лепкой...  Если  хотите,
можно об этом поговорить с подрядчиком; он скажет нам, во что это обойдется.
Только надо бы сначала уплатить ему по последнему счету. Кажется, две тысячи
сто с чем-то франков. У нас есть свободные деньги. Мне сегодня утром сказала
это госпожа Палок... Все это можно устроить, господин аббат.
     Она  опустила  голову,  словно  под  тяжестью  его   взгляда,   который
чувствовала на себе. Когда она снова подняла голову и встретилась глазами со
священником, то сложила руки, словно ребенок,  который  просит  прощения,  и
зарыдала. Аббат не мешал ей плакать и  молча  продолжал  стоять  перед  ней.
Тогда она упала перед ним  на  колени  и  закрыла  обеими  руками  лицо,  по
которому струились слезы.
     - Прошу вас, встаньте, - мягко произнес аббат Фожа: - преклонять колени
надо только перед богом.
     Он помог ей подняться и сел рядом с ней. Затем они  долгое  время  тихо
беседовали между собой. Ночь совсем уже наступила, и лампады своими золотыми
лучами пронизывали глубокий мрак церкви.  Только  их  шопот  слегка  колыхал
воздух перед часовней св. Аврелии. После каждого  ответа  Марты,  слабого  и
сокрушенного, было слышно, как  долго  струилась  плавная  речь  священника.
Когда они наконец оба поднялись,  он,  казалось,  отказывал  ей  в  какой-то
милости, о которой она настойчиво просила.  Он  повел  ее  к  двери,  громко
говоря:
     - Нет, уверяю вас, не могу; гораздо лучше будет, если вы  обратитесь  к
аббату Бурету.
     - Но я так нуждаюсь в ваших советах, - с мольбой шептала Марта.  -  Мне
кажется, что с вами для меня все было бы легко.
     - Вы ошибаетесь, - уже более резким тоном ответил  он.  -  Напротив,  я
боюсь, что мое руководство может вам повредить вначале. Поверьте мне,  аббат
Бурет именно такой духовник, какой вам нужен... Впоследствии, может быть,  я
дам вам другой ответ.
     Марта подчинилась. На следующий день прихожанки  церкви  св.  Сатюрнена
были немало удивлены, увидев Марту перед исповедальней аббата Бурета.  Через
два дня в Плассане только и говорили, что об  этом  обращении.  Некоторые  с
тонкой улыбкой произносили имя аббата Фожа; но, вообще  говоря,  впечатление
получилось отличное и безусловно в  пользу  аббата  Фожа.  Г-жа  Растуаль  в
присутствии всего комитета поздравила г-жу Муре. Г-жа Делангр узрела в  этом
обращении единственной среди них, до  тех  пор  не  исполнявшей  религиозных
обрядов, первую милость божью, ниспосланную дамам-патронессам в  награду  за
их доброе дело. Г-жа де Кондамен отозвала Марту в сторону и сказала ей:
     - Вы поступили,  моя  дорогая,  очень  правильно;  женщине  это  просто
необходимо. Да притом, если уж выезжаешь немного в свет, то, право,  неплохо
и в церковь заглянуть.
     Удивляло только, почему выбор Марты пал на аббата Бурета. У  достойного
аббата обыкновенно исповедовались только маленькие девочки.  Дамы  находили,
что он "совсем неинтересный". В четверг, на вечере  у  Ругонов,  до  прихода
Марты, вопрос этот обсуждался в одном из уголков  зеленой  гостиной,  причем
г-жа Палок своим ядовитым язычком подвела итог всем этим пересудам.
     - Аббат Фожа хорошо сделал, что передал ее другому, - произнесла она  с
гримасой,  придавшей  ей  еще  больше  безобразия:  -  аббат  Бурет  спасает
положение и вместе с тем сам вне всяких подозрений.
     Когда Марта в  этот  вечер  явилась  к  Ругонам,  мать  устремилась  ей
навстречу и с преувеличенной нежностью расцеловала ее  в  присутствии  всех.
Сама она, по ее словам, примирилась с  церковью  на  другой  же  день  после
государственного переворота. По ее  мнению,  аббат  Фожа  смело  мог  теперь
появляться в ее зеленой гостиной. Но он  вежливо  отказался,  сославшись  на
свою занятость и на любовь к уединению. Она поняла, что он подготовляет себе
триумфальное возвращение на будущую зиму. Вообще  же  говоря,  успех  аббата
Фожа все возрастал. Если  в  первые  месяцы  у  него  исповедовались  только
богомолки с расположенного за собором овощного рынка, какие-нибудь  торговки
салатом, чью простонародную речь он невозмутимо  выслушивал,  не  всегда  ее
понимая, то теперь, в особенности после шума,  поднятого  вокруг  учреждения
Приюта пресвятой Девы,  по  вторникам  и  пятницам  он  видел  вокруг  своей
исповедальни целый рой коленопреклоненных, разодетых в шелка буржуазных дам.
Когда Марта простодушно рассказала, что он не пожелал  быть  ее  духовником,
г-жа де Кондамен  выкинула  такую  штуку:  она  оставила  своего  духовника,
главного викария церкви св. Сатюрнена, которого ее уход  сильно  огорчил,  и
демонстративно перешла к  аббату  Фожа.  Этот  случай  окончательно  укрепил
положение последнего в плассанском обществе.
     Когда Муре узнал, что его жена была на исповеди, он только заметил ей:
     - Должно быть, ты  теперь  делаешь  что-нибудь  дурное,  если  считаешь
необходимым рассказывать о своих делах попам.
     Вообще же,  среди  всей  этой  благочестивой  суматохи,  он  еще  более
отдалился от общества, ушел в свои привычки, в узкий круг  своих  интересов.
Жена как-то упрекнула его в том, что он на нее пожаловался.
     - Ты права, - ответил он, - это было глупо с моей стороны.  Не  следует
доставлять удовольствие людям, рассказывая им  о  своих  неудачах...  Обещаю
тебе впредь не радовать этим твою мать. Я передумал. Теперь пусть хоть  весь
дом провалится, чорта с два, чтобы я стал перед кем-нибудь хныкать!
     И в самом деле, он стал внешне соблюдать приличия, не ругал больше жену
на людях и, как в былое время, стал уверять всех, что  он  счастливейший  из
людей. Эта благоразумная  тактика  не  требовала  с  его  стороны  особенных
усилий, так как у него всегда все было основано на расчете и на стремлении к
личному благополучию. Он даже переигрывал, изображая из  себя  педантичного,
удовлетворенного жизнью буржуа. О его раздражении Марта догадывалась лишь по
его нервной походке. Он целыми неделями оставлял ее в покое,  осыпая  своими
насмешками детей и Розу, на которых он покрикивал с утра до ночи за малейшую
провинность. Если он и обижал жену, то большей частью такими злыми  шутками,
которые были понятны только ей одной.
     Прежде он был расчетлив, теперь он стал скуп,
     - Бессмысленно разбрасывать деньги так, как мы это делаем, - ворчал он.
- Держу пари, что ты все отдаешь своим маленьким потаскушкам.  Достаточно  и
того, что ты тратишь на них столько времени... Знаешь  что,  милая,  я  буду
тебе давать по сто франков в месяц на хозяйство. А если ты во что бы  то  ни
стало  хочешь  благодетельствовать  своих   негодниц,   которые   этого   не
заслуживают, то бери из денег, которые я отпускаю на твои тряпки.
     Он выдержал характер: в  следующем  месяце  он  отказал  Марте  в  паре
ботинок под предлогом, что это нарушило бы его бюджет и что он  ее  об  этом
предупреждал. Как-то вечером, однако,  войдя  в  спальню,  она  застала  его
горько плачущим. Ее чувствительное сердце не  выдержало,  она  обняла  мужа,
умоляя высказать, что его мучит. Но он вырвался из ее объятий, заявив, что и
не думал плакать, что у него просто болит голова и потому глаза покраснели.
     - Неужели ты думаешь, - вскричал он, - что я так же глуп, как ты, чтобы
распускать нюни!
     Это обидело ее. На следующий  день  он  прикинулся  очень  веселым.  Но
несколько дней спустя, когда аббат вечером спустился к ним со своей матерью,
он отказался от партии в пикет. У него нет  настроения  играть  в  карты,  -
заявил он. В следующие вечера он придумывал другие отговорки, так что партии
в пикет совершенно прекратились. Все выходили на  террасу,  Муре  усаживался
против жены, принимая участие в беседе,  ловя  случай  заговорить  и  самому
завладеть беседой, а в это время, в нескольких шагах от них,  старуха  Фожа,
сложив руки на коленях, безмолвная и неподвижная, сидела  в  тени,  подобная
тем сказочным  существам,  которые  с  ревнивой  зоркостью  сторожевого  пса
охраняют некий мифический клад.
     - Какой прекрасный вечер! - каждый раз говорил Муре.  -  Здесь  гораздо
приятнее, чем в столовой. Вы отлично  сделали,  что  вышли  подышать  свежим
воздухом... А вот и звездочка упала! Видели, господин аббат? Говорят,  будто
это святой Петр там на небе трубочку закуривает.
     Он смеялся. Марта сидела серьезная, чувствуя неуместность  этих  шуток,
которыми ее муж портил впечатление от широкого неба,  простиравшегося  перед
нею между грушевыми деревьями Растуалей и каштанами супрефектуры. Порой Муре
притворялся,  будто  совсем  не  знает,  что  Марта  ходит  в  церковь;   он
подтрунивал над аббатом, высказывая надежду, что аббат наставит всю их семью
на путь истинный. Иной раз он не  начинал  ни  одной  фразы  без  добродушно
звучавшей присказки: "Теперь, когда моя жена бывает  у  исповеди..."  Потом,
когда ему надоедало говорить  постоянно  об  одном  и  том  же,  он  начинал
прислушиваться к разговорам в соседних садах; он узнавал едва доносившиеся в
ночной тиши голоса, меж тем  как  вдали  замирали  последние  дневные  звуки
Плассана.
     - Вот это, - говорил он, обратив ухо в сторону супрефектуры,  -  голоса
господина де Кондамена и доктора Поркье. Они,  наверно,  смеются  над  четою
Палок...  Слышали  вы,  как  Делангр  своим  пискливым   голосом   произнес:
"Сударыни, пора домой; становится  свежо".  Вы  не  находите,  что  у  этого
коротышки Делангра будто трубочка в горло вставлена?
     И он поворачивался в сторону сада Растуалей.
     - У них, по-видимому, никого нет, - продолжал он, - ничего  не  слышно.
Впрочем, ошибаюсь, там у каскада эти две дурынды, его дочери. Когда  старшая
говорит, то кажется, что она камешки во рту  перебирает.  Каждый  вечер  они
обязательно целый час  тут  тараторят.  Если  бы  они  поверяли  друг  другу
любовные признания, которые им  выпадают,  это  не  потребовало  бы  столько
времени... Да вот и вся компания в сборе: аббат  Сюрен  со  своим  голоском,
точно флейта, и аббат Фениль, который в страстную пятницу мог  бы  сойти  за
церковную трещотку. В этот сад их набивается иногда человек двадцать;  сидят
себе и молчат,  словно  статуи.  По-моему,  они  нарочно  собираются,  чтобы
подслушать, что мы тут говорим.
     Марта и аббат на всю эту болтовню откликались короткими фразами,  да  и
то лишь, когда он непосредственно обращался к ним. Обыкновенно же  они  оба,
подняв головы и устремив глаза  в  пространство,  уносились  куда-то  далеко
ввысь.  Как-то  вечером  Муре,  сидя,  задремал.  Тогда  они  шопотом  стали
разговаривать, и головы их сблизились. А в нескольких шагах от  них  старуха
Фожа, сложив руки на коленях, вся насторожившись, широко раскрыв  глаза,  но
ничего не видя и не слыша, казалось, безмолвно охраняла их покой.

X

     Лето подходило к концу. Аббат Фожа, казалось, вовсе не  спешил  извлечь
какую-либо выгоду из своей все возраставшей популярности. Он по-прежнему жил
замкнутой жизнью, бывая только у Муре и наслаждаясь  уединенным  садом,  где
наконец стал появляться и днем. Медленно, с опущенной  головой  прохаживаясь
по крайней аллее сада, вдоль ограды, он читал свой требник. По  временам  он
закрывал книгу и еще больше замедлял шаги, как  бы  погруженный  в  глубокую
задумчивость;  и  Муре,  подглядывавший   за   аббатом,   начал   испытывать
раздражение при виде этой черной фигуры,  часами  сновавшей  взад  и  вперед
позади его фруктовых деревьев.
     - Будто я не у  себя  дома  живу,  -  ворчал  он.  -  Теперь,  куда  ни
посмотришь, всюду эта черная сутана... Словно ворон какой! И глаза-то у него
круглые, словно что-то высматривают и подстерегают... Не очень-то я верю его
показному бескорыстию.
     Лишь в первых числах сентября помещение для Приюта пресвятой девы  было
готово. В провинции работы затягиваются  до  бесконечности.  Надо,  впрочем,
заметить, что дамы-патронессы два  раза  совершенно  переделывали  по-своему
планы архитектора Льето. Когда комитет  вступил  во  владение  перестроенным
домом, архитектор за все свои  старания  был  вознагражден  самыми  лестными
комплиментами со стороны дам-патронесс. Все показалось им  очень  приличным:
просторные залы, удобные проходы, двор, обсаженный  деревьями  и  украшенный
двумя маленькими фонтанами. Г-жа де Кондамен пришла  в  восторг  от  фасада,
отделанного по ее указаниям. Над входной дверью, на черной мраморной  доске,
золотыми буквами были написаны слова: "Приют пресвятой девы".
     Открытие приюта послужило поводом к  очень  трогательному  празднеству.
Прибыл сам епископ со своим причтом,  чтобы  лично  ввести  в  приют  сестер
общины св. Иосифа  в  качестве  обслуживающего  персонала.  С  улиц  старого
квартала было собрано около пятидесяти  девочек  в  возрасте  от  восьми  до
пятнадцати лет. Чтобы поместить их в учреждение, родителям  достаточно  было
заявить, что по роду своих занятий они вынуждены отлучаться на целый день из
дому. Г-н Делангр произнес речь, вызвавшую громкие аплодисменты.  Пространно
и в высоком стиле он разъяснил задачи  этого  совсем  особого  рода  приюта,
назвав его "школой добрых нравов и труда, где юные и  заслуживающие  участия
создания найдут убежище от дурных соблазнов". Всеми был замечен сделанный  в
конце речи тонкий намек на истинного виновника этого предприятия, на  аббата
Фожа. Он был тут же, среди других священников. Когда все  взоры  устремились
на него, он был спокоен, и его внушительное серьезное  лицо  сохраняло  свое
обычное  выражение.  Марта,   сидевшая   на   помосте   вместе   с   другими
дамами-патронессами, покраснела.
     По окончании  церемонии  епископ  выразил  желание  подробно  осмотреть
здание. Несмотря на явное неудовольствие аббата Фениля, он подозвал  к  себе
аббата Фожа, во время церемонии ни на минуту  не  сводившего  с  него  своих
черных глаз, и попросил сопровождать его, причем громко, с улыбкой,  заявил,
что более осведомленного  проводника  ему,  конечно,  не  найти.  Слова  эти
мгновенно облетели всех  присутствующих,  которые  стали  расходиться;  и  к
вечеру весь Плассан обсуждал поступок епископа.
     Одну  из  комнат  приюта  дамы-патронессы  заняли  для  себя.  Там  они
предложили угощение епископу, который съел кусочек бисквита и выпил  рюмочку
малаги, причем для каждой из дам у него нашлось любезное словечко.
     Это способствовало счастливому завершению  благочестивого  празднества,
так как и до и во время самой церемонии  на  почве  оскорбленного  самолюбия
произошли кое-какие недоразумения между дамами, которых  тонкие  комплименты
монсиньора Русело снова привели в хорошее расположение духа. Оставшись одни,
дамы заявили, что все сошло отлично, и  без  конца  превозносили  утонченную
любезность прелата. Одна только г-жа Палок сидела  вся  зеленая  от  злости.
Епископ, рассыпаясь перед дамами в комплиментах, совершенно забыл про нее.
     - Ты оказался прав, - в бешенстве сказала она мужу, когда они вернулись
домой, - в их дурацких затеях я изображала собачонку! Хорошая выдумка, что и
говорить, собрать вместе всех этих распутных девчонок!.. Сколько  я  на  них
времени даром потратила! А у этого растяпы епископа, который трепещет  перед
каждым священником, даже словечка благодарности для меня не  нашлось!..  Как
будто эта де Кондамен что-нибудь сделала! У нее  одна  забота  -  выставлять
напоказ свои туалеты, у этой бывшей... Уж кто другой, а мы-то знаем, кто она
такая, и боюсь, как бы нас не заставили  порассказать  такие  вещи,  которые
кое-кому, пожалуй, придутся не по  вкусу...  Нам-то  с  тобой,  слава  богу,
скрывать нечего... А  эта  Делангр,  а  эта  Растуаль!..  Нетрудно  было  бы
заставить их покраснеть от стыда! Потрудились ли они хоть переступить  порог
своих гостиных для дела? Поработали ли они хоть наполовину,  как  я?  А  эта
Муре, которая как будто бы всем  заправляет,  а  на  самом  деле  все  воемя
цепляется за сутану своего аббата Фожа. Тоже лицемерка, которая еще  покажет
себя... А ведь для каждой из них у него нашлось  ласковое  словечко,  только
для меня ничего. Я для них точно собачонка какая-то! Слышишь, Палок! Я этого
не позволю! Собачонка начнет кусаться.
     Начиная с этого дня г-жа Палок стала проявлять гораздо  меньше  рвения.
Письменную часть она стала вести кое-как, от поручений, которые были  ей  не
по душе, она стала отказываться, и  дамы-патронессы  начали  поговаривать  о
необходимости нанять кого-нибудь для этих  дел.  Марта  рассказала  об  этих
неполадках аббату Фожа и спросила его, не может ли  он  указать  подходящего
человека.
     - Не приглашайте пока никого, - сказал он. - Может быть, я найду такого
человека... Подождите два-три дня.
     С некоторых пор на его имя  стали  приходить  письма  со  штемпелем  из
Безансона. Все они  были  написаны  одним  и  тем  же  почерком,  крупным  и
безобразным. Роза, относившая эти письма ему наверх, уверяла, что  уже  один
вид такого конверта приводил его в раздражение.
     - Он весь меняется в лице, - говорила она. - Видно, что он не  очень-то
любит особу, которая пишет ему так час